Тема 10. Язык и общество. Гипотезы происхождения языка (4 часа).

Причины и характер языковых изменений.

Словарный состав представляет собой ту сторону языка, которая более всех других подвержена историческим изменениям. Изменения в словарном составе наблю­даются повседневно: любое нововведение в технике, в быту, в обще­ственной жизни, в области идеологии и культуры сопровождается появлением новых слов и выражений либо новых значений у старых слов, и наоборот, устаревание и уход в прошлое тех или иных ору­дий, форм быта, общественных институтов неуклонно влекут за со­бой и уход из языка соответствующих слов. Бывает и так, что слова меняют свои значения и даже вовсе выходят из употребления без какой-либо связи с изменениями в соответствующих денотатах или же денотаты меняют свои словесные обозначения, нисколько не ме­няя, однако, своей природы или роли в жизни человека.

Важнейший процесс — появление н е о л о г и з м о в, т. е. новых лексических единиц и новых значений в связи с появлением нового в жизни данного языкового коллектива. Так, на протяжении XX в. в русском языке появились, например, следующие неологиз­мы: большевик сперва в речи чле­нов партии и в партийной печати, затем в общенародном употребле­нии; слова колхоз, созхоз, комсомол, соцсоревнование; слова, связанные с техническим прогрессом, — комбайн, вертолет, телевидение, космонавт, космодром, прилунение, лазер и множество других.

Конечно, понятие неологизма относительно. Становясь привычным, слово уже не воспринимается как неологизм, а в отдельных случаях может даже устареть, как случилось, например, со словами партячейка, красноармеец — неологизмами первых лет революции, сейчас уже неупотребительными.

Процесс, противоположный возникновению неологиз­мов, — выпадение лексических единиц и отдельных значений слов из нормального, повседневного употребления. Здесь нужно разли­чать два главных случая. Если выпадение вызывается исчезновени­ем соответствующих предметов и явлений, мы говорим об уходящих лексических единицах и значениях как об историзмах. Если же предметы и явления остаются, а уходят по той или иной причине только слова, их обозначавшие, такие слова, а иногда и отдельные значения мы называем архаизмами.

Историзмы, следовательно, —это обозначения реалий, отошед­ших в прошлое, например названия вышедших из употребления ору­дий труда (соха), старинного оружия и снаряжения (колчан), средств передвижения (дилижанс, конка), общественных состояний, учреждений и должностей прошлых эпох (граф, статский советник, пред­водитель дворянства, городовой, барин, лакей в царской России). Историзмы продолжают употребляться, когда речь идет о прошлом, а также в специфическом «музейном» контексте. Некоторые из при­веденных слов, став в своих прямых значениях историзмами (или также «экзотизмами» —- обозначениями чужой действительности), сохраняют переносные значения, часто с отрицательной коннотаци­ей (ср. слова барин, лакей).

Примерами архаизмов могут служить: чело (лоб), ланиты (щеки), выя (шея), рамена (плечи), перси (грудь), перст (палец), уста (рот), вежды (веки). Архаизмы используются как элементы «высокого», поэтического стиля либо, напротив, как средство иронии. Они могут сохраняться в составе устойчивых сочетаний (из уст в уста, один как перст). Архаизмами являются и отдельные значения вполне упот­ребительных и стилистически нейтральных слов. Так, среди значе­ний слова живот архаическим является значение 'жизнь' (ср. во фразеологизме «не на живот, а на смерть»), среди значений слова язык — значение 'народ'.

В качестве особого процесса выделяют изменение значения лексических единиц языка. По существу, здесь сочета­ются два процесса: а) появление нового и б) отмирание старого зна­чения. Так, в русском языке слово подлый еще в XVIII в. значило 'простонародный, неродовитый, принадлежащий к низшему сосло­вию' (т. е. не к дворянству или духовенству). Поскольку идеология господствующих классов связывала с представлением о «простом народе» представление о низких моральных качествах, слово под­лый приобрело отрицательные коннотации, которые постепенно пе­реросли в значение 'бесчестный, нравственно низкий'. Старое зна­чение понемногу забывалось и превратилось в историзм. Ср. разви­тие значения слова мещанин. Первоначально оно значило 'горожанин, житель города', со второй половины XVIII в. стало официальным обозначением одного из сословий царской России. В конце XIX в. появляется новое значение: 'человек с мелкими, ограниченными интересами и узким кругозором'. Для современного языка именно это значение является основным, исходное же значение стало исто­ризмом. В немецком подобное развитие проделало слово Bürger 'го­рожанин' - 'человек с ограниченным кругозором, с мелкобуржуаз­ной идеологией'.

Рассматривая семантическую эволюцию с точки зрения объема понятия, выраженного словом, говорят о сужении и расширении значения. Примером сужения значения служит история сло­ва порох в русском языке. Первоначальное значение — не 'взрыв­чатое вещество', а вообще 'вещество, состоящее из мелких частиц, пыль'. Пример расширения значения — исто­рия слова палец, первоначально обозначавшего 'большой палец' (это значение сохранено в ряде современных славянских языков); в русском языке (также в украинском, белорусском и польском) зна­чение расширилось, и слово стало обозначать любой из пальцев на руках и даже на ногах.

С процессами, рассмотренными в предыдущем параграфе, сравним процессы переименования, т. е. смены словесного обозначения без смены соответствующих денотатов.

Один из типов переименования связан с явлениями так называе­мого т а б у. В собственном смысле термином «табу» (заимствован­ным из одного из полинезийских языков) обозначают разного рода запреты, обусловленные теми или иными религиозными верования­ми и суевериями, в частности представлениями о магической силе слова. Это запрет прикасаться к определенным предметам, совер­шать определенные действия, заходить в те или иные места, запрет, обусловленный боязнью вызвать гнев и месть злых духов. В речевом поведении — это запрет произносить те или иные слова, чтобы «не накликать беды». Существует «охотничье табу» — боязнь называть зверя, на которого охотятся, его «настоящим» именем, так как это якобы может отрицательно повлиять на ход охоты. Наряду с такого рода явлениями, восходящими своими корнями к глубокой древно­сти, встречаются запреты, налагаемые соображениями общеприня­того этикета, приличия и т. д.

Запрет употреблять те или иные слова ведет к необходимости их замены какими-то другими. Так появляются «смягчающие выраже­ния» — эвфемизмы. Чем категоричнее запрет, чем в большем числе ситуаций он соблюдается, тем больше шансов, что табуируемая единица и вовсе исчезнет, заменится эвфемизмом.

Явлениями древнего табу объясняют многообразие и неустой­чивость в индоевропейских языках названий некоторых животных, опасных для человека или же считавшихся предвестниками несча­стья. Яркий пример — названия змеи: лат. serpens (откуда фр. serpent), древнегерм. slango (современное нем. Schlange), англ. snake значили первоначально 'ползущий', наше змея (змей и т. д.) произ­ведено от земля, т. е. 'земная', диалектное и белорусское смок 'змея' (встречается со значением 'уж', 'дракон' и т. д. и в других славян­ских языках) — скорее всего от смоктатъ, т. е. 'сосущий'; все это — очевидные эвфемизмы, замены какого-то старого названия, повсеместно либо вовсе утраченного, либо сохранивше­гося в суженном значении и в ограниченном употреблении. Эв­фемизмами являются и такие выражения, как нечистая сила вмес­то черт или бес.

Табу, обусловленное требованиями этикета, обычно ведет не к исчезновению слова, а только к обогащению языка «смягчающими» синонимами. Ср. рядом со словом старый эвфемистические сино­нимы почтенного возраста, немолодой, в летах.

Особо следует указать на сознательные, официально устанавли­ваемые замены по идеологическим мотивам имен собственных — названий городов, улиц и т. д. Так, бывшее Царское Село было пере­именовано в Детское Село, а позже в город Пушкин. Первая замена была актом сознательного отталкивания от названия, напоминавше­го о царизме. Вторая замена имела другую причину: стремление выразить уважение к памяти поэта (переименование было произве­дено в 1937 г., когда отмечалось столетие со дня гибели Пушкина). Почти все замены названий, закрепляемые официальными постанов­лениями органов власти, относятся к одному из этих двух типов либо представляют собой их сочетание.

Иногда изменение лексики связано с «семантическим из­нашиванием» слов, с потребностью в эмоционально-эксп­рессивном обновлении словаря. В порядке такого обнов­ления рядом с хорошо, прекрасно и т. д. появляются блеск, лады, рядом с наверняка — железно, рядом с дурак — дуб, рядом с тру­диться — вкалывать, рядом с безразлично — до лампочки и т. п. Литературная норма в наши дни в большинстве случаев успешно сопротивляется распространению подобных экспрессивных слов, особенно тех, которые воспринимаются как грубые. Многие из них остаются поэтому лишь элементами молодежного сленга, а другие, просуществовав недолго, выходят из употребления. В эпоху, когда нормированный литературный язык был достоянием узкого слоя общества, сопро­тивление литературной нормы проникновению подобных слов не могло быть эффективным. Они утверждались в языке, оттесняя сво­их «неэмоциональных» предшественников.

В русском языке око оказалось оттесненным в область поэтического, стилистически приподнятого употребления, и отношения изменились: сейчас именно око представляет собой эмоциональный синоним к ставшему нейт­ральным слову глаз. По-видимому, по аналогичной причине превра­тилось в архаизм слово уста: на его место становятся рот и губы.

Иногда эмоционально-экспрессивное обновление осуществля­ется морфологическим путем — прибавлением суффиксов эмоци­ональной оценки, уменьшительно-ласкательных или, напротив, уве­личительных, «огрубляющих». Ср. быстренько рядом с быстро', спатки рядом с глаголом спать; жарища, скучища рядом с жара, скука. Иногда исторически исходная, не расширенная суффиксом форма может в дальнейшем выпасть из языка. Так, русск. отец, солнце, сердце представляют собой по происхождению уменьши­тельные образования, а исходные, неуменьшительные формы дав­но утрачены. На их существование в прошлом указывают сердо­больный, милосердие и т. п. Болгарский язык утратил исконное мышь и обозначает соот­ветствующее животное суффиксальным по происхождению умень­шительным образованием, а именно мишка.

В ряде случаев обновление лексики литературного языка может объясняться сдвигами в контингенте его носителей, изме­нениями его диалектной и социальной базы. В рус­ском литературном языке постепенное укрепление его народной основы вело к оттеснению из повседневного употребления ряда цер­ковнославянизмов, к замене их народными русскими словами. В ре­зультате многие церковнославянские слова перешли в разряд арха­измов, а другие даже вовсе выпали из употребле­ния (аще 'если' и др.). В ряде случаев, однако, из двух параллельных форм, бытовавших в памятниках древнерусской письменности, возобладала церковнославянская форма (например, плен, шлем, враг, храбрый), а русская народная форма (соответствен­но полон, шелом, ворог, хоробрый) стала архаизмом народнопоэти­ческого стиля, а то и вовсе исчезла из литературного языка (так веремя было полностью вытеснено церковнославянской по происхожде­нию формой время).

Общей основой для всех процессов заимствования являет­ся взаимодействие между культурами, экономические, политические, культурные и бытовые контакты между народами, говорящими на разных языках. Контакты эти могут носить массовый и длительный характер в условиях совместной жизни на смежных и даже на одной и той же территории либо могут осуществляться лишь через опреде­ленные слои общества и даже через отдельных лиц. Они могут но­сить характер взаимовлияния или одностороннего влияния; иметь мирный характер или выступать в виде противоборства и даже воен­ных столкновений. Существенно, что ни одна культура не развива­лась в изоляции, что любая национальная культура есть плод как внутреннего развития, так и сложного взаимодействия с культурами других народов.

Говоря о заимствованиях, различают «материальное заимствование» и калькирование». При материальном заимствова­нии (заимствовании в собственном смысле) перенимается не только значение (либо одно из значений) иноязычной лексической единицы (или морфемы), но и — с той или иной степенью приближения — ее материальный экспонент. Так, слово спорт представляет собой в русском языке материальное заимствование из английского: русское слово воспроизводит не только значение английского sport, но также его написание и (конечно, лишь приблизительно) звучание. В отличие от этого, при калькировании перенимается лишь значе­ние иноязычной единицы и ее структура (принцип ее организации), но не ее материальный экспонент: происходит как бы копирование иноязычной единицы с помощью своего, незаимствованного мате­риала. Так, русск. небоскреб — словообразовательная калька, вос­производящая значение и структуру англ. skyscraper (ср. sky 'небо', scrape 'скрести, скоблить' и -er — суффикс действующего лица или «действующего предмета»). В словенском языке глагол brati наряду с общеславянским значением 'брать, собирать плоды' имеет еще зна­чение 'читать'. Это второе значение— семантическая калька под влиянием нем. lesen, которое (как и лат. lego) совмещает значения 'собирать' и 'читать'.

Иногда одна часть слова заимствуется материально, а другая каль­кируется. Пример такой полукальки — слово телевидение, в кото­ром первая часть — интернациональная, по происхождению гречес­кая, а вторая— русский перевод латинского слова visio 'видение' (и 'видение') или его отражений в современных языках (ср. с тем же значением и укр. телебачення, где второй компонент от бачити 'ви­деть').

Среди материальных заимствований нужно различать устные, происходящие «на слух», часто без учета письменного образа слова в языке-источнике, и заимствования из письменных текстов или, во всяком случае, с учетом письменного облика слова. Устные заимствования особенно характерны для более ста­рых исторических эпох — до широкого распространения письма. Более поздние заимствования обычно бывают связаны с более «ква­лифицированным» освоением чужеязычной культуры, идущим че­рез книгу, газету, через сознательное изучение соответствующего языка.

Заимствование может быть прямым или опосредованным (второй, третьей и т. д. степени), т. е. заимствованием заимствован­ного слова. Так, в русском языке есть прямые заимствования из не­мецкого, например рейхстаг, бундестаг и т. д., а есть заимствования через по средство польского языка, например бляха (ср. польск. blacha с тем же значением и нем. Blech 'жесть'), крах­мал (ср. польск. krochmal и нем. Kraftmehl с тем же значением), ры­нок (ср. польск. rynek 'площадь, рынок' и нем. Ring 'кольцо, круг'). В языки народов Балканского полуострова за время турецкого ига вошло много «турцизмов», но значительная часть этих слов в самом турецком языке — заимствования из арабского или персидского. Есть заимствованные слова с очень долгой и сложной историей, так назы­ваемые «странствующие слова», например лак: к нам оно пришло из немецкого или голландского, в эти языки — из итальянского, италь­янцы же заимствовали его скорее всего у арабов, к которым оно по­пало через Иран из Индии (ср. в пали, литературном языке индий­ского средневековья, lakhd 'лак из красной краски и какой-то смолы'). История такого «странствующего слова» воспроизводит историю соответствующей реалии.

Заимствование есть активный процесс: заимствую­щий язык не пассивно воспринимает чужое слово, а так или иначе переделывает и включает его в сеть своих внутренних системных отношений. Ярче всего активность заимствующего языка выступает в процессах калькирования. Но и при материальном заимствовании она проявляется вполне отчетливо.

Во-первых, все фонемы в составе экспонента чужого слова заме­няются своими фонемами, наиболее близкими по слуховому впечат­лению; соответственно закономерностям заимствующего языка из­меняются слоговая структура, тип и место ударения и т.д.

Во-вторых, заимствуемое слово включается в морфологическую систему заимствующего языка, получая соответствующие грамма­тические категории. Так, система, панорама в русском языке жен­ского рода, как это нам представляется естественным для существи­тельных (не обозначающих лиц), оканчивающихся на -а, хотя в гре­ческом их прототипы среднего рода. Если заимствуемое существительное оканчивается нетипичным для русского языка об­разом, оно попадает в разряд неизменяемых по падежам и числам, но синтаксически получает все полагающиеся существительному формы (что проявляется в согласовании: маршрутное такси, инте­ресного интервью, белому какаду) и тот или иной грамматический род (чаще всего средний). Заимствованные прилагательные, незави­симо от того, как они оформлены в языке-источнике, получают в русском языке один из суффиксов прилагательного, обычно -н-, и полагающиеся окончания; глаголы тоже получают все глагольные категории вплоть до специфически славянской категории. Естественно, при заимствовании происходит и утрата (вернее, невосприятие) грамматических категорий, чуждых заимствующему языку.

В-третьих, заимствуемое слово включается в систему семанти­ческих связей и противопоставлений, наличных в заимствующем языке, входит в то или иное семантическое поле или, в случае много­значности, в несколько полей. Обычно при этом происходит суже­ние объема значения (ср. англ. dog 'собака' и заимствованное русск. дог 'короткошерстная крупная собака с тупой мордой и сильными челюстями') или сокращение полисемии: многозначное слово чаще всего заимствуется в одном из своих значений ср. фр. depot 1) 'вклад, взнос', 2) 'подача, предъявление', 3) 'отдача на хранение', 4) 'вещь, отданная на хранение', 5) 'хранилище, склад, депо', 6) 'сборный пункт', 7) 'арестантская при полицейском участке', 8) 'осадок, отло­жение, нагар' и др. и заимствованное русск. депо, сохраняющее, и то лишь частично, пятое значение французского слова.

После того как заимствованное слово вошло в язык, оно начинает «жить своей жизнью», независимой, как правило, от жиз­ни его прототипа в языке-источнике. Его звуковой облик еще больше приближается к структурам, типичным для данного языка.

Многие заимствованные слова настолько осваиваются языком, что перестают ощущаться как чужие, а их иноязычное происхождение может быть вскрыто только этимологическим анализом. Так, в рус­ском языке совершенно не ощущаются как заимствованные слова корабль, кровать, тетрадь, фонарь, грамота (пришли из греческо­го); очаг, кабан, казна, кирпич, товар, утюг, карандаш (из тюркских языков); лесть, князь, холм, хлеб, хижина, художник (старые заим­ствования из германских языков, в двух последних прибавлены рус­ские суффиксы).

Какие элементы языка заимствуются? Глав­ным образом заимствуются, конечно, «номинативные», назывные единицы, и больше всего существительные. Заимствование служеб­ных слов имеет место лишь изредка. В составе знаменательных слов заимствуются корни и могут заимствоваться аффиксы — словообра­зовательные и редко формообразовательные, причем при благопри­ятных условиях такие заимствованные аффиксы могут получить про­дуктивность. Так, многие греческие и латинские словообразователь­ные аффиксы стали очень продуктивными во многих языках. При контактах между близкородственными языками заимствуются порой и формообразовательные аффиксы.

Устойчивые словосочетания материально заимствуются реже; ср., впрочем, тет-а-тет из фр. tete-a-tete 'с глазу на глаз' (букв, 'голова к голове') или сальто-мортале из итал. salto mortale 'смертельный прыжок' и некоторые другие. Однако устойчивые сочетания, посло­вицы и т. п. часто калькируются, буквально переводятся «своимисловами». Ср. : нем. aufs Haupt schlagen = русск. разбить наголову.

Среди заимствованной лексики выделяется особый класс так называемых интернационализмов, т. е. слов и строитель­ных элементов словаря, получивших (в соответствующих нацио­нальных вариантах) распространение во многих языках мира. Ср., например, русск. революция, фр. revolution /revolysjfc/, нем. Revolution, англ. revolution, исп. revolution, итал. rivoluzione, польск. rewolucja, чешек, revoluce, сербскохорв. револуцща, литовск. revoliucija, эст. revolutsioon и т. д.

Каковы источники интернационализмов?

Прежде всего это греко-латинский фонд корней, сло­вообразовательных аффиксов и готовых слов, заимствуемых целиком. Так, из греческого в состав интернациональ­ной лексики целиком вошли (привожу русские варианты) атом, ав­тономия, автомат, демократия, философия, софист, диалектика, эвристика, тезис, синтез, анализ и многое другое, из латыни — на­ция, республика, материя, натура, принцип, федерация, индивиду­ум, прогресс, университет, факультет, субъект, объект, либераль­ный, радикальный и т. д. Далее назовем греческие строительные эле­менты интернациональной лексики: био- 'жизне-', гео- 'земле-', гидро-'водо-', демо- 'народо-', антропо- 'человеко-', теле- 'далеко-', пиро-А 'огне-', стомато- 'рто- хроно- 'време-', психо- 'душе-', mempa- 'чет­веро-', микро- 'мелко-', макро- 'крупно-', нео- 'ново-', палео- 'древ­не-', поли- 'много-', моно- 'одно-', авто- 'само-', диа- 'через, сквозь', пан- 'все-', а- 'без, не', псевдо- 'лже', -графия 'описание, наука о...', -логия '-словие, наука о...', -метрия '-мерие, измерение', -фил '-люб', -фоб 'ненавистник', -оид 'подобный', -изм, -ист и др. (ср. биология, биография, автобиография, геология, гео­графия, геометрия, гидрография, демография и др.). Приведем стро­ительные элементы латинского происхождения: социо- 'общество-', аква- 'водо-', ферро- 'железо-', интер- 'между', суб- 'под', супер-'над', ультра- 'сверх, слишком', квази- 'как будто', -аль-, -ар- (в русском всегда с наращением: -алън-, -арн-) — суффик­сы прилагательного. Нередко латинские и греческие элементы ком­бинируются между собой, например социология, социализм, телеви­зор (в последнем слове вторая часть — из латинского). В принципе любой элемент древнегреческого и латинского словаря может быть использован при необходимости создать новый термин. Сюда же относятся греческие и латинские «крылатые слова» и пословицы, калькируемые национальными языками.

Вторым источником интернационализмов являются национальные языки. В разные исторические эпохи наиболее суще­ственный вклад в фонд интернациональной лексики был сделан разными народами. Одной из первых стран, вступивших на путь капи­талистического развития, была Италия, и она же была первым оча­гом, из которого стали распространяться в другие языки Европы интернационализмы. В частности, это были (привожу итальянскую и русскую формы) слова, относящиеся к области финансов: bапса (пер­воначально 'скамейка менялы', старое заимствование из германских языков, ср. нем. Bank 'скамейка') —> банк, credito —> кредит, bilancia (первоначально 'равновесие') —>баланс, soldo -сальдо; относящи­еся к строительству, архитектуре: facciata —> фасад, galleria —> гале­рея, balcone —> балкон, salone —> салон; к живописи и музыке: fresca ('свежая') - фреска, sonata —> соната, cantata -» кантата, solo —> соло, названия нот и нотных знаков; некоторые военные термины: battaglione —> батальон и др.

В XV1I-XVIII вв. в центр культурной и политической жизни Ев­ропы выдвигается Франция, и теперь уже французский язык по­полняет состав интернационализмов многочисленными словами, от­носящимися к области моды, светской жизни, домашней обстанов­ки, одежды, кулинарии (привожу французскую и русскую формы): mode —> мода, dame —> дама, etiquette —» этикет, compliment —> комплимент, boudoire —> будуар, paletot -паль­то, bouillon —> бульон, omelette —> омлет; такими прилагательны­ми, как elegant —> элегантный, galant —> галантный, delicat—> де­ликатный, frivol —> фривольный. В конце XVIII в. к этим словам присоединяются общественно-политические термины, в значитель­ной своей части греко-латинского происхождения, но наполнивши­еся новым содержанием на почве французского языка в предрево­люционную и революционную эпоху: revolution —> революция, constitution —> конституция, patriotisme—> патриотизм, reaction —» реакция, terreur -> террор, ideologue —> идеолог.

С конца XVIII, в XIX и XX в. в состав интернациональной лекси­ки вливается поток английских слов, в частности (привожу английс­кую и русскую формы) термины, относящиеся к общественно-поли­тической жизни и к экономике: meeting —» митинг, club —> клуб, leader —> лидер, interview —» интервью, reporter -^репортер, import —» им­порт, export —» экспорт, dumping —> демпинг, trust —> трест, cheque -> чек; спортивные термины: sport —» спорт, box —> бокс, match —> матч, trainer —> тренер, record —> рекорд, start —> старт, finish —» финиш; слова, относящиеся к быту: comfort —> комфорт, sendee —> сервис, toast —> тост, flirt —> флирт, jumper —> джемпер, jeans —> джинсы, bar —> бар и х. д.

Вклад других национальных языков в интернациональную лек­сику в силу ряда причин был количественно меньшим. Некоторые немецкие термины вошли в нее в форме калек. Это относится к таким философским терминам, как Ding an sich —> вещь в себе, Weltan­schauung —> мировоззрение;

Из русского языка до Октябрьской революции в интернациональ­ную лексику вошло лишь немного слов, главным образом обознача­ющих специфически русские реалии, элементы русского ландшафта и т. д.: степь (—» нем. Steppe, англ. steppe /step/, фр. steppe), самовар, тройка, но также и слова интеллигенция (—> англ. intelligentsia /mtelig'entsis/, шведск. intelligentia, польск. inteligencja, болг. инте-лигенция), нигилист и нигилизм (—> англ. nihilism /riaiilizm/, нем. Nihilismus), хотя и построенные из латинских и отчасти греческих (суф. -изм, -ист) элементов, но возникшие на почве русской культу­ры и русской истории XIX в. После Октябрьской революции появ­ляются новые интернационализмы — так называемые «советизмы». Это же можно сказать о словах большевик, большевизм, ленинизм, спутник. Кроме того, ряд русских слов и выражений советской эпохи калькируется другими языками. Ср.: самокритика —>нем. Selbstkritik, фр. autocritique, англ. self criticism. В некоторых языках калькируется также слово совет в его новом значении и слово советский: ср. укр. рада, радянський, польск. rada, radziecki, эстон. noukogu, ndukogude.

В числе интернационализмов есть слова, пришедшие из других языков, в частности из чешского (робот), польского (мазурка), фин­ского (сауна), арабского (алгебра, алгоритм, алкоголь, адмирал, гарем, зенит, кофе, тариф, цифра), из языков Индии (веранда, джунгли, пижама, пунш), китайского (женьшень, чай)^ш, японского (джиу-джитсу, соя), персидского (жасмин, караван), малайского (оран­гутанг), африканских (шимпанзе) и т. д.

Понятие «лексический интернационализм», конечно, от­носительно. Так, арабское слово kitab 'книга' не вошло в языки Европы, но оно вошло (вместе с большим числом других арабских слов) в языки практически всех народов, культура которых была свя­зана с исламом. Слово kitab является, таким образом, зональным интернационализмом, представленным на обширной территории.

Многие из приведенных выше интернационализмов тоже остаются только зональными, но принадлежат другому ареалу (европейско-американскому) .

Есть языки, в силу тех или иных причин вобравшие вообще мало заимствованных слов, в том числе и мало интернационализ­мов. Ярким примером является китайский язык (который, однако, сам послужил источником ряда зональных интернационализмов дальневосточного ареала). Невысок удельный вес интернациональ­ных элементов в лексике исландского, финского, венгерского язы­ков. Некоторые интернационализмы в них калькируются при по­мощи своих образований. Так, в современном исландском 'рево­люция' — bylting (букв, 'переворот' или 'переворачивание' — от bylta 'переворачивать'), что представляет собой словообразова­тельную кальку интернационального термина (лат. revolutio ведь буквально и значит 'обращение в противоположную сторону, по­ворачивание').

Наконец, различия между национальными вариантами интернационализмов касаются не только их звукового и морфологи­ческого оформления (и написания), степени их употребительности в языке и т. д., но нередко также и их значения. Вот некоторые приме­ры: фр. ambition, англ. ambition значат 'честолюбие' (без отрицатель­ного оттенка), 'стремление к какой-то цели', а русск. амбиция озна­чает 'самомнение, спесивость, тщеславие' и употребляется с осуж­дением или иронией. Фр.partisan, mm.partisan и т. д. — это не только 'партизан', но прежде всего 'сторонник, приверженец'. Фр. Famille, англ. family, нем. Familie и т. д. — это 'семья, семейство', а для рус­ского слова фамилия такое значение является сейчас устарелым. Фр. medecine, нем. Medizin кроме значения 'медицина' имеют еще значе­ние 'лекарство', а англ. medicine еще и 'колдовство', а также 'талис­ман, амулет'. Так интернациональные слова, становясь привычны­ми и общеупотребительными, обрастают новыми, часто уже неин­тернациональными значениями, а иногда (как случилось со словом фамилия в русском языке) утрачивают интернациональные значения. Образуется слой «псевдоинтернационализмов» — «ложных друзей переводчика».

Вместе с тем интенсивное международное общение ведет и к про­тивоположным результатам — к нивелировке частично разошедших­ся значений в интернационализмах, к семантической конвергенции национальных вариантов интернациональной лексики. Так, за по­следние годы русск. альтернатива, кроме старого значения 'необ­ходимость выбора одного из двух возможных решений', все чаще используется в значении '(противоположный) вариант, иной выход', типичном для этого слова в ряде других языков.

Гипотезы происхождения языка

Первобытный язык нельзя исследовать и опытно про­верить. Однако этот вопрос интересовал человечество с самых дав­них времен.

Еще в библейских легендах мы находим два противоречивых решения вопроса о происхождении языка, отражающих различ­ные исторические эпохи воззрений на эту проблему. В I главе книги Бытия сказано, что бог творил словесным заклинанием и сам человек был сотворен силой слова, а во II главе той же кни­ги рассказывается, что бог творил «молчком», а потом привел к Адаму (т. е. к первому человеку) всех тварей, чтобы человек дал им имена, и как он назовет, так чтобы и было впредь.

В этих наивных легендах уже обозначились две точки зрения на происхождение языка:

1) язык не от человека и 2) язык от человека.

В различные периоды исторического развития человечества этот вопрос решался по-разному.

Внечеловеческое происхождение языка первоначально объ­яснялось как «божественный дар», но не только античные мыс­лители дали иные объяснения этому вопросу, но и «отцы цер­кви» в раннем средневековье, готовые признать, что все исходит от бога, в том числе и дар речи, сомневались, чтобы бог мог превратиться в «школьного учителя», который бы обучал людей словарю и грамматике, откуда возникла формула: бог дал чело­веку дар речи, но не открыл людям названия предметов.

Со времен античности сложилось много теорий происхожде­ния языка.

Гипотеза людей - изобретателей языка

Сторонником установления имен был Платон. Аристотель же считал, что слова являются знаками волнений души, впечатлений от вещей. Согласно некоторым представлениям, названия устанавливал государь или правитель. Каждый правитель в Китае начинал правление с исправления имен. Ж.Ж.Руссо и А.Смит считали, что язык возник как результат соглашения договора, т.е. люди собрались и договорились о значении слов.

Гипотезы случайного изобретения языка

Торндайк считал, что связь звуков со смысловым содержанием слов могла устанавливаться у отдельных индивидуумов случайно и затем при повторении фиксироваться и передаваться другим членам коллектива. Действительно, в разных языках нет соответствия между смыслом и звуковыми фонемами.

Гипотеза жизненных шумов

По мнению В.В. Бунака, речь возникла на основе звуков, свойственных высшим обезьянам, но не на основе аффективных криков, а на основе жизненных шумов, сопровождающих обыденное поведение: это хрюканье, аканье, мяуканье и др. Встречаются эти звуки при сборе пищи, на ночлеге, встрече с другими животными. Звуковые образы становились основным ядром в общении и подготавливали появление речи.

Теория звукоподражания идет от стоиков и получила поддержку в XIX и даже XX в. Суть этой теории состо­ит в том, что «безъязычный человек», слыша звуки природы (жур­чание ручья, пение птиц и т. д.), старался подражать этим звукам своим речевым аппаратом. В любом языке, конечно, есть неко­торое количество звукоподражательных слов типа ку-ку, гав-гав, хрю-хрю, пиф-паф, кап-кап, апчхи, ха-ха-ха и т. п. и производных от них типа куковать, кукушка, гавкать, хрюкать, хрюшка, ха­ханьки и т. п. Но, во-первых, таких слов очень немного, во-вто­рых, «звукоподражать» можно только «звучащему», а как же тог­да назвать «безгласное»: камни, дома, треугольники и квадраты и многое другое?

Подражание играет важную роль в имитации звуков в процессе обучения речи у человека, но звуки, свойственные виду, могут быть освоены только при наличии развитого слуха и речедвигательных органов. Тщетно пытались обучить обезьян звуковой речи человека. Кроме двух слов, "папа" и "чашка", молодой орангутанг не мог выговорить ничего, так как у него иное положение гортани и недоразвитый речевой аппарат. В целом же умение воспроизводить звуки, как это делают некоторые птицы, попугаи, вороны, скворцы, приматам несвойственно.

Отрицать звукоподражательные слова в языке нельзя, но ду­мать, что таким механическим и пассивным образом возник язык, было бы совершенно неправильно. Язык возникает и развивает­ся у человека совместно с мышлением, а при звукоподражании мышление сводится к фотографии. Наблюдение над языками показывает, что звукоподражательных слов больше в новых, раз­витых языках, чем в языках более примитивных народов. Это объясняется тем, что, для того чтобы «звукоподражать», надо в совершенстве уметь управлять речевым аппаратом, чем перво­бытный человек с неразвитой гортанью не мог владеть.

Гипотеза ручных жестов

Согласно В.Вундту, движение голосовых органов первоначально возникло как часть пантомимического комплекса - движений тела, рук, лица. Особое значение приобретают движения рук. У первобытных людей сначала была пантомима, сопровождаемая нечленораздельными звуками, как у обезьян, например сигналы опасности, привлечения внимания. Пантомима была слишком громоздка в повседневном общении. Звук становился образом отрезка пантомимы. Н.Я. Марр считал, что вначале люди использовали намеренные движения рукой, связанные с разными действиями или предметами. Это могли быть изобразительные или указательные жесты. Но общение с помощью рук неэкономично, содержит небольшое число знаков. Звуковая речь отличается от жестов большей обобщенностью звуковых единиц, большей комбинаторной возможностью для обозначения разнообразных ситуаций, легкостью воспроизведения, экономичностью. Кроме того, в процессе трудовой деятельности функции руки - коммуникативная и манипуляторная - вступали в конфликт, т.е. человек не мог одновременно пользоваться рукой и для общения, и для труда. Поэтому жестовая коммуникация постепенно заменялась более эффективной членораздельной звуковой речью.

Теория междометий

Это одна из ранних гипотез и заключается в том, что первобытные люди инстинктивные животные вопли превратили в «естественные зву­ки» — междометия, сопровождающие эмоции, откуда якобы произошли и все иные слова. Эту точку зрения поддерживал в XVIII в. Ж.-Ж. Руссо. Однако звуки, производимые в состоянии аффекта, возбуждения, не могли содержать смысловую нагрузку и обобщения. Некоторые ученые полагают, что первыми реальными элементами речи были окончания произвольных выкриков, варьировавшихся по интенсивности. Постепенно эти звуки обособились и стали командами.

Междометия входят в словарный состав любого языка и могут иметь производные слова, как в русском языке: ах, ох и ахать, охать и т. п. Но опять же таких слов очень немного в языках и даже меньше, чем звукоподражательных. Кроме того, причина возникновения языка сторонниками этой теории сводится к экспрессивной функции. Не отрицая наличия этой функции, сле­дует сказать, что в языке есть очень многое, не связанное с экс­прессией, и эти стороны языка являются самыми важными, ради чего и мог возникнуть язык, а не только ради эмоций и желаний, чего не лишены и животные, однако языком они не обладают. Кроме того, данная теория предполагает наличие «человека без языка», который пришел к языку через страсти и эмоции.

Теория «трудовых выкриков» на первый взгляд кажется настоящей материалистической теорией происхождения языка. Эта теория возникла в XIX в. в трудах вульгарных мате­риалистов (Л. Нуаре, К. Бюхер) и сводилась к тому, что язык возник из выкриков, сопровождавших коллективный труд. Но эти «трудовые выкрики» только средство ритмизации труда, они ничего не выражают, даже эмоций, а являются только внешним, техническим средством при работе. Ни одной функции, характе­ризующей язык, в этих «трудовых выкриках» обнаружить нельзя, так как они и не коммуникативны, и не номинативны, и не экс­прессивны.

Ошибочное мнение о том, что эта теория близка трудовой теории Ф. Энгельса, просто опровергается тем, что у Энгельса ничего о «трудовых выкриках» не говорится, а возникнове­ние языка связано с совершенно иными потребностями и ус­ловиями.

С середины XVIII в. появилась «теория социаль­ного договора». Эта теория опиралась на некоторые мне­ния античности (мысли Демокрита в передаче Диодора Сици­лийского, некоторые места из диалога Платона «Кратил» и т. п.) и во многом отвечала рационализму самого XVIII в.

Адам Смит провозгласил ее первой возможностью образова­ния языка. У Руссо было иное толкование в связи с его теорией двух периодов в жизни человечества: первого — «природного», когда люди были частью природы и язык «происходил» от чувств (passions), и второго — «цивилизованного», когда язык мог быть продуктом «социальной договоренности».

В этих рассуждениях зерно истины состоит в том, что в позд­нейшие эпохи развития языков возможно «договориться» о тех или иных словах, особенно в области терминологии; например, система международной химической номенклатуры была выра­ботана на международном съезде химиков разных стран в Жене­ве в 1892 г.

Но совершенно ясно и то, что для объяснения первобытного языка эта теория ничего не дает, так как прежде всего для того, чтобы «договориться» о языке, надо уже иметь язык, на котором «договариваются». Кроме того, данная теория предполагает со­знательность у человека до становления этой сознательности, развивающейся вместе с языком.

Беда всех изложенных теорий состоит в том, что вопрос о возникновении языка берется изолированно, вне связи с проис­хождением самого человека и образованием первичных челове­ческих коллективов.

Существовавшие на протяжении долгого времени различные теории происхождения языка (имеется в виду звуковой язык) из жестов также ничего не объясняют и являются несостоятель­ными (Л. Гейгер, В. Вундг — в XIX в., Я. Ван-Гиннекен, Н. Я. Марр — в XX в.). Все ссылки на наличие якобы чисто «жестовых языков» не могут быть подтверждены фактами; жесты всегда выступают как нечто вторичное для людей, имеющих звуковой язык: такова жести­куляция шаманов, межплеменные сношения населения с разными языками, случаи употребления жестов в периоды запрета пользова­ния звуковым языком для женщин у некоторых племен, стоящих на низкой ступени развития, и т. п.

Среди жестов нет «слов», и жесты не связаны с понятиями. Жесты могут быть указательными, экспрессивными, но сами по себе не могут называть и выражать понятия, а лишь сопровожда­ют язык слов, обладающий этими функциями.

Так же неправомерно выводить происхождение языка из ана­логии с брачными песнями птиц как проявления инстинкта самосо­хранения (Ч. Дарвин) и тем более из пения человеческого (Ж.-Ж. Рус­со—в XVIII в., О. Есперсен — в XX в.) или даже «забавы» (О. Есперсен).

Все подобные теории игнорируют язык как общественное явление.

Иное толкование вопроса о происхождении языка мы нахо­дим у Ф. Энгельса в его незаконченной работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», которая стала до­стоянием науки в XX в.

Исходя из материалистического понимания истории общест­ва и человека, Ф. Энгельс в «Введении» к «Диалектике природы» так разъясняет условия появления языка:

«Когда после тысячелетней борьбы рука, наконец, диффе­ренцировалась от ноги и установилась прямая походка, то чело­век отделился от обезьяны, и была заложена основа для развития членораздельной речи...»

О роли вертикального положения для развития речи писал еще В. фон Гумбольдт: «Речевому звуку соответствует и верти­кальное положение человека (в чем отказано животному)», а также X. Штейнталь и И. А. Бодуэн де Куртенэ.

Вертикальная походка была в развитии человека и предпо­сылкой возникновения речи, и предпосылкой расширения и раз­вития сознания.

Революция, которую человек вносит в природу, состоит прежде всего в том, что труд человека иной, чем у животных, — это труд с применением орудий, и притом изготовляемых теми, кто ими должен владеть, а тем самым труд прогрессирующий и общест­венный. Какими бы искусными архитекторами мы ни считали муравьев и пчел, но они «не ведают, что творят»: их труд ин­стинктивный, их искусство не сознательное, и они работают всем организмом, чисто биологически, не применяя орудий, а потому никакого прогресса в их труде нет: и 10, и 20 тысяч лет назад они работали так же, как работают и сейчас.

Первым орудием человека была освободившаяся рука, иные орудия развились далее как добавления к руке (палка, мотыга, грабли и т. п.); еще позднее человек перекладывает тяжесть на слона, верблюда, вола, лошадь, а сам лишь управляет ими, нако­нец, появляется технический двигатель и заменяет животных.

Одновременно с ролью первого орудия труда рука могла иногда выступать и в качестве орудий сообщения (жест), но, как мы видели выше, это не связано с «вочеловечением».

«Коротко говоря, формировавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу. По­требность создала себе свой орган: неразвитая гортань обезьяны медленно, но неуклонно преобразовывалась путем модуляции для все более развитой модуляции, а органы рта постепенно науча­лись произносить один членораздельный звук за другим».

Таким образом, не передразнивание природы (теория «зву­коподражания»), не аффективное выражение экспрессии (тео­рия «междометий»), не бессмысленное «уханье» за работой (тео­рия «трудовых выкриков»), а потребность в разумном сообще­нии (отнюдь не в «общественном договоре»), где осуществляется сразу и коммуникативная, и семасиологическая, и номинатив­ная (а притом и экспрессивная) функция языка — главные функ­ции, без которых язык не может быть языком, — вызвала появ­ление языка. И язык мог возникнуть только как коллективное достояние, необходимое для взаимопонимания, но не как инди­видуальное свойство той или иной вочеловечившейся особи.

Главные положения, вытекающие из учения Энгельса о проис­хождении языка, состоят в следующем:

1. Нельзя рассматривать вопрос о происхождении языка вне происхождения человека.

2. Происхождение языка научно нельзя доказать, а можно только построить более или менее вероятные гипотезы.

3. Одни лингвисты этот вопрос решить не могут; тем самым этот вопрос, подлежащий разрешению многих наук (языковедения, этнографии, антропологии, археологии, палеонтологии и общей истории).

4. Если язык «родился» вместе с человеком, то не могло быть «безъязычного человека».

5. Язык появился как одна из первых «примет» человека; без языка человек не мог бы быть человеком.

6. Если «язык есть важнейшее средство человеческого обще­ния», то он и появился тогда, когда возникла потреб­ность «человеческого общения». Энгельс так и говорит: «когда появилась потребность что-то сказать друг другу».

7. Язык призван выражать понятия, которых нет у животных, но именно наличие понятий наряду с языком и отличает челове­ка от животных.

8. Факты языка в разной мере с самого начала должны обла­дать всеми функциями настоящего языка: язык должен сооб­щать, называть вещи и явления действительности, выражать по­нятия, выражать чувства и желания; без этого язык не «язык».

9. Язык появился как звуковой язык.

Следовательно, вопрос о происхождении языка может быть решен, но отнюдь не на основании только языковедческих данных.