0857

не имеют точных дефиниций, а трактуются интуитивно. Общий смысл рациональности как интерсубъективности зависит от принятых (явно или неявно) конвенций данной культуры. Это открывает путь к такой расширительной трактовке рациональности, при которой ни одна из форм интерсубъективности не является доминирующей или парадигмальной.

3. Интерпретация рациональность в неорационализме

Пересмотр классической модели рациональности без отказа от самой категории рациональности и ее чрезмерной плюрализации предлагает так называемый неорационализм. Неорационализм — это одно из течений в философии науки второй половины ХХ века, представленное, прежде всего, работами Г. Башляра. Ключевая работа Башляра, вышедшая в 1972 году, так и называлась «Новый рационализм».

Исходная идея, представленная в книге Башляра, состоит в том, что сомнение в возможности получения объективного знания рациональными способами вызвано некоторыми особенностями современной науки. К числу таких особенностей Башляр относит отказ от жесткого детерминизма, постоянное использование абстрактных моделей, для создания которых недостаточно только регистрации непосредственных данных, но нужно задействовать воображение, создание множества гипотетических моделей. Все это, однако, не должно стать поводом для отказа от представления о рациональности научного знания, но, напротив, может стать базисом для нового, более глубокого понимания рациональности.

Прежде всего, рациональность Башляр понимает как рациональность «открытую», поскольку любая «закрытая» рациональность приводит к догматизации, а это противоречит самому принципу рационального исследования. Поскольку всякое познание — это аппроксимация, любые претензии на построение окончательной системы знания, основанной на абсолютно рациональном исследовании, обречены на провал.

Основной принцип рационального мышления, согласно Башляру, состоит в динамической перестройке существующей системы знания и готовности к ревизии собственных оснований. Любая система знания, претендующая на рациональность и объективность, должна содержать в себе потенциальную возможность если не полного опровержения, то, по крайней мере, изменения. Согласно Г. Башляру, «рационально мы организуем лишь то, что реорганизуем. Рациональная мысль всегда … занята не только повторением …, но и реорганизацией, перестройкой». В этом аспекте концепция рациональности Башляра коррелирует с моделью рационального знания, предложенной К. Поппером.

4. Коммуникативная рациональность в концепции Ю. Хабермаса

В концепции коммуникативной рациональности Ю. Хабермаса рациональные действия являются следствием непрерывной коммуникации между индивидами. Коммуникацию Хабермас понимает не в качестве средства односторонней передачи информации, но как способ взаимодействия людей в социальной сфере. Атрибутом такого взаимодействия является, согласно Хабермасу, возможность вести диалог, приводящий к конструктивному принятию значимых решений.

Способность к диалогу предполагает определенный набор требований к участникам коммуникации и к характеру коммуникации. Основным таким требованием становится осознанное стремление участников коммуникации к достижению общего мнения по определенному вопросу, которое могло бы учесть интересы всех. Такое общее мнение и должно стать искомым рациональным консенсусом.

Помимо этого от участников диалога требуется соблюдение определенных правил ведения полемики, общая корректность постановки вопросов и выводов. Очевидно, что все требования, выдвигаемые к участникам рациональной коммуникации предполагают, что участники обладают высоким уровнем рефлексивного мышления.

Рациональный консенсус вырабатывается путем дискурса, межсубъектного обсуждения, в котором участники преодолевают свои собственные субъективные взгляды в

81

пользу рационально мотивированного согласия. Консенсус рождает «сила лучшего аргумента», приобретающего общезначимость.

5. Концепция респонзитивной рациональности Б. Вальденфельса

Исходя из самого названия концепции рациональности, предложенной Б. Вальденфельсом, видно, что рациональность формируется в виде ответа на определенный вызов или вопрос. Согласно Вальденфельсу, и в этом он повторяет всех критиков классической концепции рациональности, рациональное не является чем-то априорно предзаданным, изначально присущим всем индивидам. То, что может быть воспринято как рациональное, формируется только в пространстве взаимодействий между индивидами или культурами, которые предстают как чужие по отношению друг к другу. Взаимная чуждость предполагает постоянный вызов или «вопрос» по отношению к другим, на который тем приходится отвечать. Но этот вызов всегда является взаимным.

Таким образом, формируется пространство пересечения множества отдельных рациональностей, каждая из которых является ограниченной. Во взаимодействии формируется некоторая общность установок, предрасположенностей, мировоззрения, которую все участники данного взаимодействия признают достаточной и рациональной. Процесс формирования общего поля рациональных взаимодействий никогда не протекает бесконфликтно, поскольку участники взаимодействия формируют некоторые границы и правила этого взаимодействия методом проб и ошибок.

Респонзитивная рациональность предполагает определенный набор средств ответа, к числу которых относятся не только дискурсивносимволические системы, но также и невербальные средства. Вальденфельс подчеркивает, что рациональный ответ возникает, прежде всего, не на уровне сложных концептуальных построений, но на телесном уровне: «Ответом являются так же чувства и телесное желание, а не только слово».

Критерии научной рациональности у К. Поппера и Т. Куна

Положения Карла Поппера легли в основание «критического рационализма». Самое общее требование Поппера гласит: границы науки должны совпадать с границами рациональной критики. Образцом и воплощением такой критики служит для Поппера т.н. «Большая наука», сформированная на рубеже XIX—XX веков, усилиями Дж. К. Максвелла, Э.Резерфорда, Н.Бора, А.Эйнштейна. Всех их объединяет одна общая черта - они обладали незаурядной интеллектуальной смелостью и не останавливались перед решительной ломкой традиции, если того требовали опыт и логика.

Здесь отчетливо слышны отголоски «радикального методического сомнения» Декарта и требования интеллектуальной смелости эпохи Просвещения. Критический рационализм призывает направить силу человеческого интеллекта на критику всей действительности. Но в первую очередь Разум делает объектом критики свои собственные основания. Суждения разума, каким бы статусом они не обладали, должны быть подвергнуты критической проверке. Таким образом, рациональность в рамках попперовского проекта полагается, в первую очередь, как самокритика.

Однако отождествление критики и рациональности далеко не беспроблемно, как может показаться на первый взгляд. Если рациональность обнаруживается в критике, то и критика должна доказать свою рациональность. Если одно находит свои основания в другом, то мы сталкиваемся с логическим кругом. Если принцип рациональной критики является критерием рациональности, то он сам должен быть подвергнут критике. Что будет основанием для этой критики? Она должна следовать какому-то другому принципу. Поппер прекрасно осознавал эту трудность и отмечал, что рационализм, основанный на принципе критицизма, не обязательно связан с каким-то «окончательным» решением проблемы обоснованности или оправданности предпосылок критики27.

27 Поппер К. Открытое общество и его враги М. , 1992, Т 1, с. 54

82

Рациональность должна выступать как некая исходная и бесспорно понимаемая позиция. Только в этом случае будет возможна сама рациональная критик28. «Можно сказать, что рационалистический подход должен быть принят и только после этого могут стать эффективными аргументы и опыт. Следовательно, рационалистический подход не может быть обоснован ни опытом, ни аргументами». Таким образом, получается, что в основании рационалистического подхода лежит «иррациональная вера в разум»29.

Итак, рационализм сам нуждается в опоре, но если искать эту опору внутри него же самого, то логического круга не избежать. Поэтому предпосылкой рациональной дискуссии следует считать не наличие неких абсолютных и обязательных для всех мыслящих существ критериев, а готовность участников этой дискуссии признать над собой власть разумного начала. Ситуация рациональной дискуссии возникает как конвенция и в дальнейшем поддерживается устойчивыми традициями, регулирующими поведение участников этой конвенции. Большая наука как раз и является систематическим единством таких традиций. Установка на рациональную критику и признание непререкаемой власти критериев рациональности - это не столько методологические регулятивы, сколько моральное credo.

Томас Кун стал лидером тех, кто подверг позицию Поппера основательной ревизии. Как и Поппер, Кун критикует индуктивизм, кумулятивистский подход к росту научного знания и другие «догмы эмпиризма». Наука не есть процесс постепенного накопления бесспорных истин, обретаемых в «чистом» (то есть не зависящем от теоретических догадок и гипотез) опыте. Рациональность науки не сводится к сумме логических правил образования и преобразования научных суждений, ценность которых удостоверяется в процессах «верификации» (опытной проверки).

Вместе с тем Кун, в отличие от преподававшего математику Поппера, был профессиональным историком науки. Это обусловило иное, чем у Поппера, понимание и научной рациональности, и существа науки в целом. Свои расхождения с Поппером Кун озвучил во время доклада на Международном коллоквиуме по философии науки (Лондон, 11—17 июля 1965 г.). Его доклад носил название «Логика открытия или психология исследования».

Согласно Куну, критика и рациональность заключают союз только в рамках того, что критике не подлежит, то есть в рамках принятых образцов научной деятельности. Но когда эти образцы сами становятся объектами критики, этот союз распадается, поскольку такая критика порывает с принятыми критериями рациональности. Тогда возникает необходимость искать новую опору в виде новых образцов и основанных на них новых критериев рациональности. В истории науки почти не бывает периодов «критериального вакуума», напротив, зачастую мы имеем дело со множеством конкурирующих систем рациональных критериев. В такой ситуации выбор между ними может определяться не только когнитивными факторами, но социально-психологической атмосферой, традицией, убеждениями, а также рядом экстранаучных факторов. Такие периоды Кун назвал «экстраординарной (или революционной) наукой» и противопоставил ее «нормальной (или ординарной) науке». Только в условиях последней научная деятельность может иметь строгие отличительные черты, отделяющие ее от не-науки. В периоды же научных революций споры между учеными ничем принципиально не отличаются от споров между философами, ценителями искусства и даже астрологами.

28 Ведь если даже предположить, что существуют абсолютные и бесспорные критерии рациональности (тем самым выводя их из-под критики), то и в этом случае необходимой предпосылкой всякой рациональной дискуссии является признание всеми ее участниками этой абсолютности и бесспорности. Но такое возможно

только, если участники являются рационалистами. 29 Там же, с. 67

83

Наука и ценности

Постановка проблемы и ее классическое видение

Традиционный подход к науке проводит четкое различие между суждениями о фактах (область науки) и суждениями о ценностях (область морали и этики). Лучше всего такая точка зрения была сформулирована в работе французского математика Анри Пуанкаре «О науке»: «[научная истина] не может быть во вражде с моралью. У морали и науки свои собственные области, которые соприкасаются друг с другом, но не проникают друг в друга. Первая показывает нам, какую цель мы должны преследовать; вторая — при данной цели — открывает нам средства к ее достижению. Следовательно, они никогда не могут оказаться в противоречии друг с другом, так как они не могут сталкиваться»30.

Пуанкаре выделял несколько пунктов, в которых наука и ценности могут соприкасаться, но без взаимного проникновения:

1)Наука сама по себе есть ценность, не важно, универсальная или нет.

2)Ценности и ценностные суждения могут обсуждаться и критиковаться с помощью научных средств.

3)Возможна этическая оценка и ограничения научной практики и применения науки.

4)Ценности могут играть различную роль в «контексте открытия», то есть в суждениях, предшествующих принятию теории.

5)Научная практика может потребовать от своих субъектов проявления «научного

этоса».

6)Ученые-практики могут нести моральную или социальную ответственность, касающуюся их деятельности и сделанных ими открытий.

Во всем остальном наука есть чистая познавательная деятельность, единственной ценностью в которой выступает само познание. Эта точка зрения соответствует классическому идеалу научности.

Идеал нейтральной и беспристрастной науки

Ядро идеи науки, свободной от ценностей, было сформулировано в работах мыслителей XVI века Ф. Бэкона и Г. Галилея. Позиция Галилея требует, чтобы научная мысль отбросила те исследования, которые основаны на ценностных идеях, таких как совершенство, гармония, смысл и цель. Объекты естествознания могут быть охарактеризованы в терминах фундаментального порядка, т.е. лежащих в основе мира структур, процессов и законов. А те, в свою очередь, могут быть полностью выражены в количественных понятиях, в математических уравнениях. В объектах фундаментального порядка нет смысла и нет никаких естественных целей их существования. Если объект является носителем таковых, то он не может быть представлен как объект фундаментального порядка. Согласно этой точке зрения, объекты фундаментального порядка онтологически независимы от человеческого исследования, восприятия и деятельности, от теоретических взглядов и интересов исследователя. Соответственно, научная теория, чтобы сохранить объективность и точность по отношению к объектам, должна использовать категории, свободные от ценностного содержания и его импликаций. Иными словами, следует использовать только количественные (или материалистические) концепты, но не теологические, смысловые или интенциональные. Так формируется классическая идея нейтральности науки: научные теории не должны содержать ценностных утверждений среди своих логических импликаций.

Бэкон предупреждал об опасностях «идолов разума», которые возникают вследствие того, что «человеческий разум — это не холодный свет, но его оживляют воля и страсти», а это заставляет нас видеть в науке то, что нам самим желанно. Если суммировать эпистемологические и методологические выкладки Бэкона и несколько модернизировать их,

30 Пуанкаре А. О науке. — М., Наука, 1990, с. 200

84

то получим примерно следующее. На протяжении человеческой практики, включающей в себя как важную составляющую экспериментальную деятельность, мы получаем доступ к миру, который есть резервуар возможностей. Цель науки — аккумуляция всех возможностей в данной области. Надежное научное знание — это то, которое основано на процедурах воспроизведения и согласованности. То, что является результатом наблюдения (лучше — эксперимента), может быть воспроизведено и определяется через согласование. Этот результат может, независимо от наших желаний, установок, культурных норм и пр., послужить основанием для научных утверждений и выбора теорий. Так возникает идеал

беспристрастности науки.

Однако ценности как таковые не могут быть редуцированы только к моральным ценностям, а аксиология (наука о ценностях) не равна этике. Поэтому даже у Галилея, Бэкона и Пуанкаре наука от ценностей не свободна, так как содержит ряд аксиологических диспозиций, которые необходимы при выборе фактов и построении теорий, и даже могут выступать в качестве методологических принципов. Сами идеалы нейтральности, автономности и беспристрастности науки могут выступать как своего рода ценности.

Критика классического подхода

Исходя из сказанного выше, можно сделать вывод, что ответ на вопрос о ценностях в науке будет варьироваться в зависимости от того, что именно мы понимаем под наукой (комплекс научных теорий или деятельность научных сообществ), и как мы трактуем субъекта научного исследования. Традиционный взгляд на науку фокусируется на развитии самого научного знания, то есть комплекса идей, теорий, гипотез, игнорируя субъекта познания. О субъекте, конечно, говориться, но это абстрактный субъект — некоторый безличный "х", носитель и творец знания, на место которого можно подставить любое имя — Архимеда, Галилея или Резерфорда. Такого взгляда придерживаются, например, и представители логического позитивизма. Поэтому квинтэссенцию «бессубъектной науки» можно найти у Поппера в его концепции развития "объективного знания". Такой подход имеет много плюсов, в частности, мы страхуем себя от множества проблемных и довольно неудобных моментов, но платим за это осознанной слепотой (которую, правда, можно истолковать и как разумное самоограничение).

Традиционный подход к науке опирается на традиционный подход к природе знания как такового. Согласно такому подходу, знание представляет собой группу структурных единиц (предложения, высказывания), которые образуют функциональные единицы (теории, гипотезы). Поэтому для анализа знания вполне достаточно логики, исследующей формальные аспекты мышления.

Но если на место субъекта познания ставится «живой организм» (как в эпистемологическом конструктивизме Глазерсфельда) или конкретный индивид (как у Куна), то очевидно, что такой субъект обусловлен не только внутренними законами разума. Для Куна знание — это не набор интеллигибельных сущностей, обитающих в нетленном логическом мире, а то, что находится в головах людей, отягощенных не только культурноисторическим контекстом, но и собственными предрассудками. Противники такого подхода указывают на то, что здесь мы осуществляем дрейф из области собственно философии науки

вобласть психологии, социологии и пр. Но можно посмотреть на проблему и с другой стороны, а именно: как такие «неудобные субъекты» все же способны производить то, что мы называем миром объективного знания?

Вопрос о роли ценностей в науке зависит и от того, говорим ли мы о контексте открытия, или же о контексте обоснования. Сторонники «науки, свободной от ценностей», в принципе, признают роль таковых в контексте открытия. Т. Кун различал открытия, которые делаются в период «нормальной науки» и открытия, которые происходят

впериод научных революций. Первые Кун называет «головоломками», поскольку а) для них существует гарантированное (господствующей парадигмой) решение, б) это решение может быть получено некоторым предписанным (этой же парадигмой) путем. Поэтому когда

85

ученый терпит неудачу в своих попытках решить проблему, то это — его личная неудача, а не свидетельство против парадигмы.

Другое дело — открытия, инициирующие научные революции. Их основное свойство

— беспрецедентность. Такой подход опровергает весьма распространенное мнение, что открытия суть результаты наблюдений и экспериментов. Французский математик Рене Том в своей статье указывает на то, наблюдение само по себе не может предоставить новые и плодотворные идеи тем, у кого их нет31. Это означает, что совокупность фактов не может породить теории. Напротив, имеющаяся теория упорядочивает факты, задает перспективу их интерпретации и тем самым конструирует некую «картину мира» или научную систему. Существуют факты, способные вызвать одну и ту же идею у одинаково обученных людей; существуют факты, которые довольно долгое время ничего «не говорят» ученым, пока не наступает «просветление» (в данном случае — мутация научной парадигмы) и разум начинает интерпретировать эти факты и «находить» в них совершенно новые связи. Любое открытие рождается из такого чувства вещей, которое не только глубоко лично, но и зависит от состояния разума в данный момент. Следовательно, что субъект, лишенный позиции и индивидуальных характеристик, попросту не способен к творческой деятельности, которая является важнейшим компонентом научного познания.

Подход Т. Куна и его критика

Многие философы науки, допуская роль субъективных факторов на этапе открытия или изобретения новой теории, считают, что в целом эти процессы находятся за гранью философии науки и иррелевантны по отношению к вопросу о научной объективности. Объективность, согласно такой позиции, входит в науку через процессы проверки, подтверждения и опровержения теорий. А эти процессы, в свою очередь, уже не должны включать субъективных факторов.

Что касается Томаса Куна, то он не только показал несоответствие этой позиции наблюдениям над реальным течением научной жизни, но и поставил вопрос о полезности такого разграничения контекста открытия и контекста обоснования. В ситуации выбора мы подчас имеем довольно весомые основания для каждого из возможных исходов. Соображения, релевантные в контексте открытия, остаются таковыми и в контексте обоснования32. Довольно сложно сконструировать алгоритм выбора теории, поскольку апелляция к стабильному набору объективных критериев есть апелляция к не вполне достижимому идеалу. Изучая историю науки, Кун установил, что ученые, которые разделяют заботы и чувства тех, кто изобретает новую теорию, непропорционально часто оказываются в числе ее первых сторонников и апологетов.

Исходя из исторического субъекта научной деятельности, Кун считает, что объективные каноны научности всегда воплощаются в человеческих реалиях, изменяющихся от ученого к ученому. Последние, в свою очередь, возникают из предшествующего индивидуального исследовательского опыта. Так, например, предпочтение, отданное Кеплером Копернику, проистекало частично из его (Кеплера) вовлеченности и неоплатонические и герменевтические течения того времени33.

Оппоненты куновского подхода апеллируют к формуле условной вероятности Байеса, чтобы показать объективность выбора между конкурирующими теориями. Данная формула представляет собой следующее:

p(T/E) = p(T&E) / p(E)

31Том Р. Экспериментальный метод: миф эпистемологов (и ученых?) // Вопросы философии, 1992, № 6, с. 110

32Кун Т. Объективность, ценностные суждения и выбор теории. // Современная философия науки. — М., 1996, с. 69

33Кун Т. Объективность, ценностные суждения и выбор теории. // Современная философия науки. — М., 1996, с. 68

86

p(T/E) — это условная вероятность теоретического высказывания Т относительно эмпирического свидетельства Е;

p(T&E) — безусловная вероятность конъюнкции теоретического высказывания и эмпирического свидетельства;

p(E) — безусловная вероятность эмпирического свидетельства.

Предполагается, что имеется только одно значение р, которое соответствует объективному выбору и все члены научного сообщества должны прийти к этому значению. Однако Кун считает, что даже если все алгоритмы исследователей имеют много общего, невозможно говорить об их абсолютном совпадении. Довольно трудно отрицать влияние субъективных различий на детерминацию этого гипотетического алгоритма. Приверженцы «объективного выбора» возразят на это, что с течением времени объем и содержание свидетельств будет увеличиваться, так что алгоритмы отдельных исследователей будут сходиться к алгоритму «объективного выбора», постепенно вытесняя субъективные элементы из процесса решения. Но такая позиция кажется Куну непоследовательной, так как у нас есть основания утверждать, что с течением времени сходятся величины р, вычисленные отдельными исследователями по своим индивидуальным алгоритмам, но не сами алгоритмы. Таким образом, даже тогда, когда специалисты соглашаются между собой, субъективные факторы не элиминируются.

Между научной практикой и ценностями существуют дифференцированные диалектические взаимоотношения, поэтому сама постановка проблемы «совместимы ли наука и ценности» является некорректной. Мысль о том, что наука свободна от ценностей

сама по себе, уже является ценностным суждением.
Современная	наука	характеризуется	почти	исключительным	принятием

материалистических стратегий исследования. Их принятие связано со взаимодействием когнитивных и социальных ценностей, а также влиянием социальных институтов. Материалистическая стратегия, характерная как для Нового времени, так и для современной науки, характеризуется принятием в качестве фундаментальной ценности контроля над природой. Достижение контроля над материальными объектами стало высшей социальной ценностью. Эта ценность стала доминирующим и организующим принципом современного общества и методологией решения социальных проблем. Наука, развиваемая в рамках материалистических стратегий, является одновременно рациональной и инструментальной, так как обеспечивает теоретическое руководство технологической практикой.

Хью Лэйси отмечает, что ценность контроля, так высоко котируемая в современном обществе, не только не подчиняется другим социальным ценностям и идеалам, но и исключает возможность принятия других ценностей. Более того, социальная ценность контроля над материальными объектами уверенно распространяется далеко за пределы науки на все сферы повседневной жизни. Иногда контроль рассматривают как ценность саму по себе, как силу, использование которой выражает человеческую рациональность. В другом случае экспансия технологий как современных средств контроля рассматривается как призванная реализовать идеалы благосостояния. В таком случае ценности справедливого социального устройства и стабильного порядка оказываются подчинены ценности контроля.

Однако практически невозможно рационально выявить превосходство одной ценности над другой в силу того, что всякая оценка уже предполагает принятие определенной ценности. На основании экологически ориентированных ценностей, а также ценности социальной справедливости возникают и развиваются альтернативные течения, критически настроенные в отношении науки и настаивающие на ее преобразовании.

Если Т. Кун настаивал на несоизмеримости парадигм, то Х. Лэйси, углубив куновский тезис, настаивает на несовместимости социальных миров, коренящихся в различных социальных ценностях34.

34 Огурцов А.П. Страстные споры о ценностно-нейтральной науке. Вст. Ст. //Лейси Х. Свободна ли наука от ценностей? — М., 2001, с. 28

87

Феминистский подход к проблеме ценностей в науке

Одним из наиболее очевидных альтернативных подходов к проблеме в западном дискурсивном пространстве является феминистский подход к науке, который во многом опирается на исторический подход Куна, а с другой стороны, на прагматический критерий истины, установленный У. Джеймсом. Критерий истинности понятий, согласно Джеймсу, находится в области их практического применения. Это значит, что, если мы выступаем в качестве сторонников некоей идеи, то необходимо указать на практические последствия ее применения. То есть, подлинный смысл понятий раскрывается в том, какие изменения в жизненный путь индивида они вносят, если признаются истинными. Этот подход называется Прагматическим правилом. Сторонницей этого подхода является феминистский эпистемолог Элен Лонжино.

Феминистский подход сильнее всего диссонирует с так называемым «материалистическим подходом» классической науки, ориентированным на ценность контроля. Классический идеал научности во главу угла ставит взаимодействие субъекта с материальными объектами. Согласно традиции, идущей от Ф. Бэкона, характерным отношением субъекта к материальному объекту является контроль. Материалистические стратегии направлены на то, чтобы создавать теории, направляющие практику на все более полное проявление контроля как социальной ценности доминирующих социальных институтов. Все более полный контроль с очевидностью проявляется в создании и умножении технологических объектов как главных инструментов производственного процесса, что сказывается на всей структуре человеческой жизни.

Но такой подход не отвечает на вопрос, который является центральным для феминистской эпистемологии: как и в каком направлении изменяются люди, когда к современным институтам применяются те или иные стратегии? Таким образом, феминизм начинает с того, кем являются люди, а не с того, чем являются материальные объекты и каковы наши отношения с ними. За феминистским подходом скрывается определенная концепция человеческой природы: люди способны действовать, создавая свои ценности, в свете своих оценок текущих реалий и действовать столь эффективно, чтобы на основе этих восприятий производить изменения в себе и обществе35. Эта концепция служит для обоснования таких приоритетных ценностей, как свобода, автономность, ответственность, а также рассматривается как частичное оправдание нашего субъективного опыта мышления, дискурса и выбора.

Но, люди не только суть субъекты, способные действовать в свете знания и интересов. Они также приспосабливаются к ролям или их отсутствию, а это предполагает подавление деятельности. Эти обобщения несовместимы, но одинаково необходимы в том смысле, что одни могут выбрать первый путь (быть полноправными субъектами деятельности), а вторым приходится выбирать второй (приспосабливаться к роли/ее отсутствию).

Феминизм подчеркивает универсальность деятельности и подвергает сомнению те подходы к науке в социологии и психологии, которые пытаются обосновать «двойной стандарт» или бифуркацию выборов врожденными естественными различиями. Ориентируясь на ценности, альтернативные ценностям контроля, феминистская эпистемология настаивает на признании следующих параметров в качестве когнитивных ценностей: эмпирическая адекватность, онтологическая гетерогенность, сложность и взаимность воздействий, диффузия власти. Следует отметить, что только первый параметр в целом соответствует доминирующей в современной науке материалистической стратегии.

35 Лейси Х. Свободна ли наука от ценностей? — М., 2001, с. 268

88

Проблема автономности научного знания

Интеллектуальный контекст и стили научного мышления

На современном этапе у нас имеется достаточное количество оснований, которые при их комплексном применении позволяют отличать научное от ненаучного. Однако применение современного способа демаркации науки и не-науки весьма затруднительно по отношению к более ранним периодам. Дело в том, что на становление и развития научного знания оказывали влияние экстранаучные факторы, в том числе философские концепции и религиозные учения. Способ демаркации науки и не-науки во многом зависит от общего интеллектуального контекста эпохи.

Несмотря на то, что наука является особым видом духовной деятельности людей, она всегда осуществляется в более широком интеллектуальном и культурном контексте. Как указывает В. С. Степин, сегодня уже не нужно доказывать, что наука в своем познавательном движении постоянно резонирует с развитием других областей культуры: искусством, философией, религией и даже обыденным сознанием36. Ближе всего к науке всегда была философия. Само понятие «теория», которое у нас прочно ассоциируется с наукой, исходно принадлежит философии. Древние греки под словом «теория» понимали созерцание, т.е. приобретение знания посредством умозрительных спекуляций. «В развитой науке философское знание участвует в становлении новых научных теорий и научных картин мира, опосредуя их включение в поток культурной трансляции. В свою очередь, после конституирования науки как автономной формы познания, философия испытала на себе ее огромное влияние»37.

Связь науки с интеллектуальным контекстом эпохи не отрицали даже интерналисты. От этого контекста зависит сам способ демаркации науки и не-науки. Александр Владимирович Койре, рассуждая о природе научного знания, указывал на влияние так называемой философской субструктуры, или «философского горизонта», сопровождающего каждую научную теорию.

Позитивистски ориентированные исследователи считают такое влияние уделом далекого прошлого. Прогресс научного знания они связывают с освобождением от «тирании философии» и переходом на твердую эмпирическую основу. Даже признавая наличие философских спекуляций (или паранаучных идей) у Кеплера, Ньютона и Максвелла, в них видя лишь подпорки, как бы «строительные леса» науки, которые устраняются следующими поколениями ученых. Однако, по мнению А.В. Койре, философская субструктура помогает ученым конструировать и формулировать концепции, и даже если она в дальнейшем отбрасывается, то зачастую для того, чтобы быть замененной новой субструктурой.

В своем историческом развитии наука взаимодействует не только с философией. Все сферы культуры резонируют с изменениями, происходящими в науке, и все эти «кооперативные эффекты» развития культуры прослеживаются особенно ярко на переломных этапах, когда меняется тип научной рациональности38.

Если мы будем придерживаться «широкого подхода» к пониманию науки, согласно которому выделяют архаический, средневековый, новоевропейский и современный периоды ее развития, то увидим, что каждая эпоха накладывает свой отпечаток на специфику научного знания и познавательных практик, определяя стиль научного мышления. Стиль научного мышления (СНМ) – это единая система принципов, которая принимается учеными как образец, канон, эталон мыслительной деятельности. Стили научного мышления выполняют множество функций, среди которых следует выделить следующие:

- регулятивная и нормативная, поскольку СНМ включает в себя как правиларекомендации, так и правила-запреты;

36См.: Степин В.С. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. – М., 2000

37Там же, с. 5

38Степин В.С. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. – М., 2000 , с. 5

89

-критическая, или функция оценивания теоретических построений и их проверки;

-селективная, т.е. функция выбора гипотез (теорий), методов и категориального аппарата;

-вербальная, т.е. функция оформления фактуального и теоретического знания на принятом языке науки;

-предсказательная, т.е. функция определения возможных идей, методов и направлений исследования.

Марк Борн, исследуя стили научного мышления, предложил собственную периодизацию. Он определил стили мышления как общие тенденции мысли, изменяющиеся

очень медленно и образующие определенные философские периоды с характерными для них идеями во всех областях человеческой деятельности, в том числе и в науке39. Борн выделил три стиля в истории научного познания. Основаниями для периодизации послужило изменение субъектно-объектных отношений. Первый стиль, по Борну, зародился в античности и продолжал функционировать в Средние века. Для него характерен такой склад мысли, когда объект и субъект познания еще неразрывны, недостаточно дифференцированы. Второй стиль Борн называет «ньютоновским». Небесная механика Ньютона исходила из того, что внешний мир – это наблюдаемый нами объект, существующий независимо от нас, наблюдающих субъектов. На основании жесткого противопоставления субъекта и объекта, постулируемого в философской системе Декарта, Ньютон сделал вывод о том, что существует способ исследовать явления, не вмешиваясь в их течение. Третий стиль связан с идеей квантовой энергии, обнародованной М. Планком. Согласно квантовой физике, в случае измерения сопряженных пар величин (энергия – время, импульс - координата) невозможно получить сведения о системе самой по себе и ответ всегда будет зависеть отрешения наблюдателя. Борн пишет: «Мы больше не верим в возможность отделить знание

от нашего решения, мы знаем, что сами всегда являемся одновременно и зрителями и актерами в драме жизни»40. Кроме трансформации субъектно-объектных отношений Борн учитывал и изменения в типе детерминации: жесткая детерминация в классической (новоевропейской) науке и более сложное представление о детерминации, допускающее «вторжение случая».

Социальный контекст

В середине 70-х гг. прошлого века произошел существенный сдвиг в проблематике, методах и характере философии науки. Этот сдвиг связан с именами Т. Куна, И. Лакатоса и П. Фейерабенда. Был совершен переход от анализа структуры научного знания к изучению роста науки с выдвижением на первый план социологических параметров.

Исторический подход (противостоящий логическому), основателем которого стал Кун, позволяет в известной степени перекинуть мосты между собственно философией науки и социологией науки.

Вопрос об автономности науки гораздо менее проблематичен, если всю науку сводить к комплексу научных теорий. Но мы не можем в достаточной мере понять сами теории, если совершенно отвлечемся от процессов, в которых они рождаются, проверяются, трансформируются и взаимодействуют друг с другом. Научные теории — это продукт инструментальной научной практики, и наши когнитивные подходы к ним формируются в рамках этой практики. Следовательно, мы не можем говорить о субъекте науки как об абстрактном мыслителе. Субъект науки — это ученый, член научного сообщества, вовлеченный в соответствующую практику научными институтами различного типа. Научные институты, в свою очередь, зависят от других институтов, которые обеспечивают необходимые материальные и социальные условия для научной деятельности.

39Борн М. Философия в жизни моего поколения. – М., 1963

40Там же, с. 234

90