Глава 2 - Типология и коммуникационные науки

§ 1. Специфика советской и российской научных журналистских школ

8 9

1923, 1924-1925 гг.)6. Читателю была предложен «Книжный указатель литературы по газетному и печатному делу», книгоиздательству (см.: Газетный и книжный мир, 1925, с. 119-145; 1926, с. 232-234).

Особо следует отметить два выпуска томов-фолиантов «Газетный и книжный мир», дающих всестороннее представление о состоянии журналистики ко времени их выхода — 1925-1926 гг. Эти книги, по словам их состави гелей, были рассчитаны «по преимуществу на работников, производящих газету и книгу в провинции» (там же, 1926, с. III), однако вообще имели большое научное и практическое значение. Они содержали научные статьи, статистику, большую справочную часть, библиографию, методические рекомендации не только по газетно-журнальному, книжному делу, но и по книготорговле, рекламе разных типов, полиграфии, производству. Можно сказать, что с тех пор мы не имеем такого рода обобщающих изданий.

1920-1930-е годы были периодом господства в массовых коммуникациях газеты, что отражало объективный процесс становления цивилизации массовой кулыуры и состояние технизации информационного процесса. В научных взысканиях это привело к обособлению особой дисциплины —газетоведения. Уже в 1919 г. в Иене (Германия) вышла книга Иелингера, посвященная газетоведению, а к 1930-м годам в мире сложилось два центра этого направления — в первую очередь, в Германии, где были газетоведческие организации, 9 газетоведческих институтов при университетах, издания, с 1926 г. —- газетоведческий теоретический научный журнал «Zeitungswissenschaft», и в США.

«О том, что газетоведение получило признание в качестве научной дисциплины, свидетельствует то обстоятельство, что во всех германских университетах, при которых работают данные институты (газетоведческие. — Ред.), существуют уже введенные в штат университетов кафедры газетоведения», — пишет

6 В это же время в Госиздате вышли книги: Анисимов В. И. Графическое искусство и репродукция. JL. 1924: Книга в России. Ч. I: русская книга от начала письменности до 1800 г. М., 1924; ч. 11: русская книга XIX века. V!.. 1926; Щелкунов М. И. История, техника, искусство книгопечатания. VI.. 1926. и др.

_ Глава II. Типология и коммуникационные науки 90

в отчете о научной командировке на Международный газетоведческий конгресс в Кельне (1928 г.) Ю. Бочаров (Бочаров, 1930, с. 142).

Но и в Советской России это направление, хотя и не организационно, но активно проявляло себя. Мы уже цитировали слова Я. М. Шафира, свидетельствующие, что проблемы газетоведения обсуждались в кругах ученых и организаторов журналистики страны. Они ставились в «Журналисте» и «Красной печати». Наконец, в 1930 г. впервые они получили обобщение в статьях ученых ГИЖа М. Гуса, В. Кузьмичева, Д. Бенцмана, М. Щелкунова, И. Скоробогатова, представлявших Научно-исследовательский кабинет печати ГИЖа и Научный кабинет печати ЦБ секции работников печати. Статьи составили сборник «Проблемы газетоведения». Он был попыткой заявить новое научное направление.

В «Предисловии» к нему составители отмечают: «Настоящий сборник до известной степени отражает современное состояние той отрасли знания, которую мы называем газетоведением. Было бы необоснованным оптимизмом утверждать, что газетоведение уже существует, как наука... Тот факт, что у нас нет буквально ни одного действительно научного научного марксистского труда в области изучения газеты, — совершенно непростителен для всей нашей журналистики» (Проблемы газетоведения, 1930, с. 3).

Сборник охватывал все основные стороны газетного дела: задачи газетоведения, науку о газете, партийное руководство газетами, изучение газетного языка, «гармонию оформления», газетную верстку, даже ситуацию в мировом газетоведении (под видом уже названного отчета Ю. Бочарова). Авторы, ссылаясь на то^что данная книга — первый опыт такого рода, делали множество самых разных оговорок о том, что сборник не претендует «ни на стопроцентную научность, ни на стройность и цельность своего содержания», с особой строгостью судили буржуазное газетоведение и подчеркивали: «Наука о газете может быть и будет создана только как марксистско-ленинская наука». Все это в конечном итоге не спасло их от разгрома со стороны истинных партийцев-большевиков.

В ходе развернувшейся идеологической борьбы газетоведы были обвинены в троцкизме, в том, что они являются последы-

§ 1. Специфика советской и российской научных журналистских школ

91

шами буржуазной науки. В 1930 г. «оппортунистическое руководство» Коммунистического института журналистики (так к этому времени назывался ГИЖ), в которое часть из них входила, было разгромлено «Правдой» и «Комсомольской правдой». Они были объявлены «импортерами буржуазного газетоведения». Е. Бочкарева в «Комсомольской правде» (1931. № 123) в статье «Против ревизии учения Ленина о газете» писала: «Жалкие последыши буржуазного газетоведения твердили об „истории самодвижения газеты", о „газете вообще", газете внеклассовой, чтобы последовать за контрреволюционным троцкизмом, который возводил газету в степень внеклассового, надклассового, „беспристрастного" информатора». «Объединившись в сборнике „Проблемы газетоведения" (издание Гос. института журн. 1930 года...) импортеры буржуазного газетоведения, тогда захватившие кафедры КИЖ и курсов марксизма, — обличала Бочкарева, — вещали о том, что они заняты „историей самодвижения газеты"... Рабски подражая гегелевскому „самодвижению духа", Гус открыто призывает идти на выучку к буржуазному газетоведению». В обиход такого рода

.статей сначала вошел термин «большевистское газетоведение» (см.: Горелик, 1931; Печать в социалистическом строительстве, 1932, с. 166), а затем вообще от него отказались.

Такая же участь постигла и ученых, приступивших к разработке теории информации, несмотря даже на оговорки авторов статей и книг на их дискуссионность. Михаил Левидов писал во введении к своей брошюре «Информация в советской прессе (К постановке проблемы)» (1925), что он дает «материал для обсуждения и размышлений». Автор обращается к мировому опыту и показывает, как и чем в буржуазной журналистике удерживается внимание аудитории.

«Важнейшая из социальных функций прессы капиталистических стран, — констатирует Левидов, — это функция развлечения читателя. Массовая газета Запада стоит в этом отношении на одном уровне с кино, выполняя аналогичную социальную функцию. И это только естественно». Он рассматривает массовую газету, кино и радио как «мощные рычаги», которые помогают человеку после выматывающего рабочего дня восстановить силы. Буржуазная журналистика стремится удовлет-

_ Глава II. Типология и коммуникационные науки 92

ворить «любопытство читателя, элементарное, повседневное»: «На этот инстинкт опирается психология массовой сплетни. Поэтому значительная часть информации массовой газеты является попросту сплетней в массовых размерах» (Левидов, 1925, с. 25).

В буржуазной журналистике выработана «арифметическая оценка новостей» или «арифметическая таблица» (что-то вроде современного телевизионного рейтинга. — Г . Ж.), в соответствии с которой оценивается поступающая в редакцию информация: «в переводе на язык газетной техники она значит такоето число строк, набранных таким-то шрифтом, сверстанных на такой-то странице, на таком-то столбце, под таким-то заголовком и подзаголовком». Такой подход к информации Левидов называет примитивным и вульгарным, но он облегчает труд журналиста. Он прямо заявляет, что «такая наука не подлежит пересадке на советскую почву», в нашей стране «должна быть создана наука о газете на базе социально-психологической обстановки советского государства» (там же, с. 27, 17-18, 29).

Но наши журналисты «в области информации не осилили еще той элементарной истины, что информация не есть регистрация фактов, а отбор фактов. У них отсутствует критерий как отбора, так и обработки, а существует некий примитивный, чисто пассивный отбор фактов». Правда, сама жизнь через институт рабселькоров несколько поправляет положения дел в советской печати. Вся сложность состоит в «умении и желании интересоваться читателем». в реализации этого критерия на практике: «Вовлекать читателя в процесс коллективного строительства, заинтересовывать его — вот наш критерий». В этом у советской журналистики существуют, по словам Левидова, три препятствия.

1. «Боязнь бульвара», «обывательщины» стала дамокловым мечом, висящим над каждой советской газетой. Между тем противопоставление агитационной пользы житейскому интересу — искусственно, надуманно, в основе своей фальшиво, как и «противоположение политики и быта уродливо и не должно быть». В этом советские журналисты явно «перегнули палку». Боязнь желтизны, бульвара ведет к боязни быта, к отсутствию в газетах его проблем, «человеческих историй», что обескровливает печать.

§ 1. Специфика советской и российской научных журналистских школ

93

2.«Засилье количественное и качественное иностранщины»,

т.е. международной информации. Автор призывает в духе времени повернуть содержание журналистики «лицом к СССР».

3.«Обывательская, недопустимо вредная, а иногда и преступная боязнь гласности, особенно дикая, особенно отвратительная в советской обстановке, особенно уродливая с точки зрения советской идеологии... Ожесточеннее всего борются с гласностью „пресс-бюро" при советских учреждениях, задача которых сводится, конечно, к тому, чтобы ограждать учреждения от прессы». Левидов называет это препятствие «системой канцелярско-ведомственной тайны». Довольно смелая по тем временам тирада против усиления цензуры и расширения ее сферы (см. там же, с. 37, 31-36).

Поразительно, в тех условиях Левидов мало внимания обращает на классовый фактор, что, вероятно, послужило поводом для довольно резкой критики его взглядов со стороны Я. Шафира7. Возможно, имело определенное значение в позиции Шафира и то, что Левидов как деятель журналистики вышел из другой школы: не Агитпропа, а РОСТа, выпестованного П. М. Керженцевым, одним из первые теоретиков советской 'журналистики, о чем свидетельствует то большое внимание, которое Левидов уделил в брошюре вопросам типологии.

Разрабатывали вопросы информации и исследователи ГИЖа М. Гус, А. Курс и др. «Первые попытки изучения понятия „информация" были предприняты сначала в рамках гуманитарных наук, в частности в теории журналистики в 20-30-х годах XX века, — замечают В. Г. Афанасьев и А. Д. Урсул. — В работах того периода, наряду с материалами и рекомендациями, имевшими чисто практический характер, встречаются и теоретические разработки проблем социальной информации, вводится ряд понятий, которые предвосхитили некоторые идеи совре-

7 Разгромив буржуазных газетоведов. Шафир почти с этих же позиций критикует теорию информации Левидова: якобы она базируется на «психологии и довольно сомнительной», а «левидовские „инстинкты"' ровным счетом ничего не объясняют, а излишне запутывают вопрос об информации... Чудовищно то. что якобы у советской печати нет критерия... Критерий М. Левидова опасен для печати... Он обескровил бы нашу печать» и т. д. (Шафир. 1927. с. 26-30).

Глава II. Типология и коммуникационные науки

9 4

менного учения об информации». Обобщая материал истории, дискуссию о понятии «информационная ценность», введенном еще в 1928 г. А. Курсом, «вклад „журналистского" этапа развития содержательного аспекта понятия информации», ученые делают вывод: «Таким образом, теория, а отсюда и практика журналистики явились той первой сферой науки и человеческой деятельности, где впервые „оттачивались" идеи о социальной информации, оказавшие впоследствии воздействие не только на теорию массовых коммуникаций, но и на теоретикоинформационное представления в рамках кибернетики» (Афанасьев, Урсул, 1977, с. 150, 153).

Здесь необходимо вспомнить о состоявшейся в «Правде»

в1923 г. дискуссии между одним из видных деятелей Союза журналистов С. Б. Ингуловым и И. В. Сталиным, когда вышла

всвет ставшая впоследствии установочной для советских теоретиков сталинская статья «Печать как коллективный организатор» (см.: Жирков, 2002, с. 57-59). Ее появление можно рассматривать как заявку будущего вождя на «звание ученика Ленина», поскольку она является перепевом статьи В. И. Ленина 1901 г. «С чего начать?». Ссылаясь на нее, «теоретики» противопоставят информационную функцию организаторской, открытой Лениным и поддержанной Сталиным. Мифологизаторы объявят информационность журналистики троцкизмом.

Все теоретики информации (М. Гус, А. Курс и др.) были причислены к троцкистам, подвергнуты уничтожающей критике. В журнале заочного сектора КИЖа «Правдист» (1931. № 5-6) И. Поляков в статье «Буржуазные влияния в практике наших газет» утверждает: «Вприпрыжку за Троцким скачет и Курс». Он как раз цитирует слова А. Курса из «Журналиста» за 1928 г. об «обобщении» через «сцепление, монтаж фактов, обладающих информационной ценностью». «Правдист» поместил на своих страницах ряд статей, направленных против теоретиков информации. И позднее искусственное противопоставление организаторской и информационной функций журналистики получает продолжение. В книге «Редактирование и массовая работа большевистской печати» в разделе «Информация в газете» творится: «Ленинский взгляд на роль газеты, как орудия воспитания и организации масс, противостоит буржуазному

§ 1. Специфика советской и российской научных журналистских школ

95

взгляду на газету, как на средство осведомленя, голой информации об „интересных новостях". Этот взгляд на газету, как на абстрактного осведомителя, отстаивал и Троцкий. И многие другие „теоретики", пытавшиеся опровергнуть ленинское учение о партийности печати, о газете, как острейшем оружии классовой борьбы» (Редактирование..., 1934, с. 195).

Итогом такого рода «критики» стали похороны теории информации, был нанесен непоправимый вред практике журналистики, о чем, к сожалению, умолчали современные исследователи этих вопросов. Что касается И. В. Сталина, то это искусственное противопоставление функций журналистики давало ему возможность оказывать давление на нее, контролировать взгляды теоретиков, готовивших кадры журналистики, производить чистку их рядов и т. д. Несмотря на развитие кижей — коммунистических институтов журналистики (см.: Таловов, 1990), представлявших собой среднее между партшколой и университетом с партийным уклоном, научные исследования стали превращаться в партийные обзоры, партийную публицистику, "преследующую сугубо идеологические цели. Принципы воинствующей большевистской партийности и революционной большевистской бди1?ельности (см.: Жирков, "2007а, с. 550-559), поразившие журналистику в 1930-е годы, распространялись и на «науку».

Однако другая вузовская ветвь — государственных университетов — развивалась по-своему, хотя и с учетом характера времени. Как мы уже отмечали (см.: Жирков, 2006), истори- ко-теоретические обобщения в области журналистики тогда вырабатывались в Ленинградском университете. Вообще существенным моментом для развития университета имело, в частности, решение Советского правительства сделать Москву официальной столицей нового государства.

В нестоличном Петрограде остался и концентрировался оппозиционный советско-партийной бюрократии интеллектуальный потенциал; сосредоточивалась та часть интеллегенции, которая дистанцировалась от властных структур и не рвалась во власть. Она занималась и такими направлениями науки, какие не получали официальной поддержки. С самого начала сферой деятельности этой интеллигенции стали культурные,

Глава II. Типология и коммуникационные науки

96

образовательные учреждения прежней столицы, прежде всего университет, и часть журналистики, сконцентрировавшаяся в городе и получившая самоназвание неп — независимая печать (см.: Жирков, 19996). Партийные руководители видели в ней «колорит питерского консерватизма». Эта же ситуации имела существенное значение для состава кадров университета, и особенно для филологического факультета, в недрах которого зарождалась и журналистская специализация, создавались труды по истории печати.

Уже в 20-е годы на филологическом факультете читали лекционные курсы проф. Л. К. Ильинский, известный историк, библиограф и статистик, — «Теория и практика газетного дела», «История русской критики и журналистики»; проф. В. Е. Ев- геньев-Максимов, крупный литературовед, — «История русской журналистики», «История критики и публицистики», «Н. А. Некрасов и его журналистика». В 1925 г. при Научноисследовательском институте сравнительного изучения литератур и языков Запада и Востока университета существовала особая группа под руководством В. Е. Евгеньева-Максимова, В. С. Спиридонова и А. Г. Фомина, по разработке проблем истории журналистики, публицистики и критики с уклоном в критико-библиографическое описание журналистики (см.: Бережной, 1971, с. 16-17).

Особенно плодотворным был вклад в историю журналистики В. Е. Евгеньева-Максимова (1883-1955), создавшего такие труды, как «Очерки по истории социалистической журналистики в России XIX века» (М.; Л., 1927), «Некрасов как человек, журналист и поэт» (М.; Л., 1928), «„Современник" в 40- 50-е гг.: От Белинского до Чернышевского» (Л., 1934), «,.Соврем<йнник" при Чернышевском и Добролюбове» (Л., 1936), «Последние годы „Современника": 1863-1866» (Л., 1939 — в соавт.), «Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова» в 3 томах (М.; Л.. 1947; 1950; 1952) и др.

Проделанная Евгеньевым-Максимовым историко-методоло- I ическая работа позволила ученым филологического факультета создать накануне Великой Отечественной войны коллективный фундаментальный труд (более 49 печатных листов) «Очерки по истории русской журналистики и критики. Т. I XVIII век и пер-

§ 1. Специфика советской и российской научных журналистских школ

9 7

вая половина XIX века» (J1., 1950). Авторами его глав выступили крупные ученые П. Н. Берков, В. В. Гиппиус, Н. И. Мордовченко, В. Н. Орлов, Н. J1. Степанов, J1. Я. Гинзбург и др.

Исследования В. Е. Евгеньева-Максимова и его коллег были сосредоточены на так называемом прогрессивном направлении журналистики, что послужило образцом для дальнейших исследований, поскольку совпало с социальным заказом Советской власти в области теории и истории журналистики. Якобы прогрессивное, марксистско-ленинское направление в русской печати получит детальную разработку.

Однако, говоря об ученых, вышедших из дореволюционной историко-филологической школы, следует иметь в виду, что они, несмотря на воздействие новых идеологических догм, хранили так или иначе ее традиции и ощущали недостатки новых исследований. В то же время ограничение исторического материала не только суживало показ исторического процесса, истории литературы и журналистики, но и вело к неполным и неточным теоретическим выводам и обобщениям, создавало искаженное представление о литературном процессе, журналистике как таковой. ц ' Так, вся деятельность основных русских прогрессивных ин-

теллектуальных изданий была переосмыслена В. Е. Евгенье- вым-Максимовым в русле социалистической журналистики, что казалось вполне естественным в период написания ученым «Очерков по истории социалистической журналистики в России XIX века» (М.; JI., 1927), где он выстраивает следующую произвольную «прогрессивную» цепочку изданий: «Отечественные записки» (В. Г. Белинский, В. Н. Майков, В. А. Милютин) — «Современник» Н. А. Некрасова (В. Г. Белинский, В. А. Милютин, А. И. Герцен) — «Современник» Н. Г. Чернышевского — «Колокол» А. И. Герцена — «Отечественные записки» с влиянием народничества — марксистская журналистика 1890-х годов («Новое слово», «Начало»),

С современной точки зрения такой подход кажется анахронизмом, рассматривается как внеисторический. Действительно, даже внешне он свидетельствует о деградации, так как «Новое слово» и «Начало» — издания малозначительные для истории журналистики, снижающие общую тенденцию.

_	_		ГлаваИ. Типология и коммуникационные науки
98

Как показали новейшие научные изыскания, для развития журналистики деятельность так называемых реакционеров А. С. Суворина, М. Н. Каткова тоже во многом имела революционное значение, так как способствовала прогрессу именно журналистики: создание определенного типа издания, имевшего значительный успех, борьба за повышение в глазах власти и общества роли журналистики, развитие профессионализма журналистики и др.

Необходимо отметить и последующий эффект утвердившегося в филологии подхода к истории. Молодые исследователи журналистики под воздействием господствовавших взглядов воспринимали в первую очередь именно эти особенности методологии историко-филологической науки той поры, что, в конце концов, вело к существенным искажениям объективной картины не только истории литературы и журналистики, но и их теории, которая не может не базироваться на исторических основаниях.

Политико-идеологические привношения в историко-фило- логической петербургской школе не стали ее определяющими качествами. Ее «провинциальное положение» помогало сохранить многие классические традиции и в советских условиях. Умный ее представитель или читатель умел отделять плевела от зерен, о чем говорит востребованность трудов того же Евге- ньева-Максимова.

Сами ученые осознавали недостаточность своих работ, о чем свидетельствует их обращение к коллективному исследованию истории журналистики. Создание коллективной монографии «Очерки по истории русской журалистики и критики», где необходимо было представить не только социалистические издания, а все направления и Течения периодики, их деятелей и литераторов, несколько корректировало установившийся характер научных изысканий, давало возможность полнее, комплексно раскрыть историю русской журналистики XV1II-XIX вв.

Журналистская наука в университетских стенах, таким образом, стартовала, опираясь на филологию и наследуя ее плюсы и минусы. Завершая эту часть нашего обозрения теоретических воззрений на журналистику в 1921-1927 гг., можем сделать следующие выводы: