0857

эмпирическом основании современного естествознания. Со времен Галилея и Ньютона естествознание основывается на тщательном изучении отдельных процессов природы и на требовании, согласно которому о природе можно делать только высказывания, подтвержденные экспериментами. Мысль, что посредством эксперимента можно выделить процессы природы, чтобы изучить их детально и при этом вскрыть неизменные законы, содержащиеся в постоянном изменении, не возникала у греческих философов. Поэтому современное естествознание покоится на более скромном и более прочном фундаменте, чем античная философия. Но возможность экспериментально доказать справедливость высказывания с очень большой точностью придает высказываниям современной физики больший вес, чем тот, которым обладали высказывания античной натурфилософии.

Физика Аристотеля

Аристотель создал систематическую науку о природе – физику, и первый попытался научно определить центральное понятие физики - движение. Подход пифагорейцев и Платона к изучению природы был ориентирован на познание математических отношений, а все, что составляло предмет познания античной математики, как мы уже видели, исключало движение и изменение. Именно то обстоятельство, что античная математика изучала только статические связи и отношения, привело Аристотеля к убеждению, что физика не может быть наукой, построенной на базе математики, ибо физика есть наука о природе, а природе присуще изменение, движение.

Аристотель определяет движение как переход от потенции к энергии, от возможности к действительности. Движение поэтому есть для Аристотеля нечто нормированное этими двумя «точками», которые кладут предел движению, и потому позволяют его определить. Движение идет всегда от чего-то к чему-то. Но по этой же причине Аристотель не в состоянии абстрагироваться движущегося тела. Достижением физиков Нового времени по сравнению с Аристотелем стал анализ движения материальной точки, то есть движения, безразличного к движущейся субстанции. У Аристотеля же движение всегда остается предикатом и никогда не становится самостоятельным субъектом.

Аристотель выделял шесть типов движения: возникновение, уничтожение, увеличение, уменьшение, изменение и перемещение. Первым типом движения, по Аристотелю, выступает перемещение, а среди всех типов перемещения исходным и наиболее совершенным следует считать круговое движение Солнца по небесному своду. В качестве основания приводит довод о непрерывности: непрерывным движением может быть только перемещение, а потому оно – первое.

Перемещение определяется через «то, что движется» (субстанция), «где движется» (пространственные характеристики) и «когда движется» (временные характеристики). Следовательно, необходимо разобраться с аристотелевскими представлениями о

пространстве и времени.

Те, кто пытался определить время до Аристотеля, связывали его с круговым движением небесной сферы. Аристотель, однако, не согласен с ними: хотя время, говорит он, и связано с круговращением, но оно само не есть круговращение. Время, правда, всегда представляется каким-то движением, и оно действительно не существует без движения. Когда мы не замечаем никакого движения, то мы, говорит Аристотель, не замечаем и времени. Распознаем же мы время, когда разграничиваем движение, воспринимая один раз одно, другой раз другое, а между ними нечто отличное от них. Но время нельзя отождествлять с движением, так как во времени можно и двигаться, и покоиться. Время связано с движением, поскольку последнее связано с числом. Число же, говорит Аристотель, имеет двоякое значение: мы называем числом, с одной стороны, то, что сосчитано и может быть сосчитано, с другой - посредством чего мы считаем. Время, согласно Аристотелю, есть число в первом смысле, то есть именно число считаемое, а не посредством которого считаем. Время, таким образом, определяется Аристотелем как число движения по отношению к предыдущему и последующему. Если время - число движения, а с помощью числа мы

11

измеряем ту или иную величину, то, стало быть, движение измеряется временем. Но аристотелевское время не является безразличным к существующим в нем субстанциям. Время, согласно Стагириту, есть причина уничтожения. Время есть мера существования вещи, ее движения и покоя, и эта мера у каждой вещи своя. Время отмеряет каждому сущему его срок; поэтому оно не вполне «равнодушно» к своему содержанию. Этим аристотелевское понимание времени более всего отличается от того абстрактного определения, что было выработано в классическом европейском естествознании 16 – 17 веков.

Что касается пространства, то Аристотель не допускал пустоты, что отличало его и от пифагорейцев, и от Демокрита. Вместо понятия «kenon» (пустое пространство), Аристотель использует слово «topos» (место). Аристотель приводит собственно физические аргументы против возможности пустоты. Если бы существовала пустота, говорит он, то в ней движение было бы невозможным (утверждение, противоположное атомистике Демокрита). В пустоте нет различий, она индифферентна, поэтому у тела в пустоте нет никаких оснований двигаться в ту или иную сторону. По этому же принципу некоторые античные физики, включая Аристотеля, обосновывали и неподвижность Земли: она покоится в пустоте как некоем равномерном и индифферентном окружении.

Самое главное отличие Аристотеля от атомистов одновременно выявляет главную черту перипатетической физики. У атомистов пространство — это пустой промежуток, позволяющий атомам двигаться. Аристотель же не допускает никакого «пустого промежутка» между телами. «Нет особого промежутка помимо величины помещающегося тела» («Физика», 4 кн., 4 гл.) Таким образом, Аристотель постулирует возможность движения при отсутствии промежутков. В качестве примера он приводит движение в сплошных средах. Здесь тела, передвигаясь, уступают друг другу место.

Аристотель вводит понятие места, чтобы объяснить, что не существует протяжения, отличного от тел («Физика», 4 кн. 6 гл.). Место, как и занимающее его тело, имеет три измерения: длину, ширину, глубину. Но при этом место не есть тело! Место нельзя отождествить ни с материей, ни с формой, поскольку они неотделимы от тела, а место — отделимо. Если находящаяся в нем вещь гибнет, место не пропадает. Аристотель прибегает к аналогии между местом и сосудом: сосуд — это переносимое место, не имеющее ничего общего со своим содержанием, а место — это не передвигаемый сосуд. Эта аналогия с сосудом позволяет выделить ключевые характеристики места у Аристотеля, из которых видно, что перипатетическая физика не допускает никакого релятивизма:

-место объемлет тот предмет, местом которого является;

-место не есть что-либо, присущее самому предмету;

-первичное место не меньше и не больше предмета;

-место отставляется предметом и отделимо от него;

-всякое место имеет верх и низ.

Аристотель полемизирует не только с атомистами, которые отождествляли пространство с пустотой, но и с Платоном, отождествлявшим его до известной степени с материей («Тимей»). По мнению Аристотеля, отождествление пространства и материи возможно для математика, описывающего статичный мир. Но физика должна создать кинематику для описания движения. Если бы не движение, то понятие места вообще не следовало бы исследовать. Значит, место — это не столько то, в чем тело покоится, сколько то, в чем оно движется. Место есть нечто устойчивое, позволяющее определить подвижное и изменчивое.

Аристотель определяет место, исходя из принципа непрерывности: место есть первая неподвижная граница объемлющего тела, то есть граница, которая соприкасается с телом без промежутка между ними. Но эта граница обусловлена наличием другого тела. Поэтому тело, снаружи которого не находится никакое другое тело, не находится ни в каком месте (то есть оно находится нигде). Таким телом является только Космос, который, по Аристотелю, не имеет места, а существует нигде.

12

Место играет в физике Аристотеля роль некоторой системы абсолютных координат, по отношению к которой только и можно говорить о движении. Тело движется от места к месту. Поэтому аристотелевский Космос имеет абсолютный верх и абсолютный низ, абсолютный центр и абсолютную периферию. Если отрицать абсолютные места, считает Аристотель, то тогда невозможно будет отличить движение от покоя.

Понятие места служит у Аристотеля для разграничения естественных и насильственных движений. Всякое движение у Аристотеля подразумевает движимое и движущее. Насильственное движение — это такое, где движущим выступает другое тело. Естественное движение — это такое, где движущим является не тело, а естественное место. Например, естественное место тяжелых тел – земля, поэтому все тяжелое падает вниз. Таким образом, место обладает определенной силой, что позволяет ему воздействовать на тела.

Аристотель не признавал самодвижения тел. Если есть факт движения, то мы обязаны найти двигатель, который, к тому же, находится в непосредственном контакте с движущимся телом. Но если мы подбрасываем камень (простейший пример насильственного движения), то камень продолжает лететь какое-то время, не будучи в контакте с рукой-двигателем. Чтобы объяснить этот парадокс, Аристотель прибегает к понятию среды как посредника движения. При движении брошенных тел имеет место последовательная передача движения через ближайшую к ним среду. Среда, таким образом, является промежуточным двигателем (ибо первым двигателем здесь был бросающий).

Аристотелевские теории строения вещества

Аристотель развивал качественную теорию строения вещества и на этом основании он подвергал критике все предыдущие подходы и в особенности – количественный подход Платона. Данной критике посвящены 1-я главу 3-ей книги трактата «О небе». Аристотель рассматривает здесь подлунный мир, его устройство и генезис тел. Тела надлунного мира вечны, а тела подлунного – возникают и разрушаются. Аристотель выделил здесь четыре подхода к механике генезиса тел: элеаты, Гесиод и древнейшие физики, Гераклит, Платон. Самое первое критическое замечание в адрес Платона – это указание на несоответствие его теории «многим пунктам математической истины». Какие же это истины?

Во-первых, согласно Аристотелю, из неделимых элементов нельзя сложить делимые объекты. В «Физике» Аристотель показывает, что не существует неделимых элементов длины. Аристотель указывает на то, что математические объекты континуальны, т. е. непрерывны и делимы до бесконечности. В этом и состоит основное допущение Аристотеля, на котором он строит свою критику Платона. «Все свойства тел являются делимыми» говорит Аристотель в своем трактате «О небе». Делимость свойств сталкивается с неделимостью элементов: делимое не может быть атрибутом неделимого, поэтому платоновская теория не может объяснить свойства и качества тел.

Аристотель выделяет три типа делимости: собственно делимость, делимость по виду (делимость рода на виды: например, цвет как род делится на белое и черное как свои элементарные основные виды) и делимость по совпадению (так делятся, по Аристотелю все свойства и качества тел). На этом последнем стоит остановиться поподробнее. Возьмем любое свойство тела, например, вес. Если мы будем делить тело, то будет делиться и его вес. Если тело имеет вес, то и все его составные элементы также должны иметь вес. Аристотель не может принять разрыва между свойствами и качествами тел на макроуровне (здесь: уровне явлений, объясняемый уровень) и элементами или началами тел, то есть микроуровне (объясняющий уровень, уровень сущностей). Логика аристотелевской мысли такова: уровень элементарных сущностей строится по подобию уровня явлений. Таким образом, Аристотель не допускает возникновения новых свойств и качеств у вещей, если их не будет в фундаменте физического мира.

Другим методологическим принципом Аристотеля выступает следующее утверждение: начала должны быть того же рода, что и их объекты. Чувственно воспринимаемые вещи

13

состоят из чувственно воспринимаемых начал, вечные – из вечных начал, преходящие – из преходящих, и т.д. У Аристотеля сам характер сущности задается объясняемым явлением, поэтому самый простой и верный способ проверки объяснения — это проверка на соответствие его наблюдаемым явлениям.

Аристотель считает, что злоупотребление отвлеченными рассуждениями, искажает наблюдение фактов. Поэтому он противопоставляет тех, кто рассуждает умозрительно (logikos), и тех, кто мыслит физически (physikos), сохраняя специфические особенности вещей и чувственно воспринимаемое многообразие их качеств. Но этот «сенсуализм» Аристотеля имеет свою рациональную основу, коренящуюся в его метафизике.

У самого Аристотеля можно выделить две теории элементов. Одну из них он развивает

в4 книге трактата «О небе», а другую — в трактате «О возникновении и уничтожении».

Трактат «О небе»

Согласно теории, развиваемой в этом трактате, элементы соединяются с определенным

механическим движением. Впервые корреляция между элементом и типом космического движения была внесена Платоном, но у него эти кинематические свойства стихий вытекают из геометрической теории вещества. Аристотелевская же теория не связывает движение со структурой вещества.

Основными космологическими свойствами Аристотель считает свойства тяжелого и легкого. То есть на первый план выдвигаются качества, функции или действия вещей и соответствующие им потенции или силы, а не фигуры и числа, как было у Платона. Аристотель выделяет тяжелое и легкое именно потому, что эти качества легко соотнести с определенными типами движений. Тяжелое и легкое могут рассматриваться как внутренне присущие вещам подлунного мира начала их космической подвижности.

Аристотель выделяет абсолютный и относительный смысл этих качеств. Определение абсолютного смысла тяжелого и легкого дается в контексте основной структуры космического пространства. Для Аристотеля космос — это конкретное неоднородное пространство, структура которого задается наличием абсолютного центра и абсолютной периферии. Эта структура — центр / периферия — обосновывается метафизическими выкладками: все космические тела, процессы и движения, по Аристотелю, должны быть конечны. По сути Аристотель не выходит за рамки традиционных представлений, приписывающих противоположностям фундаментальную роль в мироустройстве. Именно принцип противоположностей означает необходимость конечности как космоса, так и движения. Центр космоса — это абсолютный конец всякого движения. Периферия — это просто противоположность абсолютному центру. Наличие центра и периферии определяет наличие верха и низа мироздания.

Для Аристотеля космос неоднороден и анизотропен. Поэтому направления движения неравноценны, как неравноценны и полюса его структуры. Таким образом, Аристотель полностью воплощает принцип: «различное — значит неравноценное», то есть бинарные оппозиции у Аристотеля всегда встроены в определенную аксиологическую матрицу. «Верх» для Аристотеля является более изначальным и более ценным по природе, чем «низ». Таковы же отношения между правым и левым, мужским и женским и т.д.

Исходя из этих посылок Аристотель строит свою классификацию «естественных» движений, то есть движений, присущих вещам «по природе», обусловленных сущностью вещей. Есть вещи, говорит Аристотель, которые по природе движутся от центра, и другие вещи, которые по природе движутся к центру. Эти движения и лежат в основе свойств легкого и тяжелого. «Под абсолютно легким мы понимаем то, что движется к периферии, а под абсолютно тяжелым то, что движется к низу, в направлении к центру» («О небе», 308а, 29-30). Этим Аристотель объясняет и эффект тяготения.

Космологическое мышление Аристотеля предметно, или конкретно. Если он мыслит число, то это число чего-то, если движение — то это движение вверх или вниз. И здесь Аристотель отступает назад: так в понимании числа он оказывается ближе к пифагорейцам,

14

чем к Платону. Но одновременно Аристотель делает и шаг вперед, поскольку отвергает существование беспредельного пустого и независимого от тел пространства.

Итак, можно проследить ключевые сходства и отличия Аристотелевского трактата «О небе» и платоновского «Тимея». Сходство состоит в том, что тот и другой признает наличие «естественных мест», к которым тела стремятся по природе, и насильственных движений, вырывающих тела из естественного места. Отличие же состоит в следующем: для Платона вес — это функция количества вещества. То, что больше, то и тяжелее, потому что труднее поддается насильственному движению. Значит тяжесть и легкость — относительные меры сопротивления тел внешним воздействиям. Этого положения Аристотель не принимает. Другое положение Платона, также отвергнутое Аристотелем, можно резюмировать так: тела тяготеют к подобным им телам пропорционально количеству однородных частей, из которых все они состоят.

Аристотель не приемлет количественного подхода потому, что в нем нет места абсолютным значениям легкости и тяжести. Абсолютность космической структуры у Аристотеля составляет предпосылку его качественной теории веса. Количество, форма и масса превращаются у Аристотеля во второстепенные вспомогательные факторы.

Аристотелевская физика строится на обыденном опыте и исходит из посылок обыденного мышления. Он постоянно апеллирует к наблюдению и к здравому смыслу: это своеобразная «физика до физики». Но это вовсе не означает, что у Аристотеля в физике отсутствуют общетеоретические или метафизические понятия. Метафизическая платформа Аристотеля — это выделение формы и материи, акта и потенции. Эти понятийные пары лежат в основе его объяснительных схем. И здесь обнаруживается фундаментальная противоречивость аристотелевской физики. Он критикует Платона (и атомистов) за слишком отвлеченные, абстрактные логические построения, но сам развивает еще более абстрактный, универсальный понятийный аппарат.

Поэтому его качественный подход на деле оказывается не столько физическим, сколько метафизическим: это сочленение эмпиризма и универсальных абстракций.

Итак, каким же образом Аристотель сочленяет свою метафизику с эмпирией физического мира? Во-первых, отношение формы к материи есть отношение того, что выше, к тому, что ниже. Кроме того, «естественное место» есть собственная форма соответствующей стихии. Поэтому движение тела к своему естественному месту есть самореализация тела, осуществление его собственной формы, содержащейся в нем потенциально и реализующейся в акте «естественного движения». То есть механизм движения стихий описывается в соответствии с понятием энтелехии. Если движущееся движется к своей форме, то нет принципиального различия между качественными изменениями и перемещением.

На основании своей теории веса Аристотель производит дедукцию четырех основных элементов. «Тяжелое и легкое существуют как два тела, так как имеются два места — центр и периферия. Отсюда следует, что существует также промежуточная область между двумя этими местами, которая получает каждое из своих двух определений по отношению к другому крайнему месту: так как то, что является промежуточным между двумя крайностями, является сразу и периферией и центром» («О небе», IV, 312а 7-10). Промежуточная область — это область относительных космологических определений: тут есть относительный центр и относительная периферия. Абсолютно легким элементом является огонь, а абсолютно тяжелым — земля. Элементами промежуточной области являются вода и воздух. Вода имитирует в относительном модусе абсолютную тяжесть земли, а воздух — абсолютную легкость огня, но опять же в относительном модусе.

Трактат «О возникновении и уничтожении»

В этом своем трактате «О возникновении и уничтожении» Аристотель рассматривает качества тел в их соотнесенности со становлением (генезисом). Аристотель различает генезис (возникновение) и кинезис (движение). Если генезис относится к «что» вещи, то кинесис — к «как» вещи.

15

Аристотель строит свою концепцию генезиса, возникновения и уничтожения вещей, опять же отталкиваясь от критического анализа своих предшественников: Анаксагора, Эмпедокла, атомистов и Платона. Анаксагора Аристотель упрекает в том, что, признавая бесконечное множество начал, он не может отличить возникновение от качественного изменения. Выше, чем Анаксагора и Эмпедокла, Аристотель оценивает атомистов, поскольку те внесли ясность в понимание различий между понятием возникновения и понятием качественного изменения вещи. Но Демокрит не устраивал Аристотеля потому, что отрицал в природе вещи большинство из тех качеств, которые делают ее доступной чувственному восприятию. (У Демокрита эти качества — всего лишь результат комбинации и движения атомов). Платона, как уже говорилось, Аристотель упрекал за то, что тот редуцировал физические тела к математическим объектам.

Свою собственную теорию генезиса в физическом мире Аристотель строит на ряде предпосылок:

1)привлекает основные понятийные пары своей метафизики: материя / форма, потенция / акт.

2)Аристотель распространяет на натурфилософию некоторые логические понятия. В первую очередь, понятия индивида и рода. Род, по Аристотелю, сохраняется при возникновении и уничтожении индивидов.

3)Ведущей формой движения природы Аристотель (как и Платон) считает

круговое, точнее, циклическое замкнутое движение.

Ведущим методологическим принципом выступает требование анализа только ближайших причин возникновения вещей. Это приводит к тому, что в сочинениях Аристотеля по метеорологии и биологии отсутствует понятие первоматерии. Оно появляется только там, где рассматривается возникновение самих элементов и их простое взаимопревращение.

Итак, что есть генезис по Аристотелю? Возникновение вещи есть переход из ее потенциального бытия в энтилехиальное, то есть в бытие актуализированной формы. Но Аристотель строит иерархическую онтологию, поэтому он говорит о степенях реальности. Так, абсолютным генезисом будет только переход в огонь, хоть это и подразумевает уничтожение некоторых вещей, например, земли. Возникновение же земли будет лишь относительным, а не абсолютным генезисом, хотя и влечет за собой абсолютное уничтожение огня. Таким образом, четыре космологические элемента у Аристотеля не равноценны и несимметричны. Он приписывает им разные онтологический статус: огонь — это сущее, а земля — не-сущее. Огонь позитивнее, реальнее и совершеннее, чем земля. Этот иерархизм в отношении элементов несвободен от мифологической традиции. Так у Эмпедокла эти же четыре элемента напрямую идентифицировались с мифологическими персонажами. И хотя у Аристотеля нет такого прямого отождествления, но влияние олимпийской иерархии очевидно.

Но эта мифологическая иерархия входит у Аристотеля в противоречие с требованием равнозначности и равноправия элементов, диктуемым научным сознанием. Здесь мы наблюдаем еще одну двойственность аристотелевского подхода, обусловленную сосуществованием мифологического и рационального. Элементы существуют как первые, самые простые тела, обладающие минимальным уровнем формальной организации. Элементы возникают друг из друга так, что в этом процессе их взаимного порождения нет привилегированного элемента, который можно было бы считать исходным для всех остальных. Все элементы возникают из всех других в циклическом процессе. Таким образом, с одной стороны, он выступает против исключительности какого-либо элемента, а с другой стороны, сам ставит огонь в привилегированное положение.

У Аристотеля нет различения между органической и неорганической природой с современном смысле, хотя формально он отличает минеральный мир от растительного и животного. Природа у Аристотеля выступает как единое целое, и даже единый организм. Таким образом, физика Аристотеля строится на двух установках: биологизм и

16

телеологичность. Поэтому логика, обосновывающая генезис вещей, оказывается логикой, обосновывающей существование и воспроизводство биологических форм. В этом ключе Аристотель оформляет и концепцию элементарных качеств, которые действуют как самостоятельные силы.

Необходимым условием взаимодействия является, по Аристотелю, противоположность активного – пассивного. С ее учетом и осуществляется отбор элементарных качеств. Кроме того, качества отбираются таким образом, чтобы был возможен циклический генезис элементов. Это приводит к попарному сочетанию качеств в каждом элементе. Если бы Аристотель ограничился приписыванием каждому элементу одного качества, то в цикле взаимопереходов элементов образовались бы разрывы. Так, был бы невозможен переход от влажного к холодному, так как влажное и холодное не является противоположностями.

Вывод элементов в трактате «О возникновении и уничтожении вещей» отличается от дедукции элементов в трактате «О небе». В последнем Аристотель выделяет четыре элемента, но всего два качества — легкое и тяжелое. Поэтому только два элемента являются исходными и основными (огонь и земля), а остальные — побочными, зависимыми и промежуточными. Такую дедукцию можно назвать ступенчатой или двухстадийной. В книгах «О возникновении и уничтожении вещей» эта дедукция строится иначе: здесь нет ступенчатости, нет неравноправности среди элементов, зато есть соответствие между числом качеств и числом элементов. Более того, здесь качества помогают объяснить не только космическое размещение элементов (что вверху, а что внизу), но и их возникновение, их внутренние взаимопревращения.

Элементарные качества также иерархизируются Аристотелем. Основой для этого служит то ощущение, которое улавливает качество. На первый план Аристотель ставит осязание. Для него осязаемость есть синоним телесности и гарант реальности. Быть чувственно воспринимаемым вообще, значит быть осязаемым телом. Противоположности, устанавливаемые осязанием, получают привилегированный статус: теплое – холодное, сухое

– влажное. Они более связаны с сутью тел, чем зрительные качества (светлое - темное) и вкусовые (горькое - сладкое). Теплое – холодное выступает как активная пара, а сухое – влажное — как пассивная. Активная пара сама производит воздействие, а пассивная — испытывает воздействие. Но активность горячего – холодного определена в механическом духе. Это не способность нагревать или охлаждать, а способность соединять тела в пространстве: горячее соединяет однородные тела, а холодное – как однородные, так и разнородные. Аналогично (т.е. механически) определена и пассивность влажного – сухого.

Однако если мы обратимся к взаимному переходу элементов, то увидим, что сухое и влажное также могут выступать в активном модусе. Так огонь определяется Аристотелем как горячий и сухой. Если сухое преодолевается влажным, то получается воздух (он горяч и влажен). Таким образом, генезис элементов в результате их взаимоперехода превращается в непрерывную борьбу, драматический поединок качеств.

Аристотель различает три способа превращения элементов:

1)Последовательное превращение одного элемента в другой (когда изменяется одно качество). Огонь (горячий и сухой) — воздух (горячий и влажный) — вода (холодная и влажная) — земля (холодная и сухая) — опять огонь (горячий и сухой). Такие превращения происходят легко и быстро.

2)Одновременное превращение сразу двух качеств: огонь (горячее и сухое) — вода (холодная и влажная); воздух (горячий и влажный) — земля (холодная и сухая). Такие переходы осуществить труднее и они требуют больше времени.

3)Переход сразу двух взаимодействующих элементов (не являющихся последовательными в смысле естественного порядка их местоположения в космосе) в какой-либо один из оставшихся. При этом у каждого элемента удаляется по одному качеству. Огонь (горячее и сухое) + вода (холодная и влажная) — земля (холодная и сухая) + горячее + влажное.

17

Этот последний способ интересен тем, что здесь происходит распад элементов на качества и последующая потеря элемента (в нашем примере потерян воздух). Этот тип превращений показывает, что для Аристотеля по-настоящему элементарными выступают именно качества, а не элемента. Последние суть всего лишь неустойчивые сочетания качеств. Элемент формален, а качества составляют его реальное содержание.

Если первые два типа превращений можно вывести логически, то последний тип Аристотель выводит эмпирически. Однако аристотелевское эмпирическое обоснование принципиально отлично от такового в современной науке. Аристотель не выходит за рамки обыденного опыта. Примером тому может служит его иллюстрация третьего типа превращений: «Ощущение подтверждает этот способ возникновения огня: на самом деле пламя есть по преимуществу огонь, но пламя происходит из дыма, который горит, а дым построен из воздуха и земли». В силу приближенности теории элементов к обыденному опыту у Аристотеля и не возникало особых проблем с ее обоснованием и согласованием с ним. Основное понятие этой теории (качество), с одной стороны, фиксирует сущность явления, а с другой, оказывается эмпирической констатацией наблюдаемого явления1.

Средневековая наука

Физика в том смысле, какой в нее вкладывали средневековые ученые, была наукой о движении, и в этом вопросе, как и во многом другом, она следовала за Аристотелем. Однако особенностью средневековой науки по сравнению с аристотелевской было то, что наряду с реальными в них исследовались и гипотетические ситуации.

Примечательно, что выйти за пределы аристотелевской парадигмы ученым помогла именно влияние христианской теологической доктрины. Пьер Дюгем писал: «Если бы нам потребовалось определить дату рождения науки Нового времени, наш выбор, несомненно, пал бы на 1277 год, когда епископ Парижский торжественно провозгласил, что может существовать множество миров, и, не впадая в противоречие, можно считать, что система небесных сфер могла быть приведена в движение некоторым прямолинейным движением».

В 1277 году Парижский епископ Этьен Тампье осудил 219 положений, согласующихся с аристотелевской физикой, но расходящихся с католической верой. Дело в том, что аристотелевский космос был абсолютно детерминирован, что не вязалось с утверждением христианской теологии о всемогуществе Бога. Авторитет аристотелизма был подорван, что открыло возможности выхода за рамки его космологической и метафизической системы. Тезис о всемогуществе Бога провоцировал ученых постоянно ставить «мысленные эксперименты», исследовать области логически возможного и тем самым подготавливать почву для новых концепций. Однако это тезис вызвал и ряд сомнений в познавательных возможностях человеческого разума.

Таким образом, за два века до Галилея средневековые ученые уже исходили из неоплатонического тезиса о том, что все возможное может быть реализовано в будущем, благодаря всемогуществу Бога. Пустота, которой по Аристотелю, не должно быть, все же, согласно ученым Средневековья, могла быть продуктом абсолютной Божественной потенции.

Теории движения и проблематизация положений физики Аристотеля

В случае с брошенным камнем, средой выступает воздух, который некоторое время сохраняет способность приводить в движение тело, непосредственно соприкасающееся с ним. Однако такое объяснение начинает казаться натянутым, когда мы применяем его к работе катапульты: воздух – слишком легкая субстанция, чтобы двигать тяжелые ядра. Здесь аристотелевское объяснение утрачивает одно из своих главных достоинств - убедительность в терминах обыденного опыта. Поэтому уже в эпоху эллинизма начинается пересмотр гипотезы Аристотеля. В VI в. н.э. Иоанн Филопон, известный под именем Грамматика,

1 См. Визгин В.П. Генезис и структура квалитативизма Аристотеля — М., 1982, 429с.

18

положил начало теории, получившей впоследствии название теории «impetus impressus». Филопон считал, что разумнее допустить непосредственную передачу энергии от движущего/бросающего движимому/брошенному. В последствии в пользу импетус-гипотезы сработал и принцип «экономии мышления»: не объясняй посредством большего то, что можно объяснить посредством меньшего.

Своеобразие аристотелевской физической доктрины состоит в том, что картина движения в ней задается через состояние покоя. Естественное движение – это просто движение к состоянию покоя, соответствующему данному телу. Оно не имеет других определений, кроме указания конечного пункта, места, в котором телу естественно покоиться. В насильственных движениях, где естественное место не является определяющим, конечный пункт все же задан целевым устремлением двигателя. Тем не менее, Аристотель мало что говорит о самой природе движения. Ясно только, что это состояние, противоположное покою.

Средневековые мыслители критически подошли к фундаментальному принципу аристотелевской физики, предполагающему наличие прямого непрерывного действия двигателя для объяснения любого локального движения. В случае со снарядом, к примеру, необходимо для приведения его в движение допустить наличие иного двигателя, отличного от произведшего начальное движение (руки, толкающей снаряд, или чего-то другого). Чтобы не допустить этих осложнений, Аристотель был вынужден ввести дополнительное объяснение, откровенно противоречащее тому, что может быть доказано экспериментально. Он, например, говорил, что камень, брошенный толчком руки, продолжает двигаться, благодаря поддержке вихревых потоков воздуха. Дело в том, что в аристотелевской концепции насильственного движения, таковое может осуществляться только при наличии непосредственного контакта с движущим. Если рука уже не касается камня, то функцию движущего должно выполнять что-то другое, например, воздушные потоки. Эта теория не так уж абсурдна, если принять во внимание абсолютную непрерывность среды, то есть отсутствие пустого пространства. К тому же Аристотель был ограничен концептуальными схемами своей собственной метафизики, в рамках которой было невозможно, чтобы движущееся тело заключало принцип движения в себе.

Впоследствии было показано, что воздух не только не помогает продлению движения, напротив, тормозит его, создавая трение, поэтому своим движением снаряд обязан не воздуху, а силе, полученной телом в момент броска. Такая сила прямо пропорциональна весу (quantitas materiae, количеству материи): более тяжелые тела, в единстве с объемом, будут лететь дальше, пока от сопротивления воздуха и земного тяготения движение не аннулируется.

Эта сила, полученная в момент броска, получила название «импетуса», что означает напор, силу, стремление, способность к движению. Теорию импетуса называют также теорией «запечатленной способности», так как двигатель как бы запечатлевает способность к движению в движущемся теле, которая и двигает тело в отсутствие первоначального двигателя.

Примечательно, что идею «запечатленной способности» использовали и противники импетус-гипотезы. Например, Аквинат говорил о том, что запечатленный нажим первоначального насильственного двигателя передается воздуху. Однако схоласт 14 века, Франциск из Маршии, опровергает Фому, используя принцип экономии мышления Оккама. Зачем приписывать запечатленную способность к движению воздуху, когда ее сразу можно приписать самому камню?

Парижский физик середины XIV века Жан Буридан опроверг положение Аристотеля, применив метод эмпирической фальсификации. При этом «опыт» был чисто умозрительным. Но ссылка на возможные опыты была достаточной для несогласия с Аристотелем. Буридан показывает, что при помощи «импетус-гипотезы» возможно гораздо экономнее и непротиворечивие объяснить феномен движения. «Если существует больше материи, то при этом количестве тело может получить больший и более интенсивный импетус. В плотном и

19

тяжелом теле, при равенстве всего остального, больше материи, чем в разряженном и легком теле. Следовательно, камень получает больший импетус, чем воздух».

Так понятие "impetus", было использовано Буриданом и его учениками для объяснения множества феноменов, от кузнечной наковальни и маятников до небесных тел, движение которых стало пониматься наподобие скачущих мячей.

Однако, следует отметить, что между теорией импетуса и классической механикой нет непосредственной теоретической преемственности. Эта теория – ответвление в рамках аристотелианской парадигмы. Однако эта теория внесла существенную дисгармонию в основные принципы аристотелевской физики и послужила формированию новог интеллектуального фона. Теория импетуса вводит в научное сознание последующей эпохи как новый взгляд на движение, который резюмируется в образе тела, неотъемлемой характеристикой которого является движение.

Эта смена перспективы оказала влияние на Галилея, что и позволило ему сформулировать новые законы, начиная с закона падающих тел. По мнению современного эпистемолога и историка науки Томаса Куна, "гениальность Галилея заключалась в его умении использовать смещения внутри средневековой парадигмы". Схематично это можно увидеть на формулировке закона тяготения. По Аристотелю, тело, когда оно падает, стремится к своему "природному месту" (для всех тяжелых тел это центр земли) со скоростью, прямо пропорциональной собственному весу и обратно пропорциональной сопротивлению пересекаемой среды. Эта скорость остается постоянной на протяжении периода падения, пока не вторгается сила или сопротивление другого рода. С точки зрения средневековых физиков, падающее тело сначала двигается под действием силы тяжести, но затем действует сила, связанная с изначально принятой скоростью, которая увеличивается. Это ускорение, в свою очередь, сообщает новый импульс, который, складываясь с предыдущим, еще более ускоряет движение и так далее. Теория силы (impetus) давала возможность корректно описать движение падающих тел в последовательности галилеевского закона, согласно которому скорость падения соотнесена с квадратом времени, даже если в основе был ошибочный тезис о пропорциональности скорости пройденному расстоянию, а не времени, необходимому для достижения земли.

Научным вкладом в средневековую физику стала теорема Томаса Брадвардина относительно силы и сопротивления и закон Мертона (из Оксфорда), устанавливающие точный критерий измерения ускоренного движения. Средневековые спекуляции, лишь изредка основанные на эмпирических данных, принимали во внимание, пусть чисто гипотетически, возможность вращения земли. Исследование этой проблемы Жаном Буриданом и его учеником Николаем Оремом показывало, что вращение земли не противоречит принятым астрономическим и астрологическим представлениям. Модификация состояла в том, чтобы представить землю подвижной, а небеса покоящимися, в относительности их движения. Коль скоро была установлена эквивалентность эмпирических теорий (аристотелевско-птоломеевской о покоящейся земле и подвижных небесах и позднесредневековой о подвижной земле и покоящемся небе), то дело помог решить знаменитый принцип экономии мышления, согласно которому из двух равных теорий предпочтительнее та, что проще с объяснительной точки зрения. Так "бритва Оккама" разрешила спор в пользу новой физической теории.

Трактовка движения в Мертон-колледже

Принципиально новым моментом становится допущение возможности изменения признаков при отсутствии материальной субстанции, так сказать «движения без субстрата». Такой взгляд обязан своим происхождением попыткам рационального осмысления некоторых моментов вероучения: таинства евхаристии и учения о благодати.

Так, Фома Аквинский предполагал, что функцию субстанции хлеба и вина после их пресуществления выполняет их количество. Качества могут быть приписаны количеству как субъекту. Это значит, что для объяснения изменений нужен не субстрат как вещественное

20