Глава 4 радикальный материализм

Прежде чем перейти к физикализму, мы попытаемся придать законченность предшествующим рассуждениям и рассмотреть концепцию, получившую название элими-нативного материализма. Элиминативный материализм интересен для нас прежде всего тем, что он, как и физика-листский материализм, претендует на наиболее последо­вательную редукционистскую интерпретацию утвержде­ний тождества. Так, например, Фейерабенд [1963а] считает, что материалист вообще должен отказаться от тезиса тождества, так как этот тезис связан с приняти­ем эмпирических высказываний вида

Хесть психический процесс типаА==Хесть центральный нервный процесс типаа, и поэтому из него следует, что «психические события имеют физические черты», а «некоторые физические события, а именно центральные процессы, имеют нефи­зические черты». В этом смысле монизм, на который претендует тезис тождества, по мнению Фейерабенда,. на самом деле есть не что иное, как «дуализм свойств». Другой сторонник элиминативного материализма, Р. Рорти [1965], вместо рассмотренной нами раньше «переводческой формы» теории тождества предлагает «элиминативную форму» ее. Рорти (следуя Корнмену [1962]) исходит из того, что отношение тождества име­ет следующий смысл:

(x)(y)l(x=y)^)(F)(Fx=Fy)]¹,

' Эту формулу языка второпорядковой логики предикатов мож­но перевести на русский язык примерно следующим образом: «Для любых объектов х и у, если * равен у, то для всякого свойства F обладание объектом х свойством F эквивалентно обладанию этим свойством объектом у. — Перев.

7 Дж. Марголис

97

и называет это отношение «строгим тождеством». При такой интерпретации тезис тождества приводит к бес­смысленным выражениям или выражениям, содержащим ошибку смешения категорий или понятий. Нетрудно за­метить, что теория Рорти есть не что иное, как несосто­явшаяся теория тождества. Отношение между физиче-

•скими и психическими сущностями, характерное для теории тождества, предстает в его концепции как отно­шение между «существующими сущностями и несущест­вующими сущностями, причем обращение к последнему типу сущностей ранее служило (некоторым) целям, для

•достижения которых теперь достаточно обращения к первому типу сущностей» [sic!].

Таким образом, взгляды Фейерабенда и Рорти на тождество удивительно схожи, хотя первый в отличие от второго высказывает сомнения в осмысленности тезиса тождества, а второй в отличие от первого считает себя обязанным принять элиминативный («исчезновенче-.ский») вариант теории тождества.

Элиминационистские теории плохо поддаются оцен­ке, так как в них никогда не говорится, почему,на ка­ких основаниях мы должны интерпретировать психиче-

•ское либо как нечто фиктивное, мифическое, несущест­вующее, либо как обедненное, неправильно и неясно по-

.нимаемое физическое. Примечательно, что и Фейерабенд [1963а], и Рорти главным образом подчеркивают за­конность и принципиальную приемлемость (элиминатив-ного) материализма, его «право» быть выслушанным.

'С таким заявлением можно было бы сразу согласиться,

•если быоно подразумевало только то, что в самом эли-минативном тезисе нет явных противоречий. Однако на .самом деле оно претендует на большее. Во-первых, оста­ется неясным, можно ли вообще (например, с точки зрения Фейерабенда) сформулировать более или менее надежные основания для принятия элиминативного те­зиса, и, во-вторых, сама по себе непротиворечивость этого тезиса, взятого в форме, приданной ему Фейер-абендом или Рорти, не вносит ни малейшего вклада в его подтверждение. Стратегия, опирающаяся на револю­ционные возможности науки (Кун [1970] ; Фейерабенд [1975]), также не имеет никакого отношения к специ­фическому содержанию конкретных форм элиминатив­ного тезиса (независимо от верности или неверности самой этой стратегии — Лакатос и Масгрейв [1970]).

98

Однако имеются и более конкретные причины неудач элиминационизма. Так, во-первых, Фейерабенд произ­вольно допускает, что с точки зрения обыденного анг­лийского или любого другого естественного языка «опыт, мышление и т. п. не являются материальными процессами», то есть не могут быть адекватно «проана­лизированы по материалистической схеме». Таким обра­зом, в элиминативной концепции отрицается тождество,. а обыденный способ выражения считается искажением языка, предназначенного обозначать «атомы, совокупно­сти атомов и... свойства таких совокупностей, а также их отношения», то есть объекты, которые, согласно этой концепции, считаются единственными реально сущест­вующими. Однако если бы мы спросили, каким должен быть материалистический заменительпсихического, то нам ответили бы, что этот вопрос является преждевре­менным, так как «философу-материалисту следует предо­ставить в распоряжениепо крайней мерестолько же времени» для разработки своей теории, сколько понадо­билось для оформления теории, встроенной в обыденный английский язык. Во-вторых, Фейерабенд допускает су­ществование «наблюдаемых фактов», в настоящее время поддерживающих антиматериалистическую концепцию. К числу таких фактов, например, относится то, что люди имеют восприятия, мысли и т. п. ІНоесли мы спросим, не является ли это обстоятельство решающим свидетельст­вом против материализма, нам ответят, что «общеприня­тый способ выражения» в действительности соответст­вует нефактам,а толькомнениям;что предположитель­ные факты формулируются в терминах такого общепри­нятого способа выражения и, следовательно, «уже пред­располагают в его пользу»; что свидетельства наблюде­ния по сути своей не являются решающими. В-третьих, Фейерабенд утверждает, что все значение встроенного в обыденный английский язык разграничения психических и материальных явлений может быть оценено только'«после того, какбудет доказано, что новый [материали­стический] язык представляет собой ухудшение обыден­ного английского языка». Однако если бы мы поинтере­совались, на каких основаниях мы можем судить об «улучшении» или «ухудшении» некоторого языка, то нам ответили бы, что, к примеру, «новая теория боли... изме­нит значение выражения «Я испытываю боль»» (Фейер­абенд [1962]); что значение терминов, встречающихся

7*

99

в различных теориях, должно быть различным, или, ина­че говоря, значение термина уже само по себе есть неко­торая теория; что всякий язык наблюдения нуждается в интерпретации с помощью теории, а следовательно, ни­чего не дает там, где обыденный и «материалистический»

•языки противоречат друг другу; что фактически не име­ется четко выраженного базиса для проверки таких со­перничающих теорий, поскольку сама проверка должна быть выражена на языке той или иной теории.

Нетрудно заметить, что в этих рассуждениях смеши­ваются понятия теории и значения (Патнэм [1965]). Предположим, что Фейерабенд признает рациональность оценок «ухудшения» обыденного или материалистическо­го языка (в конце концов он сам говорит о стремлении к рациональности такого рода). Тогда выдвигаемый им тезис противоречив, так как не дает никаких критериев, позволяющих сравнивать соперничающие эмпирические

•теории по их объяснительной силе (Марголис [1970а]). Дело в том, что такое сравнение потребовало бы инва­риантности смысла критических—то есть обозначаю­щих подлежащие объяснению явления—терминов в рамках соперничающих теорий, отображающих одни и те же явления.(Другими факторами, которые в принци­пе могут влиять на изменение смысла этих терминов, здесь можно пренебречь.) Как правильно замечает X. Патнэм, из того факта, что в ходе развития науки ученые отказались от галилеевской теории температуры, согласно тезису Фейерабенда следует, что Галилей про­сто непонялбы отрицания высказывания (составляю­щего «существенную часть галилеевского понятия») о том, что «температура, показываемая термометром, не зависит от химического состава жидкости». Однако та­кой вывод просто нелеп.

Рассуждение Фейерабенда страдает некоторыми

•передержками. Так, утверждение о том, что язык наблю­дения теоретически нагружен, не эквивалентно утверж­дению о том, что значение терминов наблюдения есть некоторая теория, а сама возможность обнаружения аль­тернативных теорий или обнаружения альтернативных .интерпретаций данных наблюдения свидетельствует о наличии некоторого языка, относительно независимого

•от теорий. Допустим также, что в ходе диахронического изменения обыденного языка нынешние отличительные признаки психических сущностей могутбыть или вовсе

100

отброшены, или заменены в соответствии с требования­ми элиминационистских материалистов. Однако вопреки намерениям элиминационистов сам факт диахроническо­го изменения языка приводит к сохранению этих самых признаков в соответствии с простым принципом: все, что может быть сказано на данном языке, может быть ска­зано на нем. К тому же, если признаки, встроенные в обыденный язык в настоящее время, нуждаются в оправ­дании, то это относится и к измененному (в соответствии с требованиями элиминационистов) способу выражения. Но тогда должна существовать возможность сравнивать эти способы выражения по их объяснительной силе. В любом случае, если данный естественный язык небез­различен к выражению тех или иных отличительных признаков, мы вправе потребовать, чтобы необходимость самого пересмотра или устранения «ущербных» катего­рий языка была обоснована. С этой точки зрения элими-нативный материализм скорее представляет собой неко­торую цель, чем проверяемую философскую программу.

Элиминативный материализм сталкивается и с други­ми проблемами. Р. Рорти [1970], например, не настаивает на том, что обычный способ сообщения об интроспектив­ном опыте является ложным. Однако он полагает, что предложения, сформулированные в «неврологическом словаре», также правомерно использовать для «описа­ния опыта». Вместе'с тем Рорти подчеркивает, что «между двумя такими видами описания опыта нет ниче­го общего», кроме указания на то, что этот опыт имеет место при одних и тех же условиях, а именно при «дви­жении тела некоторым определенным образом». Однако само по себе это различение не может содействовать элиминации психического, а разве что создает возмож­ность говорить о новомвиде его. Ответ на вопрос о том,способны лиэти соображения оправдать элиминацию психического, можно получить только на основе сравне­ния свойств предположительно интроспективных описа­ний обоих видов. К сожалению, никто до сих пор не пы­тался предпринять такое сравнение. Рорти также не уда­ется объяснить, каким образом можно установить, что указанные разновидности опыта имели место «при одних и тех же условиях», причем объяснить так, чтобы под­держать свою элиминационистскую программу. В отли­чие от Фейерабенда Рорти ограничивается рассмотрением ощущений (противопоставляемых мыслям), а тем самым

101

заранее лишает себя возможности охватить все контек­сты рассуждений о психическом и создать последова­тельную элиминационистскую программу. К тому же есть все основания полагать, что описания ощущений от первого лица и описания «опыта» неврологических про­цессов от первого лица (предположительные описания восприятии) настолько различны (Марголис [1973а]), что возможность заменыпервых вторыми выглядит весьма сомнительной, если только не поддержать ее со­лидными аргументами.

Разнородность двух этих видов опыта нетрудно про­демонстрировать. Так, восприятия являются «транзитив­ными» в том смысле, что актуально воспринимаемое должно существовать независимо от самого акта вос­приятия, тогда как ощущения (типа боли) оказываются «нетранзитивными», поскольку не имеют таких незави­симых объектов. (К этому вопросу мы вернемся позже.) Фактически главный аргумент Рорти сводится к тому, что для оправдания его программы не нужно связывать себя принципом, согласно которому из предложений, сформулированных в рамках первого способа выраже­ния, должно «следовать» (вопреки Корнмену [1968а]) все то, что утверждается в рамках второго способа вы­ражения, или эти предложения должны «высказывать» (вопреки Бернстайну [ 1968] ) все, что высказывается при втором способе выражения. Отвергая этот принцип, Рор­ти, по-видимому, поступает вполне разумно, так как в результате ему удается избежать «категориальной ошибки». Однако он сразу же впадает в другую край­ность и совершенно теряет какую-либо связь между двумя способами выражения, которая могла бы оправ­дать заменуодного из них другим. Если вся аргумента­ция Рорти подчинена только избавлению от «категори­альной ошибки», то тогда, согласно взглядам самого Рорти, оправдание замены способов выражения стано­вится невозможным. Оправдание элиминативного мате­риализма возможно только при условии наличиянеко­торогоконцептуального отношения между двумя спосо­бами выражения. Однако, если мы признаем наличие та­кого отношения, нам придется признать и наличиечего-топодобного отношению следования или другой теоре­тической связи между парами предложений—по одному из каждого вида. Получается, что «категориальная ошибка» не так уж и страшна.

102

Далее, как справедливо отмечали критики Рорти, в его концепции имеется «теоретико-описательный» тер­мин «ощущение» (Корнмен [1968Ь]), способ использо­вания которого может диахронически изменяться, но который тем не менее нельзя систематически элиминиро­вать (contraКуайн [1966]) без определенного оправда­ния этого шага. Сам Рорти считает, что такая критика связана с Мифом Данного¹(Селларе [1963Ь]), однако это его возражение основано на логической ошибке non sequitur². Критики концепции Рорти исходят из того, что использование языка для описания [reportinguseoflanguage] не совпадает с использованием его для объ­яснения. Поэтому для элиминации или изменения (если это вообще возможно) описательного использования языка нужны особые основания; причем факт теоретиче­ской нагруженности обоих способов использования язы­ка не имеет здесь особого значения. Даже в том случае, когда объяснение трактуется как описание (или влечет за собой описание),согласно которомусоперничающие описания эквивалентны или соотнесены каким-либо под­ходящим образом, все равно утверждения, выдвигаемые в рамках элиминативного материализма, требуют обос­нования.

Аргументы против позиции Рорти можно системати­зировать следующим образом: (1) описательную роль (reportingrole) психологического термина «ощущение» нельзя заменить никаким другим способом выражения, если этот последний дает только научное (то есть физи­ческое, физиологическое.—Ред)объяснение содержания данного описания (Корнмен [1971]); (2) можно отри­цать существование психических сущностей в онтологи-

' Термин «Миф Данного» введен У. Селларсом в связи с его критикой феноменализма. Данные непосредственного опыта субъек­та («данное») рассматривались в феноменализме как неопровержи­мое, абсолютное основание знания о мире. Согласно У. Селларсу, абсолютизация «данных» должна быть отвергнута, «данное» — миф прежней философии. Такой сущности, как «данное», на самом деле не существует: с точки зрения их онтологического статуса «данные» непосредственного опыта есть нейрофизиодогические процессы, а с точки зрения их содержания «данные»—смысл, содержание выска­зываний общезначимого языка. (См.: S e 11 a r s W. Science, Perception and Reality. L. — N. Y., 1963; Philosophical Perspectives. Springfield, W7.)-Peo.

² He следует (лат.) — логическая ошибка, имеющая место, когда тезис не следует логически из приведенных аргументов. — Перев,

103

ческом смысле и в то же время допускать, что термин «ощущение» используется для описания феноменально* го опыта; (3) предполагаемый физический язык, имею­щий целью заменить или устранить наш психологиче­ский язык, должен сохранить описательную функцию нашего языка в отношении психических феноменов, ес­ли, конечно, эта описательная функция не будет'устра­нена независимо; (4) не существует никаких ясных пер­спектив элиминации нашего психологического языка для описания феноменального опыта, и непонятно, ка­кой смысл может иметь предвосхищение такой элимина­ции. (Заметим, кстати, что эти критические замечания не затрагиваются попыткой Рорти дискредитировать психическое, выделяемое по его предполагаемой досто­верности (allegedincorrigibility). Ведь отвергать досто­верность как отличительную черту психического еще не значит отвергать само психическое. Фактически этого недостаточно даже для того, чтобы предположить, что выделяемое в соответствии с этим признаком психиче­ское является однородным в каком-либо отношении (ср. Розенталь [1977]).)

Мы не пытались доказать, что элиминация описа­тельной функции психологических терминов, обозначаю­щих ощущения (а следовательно, и самих этих терми­нов), вообще логически невозможна и что не существует каких-либо (пока еще неизвестных) оснований, способ­ных оправдать эту элиминацию. Однако наличие такой лазейки вряд ли может служить позитивным аргумен­том, свидетельствующим в пользу элиминативного мате­риализма. А если в дополнение к нашим аргументам принять межкатегориальное ограничение, то не остается ничего иного, как только допустить, что способ выраже­ния в психологических терминах имеет такие дескрип­тивные свойства, которые немогут быть заменены ка­ким-либо способом выражения в сугубо физических тер­минах. Описательный способ выражения теоретически нагружен. Однако отсюда не следует, что он вводится в контексте рассуждений о психическом только для того,, чтобы играть роль объяснения. Корнмен [1971], кото­рый критикует элиминативный материализм по всем рассмотренным линиям, отстаивает свой собственный-«адвербиальный материализм» и утверждает, что этот вид материализма застрахован от возражений, выдви­нутых против элиминативного материализма и против

104

редукционистского материализма в целом. Преимущест­во такого вида материализма, по его мнению, состоит в том, что ощущения сначала заменяются «безобъектив­ными чувственными событиями» (à laЧизом [1966]), а затем такие психические события отождествляются с физическими событиями. При этом считается, что отож­дествление ощущений с «частями мозга» является «меж­категориальным», тогда как отождествление чувствен­ных событий с физическими событиями уже не относит­ся к разряду «межкатегориальных». Поскольку же, с точки зрения Корнмена, предполагаемое высказывание тождества содержит «один чисто теоретический термин и один термин, который одновременно является и фено­менальным, и теоретико-описательным (theoretico-re-porting), феноменальному аспекту психической жизни не наносится никакого ущерба» (как в случае элимина-ционистского и редукционистского материализма). Тако­вы существенные преимущества теории тождества, ко­торые, по мнению Корнмена, выставляют ее в самом лучшем свете и заставляют предпочесть другим тео­риям.

Изобретательность Корнмена позволила ему спра­виться с некоторыми из существенных затруднений, стоящих перед теорией тождества. Тем не менее, по его собственному признанию, рассматриваемый вариант теории тождества предполагает наличие «одно-однознач-ного соответствия» между «соотносимыми» явлениями, а мы уже знаем, что обнаружение отношений такого рода с эмпирической точки зрения представляется ма­ловероятным и что между такими явлениями, скорее всего, имеют место только «много-многозначные» со­ответствия. Это положение, по-видимому, верно не толь­ко для интенциональных явлений типа мнения, но и для неинтенциональных явлений типа боли. Как предла­гает Корнмен, здесь следует говорить «в обычной мане­ре, но думать в терминах наречий». Однако суть дела от этого не меняется. Даже после того, как отброшены концептуально несостоятельные варианты теории тож­дества, она по-прежнему не открывает каких-либо пер­спектив в деле эмпирического обнаружения требуемых соответствий. Что нам, например, делать с выдвинутой Д. Армстронгом [1973] проблемой: следует ли считать веру в то, что а&Ь,тождественной с верой в то, чтоЬ&а,или нет? А как нам понять проблему Д. Деннитта

105

[1969], порожденную тем, что интенциональное содер­жание мнения может быть только приписано первому процессу? Фактически Корнмен вообще игнорирует тот факт, что существуют функциональные и интенциональ-ные свойства, связанные с использованием языка и ин­теллекта и зависящие от культурного контекста пове­дения.

Эти свойства, хотя и связаны с определенными со-стояниями центральной нервной системы, тем не менее не могут посредством каких бы то ни было соответствий считаться тождественными с такими состояниями. (Этот вопрос, безусловно, требует дальнейшей разработки.) При рассмотрении феномена боли мы получим столь же запутанную картину. Хотя явления боли чаще всего ста­вятся в соответствие С-волокнам, их также можно по­ставить в соответствие Л-волокнам. Существует даже те­зис о том, что явления боли различных видов связаны с каждым из этих видов волокон (Уайт и Суит [1955]). Однако следует заметить, что боль может быть заблоки­рована (может отсутствовать в ожидаемый промежуток времени из-за стимуляции данных волокон), а нервные связи по преимуществу оказываются нечеткими, «как только волокна входят в спинной мозг» (Кассинари и Паньи [1969]). На самом деле «потенциально весь мозг в целом должен рассматриваться как центр боли» (Мельзек [1973]). Если учесть аномалии типа боли couvadeи тому подобные, то представляется совершенно невозможным установить соответствие с нервными про­цессами даже для случаев четко ощущаемой боли. Корн­мен правильно подчеркивает, что окончательное решение проблемы духовного и телесного является (в его тер­минологии) «внешним» вопросом (Корнмен [1966]). Однако и в этом случае нам еще нужно выяснить эм­пирический аспект этой проблемы (который дает нам «внутренний» ключ к рассмотрению возможности аль­тернативных теорий).

Противоположная крайность элиминативного воззре­ния связана со взглядами физикалистов, которые ут­верждают, что «некоторая личность со всеми ее психо­логическими атрибутами есть не что иное, как тело со всеми его физическими атрибутами» (Т. Нагель [1965]). Мы не будем затрагивать вопроса об истинности или ложности этого положения. Достаточно того, что мы не имеем ни малейшего понятия, при каких условиях оно

106

могло бы стать истинным. Конечно, можно понять иску­шение трактовать личность как чисто физическое тело (Уильямс [1970]), сколь бы сложным и необычным это тело ни было. Такая трактовка личности, например, по­зволила бы полностью проанализировать в чисто физи­ческих терминах те свойства, которые обычно приписы­ваются личности. Предположим, что Джон пишет Арту­ру письмо о красотах Венеции. С физикалистской точки зрения нам следует предположить, что адекватное объ­яснение этого процесса может быть дано в терминах дви­жений руки Джона и его ручки, его состояний мозга и тому подобного, а также при помощи некоторого уст­ройства для приписывания смысла, значения или содер­жания данного письма(также редуцированного к физи­ческим терминам) некоторому множеству чисто физиче­ски отождествляемых и анализируемых элементов. Без такого устройства никакой физикализм не был бы воз­можен. Мы уже убедились в безосновательности мнения 'Селларса [1963а] и Фейгла [1967] о том, что интенцио­нальное не представляет собой особых «затруднений» для физикализма, поскольку, мол, значения понятий

•(в том числе интенциональности) могут быть просто «до­бавлены» к вполне адекватному физикализму. При рас­смотрении личности с любой (в том числе и физикалист­ской) точки зрения главную роль играет анализ отличи­тельных свойствличности и чувствующих существ, — свойств, столь же необходимых для природы этих су­ществ, как и любое чисто физическое свойство. Возмож­но, именно по этой причине Декарт, несмотря на за­труднения, связанные с дуализмом сущностей, не мог примкнуть к какой-либо форме метафизического мониз­ма, а современные дуалисты (Полтен [1973]); Эклз [1965]) считают для себя невозможным принять усовер­шенствованный монизм.

Человеческая личность, как считал Декарт, обладает

•мечтами, мыслями, желаниями и т. п. Эти состояния, а также способность осознавать их значение не могут

•быть редуцированы к чисто физическим свойствам и приписаны самой по себе протяженной материи. Оттал­киваясь от этого, Декарт, хотя и не смог установить, в чем же заключается действительное единство челове­ческого существа, все же верил, что человек в некотором смысле должен быть единством материи и духа. Сущест­вуют также некоторые свидетельства в пользу того, что,

107

признавая такие затруднения, сам Декарт в отличие от его современных последователей (Шеффер [1966]) не был целиком сторонником «картезианского дуализма» (Спикер [1970]). В наше время личность часто относят (особенно Стросон [1959]) к числу сущностей особого рода, которым в отличие от чисто физических тел могут и должны приписываться и психические, и физические предикаты, то есть так называемые М-предикаты и Р-предикаты. Так, например, личность в отличие от кам­ня может быть угнетена или может испытывать боль, на вместе с тем личность, так же как и камень, может зани­мать определенный объем в пространстве. Думается, что это высказывание Стросона совершенно справедли­во. Однако он нигде не говорит, каковаже природа-этой специфической сущности (личности или обладаю-щего чувствами существа), позволяющая нам понять,. почемуей могут быть приписаны и Лї-свойства,» /'-свойства ипочемуэти свойства не могут приписывать­ся столь определенным сущностям, как камни. В этом смысле Стросон, хотя он и не является дуалистом, не смог выдвинуть основание, позволяющее отличить его взгляды и взгляды дуалистов. Сущностям типа лично­сти отведено особое место в его онтологии, но он нигде не объясняет ни то, почему они способны обладать при­надлежащими им свойствами, ни то, каково отношение между личностью и телом. Эта проблема беспокоит так­же феноменологов (Спикер [1970]; Энгельхардт [1973]).

Секрет привлекательности физикализма, по-видимо­му, состоит в том, что, если бы он был истинен, мы смогли бы избавиться от ряда трудностей, возникающих, как уже отмечалось, в связи с применением закона Лейбница к предикатам, которые одновременно могут приписываться и психическим, и физическим состояни-ям (например, состояниям боли и состояниям мозга) у или и личности и телу. Так, мы до сих пор не умеем — и это постоянно отмечается в литературе (Смарт [1962]; Нагель; Фодор [1968])—независимо приписы­вать физическую локализацию боли (поддерживающие этот тезис аргументы могут варьироваться), тогда как непосредственная локализация физических состояний не представляет никаких проблем. Поэтому Томас Нагель в пробном порядке предлагает «вместо отождествления мыслей, ощущений, представлений и т. п. с мозговыми процессами... [отождествлять] обладание некоторой

108

личностью данным ощущением с пребыванием ее тела в некотором физическом состоянии или процессе». При таком способе сопоставления оба члена тождества при­надлежат к «одному и тому же логическому типу», а именно к типу «субъекта, обладающего определенным свойством». Нагель не ставит своей целью детально обосновать межкатегориальное тождество личности и тела, его предложение только устраняет одно существен­ное препятствие итем самым облегчает установление тождестваобладанияпсихическими и физическими со-стояниями.

Предлагаемый Нагелем маневр связан с переходом от сущности к свойствам, то есть, говоря на языке грам­матики, с переходом от субъектов к предикатам. Оче­видным достоинством такого перехода является устране­ние асимметрии по отношению к тем предикатам, кото­рые могут приписываться и психическим и физическим состояниям. Допустим, к примеру, что затруднения, с которыми мы встречаемся, когда пытаемся локализовать ощущения по аналогии с локализацией телесных состоя­ний, свидетельствуют против тезиса тождества. Тогда необходимая симметрия явным образом восстанавлива­ется при переходе к высказываниям, сформулированным в терминах «обладания» ощущениями и телесными со-стояниями: «И те и другие происходят в одном месте» именно там, где расположен я (и мое тело)» (Нагель).

Однако этот маневр не вполне восстанавливает сим­метрию. Так, некотораяасимметрия остается даже по отношению к локализации. Мы можем сказать, что пси­хические состояния осуществляются «в том же месте», в котором «расположен я (и мое тело)», только тогда, когда локализация некоторой личности приписывается локализации определенного тела (тела данной лично­сти). Таким образом, неверно, что психическое состояние сначала локализуется в теле, а ужезатемприписыва­ется личности, и тем более неверно, что это приписыва­ние предполагает тождественность личности и тела. Фи­зические состояния, напротив, в принципе всегда лока­лизуемы в некотором участке тела.

Пренебрежение этим различием между локализаци­ей психических и физических состояний заметно и в высказывании Фейгла [1967], который пытается выра­зить локализацию в следующей метафоре: «Мои ощуще­ния или чувства восторга, подавленности, удовольствия,.

109

отвращения, энтузиазма, негодования, восхищения, пре­зрения и т. п-, как мне представляется, расположены приблизительно в верхней половине, или в верхних двух третях моего тела». Психические состояния всегда «ло­кализованы в психике», которая сама все же не имеет четкой локализации в некоторой части тела. Психиче­ские состояния приписываютсяилипредицируютсяне­которой личности или организму, а не локализуются в них; тогда как физические состояния локализуются в некоторой части тела или приписываются некоторой ча­сти тела, имеющей четкую локализацию в рамках всего тела. Итак, если вначале асимметрия служила почвой для некоторых затруднений, свидетельствующих против тезиса тождества, то и теперь нельзя сказать, что она полностью устранена при помощи предложенного Наге­лем маневра. Если трактовка психических и физических состояний как предикатов и помогает обойти вопрос об их локализации (в отличие от приписывания простран­ственно-определенных свойств), то даже полученный при этом выигрыш нельзя интерпретировать как рестав­рацию пространственной симметрии.

Все зависит от того, можно ли далее разложить па­раллельные предикатные выражения или нет, то есть от плодотворности предложения Нагеля. С другой стороны, если обладаниепсихическими и физическими состояния-ми поднимает вопрос об их пространственной локализа­ции, то при этом неизбежно возникают новые трудности. Дело в том, что, если такие состояния приписывают­ся личности,ихпространственная локализация триви­альным образом всегда будет одной и той же («там, где расположен я (и мое тело)»), одной и той же даже для различных физических состояний, о которых обычно го­ворят, что они имеют место в различных частях тела. К тому же вся проблема тезиса тождества и физикализ-ма, по существу, сводится к вопросу:могут ли психиче­ские состояния приписываться телу,быть предикатами тела? Следовательно, если асимметрия физической лока­лизации психических и физических состояний представ­ляет реальную проблему, подлежащую разрешению, то нельзя ограничиться замечанием о том, что она решает­ся простым приписыванием телу свойстваобладания психическими состояниями.Этотолько объединяет в один класс все те трудности, к числу которых принадле­жит и асимметрия пространственной локализации. Сов-

110

сем не очевидно, что «симметрическое» объяснение лока­лизации в терминах обладания психическими и физиче­скими состояниями исключает асимметрическую трак­товку локализации самих психических и физических со­стояний. А это, несомненно, оказывает воздействие на-анализ параллельных предикатных выражений.

Второе затруднение непосредственно следует из пер­вого. Если мы примем, что предлагаемое средство вос­станавливает симметрию пространственной локализации,. то напрашивается ряд вопросов: не существует ли дру­гих асимметрий по отношению к обладаниюпсихиче­скими и физическими состояниями? возможно ли трак­товать альтернативные или дополнительные характери­стики психических и физических состояний как противо­положные характеристикам обладания такими состоя­ниями (и если да, то как)? Например, некоторая лич­ность можетчувствоватьобладание определенным ощу­щением, но было бы бессмысленным говорить, что еетелочувствует пребывание в определенном физическом состоянии. Таким образом, наши .проблемы умножа­ются.

Покажем, например, что может существовать асим­метрия непространственных характеристик психических. и физических состояний. В качестве подходящего при­мера можно вспомнить феномен режущей, пульсирую­щей или жгучей боли, причем не имеет значения, при­меняются ли здесь эти прилагательные буквально или метафорически. В этом примере прилагательные «ре­жущая», «пульсирующая», «жгучая» нельзя в том же смысле применять к характеристике физических состоя­ний, предполагаемых тождественными с рассматривае­мыми психическими состояниями (Корнмен [1968а]). Это, конечно, не означает, что характеризуемые таким образом психическое и физическое состояния вообще не могут быть тождественными. Однако диктуемая данны­ми обстоятельствами стратегия должна была бы вклю­чать в себя обращение к межкатегориальным тождест­вам, в то время как физикалист стремится восстановить симметрию в приписывании предикатов психическим и физическим состояниям, а следовательно, должен откло­нить эту—единственно возможную—стратегию. Если же допустить различия в приписывании предикатов пси­хическим и физическим состояниям, то получится, что общая стратегия, связанная с переходом от рассмотре-

111

ния самих состояний к рассмотрению обладанияими, уже не оказывает какого-либо влияния как на рассмот­рение первоначальных асимметрий (важными примера­ми которых являются пространственные асимметрии), так и на возможности появления новых асимметрий для параллельных способов выражения.

При рассмотрении перехода от «состояния» к «обла­данию состояниями» возникает вопрос: можем ли мы считать, что обладаниепсихическими и физическими со­стояниями симметрично? При ответе на этот вопрос ре­шающим оказывается то простое обстоятельство, что -(унивокальное)предикативноеупотребление слова «об­ладать» и родственных ему выражений (например, при приписывании психических и физических состояний не­которой сущности) в действительности не имеет отно­шения к нашей проблеме. С первого взгляда это, конеч-яо, не вполне очевидно.Еслимы будем интерпретировать психические и физические состояния как предикаты, слово «обладать» и родственные ему выражения придет­ся употреблять унивокально для того, чтобы выразить соответствующие приписывания предикатов. Однако от­сюда не следует, что состояние обладания болью и со­стояние обладания возбуждением нервов, будучи постав­лены в соответствие друг другу, оказываются одним и тем же состоянием. Кстати, даже из утверждения о том, что они представляют собой одно и то же состояние, не следует, что между ними не может быть очевидных раз­личий, например, следующего типа: то, чему приписыва­ется психическое состояние, обладает именно этим со­стоянием, а то, чему приписывается физическое состоя­ние, обладает именно этим состоянием. Факт наличия таких различий в точности совпадает с содержанием понятия межкатегориального тождества. В любом слу­чае подчеркивание унивокальности слова «обладать» в предикативном, то есть чисто синтаксическом, смысле ничего не дает ни для подтверждения тезиса тождест­ва, ни для подтверждения физикализма. Для предика­тивной трактовки указанных состояний унивокальность совершенно тривиальна и вполне совместима и с сим­метриями, и с асимметриями соотносимых между собой психических и физических состояний. Кстати, с точки зрения межкатегориальной теории тождества рассмот­ренные нами асимметрии (далее не анализируемые) вполне совместимы с тезисом тождества, хотя, по-ви-

112

димому, несовместимы с физикализмом. Именно поэто­му Нагель заблуждается, когда, рассматривая преиму­щества перехода к тождеству свойств, заявляет, что «обладание некоторым ощущением или мыслью принад­лежит к тому же логическому типу, что и пребывание тела в [некотором] физическом состоянии или [некото­ром] физическом процессе», а именно в состоянии «об­ладания субъектом некоторым свойством».

Конечно, все субъекты обладают свойствами, если смысл выражения «обладать свойствами» совпадает с тем смыслом, в котором предложения, имеющие (синтак­сическую) предикатную форму, выражают суждения о приписывании свойств. Такое утверждение не обязыва­ет нас предполагать, что выражение «обладать свойст­вами» не может использоваться в другом смысле. Так, когда мы говорим, что глаз обладает определенным цветом, мы используем глагол «обладать» в ином смысле, чем тогда, когда говорим, что глаз обладает не­которым заболеванием, обладает свойством вызывать у меня некоторые ассоциации или обладает определенным сходством с миндалем и т. п. Другими словами, совсем не обязательно отрицать альтернативные (и равноправ­ные) смыслы глагола «обладать» (и родственных ему выражений) и не нужно считать, что этот глагол может употребляться только в одном — сугубо предикатив­ном — смысле. Даже чисто синтаксическое приписыва­ние предиката Fнекоторомуа(когда Fи я выбираются из области идентифицируемых субъектов и предикатов) предполагает, что можно обосноватьконцептуальную уместность(некоторого рода адекватность) связи таких субъектов и таких предикатов. Так, наверняка неумест­но приписывать событию разрезания Джоном бифштек­са предикатыяркий, метеорологический, морфемный и т. п.

Такое приписывание является даже не ложным, а именно неуместным с точки зрения отношений между категориями. По существу, любая форма межкатегори­ального тождества влечет наличие явно выраженных концептуальных ограничений на приписывание предика­тов. Даже физикалисты, когда они пытаются устранить предикатную асимметрию, вынуждены принимать подоб­ные допущения. Именно поэтому Нагель утверждает, что предикат «быть оскорбительным» нельзя подходя­щим образом приписать собранию молекул как тако-

8 Дж. Марголис

113

вых. Но тогда аналогичный вопрос возникает и по отно­шению к предикату «обладание болью»: можетли этот предикат ßтом же самом смысле,что и в примере Наге­ля, быть приписантелам?Отрицательный ответ на этот вопрос обусловливается крайне простой (предваритель­ной) причиной: предикат обладания болью может при­писываться толькообладающим чувствами сущностям (животным или -личностям). Только существо, принад­лежащее к виду животных, способных испытывать боль, может в действительности обладать болью. Таким обра­зом, физикалист до тех пор не имеет права приписывать предикат «обладать болью» телам,покаон не докажет, что такое приписываниеявляетсяконцептуально (а не только синтаксически) уместным. Отсюда тривиально следует, что принадлежность к «одному и тому же [син­таксическому] типу» (а именно к предикатам) не дает достаточных оснований для утверждений о тождестве. Синтаксические соображения просто не имеют никако­го отношения к проблеме тождества. іНосамое интерес­ное здесь в другом. Дело в том, что чисто синтаксиче­ская характеристика предикации—или того, что выда­ется за чисто синтаксическое рассмотрение, хотя уже обогащено пониманием отношений между категория­ми,—не может разрешить фундаментальной проблемы о концептуальной уместности связи предикатов. В та­ком случае переход от субъектов к свойствам столь же мало подкрепляет позицию физикализма, как и анализ обладания определенными психическими и физическими состояниями.

Существуют и другие спорные вопросы. Человек мо­жет обладать воздушным шаром, и человек может об­ладать некоторым определенным ростом. В обоих слу­чаях глагол «обладать» используется предикативно, од­нако его смысл при этом существенно различен. Конеч­но, само это замечание как таковое не свидетельствует против (или в пользу) тезиса физикализма или теории тождества. Одно лишь указание на существование аль­тернативных способов «обладания» не оказывает решаю­щего влияния на рассмотрение интересующего нас во­проса. Так, сомнения в концептуальной уместности при­писывания телам предиката боли (и других психиче­ских состояний) не дают нам права считать, что припи­сывание свойств различного рода субъектам обязатель­но является концептуально неуместным, а также что

114

приписывания предикатов не могут выражать самые различные смыслы обладания субъектами теми свойст­вами, которые могут быть им приписаны. Однако для нас важен не столько вопрос о существовании различ­ных смыслов «обладания», сколько вопрос о том, мож­но ли употреблять глагол «обладать» в таком (не огра­ниченном только синтаксическими или формальными ха­рактеристиками) смысле, который позволял бы говорить о телах как о субъектах, обладающих психическими со­стояниями. Этот вопрос представляет собой концепту­альную или метафизическую, а не только синтаксиче­скую проблему.

На самом деле и события, и состояния можно трак­товать как единичности. При этом полностью сохраня­ются те преимущества, которые, какнас уверяют, мы получаем при переходе от субъектов к свойствам — от феномена боли к обладанию болью, от нервных возбуж­дений к испытыванию нервных возбуждений. Чтобы уловить смысл нашего предложения, достаточно обра­титься к рассмотрению события начала боли (облада­ния болью) и события начала возбуждения нервов (ис-пытывания возбуждения нервов). Этот маневр дает нам право считать, что существование различных смыслов глагола «обладать» и родственных ему выражений не наносит никакого ущерба тезису тождества или физи-кализму. В то же время не утрачивается и восстанов­ленная в пробном порядке симметрия пространственной локализации и т. п. (К тому же данный маневр позво­ляет описать неформальное отношение следования ес­тественного языка каноническим способом выражения, 'ставя тем самым традиционный вопрос об онтологиче­ских допущениях.) Однако в этом случае для последова­тельного проведения тезиса тождества придется прибег­нуть к использованию межкатегориальных тождеств. А это означает, что тезис тождества нельзя оправдать, основываясь только на симметрическом употреблении предикатных выражений. Следовательно, рассматривае­мая стратегия также не подходит для защиты тезиса тождества в его физикалистской интерпретации.

С другой стороны, принятие онтологии событий и со­стояний — и само по себе, и в связи с тезисом тождест­ва и физикализмом — вызывает новые трудности. Чтобы заметить это, достаточно рассмотреть тот факт, что мы •обычно стремимся предицировать соответствующие со-

.8*

115

бытии и состояния таким субъектам, как тела или личности, согласно приведенной выше гипотезе мы не имем права делать это¹. Здесь также полезно заметить, что зачастую нам приходится использовать самые раз-цдобрззные характеристики как самой боли, так и со­бытий начала боли или различных характеристик состояний боли. Если же события и состояния считаются в нашей онтологии неразложимыми единичностями, то обычные характеристики боли (противополагаемые ха­рактеристикам начала боли), по-видимому, окажутся не­приемлемыми; а если они все-таки и будут приняты, то это виовь отбросит нас к ранее рассмотренной асиммет-оии, которая, как мы уже видели, является камнем преткновения для программы физикализма. Мы можем сохр анить требуемую гибкость отношения референции и в .го же время избежать онтологических допущений, толь-ко рассматривая указанные сущности как подчи­ненные части целого, используемые исключительно для облегчения совершения некоторых грамматических дей­ствий-

Затруднения, связанные с использованием «собы­тий» ^и«состояний», имеют двойственную природу, поскоку и события, и состояния в грамматическом отно­шении допускают разные интерпретации: они могут рас­сматриваться и как предикаты, и как субъекты. При предикатной трактовке мы заходим в тупик, если ока­зывается, что физические тела не попадают в область расширения предполагаемых психических предикатов. ß .гаком случае чисто грамматическое «восстановление» предикатной симметрии не сможет дать нам тождества свойств и нам придется обратиться к разработке теории межкатегориальных тождеств. Следовательно, в тех случаях когда речь идет о межкатегориальных тождествах, рационально считать, что использование термина «об­ладать» и родственных ему выражений в предикатном смысле оказывает никакого влияния на истинность тезиса тождества или физикализма. Даже при наличии синтаксических признаков предикации получающаяся в таком случае формальная симметрия не разрешает во­проса, насколько концептуально уместно связывать не-

1 Так как в данном случае события и состояния сами тракту­ются в качестве базисных индивидов, то есть как исходные «коор-динатьі» любого приписывания предикатов. — Ред.

116

которые субъекты с определенными свойствами. По-ви­димому, там, где имеется синкатегорематический' эле­мент, внутренне присущий (далее неразложимым) ха­рактеристикам некоторых субъектов (событий или со­стояний) — например, состоянию-облаоаяия-болью и со­стоянию пребывания-в-нервномвозбуждении N,—эта-симметрия не дает нам оснований судить о приемлемо­сти самого физикалистского тезиса. Однако это ни в ко­ем случаенеозначает, что отмеченные асимметрии ис­пользования глагола «обладать» и родственных ему вы­ражений или асимметрии пространственных и непрост­ранственных свойств сами по себе не влияют на возмож­ности физикализма. Наоборот, демонстрация того, каким образом такие асимметрии должны быть восполне­ны, является признаком силы межкатегориальных тео­рий. Короче говоря, в тех случаях, когда глагол «обла­дать» и родственные ему выражения функционируют предикативно, этот способ их функционирования совмес­тим как раз с теми асимметриями, которые признаются сторонниками теории межкатегориального тождества (w их оппонентами). В тех же случаях, когда глагол «об­ладать» и родственные ему выражения функционируют-синкатегорематически, такой способ употребления толь­ко затемняет соответствующие асимметрии. Следова­тельно, теории тождества, формулируемые в терминах событий или состояний, имеют тенденцию к маскировке ранее отмеченных трудностей, а не к разрешению их.

Приведенных аргументов, конечно, недостаточно для< опровержения теории тождества. Однако они показыва­ют, что стратегии, которые, как предполагается, долж­ны усиливать этот тезис, безнадежно слабы и практиче­ски не затрагивают тех вопросов, на которые они долж­ны были ответить (Марголис [1971а]). Следовательно,. отказ от теорий тождества, в частности отказ от приня­тия физикализма, сам по себе не влечет отказа от ма­териализма. Часто приходится встречаться с таким ар­гументом (Смарт [1963]): поскольку приемлемость ма­териализма во многом обусловлена соображениями он­тологической экономии (в противовес дуализму), тем самым повышается степень приемлемости теорий тожде-

В логике «синкатегорематическими» называют слова (или сим­волы), не имеющие значения без присоединения к «категорематиче-ским» (т. е. имеющим самостоятельное значение) словам (симво­лам).—Рео.

117

ства. Исходя из этого, дуалисты (Полтен .[1973])

•склонны думать, что отбрасывание физикализма или теории тождества влечет за собой принятие дуализма. 'Однако ни один из этих взглядов не является удовлет­ворительным. Для опровержения их достаточно рассмот­реть возможность последовательного материализма, от­личного от теории тождества. Одна из форм такого ма­териализма могла бы, например, содержать утвержде­ние, что композициявсего существующего (то, компози­цией из чего является все существующее) есть материя, но неверно, что все существующее есть физический или ^материальный объект и/или все существующие свойства являются физическими или материальными свойствами. Это рассуждение может быть проведено совершенно кор­ректно. Будем различать, как и ранее, онтологический и

•атрибутивный дуализм. Отбрасывание оптического .дуализма (картезианства) ведет не к теории тождест­ва, а к онтическому монизму. Допустим, что материа­лизм является наиболее приемлемой формой онтологиче­ского монизма. Когда же мы говорим об онтологическом монизме, то речь идет скорее о композиционном тезисе (Уиггинс [1967]), а не о тезисе тождества.

Таким образом, из утверждения, что все существую­щее является композицией из материи, вовсе не следует утверждение, что все существующее имеет только физи­ческие или материальные свойства. В такой форме это возражение бросает вызов физикализму, который, как мы можем теперь сказать, выступает в двух формах:

в форме теории тождества и в форме элиминативного материализма. Слабость элиминативного материализма состоит в трактовке ощущений, образов, мыслей и т. п. как чего-то нереального. Слабость теории тождества заключается в отсутствии методов, позволяющих уста­новить, что психические явления, будучи реальными, есть не что иное, как физические явления. Как мы уже Ц видели, употребление таких грамматических категорий, | как собственные субъекты предикации, не оказывает Î никакого влияния на онтологию, поэтому дуалисты не могут обратить преимущества такого употребления в свою пользу. С другой стороны, принятие такой точки зрения в полной мере свидетельствует против квантифи-

•.кационного критерия онтологических допущении (вопре-.,ки Куайну [1953]). Наши рассуждения призваны проде­монстрировать жизнеспособность нередукционистского

материализма. Возможность и ясность этой альтернати­вы—одной из некоторого множества—достаточна для? опровержения только что очерченных «автоматических» заключений. В частности, если концепция, которая ра­нее была названа нами эмерджентистским материализ­мом, является жизнеспособной, то нам не обязательно^ отбрасывать все возражения против физикализма и других вариантов тезиса тождества только потому, что-они могли бы угрожать материализму.

В своем месте мы исследуем возможности материа­лизма, не связанного с теорией тождества, элиминатив-ным материализмом и т. п. Однако в данный момент нам достаточно установить—вместе с дуалистами, эпи-феменоменалистами, параллелистами и т. п.,—что до' сих пор не существует варианта теории тождества, ко­торый предусматривал бы детально разработанную стра­тегию подтверждения (на философских или научных ос­нованиях—представим пока, что это не одно и то же) каких-либо предположительных тождеств типа тождест­ва духовного и телесного. Как только аргументы, под­держивающие монизм, явно отделяются от поддержки теории тождества, мы неизбежно приходим к рассмот­рению более гибких вариантов материализма. Однако' здесь все нужно начинать сначала.

Гл ав а 5 МАТЕРИАЛИЗМ БЕЗ ТЕОРИИ ТОЖДЕСТВА

Вообще говоря, мы можем выделить три типа дуали-

•сгических теорий, хотя в конкретных рассуждениях о ду­ховном и телесном они обычно не встречаются в чистом

•виде. Это, во-первых, классические онтологические тео­рии (прежде всего Декарт), в которых признается суб-

•станциональное различие между духом и телом; во-вто­рых, семантические теории (Полтен [1973]), утверж­дающие, что высказывание о психическом в силу своих

•смысловых отличий от высказываний о физическом должно обозначать нечто иное, чем те объекты, которые обозначаются высказываниями о физическом, и, таким образом, отвергаются и монизм, и теории тождества; и, в-третьих, теории, в которых, исходя либо из эмпириче­ских, либо из концептуальных соображений, утвержда­ется невозможность так называемого атрибутивного ма­териализма, то есть теории, требующей редукции психи­ческих свойств к физическим свойствам. Среди ученых, принадлежащих к третьему лагерю, можно упомянуть Эклза [1970], Шеррингтона [1951], Пенфилда [1965] и, может быть, Сперри [1969]. В качестве парадигмы третьей разновидности дуализма можно взять высказы­вание Эклза [1970]: «Всякий раз, когда мысль приво­дит к какому-либо действию, я как нейрофизиолог вы­нужден постулировать, что мое мышление изменяет мо­дели деятельности нервов в моем мозге, причем то, ка­ким образом это происходит, совершенно выходит за пределы моего понимания. Получается, что мышление контролирует распространение импульсов из пирамид­ных клеток коры моего головного мозга, а тем самым и .сокращение моих мускулов и вытекающие из них моде-.ли поведения».

120

Следует прямо сказать, что картезианский дуализм представляет собой скандальное недоразумение в фило­софии. Дело в том, что этот тип дуализма, с одной сто­роны, требует признания некоторой формы взаимодей­ствия между духом и телом, а с другой, признавая суб­станциональные различия между духом и телом (rescogitansиresextensa), придает такому взаимодействию-совершенно мистический характер. Если учесть, что-именно отношение между духом и телом и есть тот са­мый «мировой узел», который должен быть развязан, то-даже при наиболее снисходительной интерпретации кар­тезианский дуализм оказывается всего лишь драматиза­цией нашего невежества. Столь же неутешительные вы­воды следуют из рассмотрения семантических теорий— второго из упомянутых типов дуализма. В лучшем слу­чае они оказываются бесполезными, в худшем—неудов­летворительными. Для семантического дуализма су­щественно утверждение о том, что различие по смыслу влечет за собой и различие значений (денотатов). Одна­ко это утверждение ложно, поскольку мы уже знаем, что-межкатегориальная теория тождества (например, Смарт [1962]), допускающая различия по смыслу при тождест­ве значений, не является непоследовательной или про­тиворечивой. Кстати, сам Смарт пытается стереть эти-смысловые различия, утверждая, что выражения о пси­хических явлениях можно (несинонимически) заменить некоторыми «тематически нейтральными» выражения­ми'.

Таким способом он хочет избавиться от семантиче­ской проблемы межкатегориального тождества. Однако это предложение Смарта сталкивается с тем существен­ным затруднением, что тематическая нейтральность не есть нечто очевидное. Так, по Смарту, «когда кто-то го­ворит»: «У меня сохранился желто-оранжевый образ», то имеют в виду нечто вроде: «Сейчас происходит нечто похожее на то, что происходит,когда мои глаза откры­ты, я бодрствую и передо мною расположен хорошо освещенный апельсин, то есть когда я действительна вижу апельсин». Здесь напрашивается возражение. Смарту не удалось показать, что сама парадигма вос­приятия (в которую вписывается понятие «остаточного-

ского».

То есть без отнесения к категориям «психического» и «физиче-

-Ред.

121

образа») невключает в себя психических признаков. ^Хотя Смарт и пытается построить чисто поведенческую теорию восприятия в нормальных условиях, этого недо­статочно. Его концепция (неоправданно) требует еще 'и наличия некоторого соответствия между, скажем, эле­ментарными цветами и другими свойствами, которые могут быть выделены. В случае отсутствия такого соот­ветствия поведенческая трактовка просто не работает. Однако, чтобы утверждать, что остаточный образ схо­ден с процессом восприятия, мы должны сначала исклю­чить их психические или чувственные элементы. Игнори­рование этого вопроса не позволило Смарту четко выяс­нить, в каком отношении характеристики остаточного образа сходны с характеристиками восприятия. Следо­вательно, ему не удалось показать, что предложенная им трактовка на самом 'деле является тематически ней­тральной. Его концепция была бы удовлетворительной только в том случае, если бы удалось точно определить указанное отношение сходства при помощи тематически нейтральных терминов. Однако не вполне ясно, особен­но в случае отказа от поведенческой трактовки, каким образом можно дать такое определение.

Один из представителей семантического дуализма, Эрик Полтен, отвергает положение, которое он называет тезисом Фреге (Фреге [I960]), и вместо него принима­ет утверждение, согласно которому «различные смыслы [sic!]никогда неуказывают на один и тот же референт». Нетрудно заметить, что здесь Полтен смешивает поня­тие «смысл», взятое в смысле интенсионала или содер­жания общего термина, с тем другим смыслом, по пово­ду которого Фреге готов был согласиться, что различные определенные дескрипции (и даже различные собствен­ные имена) в естественном языке могут обозначать один и тот же отдельный предмет. (Теория, согласно которой психические предикаты вообще не допускают перевода на язык физических предикатов, представляет собой одну из форм дуализма, с которой мы уже ознакоми­лись ранее и нашли неприемлемой.)

Конечно, можно привести много примеров, свидетель--ствующих против тезиса Полтена. Так, в случае преди­катных выражений вполне вероятно, что, скажем, «дву­ногое без перьев» и «наделенное способностью к речи» сбудут иметь один и тот же экстенсионал. (Это, кстати, пне совпадает с утверждением о том, что интенсионалы

122

«указывают на» экстенсионалы.) А в случае определен­ных дескрипций и родственных им имен кажется оче­видным, что в норме выражения «Цицерон» и «Туллий», «самый известный ученик Платона» и «учитель Алек­сандра Великого», «Аристотель» и «учитель Александра Великого» будут считаться обозначающими один и тот же объект. Однако для нас здесь важно то, что отрица­ние таких экстенсиональных эквивалентностей (эквива-лентностей по значению) нанесло бы разрушительный удар по теориям естественного языка, в которых истин­ность утверждений о тождестве зависит не только от синонимии выражений. Вопрос о том, имеют ли преди­катные выражения, различающиеся по своему интенсио-налу, но не являющиеся несовместимыми, одинаковый экстенсионал, носит эмпирический характер. А наше обыденное словоупотребление говорит о том, что различ­ные собственные имена или различные определенные (атрибутивные) дескрипции могут обозначать один и тот же объект (Доннеллан [1966]). Поэтому утвержде­ние, согласно которому различающиеся по смыслу вы­ражения не могут обозначать один и тот же предмет, так как они «обозначают [sic!]различныесвойства [данно­го] индивида» (Полтен), является неверным. С другой стороны, было бы ошибочным говорить о том, что неко­торые выражения обозначают свойства, в частности пси­хические и физические свойства, до тех пор пока мы не сформулировали в явном виде онтологических предпосы­лок данного отношения обозначения и не ответили на вопрос о реальности универсалий (Куайн [1957]) (тем самым уточняется наше замечание о предпочтительности для наших целей неопределенных дескрипций или общих предикатных выражений по сравнению с собственными именами и определенными дескрипциями). В контексте наших рассуждений выдвинутые Полтеном аргументы вполне могут рассматриваться как путаный вариант третьего вида дуализма.

Третий вид дуализма, хотя он и подвергался критике со стороны некоторых материалистов (Смарт; Фейер-абенд [1963]), совершенно не опасен. Само по себе при­нятие свойств, не являющихся физическими свойствами и не сводимых к последним, не заставляет нас принять картезианский дуализм. Утверждать обратное—значит совершать ошибку n'on sequitur.Фактически принятие нефизических свойств вообще ничего не говорит осуб-

123

станциональныхразличиях между духовным и телесным, между психическими и физическими свойствами. В рам­ках этого вида дуализма не обязательно ограничиваться .признанием только психических и физических свойств или определять, какие именно виды свойств существуют. Рассмотрим, к примеру, свойство «быть эквивалентным сумме чисел 3 и 4». Это свойство не относится ни к пси­хическим, ни к физическим и не может быть никаким разумным способом редуцировано к какому-либо при­знанному физическому свойству. Принятие его вполне совместимо и с материализмом, и с картезианским дуа­лизмом. Мы можем считать, что число апельсинов в дан­ном мешке имеет свойство «быть эквивалентным сумме чисел 3 и 4». Это свойство определимо без обращения к вопросу о духовном и телесном, но вместе с тем при его приписывании физическим объектам приходится исполь­зовать соответствующие критерии применения. Может показаться, что ссылка на числовые свойства никак не связана с проблемой редукции психических свойств, од­нако легко увидеть, что это не так.

Рассмотрим, к примеру, тот факт, что некоторую машину Тьюринга можно полностью описать при помощи ее машинной таблицы, то есть можно дать ее «логиче­ское описание», включающее конечное множество со­стояний («логических состояний»), которые способна иметь машина Тьюринга («абстрактная машина»). При этом не требуется «какой-либо спецификации физиче­ской природыэтих состояний, равно как и физической природы всей машины» (Патнэм [I960]; Тьюринг [1950]). При «физической реализации» машина получа­ет «с технической точки зрения почти бесконечное число дополнительных «состояний»... (' [так называемых струк­турных]состояний)»(Патнэм). Например, сделанная из картона машина Тьюринга может вдобавок сгибать­ся. Далее Хилари Патнэм изобретательно проводит ана­логию между логическими состояниями машин Тьюрин­га и психическими состояниями людей, с одной стороны, и между структурными состояниями машин Тьюринга и физическими состояниями людей, с другой. Эта анало­гия, как мы вскоре увидим, порождает новые проблемы. Тем не менее Патнэму удалось дать изящное обоснова­ние следующих положений: (1) логические свойства можно определить независимо от их физической реализа­ции, и вместе с тем можно приписывать их данным фи-

124

зическим системам (а в принципе и нефизическим си­стемам, если они вообще мыслимы) ; (2) такие свойства и обладающие ими абстрактные машины «могут быть физически реализованы почти бесконечным числом раз­личных способов»; (3) всегда можно установить отличие логических свойств и, по аналогии, психических свойств от физических (структурных) свойств, в которых они «реализованы» или представлены, независимо от того, имеется ли тождество между «логическими» или «функ­циональными» состояниями и психическими состоя­ниями.

Такого рода соображения указывают на относитель­ную нейтральность третьего вида дуализма и показыва­ют, что для подтверждения картезианского (или онтоло­гического) дуализма недостаточно просто сослаться на различия, аналогичные различиям между психическими и физическими свойствами. В свою очередь, как уже го­ворилось, предпочтение материализма не обязательно должно вести к предпочтению теории тождества, по­скольку существуют другие альтернативы и имеются трудности, с которыми сталкиваются стандартные тео­рии тождества.

Рассмотрим некоторые наиболее показательные кон­цепции. Фодор [1968], обсуждая проблему межкатего­риального тождества, подчеркивает, что с эмпирической точки зрения «некоторое понятие частично определяется ссылкой на свидетельства(курсив мой.—Дж. М.),при помощи которых обычно обосновываются утверждения о том, что некоторый объект подпадает под это понятие». В таком случае понятие психического состояния может считаться «теоретическим понятием» только тогда, ког­да классификация состояний осуществляется следующим образом: (1) не путем онтологической классификации, но через классификацию способов «оправдания утверж­дений о существовании такой сущности» [то есть о не­которой теоретической сущности] ; (2) психические со­стояния классифицируются как «производные сущности» именно тогда,«когда логически возможно наблюдать (имеет смысл говорить о наблюдении),что нечто есть [такое психическое состояние] ».В рассуждениях Федора о статусе психических состояний тем не менее имеются по крайней мере два уязвимых места. Во-первых, раз­личение теоретического и наблюдаемого, сколь бы оно само по себе ни было справедливым, не проливает ни-

125

какого света на смысл непосредственной, интроспектив­ной описательной роли рассуждений о психических со-стояниях от первого лица.

Аргументы Федора касаются только рассуждений о наблюдениях во втором и третьем лицах. Такие рассуж­дения, как он вполне обоснованно считает, в большей степени имеют дело с оправданиемутверждений о пси­хических состояниях других людей, чем со способами ихполучения(и тем самым минуют ловушку солипсизма). К тому же, с точки зрения Федора, понятия о менталь­ных, или психических, состояниях «функционально» свя­заны с гипотезами об «этиологии поведения» только тог­да, когда они вводятся в контексте объяснения как «те­оретические» состояния, для которых можно найти под­тверждающие их поведенческие свидетельства. Во-вто­рых, Фодор смешивает две разные вещи: потребность в «непосредственном подтверждении описания психиче­ских состояний, которое осуществляется во втором ли­це», и защиту некоторой формы психофизического тож­дества. По его собственному признанию, «если предпо­лагается, что ни одно высказывание о психофизическом тождестве не является истинным», то он не понимает, «можно ли в рамках теории производных сущностей предложить нечто взамен эмпирического подтверждения описаний психических состояний во втором лице». В то же время, возражая бихевиоризму, он признает, что «экзистенциальные высказывания о теоретических сущ­ностяхвсегдалогически независимы от высказываний о наблюдаемых данных» и что лишь благодаря некоторой теории наблюдаемые данные составляют «наилучшие возможные primafacie¹свидетельства»для приписыва­ния психических состояний. Таким образом, Фодор в своей концепции не смог справиться, во-первых, с тем фактом, что дефиниция функциональных свойств не за­висит от условий их реализации (физической или лю­бой другой);, во-вторых, с тем фактом, что, даже если мы предпочтем материализм, реализация функциональ­ных свойств отнюдь не влечет за собой какую-либо вер­сию теории тождества; в-третьих, с тем фактом, что в силу невозможности сформулировать для человека конеч­ную машинную программу (типа программы Тьюринга) нельзя (даже согласно взглядам самого Фодора) по-

' На перчый взгляд (лат.).—Перед.

126

строить конечную дизъюнкцию физических состояний, в которой можно было бы выделить один определенный член и отождествить его с рассматриваемым психиче­ским (функциональным) состоянием.

Аргументация Фодора имеет целью убедить нас втом, что если выполняется требование опоры на наблюдае­мое и если рассуждение о теоретических сущностях должно быть связано (очевидным способом) с рассуж­дением о наблюдаемых сущностях, то тогда материализм хотя и не может, но все же поддерживает тем самым некоторую форму психофизического тождества. Аргу­ментация Фодора тесно связана с аргументацией Смар-та, хотя и различается в деталях, но она несостоятельна по тем же причинам. Альтернативные формы материа­лизма обладают ценностью сами по себе и не нуждаются в тезисе тождества (но при этом удовлетворяют требова­нию наблюдаемости). Нам особенно важно отметить, что рассуждение Фодора по существу не зависит ни от концептуальных особенностей переживаемых психиче­ских состояний, ни от вида сущностей, которым эти со­стояния могут быть приписаны, ни от того, какие асим­метрии могут существовать по отношению к описаниям психических состояний от первого и третьего лица (ва­риантам «наблюдаемости», если хотите). Следовательно, поскольку аргументация в пользу тезиса тождества гре­шит логической ошибкой non sequitur,мы можем с пол­ным правом заключить, что для разработки наиболее правдоподобной материалистической альтернативы необ­ходимо по крайней мере детальное описание психиче­ских состояний. В любом случае из простого признания наблюдаемости психических состояний во втором и третьем лицах и определения того, что означает «быть теоретическим понятием», невозможно вывести истин­ность некоторой нормы психофизического тождества. Пусть даже при этом будет выполнен целый комплекс условий: во-первых, мы допустим существование отно­шений, отличных от отношения тождества, что позволит вместе с тем сохранить наблюдаемость во втором и третьем лицах (например, отношений эмердженции и воплощения) ; во-вторых, будем различать теоретическую нагруженность самих наблюдений и выводов из наблю­дений (неявно содержащихся в принимаемых перцептив­ных описаниях) ; в-третьих, допустим, что суждения вос­приятия могут быть получены (как говорит сам Фодор)

127

в соответствии с критериями, которые не требуют, что­бы психические состояния и ситуации оценивались как обычно существующие. (К вопросу о критериях мы еще вернемся несколько позже.)

Фактически и Фодор, и Патнэм, по существу, ограни­чиваются указанием на жизнеспособность теоретических тождеств, для которых допускается аналогия с различи­ем между логическими и структурными состояниями. Однако оба отвергают редуктивные тождества и делают это в основном по двум причинам: во-первых, потому что психические состояния определяются функционально (по аналогии с логическими состояниями) или в терминах функциональной связи таких состояний с поведением организмов, а не в терминах микротеоретических компо­нентов последних (Плейс [1956]); Опенхейм и Патнэм [1958]); во-вторых, потому что функциональное подобие или тождественность функциональных состояний не предполагает обязательного подобия или тождественно­сти их материального субстрата. К примеру, Фодор под­черкивает, что в феномене боли нельзя различить какие-либо (в том числе микротеоретические) части, но он не дает удовлетворительного объяснения того, в каком смысле боль может или должна быть функциональным состоянием (даже в том случае, когда наблюдения фе­номена боли от второго и третьего лица включают в се­бя ссылку на функциональные или поведенческие крите­рии) . Однако если боль и другие функциональные со­стояния не имеют частей, но непосредственно восприни­маются в феноменологическом смысле, то тогда нам не удастся подтвердить ни редуктивные, ни элиминативные, ни функциональные тождества.

Самое большее, что можно отсюда вывести,—это единообразие всех психических явлений. Тогда интере­сующий нас вопрос примет следующую форму: возмож­но ли в свете этих данных по-прежнему защищать мате­риализм? Но даже признание единообразия психических явлений не избавляет нас от необходимости учитывать различия между по крайней мере двумя видами психи­ческих явлений, примерами которых могут служить, с одной стороны, мнения и намерения как образцы ин-тенционального вида, а с другой стороны, боль как об­разец неинтенционального вида. Интенциональные пси­хические состояния можно трактовать как функциональ­ные или даже, если учесть связь с поведением, как дис-

128

позиции к поведению' (для появления диспозициональ-ности достаточно допустить рациональную организацию мнений, намерений, желаний и т. п., свойственную су­ществам различных видов,—Франкфорт [1971]).

Но возможность функциональной или диспозицио-нальной интерпретации боли представляется весьма проблематичной. Боль прежде всего характеризуется своей безусловной феноменальностью, последовательная материалистическая трактовка которой оказывается весьма затруднительной. Образы восприятия сочетают в себе явные феноменальные свойства и интенциональ-ную природу, боль же лишена интенциональности в смысле «направленности на объект». Непонимание этого обстоятельства составляет серьезный недостаток кон­цепции Дж. Энском [1963], которая, говоря об «интен­циональности ощущений», главным образом имеет в виду образы восприятия, а также ощущения, сходные с восприятиями. Возможно, ей удалось показать, что гла­гольные описания восприятия в определенном смысле могут вести себя нетранзитивно, а, следовательно, ин-тенционально. Однако она даже не пытается выяснить, каким образом такие случаи соотносятся с общей тео­рией восприятия (приводимые Энском примеры далеко не однотипные, например «Я слышу звон в ушах» и «Я неясно вижу след: неясен ли сам след или я так его воспринимаю?»). Во всяком случае, обосновывая свое утверждение, она приводит один-единственный пример боли «воображаемых конечностей»². Как бы ни был труден этот случай, он основывается исключительно на анализе «локализации» боли. Однако если соображения относительно локализации боли (идет ли речь о боли воображаемых конечностей или о каком-либо ином виде боли) не связаны с попыткой определить ее действитель­ную локализацию, а нацелены на описание чувственного определения боли («в каком месте чувствуется боль?»),

* Интерпретация психических явлений как поведенческих актов или как диспозиций (предрасположенности) к определенному пове­дению была ранее осуществлена в рамках «аналитического бихе­виоризма». См. работы Г. Райла и частично Л. Витгенштейна (Ryle G. Concept of Mind. Harmonds., 1966; Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Oxford, 1953). — Ред.

² Так называемых фантомных болей, при которых, например, человек испытывает боль в области кисти руки, хотя она у него ампутирована. — Ред.

9 Дж. Марголис

129

то эта интерпретация оказывается несостоятельной. Ведь Энском не сумела показать ннтенциональность (в принятом ею смысле) локализации действительной боли в действительной конечности. А все дело-то попро­сту в том, что боль, в том числе и боль воображаемых конечностей, вообще не интенциональна.

На самом деле функциональная интерпретация боли при помощи гипотез об «этиологии поведения» должна опираться скорее на те условия, которые делают воз­можной объективную трактовку боли, а не на признаки, по которым такие психические состояния выделяются в контекстах от первого лица (ср. Деннитт [1969]). Со­стояние боли — а до определенной степени и другие те­лесные ощущения—является крайне разнообразным и сложным. Мельзек [1973], например, считает, что «боль может быть определена в терминах многомерного про­странства, включающего несколько сенсорных и эмоцио­нальных измерений. Это пространство включает такой субъективный опыт, который имеет и соматически-сен­сорные, и негативно-эмоциональные компоненты, а так­же включает возможное поведение, направленное на прекращение действия условий, которые порождают эти компоненты». Однако, хотя Мельзек признает «разнооб­разие болевого опыта» и трудность получения «удовлет­ворительного определения», он все же продолжает ут­верждать, что «если травма или другое вредоносное вмешательство не способно вызвать негативную эмоцию или отталкивающий стимул... то данный опыт нельзя назвать болью. И наоборот, беспокойство или страдание без сопутствующей деятельности соматической аффе­рентной системы также не является болью». Однако если принять во внимание эмпирические свидетельства, касающиеся распознавания «субъективного опыта», в котором отсутствуют диспозиции к прекращению боле­вого воздействия, как, например, в случаях асимболии на боль или при определенных лейкотомиях или даже извлечения удовольствия из несильной боли (Стёрнбах [1968], Тригг [1970]), то становится непонятным, каким образом Мельзек может оправдать отказ от трактовки такого опыта как болевого опыта. Иначе говоря, пред­ставляется рациональным отделять «сенсорную» компо­ненту от «интерпретационной» компоненты, связываю­щей первую с «негативным и отталкивающим стиму­лом».

130

Это заключение верно и в том случае, когда связь между указанными компонентами оказывается «нор­мальной», поскольку само понятие боли как некоторой формы сенсорного—может быть, лучше сказать чувст­венного—опознания предполагает демаркацию такого рода. К тому же это различение ни в коем случае не на­рушает условия, неявно содержащегося в замечании Мельзека о том, что боль представляет собой перцеп­тивный опыт, характеристики и интенсивность которого зависят от уникальной истории данного индивида, от значения, которое он придает вызывающей боль ситуа­ции, и от его «состояния психики» в данный момент. Фактически, рассматривая, к примеру, феномен «раз­ламывающей головной боли», сам Мельзек отмечает, что для описания этого феномена мы обычно использу­ем словарь, включающий по преимуществу метафориче­ские «как если бы» предикаты: «Разламывающая го­ловная боль не означает, что голова действительно раз­ламывается.

Здесь мы, по-видимому, сталкиваемся с оборотом речи, предназначенным передавать некоторое свойство общего восприятия боли, а именно что боль ощущается, как если бы голова разламывалась». Однако если име­ется возможность выделить такие сенсорные опознания, специфическим образом связанные с определенными эмоциональными и аверсивными реакциями, то выдвину­тое Мельзеком требование, согласно которому необхо­димо одновременное присутствие и сенсорных, и эмо­циональных условий, оказывается совершенно излиш­ним. А если к тому же учесть возможность интерпрета­ции боли как некоторого модуса восприятия (Питчер [1970]) и рассматривать так называемые болевые ре­цепторы как «ноцицептор» (Зауэрбрух и Венке [1963]), то есть как приспособления для опознания «потенциаль­ных или актуальных факторов повреждения ткани» (Суит .[1959]), то тогда, принимая во внимание анало­гии с другими сенсорными модусами, у нас не было бы никаких оснований добавлять к определению боли зави­сящие от (хотя бы и нормальной) обстановки эмоцио­нальные и аверсивные элементы (contra Армстронг [1962]). ' ^v

Следует добавить, что наши замечания не подкрепля­ют перцептивную теорию боли, но только показывают, что функциональная интерпретация боли вряд ли явля-

9*

131

ется удовлетворительной. Перцептивная модель боли, какой бы привлекательной и удобной она ни казалась на первый взгляд, по существу также неудовлетвори­тельна (Марголис [1977а]). Она не выдерживает про­верки такими аномальными явлениями, как (l) couvade, в которой потенциальное повреждение ткани просто не­существенно; (2) безвредная стимуляция каузалгической боли после полного излечения; (3) явные ненормально­сти в центральной нервной системе, порождающиеticdouloureuxв отсутствие очевидного нервного поврежде­ния и несмотря на микрохирургическую операцию, про­веденную на, вероятно, поврежденных нервах; (4) после-травматическая, или психогеническая, боль (Мельзек [1973]). Неудовлетворительность перцептивной—а так­же интенциональной и диспозициональной — модели боли показывает, что функциональные интерпретации психических состояний (например, теории Фодора и Патнэма) просто не связаны с какой-либо четко опреде­ленной областью явлений.

Даже в тех случаях, когда функциональный взгляд на психические явления представляется разумным, как, например, в отношении мыслей и эмоций, предлагаемое Федором [1968] «двухступенчатое» оправдание психо­физических тождеств все равно оказывается сомнитель­ным, поскольку в мыслях и эмоциях заключено интен-циональное содержание (к этой теме мы еще вернемся). В контексте психологического объяснения Фодор выде­ляет «психологические теории первой ступени. В этих теориях признается наличие функционально эквивалент­ных механизмов тогда, и только тогда, когда вводятся конструкты (психические состояния), поведенческие следствия которых с точки зрения теории являются тож­дественными». Однако, как он говорит, «вторая ступень психологического объяснения должна иметь дело с опи­санием тех биохимических систем, которые фактически представляютфункциональные характеристики, перечис­ленные при помощи теорий первой ступени» (курсив мой.—Дж. М.).Здесь достаточно напомнить наш ана­лиз проблемы «много-многозначных» соответствий, из которого следует, что данные «биохимические системы» в случае наличия подходящего «соответствия» самое большее могут бытьприписаны,рассматриваемым функ­циональным характеристикам. К этому вопросу мы еще вернемся.

І38

В концепции Патнэма появляются новые подробно­сти, касающиеся природы психических состояний, кото­рые еще яснее, показывают необходимость исследования альтернативных форм материализма. В частности, в кон­тексте сравнения логических, или психических, с одной стороны^, и структурных, или физических, состояний, с другой. Патнэм отмечает существенное сходство двух следующих высказываний:

(a) Машина установила, что она находится в состоя­нии А,

(b) Джонс знал, что он испытывает боль.

В физически реализованной (или физически представ­ленной) системе высказывание (а) выражало бы ма­шинный аналог восприятия, то есть в общем случае либо «состояние А» некоторым образом было бы выво­димо из свидетельства наблюдения (à la Фодор), либо оно само было бы наблюдаемым (воспринятым). В этом смысле состояние А должно быть наблюдаемым, интер­субъективно доступным и симметричным в рамках рас­суждений в первом, втором и третьем лицах. В связи с высказыванием (Ь) тогда напрашивается вопрос: яв­ляется ли «установление» (весьма двусмысленный тер­мин) того, что некто испытывает боль, делом интерсубъ­ективного восприятия, симметричного в рамках рассуж­дений в первом, втором и третьем лицах? Заметим, это противоречит выдвинутой Фодором гипотезе, согласно которой: если психические состояния являются теорети­ческими сущностями, то тогда в принципе должен быть некоторый базис просто для сбора свидетельств наблю­дения о таких состояниях.

Итак, во-первых, обоснование Патнэмом теоретиче­ского тождества зависит либо от объединения в один вид восприятия и ощущения, либо от невозможности иссле­довать их сходства и различия. Нужно отметить, что субъективность ощущения, если она допускается, в кор­не отличается от субъективности, скажем, проприоцеп-ции и интероцепции¹. Первый вид субъективности связан

* По Ч. Шеррингтону, интероцепция сигнализирует с помощью специальных рецепторов (интероцепторов) о протекании обменных процессов и других изменениях во внутренней среде организма а проприоцепция — при помощи специальных рецепторов (проприоцеп-торов) — о движении и относительном положении частей тела. —Ред.

133

с предполагаемой нетранзитивностью ощущения, то есть с тем, что ощущения не существуют независимо-от об­ладания ощущениями. Второй вид субъективности, если принять во внимание транзитивность восприятия, связан с определенными формами привилегированного доступа к тому, что в принципе интерсубъективно доступно при помощи других способов восприятия(Марголис [1973а]). Восприятие транзитивно в том смысле, что то, что актуально воспринимается, должно существовать не­зависимо от восприятия или должно быть независимым свойством чего-то существующего.

Во-вторых, предполагая, что «функциональная оога" низация (решение проблем, мышление) человека или машины» может быть описана в терминах логических состояний без обращения к «физической реализации», Патнэм невольно принимает допущение, согласно кото­рому всепсихические состояния могут быть единообраз­но интерпретированы таким образом. Но, как мы уже видели, вопрос о том, можно ли придать единообразную функциональную трактовку (Патнэм [1967а]; Чайэра и Фодор [1965]) ощущению и мышлению, является весь­ма дискуссионным. Возможна даже такая ситуация, когда теоретическое тождество можно оправдать для некоторых видов психических состояний и нельзя оправ­дать для других. Если же удастся доказать, что ощуще­ния в противоположность мышлению нельзя подвергнуть функциональной интерпретации, то тогда возможен еще и такой вариант: для различных видов психических со­стояний потребуются различные способы оправдания теоретического тождества. Это положение, к примеру, позволяет подчеркнуть важный смысл описательной ро­ли ощущений, исходя из которой мы установили, что эм­пирическое содержание ощущения нельзя охватить ни элиминативными маневрами, ни аналогами перцептив­ного описания (Корнмен [1968а]; Фейгл [1967]). К счастью, требуемое различение между ощущением и восприятием можно экономным образом провести при помощи следующего наблюдения: в соответствии с на­меченной перцептивной интерпретацией боли (Питчер [1970]); Суит [1959]) мы воспринимаем не только то, что некоторая часть тела актуально находится в «пов­режденном, ушибленном, раздраженном или патологиче­ском состоянии», но также воспринимаем, что телопо­тенциальнонаходится в таком состоянии. В тех контек-

134

стах, вкоторых глагол «чувствовать» (или родственные ему выражения) требует непропозиционального' вини­тельного падежа (Чизом [1966]), вряд ли можно пред­полагать наличие определеннонезависимогообъекта. Но и на основании тех контекстов, в которых этот гла­гол сочетается исключительно с пропозициональным² винительным падежом, также нельзя заключить, что этот глагол имеет перцептивный смысл, по крайней ме­ре о наличии его у этого глагола нельзя заключить толь­ко на указанном основании. Предложения типа «Я ви­жу, что вы правы» или «Я слышу то, что вы мне говори­те» (и даже предложения с явно непропозициональным винительным падежом, например «Я вижу вашу цель») обычно не используются для передачи сообщений о сен­сорном восприятии. Фактически можно сказать, что гла­голы, связанные с сенсорным восприятием и соответству­ющим образом используемые в эпистемических контек­стах, сочетаются и с пропозициональным, и с непропози­циональным винительным падежом (Чизом [1966];

Сибли [1971]; Марголис [1973а]). Если речь идет о че­ловеке, который переживает некоторый (визуальный) образ, то мы должны иметь возможность говорить и (1) что он видит P(независимый существующий объект, состояние дел или что-либо аналогичным образом до­ступное его органам зрения), и (2) что он видит, чтоp(соответствующее суждение оР).(Эта формула до­статочно гибка для того, чтобы охватить и зрительные ошибки, и зрительные иллюзии и т. п.; подробности нас здесь не интересуют.) Однако сомнительно, что, говоря о когнитивной осознанности ощущений (типа боли), мы говорим о целиком перцептивном феномене (вопреки Армстронгу [1962] и Питчеру [1970]), то есть о таком феномене, в рамках которого все то, что опознается как независимый объект (положение дел и т. п.), является интерсубъективно доступным другим людям и при по­мощи других органов чувств.

Это наводит нас на новые концептуальные трудности в теории Патнэма. Во-первых, в приведенных Патнэмом образцах предложений (а) и (b)выбор глагола «уста-

' Где связь между глаголом и существительным в винительном падеже не опосредована. — Ред.

² Где глагол связан с подчиненным ему предложением с по­мощью связки «что».— Ред.

135

навливать» в предложении (а) на самом деле весьма двусмыслен. Когда речь идет о машинах, глагол «уста­навливать» скорее всего не используется в каком-либо эпистемически точном смысле. Это можно заметить из следующей (несколько экстравагантной) фразы: термо­стат «установил», что температура в комнате упала ниже нормальной, и вследствие этого «включил» кон­диционер. Для контекстов, в которых «устанавливать» используется в неэпистсмическом смысле (или использу­ется как своего рода метафора), нельзя провести ника­кой прямой аналогии между утверждениями (а) и (b), поскольку в утверждении (b) глагол «знать» недвусмыс­ленно используется в эпистемическом смысле. В тех же контекстах, в которых термин «установить» используется в эпистемическом смысле, мы совершенно не способны вложить точный смысл в утверждение о том, что машина знает, что она находится в состоянии А. Это, конечно, не означает, что мы отрицаем (или утверждаем) нали­чие познавательных способностей у машин. Это только указывает на то, что мы обычно допускаем наличие у нас непосредственного знания и опыта относительно не­которых психических состояний (например, боли). Во­прос же о том, что мы подразумеваем, когда говорим, что некоторая машина знает свои собственные внутрен­ние состояния, остается открытым. Проблема эта еще больше усложняется, поскольку, определяя род ощуще­ния, о котором Джонс знает, что он его имеет, мы пони­маем, что мы. в лучшем случае находимся лишь в са­мом начале теории о том, каким образом он приходит к этому знанию. Однако утверждение (а) никак не оп­ределяет, к какому роду состояний принадлежит со­стояние А. Следовательно, мы не получаем никакой ин­формации о соответствующих сенсорных механизмах или механизмах ощущения, посредством которых машина могла бы узнать, что она находится в состоянии А. К тому же глаголы «устанавливать» и «знать» в отличие от глаголов «видеть», «слышать», «нюхать» и т. п. сами по себе не сообщают ничего о соответствующих сенсор­ных или чувственных механизмах, посредством которых данные (нспропозициональные) объекты могут быть подходящим образом опознаны. Использование в дан­ном случае пропозициональных объектов, по-видимому, вполне соответствовало бы патнэмовскому намерению использовать глагол «устанавливать» в эиистемическом

136

смысле. Однако обычный способ описания пропозицио­нальных объектов также включает в себя определение соответствующих непропозициональных объектов (любо­го рода), доступных тому или иному органу чувств (или другим модусам чувствительности—Марголис [1962]). К тому же в традиционных теориях познания признает­ся возможность приписывания мнения (и других психи­ческих состояний—Чизом [1966]; Марголис [1973а];

Лерер [1974]).

Эти соображения показывают, что Патнэм по край­ней мере поторопился, утверждая, что «каждый фило­софский аргумент, который когда-либо выдвигался в свя­зи с проблемой духовного и телесного, начиная с самых древних и самых наивных (например, «состояния созна­ния отличаются от физических состояний только во мнении») до наиболее изощренных, имеет точные (курсив мой.—Дж. М.) аналоги в случае «проблемы» логических и структурных состояний машин Тьюринга». Здесь можно привести еще одно соображение. Действи­тельная (не абстрактная) машина Тьюринга сконструи­рована и запрограммирована делать то, что мы называ­ем «установлением ее нахождения в состоянии А». Имен­но это, согласно Патнэму, в принципе позволяет ис­пользовать эпистемически характеризуемый способ вы­ражения. Короче говоря, у нас есть возможность осу­ществлять когнитивные приписывания машине именно потому, что эта машина имеет конечную предписанную ей программу, в терминах которой можно говорить о на­личии у нее функциональных состояний. В таком случае в концептуальном отношении это приписывание парази­тирует на нашей способности осуществлять такое при­писывание по отношению к самим себе. Причем, когда мы приписываем себе когнитивные состояния, это про­исходит либо при условиях, которые радикально отлича­ются от тех условий, в рамках которых функционирует машина, либо при условиях, о сходстве которых с ма­шинными условиями ничего нс известно. В таком случае мы вынуждены заключить, что высказанная Патнэмом претензия вряд ли оправданна. Конечно, из этого не сле­дует отрицание того, что машиноподобные создания мо­гут однажды появиться во внеземном космическом про­странстве; по отношению к «ним» было бы абсурдным отрицать, что «они» имеют способность познания. Одна­ко и в этом случае мы попадаем в столь же неприятное

137

положение, то есть, как и в случае с людьми, мы вес равно не будем располагать конечной машинной про­граммой, наличие которой лежит в основе первоначаль­ной аналогии Патнэма.

Следовательно, рассматриваемые Патнэмом альтер­нативы просто бьют мимо цели. «Если проблема духов­ного и телесного отождествляется с какой-либо пробле­мой, выходящей за рамки чисто концептуальных инте­ресов (например, с вопросом, имеют ли люди «душу» или нет),—пишет он,—то тогда обязательно выполня­ется одно из следующих положений: либо (а) ни один аргумент, когда-либо использовавшийся философами, не проливает никакого света на эту проблему (независимо от способа построения самого аргумента); либо (б) не­который философский аргумент в защиту механицизма является корректным; либо (в) некоторый дуалистиче­ский аргумент показывает, что и люди и машины Тью­ринга имеют душу!» И все же Патнэму еще необходимо объяснить, в каком смысле можно говорить о том, что машины обладают когнитивными состояниями. В той степени, в которой он делает это, он вынужден выходить за пределы своих собственных альтернатив. Не каждое функциональное состояние является когнитивным (как показывает «поведение» термостата или растения), по­этому характер аналогии между функциональными со­стояниями машин и когнитивно функциональными со­стояниями людей нуждается в точном определении. Воз­можно, к примеру, что это различение отражает те до­воды, на основании которых Ноэм Хомский, считающий, что язык врожден личности, отвергает взгляды тех, кто желает свести личность к автоматам с конечными со­стояниями. Мы еще вернемся к этому вопросу.

Аргумент, который мы до сих пор исследовали, име­ет то достоинство, что в нем в минимальной степени ис­пользуются допущения, связанные с особенностями рас­суждения о психических явлениях. Все наши допущения при этом сводятся к следующим: (1) жизнеспособный материализм не исчерпывается вариантами теории тож­дества; (2) связь между наблюдаемостью и материализ­мом скорее предполагает обращение к эмпирическим свидетельствам, чем к тождеству как таковому; (3) воз­можно, что понятие о психических явлениях не допуска­ет единообразного анализа, и (4) особое внимание сле­дует уделять отличительным чертам описания психичес-

138

ких событий от первого лица. В этом смысле введение различении типа различия между логическими и струк­турными состояниями (а также между психическими и физическими состояниями) свидетельствует о том, что третий вид дуализма не является опасным.

Фактически Патнэм [1967а] специально указывает, что «гипотеза о функциональных состояниях не являет­ся несовместимой с дуализмом». Он считает, что психи­ческие состояния не являются ни просто состояниями мозга, ни физико-химическими состояниями, ни состоя­ниями всей нервной системы, но скорее оказываются особыми функциональными состояниями. Возражая Смарту, он утверждает, что гипотеза, согласно которой боль является состоянием мозга, крайне неправдоподоб­на, поскольку для того, чтобы подкрепить ее, следует «определить такое физико-химическое состояние, для ко­торого было бы верно, что любой организм (а не только млекопитающее) находится в состоянии боли тогда, и только тогда, когда (а) он обладает мозгом с соответ­ствующей физико-химической структурой и (б) его мозг находится в указанном физико-химическом состоянии». Иначе говоря, маловероятно, чтобы «параллельная эво­люция во всей вселенной могла бы всегда приводить к одному и тому же физическому «корреляту» боли».

Однако слабость позиции самого Патнэма проявля­ется, когда он в це/.ях интерпретации описательных рас­суждений о психических состояниях от первого лица апеллирует к теоретическому статусу самих психических состояний. Этот маневр не может быть удачным, по­скольку, какие бы еще трудности ни возникали (напри­мер, опасность солипсизма или необходимость исключе­ния характеристик психического опыта из области нау­ки—Бродбек [1963], [1966]), знание или описание пси­хических состояний от первого лица не обязательно функционально связано с этиологией поведения (если воспользоваться выражением Федора).

Очевидно, что возникающие при этом проблемы мо­гут вынуждать нас к уступке дуализму илиэпифеменоме-нализму с его «помологическими бездельниками» (Фейгл [1967]) или, что еще более печально, к уступке полному картезианскому дуализму. Как же предупредить эту опасность? Ее нельзя избежать, обращаясь к стратегии так называемого функционального материализма. Во всяком случае, значение функционалистских теорий

139

нельзя в полной мере оценить, во-первых, без тщатель­ного анализа понятия психических состояний, во-вторых Оез ответа на вопрос, являются ли с точки зрения функ­ционализма психические состояния концептуально одно­родными, и, в-третьих, без ответа на вопрос, существуют ли иные материалистические альтернативы, которые мо­гут дать удовлетворительную трактовку психических со­стоянии. Однако именно этим вопросам не уделяется ни­какого внимания в рассуждениях Патнэма.

Наше рассуждение заодно устанавливает и неполно­ту недавно выдвинутого Дэйвидом Льюисом [1966] утверждения о том, что «всем нам, принимающим мате­риалистическую рабочую гипотезу, согласно которой физические феномены допускают только чисто физиче­ское объяснение, следует принять и теорию тождества [и возвратиться к теории Смарта о том, что] фактиче­ски любой опыт тождествен некоторому физическому со­стоянию». Льюис формулирует свой аргумент следую­щим образом: «Определяющей характеристикой любого (вида) опыта как такового является его каузальная роль, его реакция на наиболее типичные причинно-след­ственные связи. Однако мы, материалисты, считаем, что эти каузальные роли, которые с аналитической необхо­димостью принадлежат опыту, в то же время принадле­жат и фактуально определенным физическим состояни-ям. Поскольку же такие физические состояния обладают определенными характеристиками опыта, они сами должны быть опытом».

Но здесь имеются некоторые трудности, ускользнув­шие от внимания Льюиса. Так, если определяющей ха­рактеристикой опыта, психических явлений оказывается некоторая «типичная» каузальная роль, то эта каузаль­ная роль может включать в себя каузальную роль при­писанную «определенным физическим состояниям» и в то же время не быть тождественной с нею (или с каким-либо видом ее). Таким образом, предложение Льюиса объясняло бы причинную связь между опытом и такими интенциональньши состояниями, как страх, только втом случае, если бы редукционизм был независимо под­твержден. Поскольку последнее явно не имеет места приходится искать другие способы объяснения указав нон связи. Так, мы могли бы, не выходя за пределы материализма, вернуться к психофизическим законам При этом мы могли бы признать «определяющую» /саг/-НО

зальнуюроль опыта при условий, что будут выдвинуть! и оправданы некоторые отношения, отличные от отно­шения тождества, но тем не менее совместимые с мате­риализмом (например, отношение воплощения).

Несомненно, такие психофизические законы, во-пер­вых, должны были бы носить вероятностный характер и ограничиваться не очень широким кругом контекстов (этот факт только налагал бы некоторые ограничения на программу единства науки). Во-вторых, если бы опыт соотносился с физическими состояниями посредством от­ношения, отличного от отношения тождества, и можно было бы дать «чисто физическое объяснение» физиче­ских состояний (как это сделать — пока не ясно), соот­носимых с опытом, то сама по себе каузальная роль физических состояний по тривиальным причинам не обеспечивала бы нас объяснением опыта. Однако Льюис совершенно прав, когда он утверждает, что есликау­зальная роль является определяющей для опыта, то эпифеноменализм и параллелизм исключаются, «по­скольку они отрицают действенность опыта». Он прав также тогда, когда заявляет, что радикальный бихевио­ризм исключается, поскольку он отрицает «реальность, а тем самым и действенность опыта» (так как «чистая диспозиция является фиктивной сущностью»). В-третьих, не вполне ясно, что Льюис подразумевает, когда говорит, что определяющие каузальные роли опыта «с аналитиче­ской необходимостью принадлежат» ему самому. Если он определяется таким образом, то данная роль, конеч­но, принадлежит ему с аналитической необходи­мостью.

Однако, как уже отмечалось, нет никакой необходи­мости считать, что каузальная роль входит в определе­ние опыта как такового. Поэтому мы можем приписывать опыту каузальные роли, а можем и отвергать их. Даже еслипредположить, что общезначимое рассуждение о психических явлениях предполагает некоторые каузаль­ные связи, а действенность опыта может представлять значительный интерес для соответствующих наук, все равно представляется сомнительным, что обладание оп­ределенной каузальной рольюявляетсяотличительным признаком боли, психических образов и представлений. Отличительными признаками психических явлений, к примеру, могут оказаться (интроспективно наблюдае­мые) феноменальные характеристики или интенциональ-

141

ное содержание. Тогда будет не так легко, как это пред­ставляется Льюису, опровергнуть даже эпифеномена-лизм (в его ограниченной форме). Предположим, что «отличительным признаком» мышления является его «направленность на объект», его «интенциональная при­сущность» в смысле Брентано. Тогда становится воз­можным одновременно допустить икаузальную дейст­венность мыслей (хотя их реальное действие, нс прояв­ляющееся в наблюдаемом поведении, зачастую оказыва­ется пренебрежимо малым и поэтому не поддается оп­ределению),ибезопасность эпифеноменализма. Ведьин-тенциональноесодержаниемышления само по себе не может обладать каузальной ролью. Как мне кажется, Льюис ни словом не обмолвился об этой возможности.

Далее, наше рассуждение позволяет вкратце просле­дить те эмпирические и концептуальные соображения, которые поддерживают жизнь в третьем по нашей клас­сификации — «неопасном» — виде дуализма (если, конеч­но, отвлечься от более глубоких онтологических убеж­дений, которых могут придерживаться его сторонники). Эти соображения нетрудно перечислить. В концептуаль­ном отношении, как мы уже отмечали при рассмотрении функционального материализма, это—различие между функциональными и физическими состояниями. «Функ­ционально-эквивалентные системы» не обязательно должны быть вместе с тем анатомически или физически подобными (Фодор [1968]) по той простой причине, что функциональные состояния определяются безотноситель­но к их физической реализации и в некотором смысле даже совместимы с нефизической реализацией. Однако в таком случае «мы не имеем никакого права a priori предполагать, что нервная система не может иногда про­изводить неотличимые психологические эффекты посред­ствомрадикальноотличных физиологических средств. Степень возможной избыточности системы, безусловно, остается открытым эмпирическим вопросом» (Фодор). Однако это нс просто открытый вопрос. Мы даже не мо­жем сформулировать какое-либоограниченноемножест­во альтернативных физических состояний, естественно связанных с данным психологическим (обладающим функциональными свойствами). Если бы мы могли сде­лать это, то фактически сформулировали бы конечную машинную программу для человеческих психических состояний. Следовательно, здесь мы встречаемся с «од-

142

но-многозначным» отношением, в котором «многое» не может быть разделено и тем самым не позволяет под­держать какое-либо утверждение тождества. (Как удач­но замечает Льюис в ходе обсуждения тезиса тождест­ва, состояния «следует рассматривать в общем случае как универсалии».) В эмпирическом плане мы должны примириться (Эклз [1965]) с последствиями того фак­та, что «неоспоримые свидетельства сосредоточения сен­сорной информации в коре головного мозга дают те экс­перименты, в которых показывается, что единичный кор­ковый нейрон возбуждается различными сенсорными входными сигналами», а также что «сейчас имеются сот­ни примеров замыкания многочисленных сенсорных сигналов на единичных корковых нейронах во всех час­тях коры головного мозга и во всех подкорковых цент­рах».

Соображения такого рода, намеченные у Патпэма [1967а], ясно показывают, что тезис тождества духовно­го и телесного, основывающийся на простых физико-хи­мических состояниях и не обращающийся к функцио­нальным состояниям, необходимо ложен. К принятию тезиса тождества в такой форме склонен Смарт [1962], хотя его концепция «тематически нейтрального» причин­ного описания психических явлений или восприятии до­статочно хорошо сочетается и с функциональной интер­претацией (Льюис [1966]). С точки зрения функцио­нальной интерпретации во всех нейрофизиологических исследованиях принимается один общий постулат (Фес-сар [1961]), Маунткасл [1965]), согласно которому «для любого вида восприятия существует специфическая пространственно-временная модель нейронной активно­сти в нейронных сетях коры головного мозга и соответ­ствующих подкорковых нервных узлах» (Эклз).

К сожалению, такой изоморфизм так и не был эмпи­рически установлен, хотя и были намечены некоторые существенные соответствия. К тому же, как мы увидим в дальнейшем, способ установления соответствийв психо­физиологических контекстах вполне может сочетаться и с отношением, отличным от тождества и связанным ско­рее с некоторым «материальным аналогом», чем с ка­ким-либо прямым соответствием (Эклз [1970]). Лью­ис, пытаясь сочетать функциональный подход с теорией Смарта, говорит о «каузальных изоморфах». Но тогда причинное описание опыта в сочетании с (уже упоми-

143

навшимся) тезисом, согласно которому каузальные роли восприятии «с аналитической необходимостью» принад­лежат им, легко может привести к отождествлению раз­личных видов опыта, коль скоро признается совпадение каузальных изоморфов. В то же время сам Льюис счи­тает каузальные роли чисто «символическими» и утверж­дает что «опыт имеет разнообразные характеристики, отличные от определения каузальной роли и придающие смысл приписываниям таких ролей в тех исключитель­ных случаях [sic!], в которых отсутствуют типичные причинно-следственные связи, и подобным же образом придает смысл отрицаниям этих ролей в ряде случаев, когда такие причинно-следственные связи имеют ме­сто».

Приведенный нейрофизиологический постулат также

имеет ряд уязвимых для критики пунктов. Так, при ис­следовании памяти (Хайден [1967]) оказывается, что ДНК нервных клеток в ответ на «появление определен­ных частотных структур производит однозначно опреде­ленную РНК». Независимо от правильности детально разработанных теорий о химической роли РНК в про­цессах памяти (Эклз признает, что «существуют дан­ные, свидетельствующие об участии РНК в процессе обу­чения», хотя и, как он говорит, не «тем конкретным спо­собом, который постулируется Хайденом») общий ха­рактер рассуждений такого рода оказывает серьезное воздействие на все функционалистские теории. Дейст­вительно, получается, что даже психические состояния типа состояний памяти—которые должны наилучшим образом удовлетворять чисто функциональной теории— не могут быть охарактеризованы исключительно в функциональных терминах. Представим, например, что понятие «след памяти» требует не только определенной пространственно-временной нейронной структуры, но, варьируясь для различных видов психических состояний, каждый раз предполагает производство «однозначно оп­ределенной РНК». Таким образом, для всех возможных случаев нам все же не удастся определить смысл авто­матических или физиологических ограничений, налагае­мых на реализацию функциональных состояний, и не ис­ключено, что применительно к людям и животным мы не сможем охарактеризовать психические состояния, пользуясь только функциональными и физическими тер­минами.

W

^Более того, вполне возможно, что соответствующая нейронная структура в качестве своего условия предпо­лагает указание на те самые психические явления, с ко­торыми, согласно функционалистскому тезису (в интер­претации Льюиса), она должна быть тождественной или от которых (согласно интерпретации Эклза) она долж­на зависеть. Каким же образом Хайден мог показать, что конкретные явления памяти, обладающие содержатель­ными ^характеристиками, связаны с «однозначно опреде­ленной РНК»? Даже Эклз в соответствии с упомянутым постулатом признает, что, хотя «память о каком-либо отдельном событии зависит от конкретной реорганиза­ции нейронных связей (энграммы), все же любая эн-грамма (Лэшли [1950]) «имеет множественную реали­зацию в коре головного мозга», она «является не про­сто конкретно фиксированной схемой соединений, а... громадным комплексом нервных связей, организованных таким образом, что любая запечатленная информация в действительности хранится во многих местах» [sic!]. Однако это наводит нас на мысль, что некоторая энграм^ ма не может отождествляться с конкретной нейронной структурой, а функционально ассоциирована и с альтер­нативными нейронными структурами. Но в таком слу­чае мы в настоящее время (и похоже, как показывают имеющиеся свидетельства, в принципе) не можем ука­зать ограниченное множество альтернативных нейрон­ных структур, соотнесенных с данными психическими яв­лениями.

С эмпирической точки зрения все это очень напоми­нает ситуацию, когда неограниченное множество еди­ничных нейронов может быть связано с одним и тем же психическим явлением (или с различными психически­ми явлениями) или даже неограниченное множество раз­личных нейронных структур может быть связано с лю­бым данным психическим явлением. Эта проблема в на­стоящее время не разрешена, иначе говоря, третий вид дуализма опирается на достаточно сильные эмпириче­ские и концептуальные допущения. Собранные воедино наши рассуждения говорят о том, что трудности преодо­ления (неограниченных) много-многозначных соответ­ствии типа «психическое—телесное» в очередной раз свидетельствуют о преимуществах материализма не принимающего тезиса тождества. Хотя теоретическое тождество при прочих равных условиях и предпочти-

10 Дж. Марголис

145

тельнее отношения соответствия (Патнэм [1967а]), его преимуществами все равно нельзя воспользоваться в тех случаях, когда не имеется одно-однозначных, одно-(ог­раниченно) многозначных, или (ограниченно) многоод­нозначных соответствий. Эти соглашения наводят на мысль о том, что полностью приемлемы только те законоподобные регулярности (устойчивые связи функцио­нального типа), которые (1) логически отличны от структурных (или физических) регулярностей и (2) в отсутствие конечной машинной программы не редуциру­емы и не заменяемы законоподобными регулярностями структурного типа. Без некоторой машинной программы у нас фактически не было бы никаких оснований зара­нее предполагать, что регулярности, подчиняющиеся данным функциональным законам, сами по себе согла­совывались бы с нормальными ограничениями, опреде­ляемыми физическими законами, хотя вполне возможно, что некоторые подмножества таких регулярностей и со­гласовывались бы с ними (Фодор [1975]).

Теперь вкратце упомянем о заключительном сообра­жении. Если S помнит p и если p логически эквивалент­но q, то вполне возможно, что S (в смысле, соответст­вующем такому описанию психических явлений, которое Эклз называет «психической памятью») не помнит q (Армстронг [1973]). Однако не существует никаких чи­сто физических средств, связанных с альтернативными нейронными структурами, посредством которых можно было бы различить память о том, что р, и память о том, что q. Конечно, следует более тщательно проанализиро­вать эту проблему. Тем не менее уже сейчас ясно, что каждое психическое явление, обладающее интенциональным содержанием, подобно памяти и мнению, и отлич­ное от телесных ощущений, подвержено парадоксам со­держательного описания. (Здесь проявилась ирония судьбы в отношении философского наследства Декарта. Ведь область психического, трактуемая Декартом как «мышление», включает наряду с явлениями типа ощу­щений, которые не обладают интенциональностью в смысле «направленности на объект», также и явления типа мнений, которые, несомненно, являются интенцио-нальными (Декарт [1931]; Гич [1957]), причем разли­чие между ними практически не принимается во внима­ние.) Следовательно, на основе ряда концептуальных соображений можно сделать вывод о полной несостоя-

146

тельности любой формы теории тождества. Если воспо­минание оривоспоминание оqсчитаются тождествен­ными с некоторым состоянием нервов, то становится со­вершенно загадочным, как можно помнить одно и в то же время не помнить другое. Если же запоминаниер тождественно с некоторым состоянием нервов, то пред­ставляется невозможным установить свойства этого со­стояния, соответствующие содержательной характерис­тике припоминания, на основании которых можно было бы объяснить неспособность запомнитьq.

Это последнее положение было упомянуто только для того, чтобы еще раз подчеркнуть целесообразность ис­следования альтернативных вариантов материализма, не связанных с теорией тождества. Оно в свою очередь поднимает серьезные проблемы, для решения которых нужна значительная затрата сил, но это предприятие требует новой концептуальной структуры.

10*