- •Бернард Шоу. Дом, где разбиваются сердца
- •Где он находится, этот дом?
- •Обитатели дома
- •Зал для верховой езды
- •Революция на книжной полке
- •Вишневый сад
- •Долгосрочный кредит природы
- •Дурная половина столетия
- •Ипохондрия
- •Кто не знает, как жить, должен похваляться своей погибелью
- •Военное сумасшествие
- •Безумие в судах
- •Сила войны
- •Злобные сторожевые псы свободы
- •Муки здравомыслящих
- •Зло на престоле добра
- •"Когда отцеживают комара и проглатывают верблюда..."
- •Слабые умы и великие битвы
- •Молчаливые дельные люди и крикливые бездельники
- •Практические деловые люди
- •Как дураки заставляли молчать умных
- •Безумные выборы
- •Йеху и злая обезьяна
- •Проклятие на оба ваши дома!
- •Как шли дела на театре
- •Солдат на театральном фронте
- •Коммерция в театре
- •Высокая драма выходит из строя
- •Церковь и театр
- •Следующая фаза
- •Призрачные троны и вечный театр
- •Как война заставляет молчать драматурга
- •Комментарии
- •Дом, где разбиваются сердца
Военное сумасшествие
Только те, кто пережил первосортную войну не на передовой, а дома, в
тылу, и сохранил при этом голову на плечах, могут, вероятно, понять горечь
Шекспира или Свифта, которые оба прошли через такое испытание. Слабым по
сравнению с этим был ужас Пера Гюнта в сумасшедшем доме, когда безумцы,
возбужденные миражем великого таланта и видением занимающегося тысячелетия,
короновали его в качестве своего нумератора. Не знаю, удалось ли кому-нибудь
в целости сохранить рассудок, кроме тех, кому приходилось сохранять его, по-
тому что они прежде всего должны были руководить войной.
Я не сохранил бы своего (насколько он у меня сохранился), не пойми я
сразу, что как у писателя и оратора у меня тоже были самые серьезные
общественные обязательства держаться реальной стороны вещей; однако это не
спасло меня от изрядной доли гиперэстезии. Встречались, разумеется,
счастливые люди, для кого война ничего не значила: всякие политические и
общие дела лежали вне узкого круга их интересов. Но обыкновенный, сознающий
явление войны штатский сходил с ума, и тут главным симптомом было убеждение,
что нарушен весь природный порядок. Вся пища, чувствовал он, теперь должна
быть фальсифицирована. Все школы должны быть закрыты. Нельзя посылать
объявления в газеты, новые выпуски которых должны появляться и раскупаться в
ближайшие десять минут. Должны прекратиться всякие переезды, или, поскольку
это было невозможно, им должны чиниться всяческие препятствия. Всякие
притязания на искусства и культуру и тому подобное надо забыть, как
недопустимое жеманство. Картинные галереи и музеи, и художественные школы
должны быть сразу заняты военнослужащими. Сам Британский музей еле-еле
спасся. Правдивость всего этого, да и многого другого, чему, вероятно, и не
поверили бы, вздумай я это пересказывать, может быть подтверждена одним
заключительным примером всеобщего безумия. Люди предавались иллюзии, будто
войну можно выиграть, жертвуя деньги. И они не только подписывались на
миллионы во всяческие фонды непонятного назначения и вносили деньги на
смехотворные добровольные организации, стремившиеся заниматься тем, что явно
было делом гражданских и военных властей, но и самым настоящим образом
отдавали деньги любому жулику на улице, у кого хватало присутствия духа
заявить, будто он (или она) "собирает средства" для уничтожения врага.
Мошенники вступали в должность, назывались "Лигой против врага" и просто
прикарманивали сыпавшиеся на них деньги. Нарядно одетые молодые женщины
сообразили, что им достаточно просто вышагивать по улице с кружкой для
пожертвования в руках и преспокойно жить на такие доходы. Миновало много
месяцев, прежде чем, в порядке первого признака оздоровления, полиция
упрятала в тюрьму одного антигерманского министра, "pour encourager les
autres", [Для поощрения прочих (франц.)] и оживленные кружечные сборы с
бумажными флажками стали несколько регулироваться.