Неразрешимое противоречие между семьей и коммуной

Трудности жизни в коммуне заключались не только в решении вопроса о том, кому надлежало гладить и чинить одежду — одним ли девушкам или и юношам тоже. Главное, что создавало трудности, — это вопросы сексуального сосу­ществования. Доказательством сказанному служит отчасти революционный, а отчасти проникнутый судорожным стра­хом характер попыток коммунаров справиться с половой проблемой. Под конец тяжелого конфликта был сформули­рован результат: семья и коммуна — несовместимые орга­низации.

В начале 1928 г. эта трудность проявилась самым острым образом. Как показывает протокол, 12 января на собрании, которое созвал Владимир, велись следующие дебаты:

Владимир:"Я женюсь. Катя и я решили пожениться. Мы хотим жить обязательно вместе, причем в коммуне, так как мы не можем и представить себе жизнь вне коммуны".

Катя:"Я подала заявление о приеме в коммуну".

Семен:"Как хочет быть принятой Катя, как жена Влади­мира или просто как Катя? От этого зависит наше решение".

Катя:"Я уже давно собиралась подать заявление о при­еме в коммуну, я знаю коммуну и хочу стать ее членом".

Сергей:"Я за прием. Если бы Катя подала заявление независимо от брака с Владимиром, то я бы всерьез пораз­мыслил над этим делом. Но в данном случае речь идет не только о Кате, но и об одном из наших коммунаров. Мы не должны забывать это".

Леля:"Я против того, чтобы в коммуну принимали лю­бого супруга.Сначала надо взвесить, насколько вновь возни­кающая таким образом семья подходит для коммуны (!). Правда, я считаю Катю подходящей для такого эксперимен­та; так как она, по сути своей, подготовлена к жизни в коммуне".

Миша: "Сейчас наша коммуна переживает кризис. Брак означал бы формирование группы в коммуне и еще больший ущерб ее единству; поэтому я против приема Кати".

Леля:"Если мы не примем Катю, мы потеряем Владими­ра. Мы и сейчас его почти потеряли — он едва бывает дома. Я голосую за прием".

Катя:"Я прошу рассмотреть мое дело без "смягчающих обстоятельств", я хочу стать полноправным членом комму­ны, а не просто женой одного из коммунаров".

Решение:Катя принимается в коммуну.

В спальне девушек поставили еще одну койку. Ни в протоколах коммуны, ни в сообщении Менерта нет конкрет­ной информации о том, как же осуществлялись половые контакты между молодыми коммунарами. Хотя проблема брака одного из коммунаров и была, в принципе, решена положительно, трудности начались только вслед за этим. После длительных дебатов пришли к выводу о том, что коммунарам нежелательно иметь детей из-за нехватки места и тяжелого материального положения коммуны. Присутст­вие детей лишило бы студентов всякой возможности спокой­но работать дома. В протоколе читаем:

"Брак в коммуне возможен и разрешен. Ввиду трудной жилищной ситуации он должен оставаться без последствий. К аборту прибегать нельзя".

В этих трех предложениях сказано о проблемах истори­ческого переворота в Советском Союзе больше, чем на тысячах страниц формалистических протоколов. Рассмот­рим их подробнее:

Первое предложение: "Брак в коммуне возможен и разре­шен".Были, правда, сомнения в том, возможен ли брак, и его все-таки разрешили — ведь нельзя же было запретить любовные отношения. К идее о том, что нет необходимости заключать "брак", чтобы поддерживать любовные отноше­ния, не пришли, так как понятие "брак" в официальной советской идеологии совпадало слюбойформой половых отношений. Не проводили никакого различия между отно­шениями, связанными с желанием иметь детей, и такими, которые были порождены только потребностью в любви. Не отличали также кратких, преходящих отношений от длитель­ных. Не думали ни о прекращении кратковременных отно­шений, ни о развитии длительных.

Второе предложение: "Ввиду трудной жилищной ситуа­ции брак должен оставаться без последствий".С одной стороны, коммунары признавали, что можно заключить брак, не заводя детей, которых негде было бы устроить. Но действительно трудным с самого начала был вопрос о том, как, собственно, половая жизнь может остаться без послед­ствий. В немецком молодежном движении брал верх прин­цип, согласно которому проблема пристанища решалась в компании молодых людей следующим образом: тот, у кого была комната, предоставлял ее на время своим друзьям, чтобы никто не мешал им побыть наедине. При всей важно­сти такого решения ни одна официальная партийная инс­танция не осмелилась официально признать его как край­нюю меру в безвыходной ситуации.

Третье предложение: "К аборту прибегать нельзя ".В этой фразе нашла выражение консервативная тенденция, смысл которой в дозволенности любовных отношений, но в недо­пустимости абортов. Следовательно, как практический вы­ход избиралось воздержание. Чтобы быть корректным, ре­шение должно было бы звучать следующим образом: "Так как мы из-за недостатка места пока не можем допустить появления детей, вам поначалу нельзя обзаводиться потом­ством. Если вы хотите быть вместе, то используйте противо­зачаточные средства и скажите нам, когда вы хотите, чтобы вам не мешали".

Дискуссии, последовавшие за этим решением, показыва­ют, сколь беспомощны были коммунары, запутавшиеся в представлении о единстве продолжения рода и сексуального удовлетворения. Не все были согласны с этим решением, некоторые правильно считали его слишком уж резким вме­шательством в законы природы, грубым, неясным и вредным для здоровья шагом. Когда по прошествии года появилась возможность получить для коммуны новое жилье большей площади, названная резолюция была заменена новой, кото­рая гласила: "Коммуна допускает рождение детей". Вопрос о беспрепятственности половых контактов снова не затраги­вался. Революционный характер имела точка зрения, в соот­ветствии с которой дети коммунаров должны были рассмат­риваться как дети коммуны и воспитываться за счет общих средств.

Здесь-то и проявляется противоречие, ведь коммуна, несомненно, была новой формой "семьи", являясь коллек­тивом, состоявшим из людей, не связанных кровным родст­вом, и призванным заменить старую семью. Хотя тоска по коллективу и порождалась протестом против ограничений, накладывавшихся семьей на жизнь, сама эта тоска была выражением стремления к жизни в сообществе, подобном семейному. Потому и была основана новая форма семьи, в которой в то же время сохранялась и ее старая форма. Все это вызывало ужасную неразбериху. После того как коммуна внутренне консолидировалась, появилась мысль о возмож­ности брака, которая в ходе дальнейших дебатов привела к принятию следующего решения:

"Если кто-либо из коммунаров пожелает жениться, это вполне нормально, и коммуна не вправе препятствовать ему. Напротив, коммуна должна приложить усилия к обеспече­нию предпосылок, необходимых для создания семьи".

Теперь противоречие между семьей и коллективом нашло конкретное выражение в следующих вопросах: как же быть, если коммунар захочет жениться на девушке со стороны, причем на такой, которая не подходит для коммуны? прини­мать ее в коммуну или нет? а что делать, если эта девушка со стороны вовсе не хочет, чтобы ее приняли в коммуну? должны ли в этом случае муж и жена жить врозь? Таким образом, один вопрос породил другой.

Коммунары не знали, что:

1) между новыми формами существования коммуны и старой структурой психологии коммунаров имелось разитель­ное противоречие;

2) коммуны были несовместимы со старыми браком и семьей;

3) необходимо было осуществить структурную перестрой­купсихологии людей, входящих в коммуну. Они не знали также, как это сделать.

Консервативное понятие "брак" связывалось с представ­лением о нерасторжимости отношений и опутывало комму­наров, которые не находили выхода из трудностей.

Едва коммунары порадовались решениям, найденным в рамках семейного права, как случилось нечто совсем плохое. Вот что сказано в дневнике: "Владимир больше не любит Катю. Он сам не смог объяснить ситуацию. Когда он женил­ся на Кате, он любил ее, но теперь у него не осталось никакого чувства к ней, кроме чисто товарищеского, а жить как муж и жена без любви трудно, да в этом и нет необхо­димости".

Следствием был развод, и событие это очень взволновало товарищей. Прежде всего весьма резко выступали девушки. Они говорили: "Владимир просто свинья! Ему бы надо было обдумать все до брака. Нельзя же сначала жениться, а через какое-то время сбежать. Это чертовски похоже на мелкобур­жуазную романтику: хочу — люблю, хочу — перестаю лю­бить. Сегодня говорит: "Я не могу без тебя жить, давай поженимся", а пройдет месяц: "Мне очень жаль, но я больше тебя не люблю, давай останемся просто товарищами".

Как же мало влияло советское законодательство о браке на душевную структуру коммунаров! Мелкобуржуазным счи­талось расторжение брачного сообщества, то есть как раз то, чего так боится сам мелкий буржуа! Вот она, диалектика!

Юноши отнеслись к ситуации с большим пониманием. Они полагали, что Владимир, несомненно, любил Катю и не был виноват в исчезновении этого чувства. Дело обсуждалось на общем собрании членов коммуны. Некоторые девушки считали странным, что Катя не рассказала эту историю вообще ни одному человеку, а теперь вот вынесла ее даже на общее собрание. Разгорелся долгий спор. Одни говорили:

"Владимир прав, если он хочет разводиться, и мы не можем его за это осуждать. В конце концов, его нельзя заставить любить с помощью решения коммуны". Большинство же осуждало Владимира за то, что он легкомысленно вступил в брак и вел себя не так, как подобает комсомольцу и комму­нару. Согласия так и не достигли.

Все дело разрешилось само собой благодаря тому, что Катя на несколько месяцев уехала из Москвы. По возвраще­нии они с Владимиром возобновили совместную жизнь, но это не решило проблемы развода.

С течением времени в брак вступили пять из десяти коммунаров. Жилищные условия нисколько не изменились, то есть у юношей и девушек были раздельные спальни. Это ситуация, невозможная с точки зрения сексуальной гигиены.

Коммунарка Таня написала мужу письмо, проникнутое отчаянием: "Я хочу личного счастья, маленького, совсем простого и вполне соответствующего закону. Я тоскую по тихому уголку, в котором мы могли бы быть одни только друг с другом, когда захотим этого, — так, чтобы нам не надо было бы скрываться от других, чтобы наши отношения могли быть более полными, свободными и радостными. Разве коммуна не может понять, что все это необходимо челове­ку?"

Мы утверждаем, что Таня обладала более здоровой генитальной структурой, чем ее товарищи. Теперь мы видим, что стало причиной краха коммуны. Коммунары очень хорошо понимали Таню, ибо они сами страдали из-за жилищных условий и идеологической путаницы, но не могли ничего изменить ни в том, ни в другом. Записи прекратились, проблема "утонула" в повседневности и продолжала суще­ствовать, не привлекая к себе внимания коммунаров. Даже если бы и был решен жилищный вопрос, проблема отноше­ний между полами в коллективе существовала бы еще долго. Жилищный вопрос только создает важную внешнююпредпо­сылку. Наша семья коммунаров не дошла, да и не могла дойти до понимания невозможности устанавливать длитель­ные отношения, если нет убежденности в полной, в том числе и сексуальной, совместимости друг с другом. Они не понимали, что для того, чтобы убедиться в этом, надо неко­торое время пожить вместе, не беря других обязательств. Приспособление друг к другу часто требует длительного времени, и надо быть готовым расстаться, если двое не подходят друг другу в сексуальном отношении. Они не знали, что нельзя требовать любви и что сексуальное счастье насту­пает само собой или отсутствует. Несомненно, здоровые и бодрые юноши и девушки догадались бы обо всем этом после ряда тяжелых конфликтов, если бы в их сознание не были заложены понятия брака и отождествления сексуальности с продолжением рода. Такие понятия не были врожденными, но их нельзя было вытравить из идеологии общества.