Dvorkin_R_O_pravakh_vseryez_2004

ния считать свои интуитивные моральные представления в каком-то смысле объективными или трансцендентальными, но если в каком-то обществе люди именно так относятся к своим убеждениям, то отсюда, без всяких сомнений, следует, что они обязаны соблюдать их как принципы.

Поэтому я признаю, по крайней мере в качестве гипотезы, что методология Ролза предполагает конструктивную модель выведения общих теорий справедливости на основе частных убеждений и, опираясь на это предположение, попытаюсь продемонстрировать, какие еще постулаты моральной теории стоят за теорией справедливости Ролза.

В. Договор

Итак, я перехожу ко второй из трех особенностей методологии Ролза, которые мне хотелось обсудить, а именно к его использованию старой идеи общественного договора. Я, как и Ролз, различаю общую идею о том, что воображаемый договор является подходящим приемом для рассуждений о справедливости, и более частные особенности исходной позиции, которую можно рассматривать как конкретное приложение этой общей идеи. По мнению Ролза, все теории, в основе которых можно усмотреть идею гипотетического общественного договора того или иного вида, связаны между собой и, составляя единый класс, отличаются от теорий, в которых эту идею усмотреть нельзя; например, «средний» утилитаризм при определенной интерпретации можно рассматривать как результат общественного договора, и он теснее связан с собственной теорией Ролза, нежели с классическим утилитаризмом, которой ни при какой интерпретации нельзя рассматривать как результат договора1. В следующем разделе я рассмотрю теоретическую основу исходной позиции. А сейчас я хотел бы рассмотреть основу более общей идеи договора как такового.

Ролз говорит, что договор — это сильный довод в пользу его теории справедливости, поскольку он воплотит философские принципы, которые мы принимаем или приняли бы, если бы задумались над ними. Мы хотим выяснить, что это за принципы, и нашу проблему можно сформулировать следующим образом. Два принципа Ролза составляет теорию справедливости, основанную на гипотезе о договоре. Но договор нельзя считать основополагающей посылкой или постулатом этой теории, по причинам, о которых я говорил в первой части этой статьи. Его следует рассматривать как своего рода промежуточный пункт в более широком рассуждении, как продукт более

1 Rowls J. Op. cit. Ch. 30.

233

глубокой политической теории, в которой эти два принципа обосновываются не столько на основе договора, сколько посредством договора. Следовательно, мы должны определить те характерные черты этой более глубокой теории, которые говорили бы в пользу использования именно договора в качестве «двигателя» теории справедливости, а не других теоретических средств, упоминаемых Ролзом, например приема беспристрастного зрителя1.

Думаю, мы найдем ответ, если рассмотрим и уточним известное различие, проводимое философами между двумя типами теорий морали: телеологическими и деонтологическими2. Я постараюсь доказать, что любая более глубокая теория, обосновывающая использование Ролзом договора, должна представлять собой разновидность деонтологической теории, согласно которой идея прав заслуживает столь серьезного к себе отношения, что ее следует положить в основу политической морали. Я попытаюсь показать, чем такого рода теория отличалась бы от других видов политических теорий и почему только в такой теории можно отводить договору ту первостепенную роль, какую ему отводит Ролз.

Приступая к своей аргументации, я должен, однако, прежде объяснить, как я буду употреблять некоторые хорошо известные термины. (1) Я буду говорить, что некоторое состояние дел есть цель согласно определенной политической теории, если в этой теории в пользу некоторого политического шага говорит то, что этот шаг будет способствовать развитию или сохранению данного состояния дел, а против него — то, что он будет препятствовать достижению данного состояния дел или поставит его под угрозу. Цели могут быть относительно конкретными (например, полная занятость или подчинение властям) или относительно абстрактными (например, повышение всеобщего благосостояния, укрепление могущества страны или построение утопического общества в соответствии с определенным представлением о человеческой добродетели или хорошей жизни). (2) Я буду говорить, что индивид имеет право на определенный политический шаг согласно некоторой политической теории, если невыполнение этого шага, когда индивид требует его выполнения, считается неоправданным в этой теории, даже если данный шаг в конечном счете не будет способствовать достижению целей, формулируемых этой теорией. Сила конкретного права в рамках некоторой теории определяется тем, насколько серьезно должно будет пострадать осуществление целей, формулируемых теорией (помимо обычного ущерба

1	Rowls J. Op. cit. P. 144 и далее.
2	См.: Ibid. P. 24—25, 30, где Ролз дает определение этих терминов.

234

в целом), чтобы оправдать отказ от совершения действий, которых требует данное право. Например, согласно распространенной политической теории, очевидно, преобладающей в Соединенных Штатах, индивиды обладают правом на свободу высказываний по политическим вопросам и на определенный минимальный уровень жизни, но ни одно из этих прав не является абсолютным, причем первое намного сильнее второго.

(3) Я буду говорить, что согласно некоторой политической теории у индивида есть долг (или обязанность) действовать определенным образом, если политическое решение, вынуждающее к таким действиям, считается оправданным в этой теории несмотря на то, что данное решение не служит никакой из целей общества. Теория может, например, предусматривать, что у индивидов есть долг поклоняться Богу, хотя при этом не указывается никакая цель, которой могло бы служить принуждение людей к соблюдению этого долга1.

Три охарактеризованных мной понятия работают по-разно- му, но все они используются для оправдания или осуждения, хотя бы pro tanto2, конкретных политических решений. В каждом случае обоснование, содержащее ссылку на цель, право или долг, в принципе, является полным в том смысле, что его не нужно дополнять, чтобы признать имеющим силу, если только его не подрывают какие-либо конкурирующие соображения. Но хотя в этом смысле подобное обоснование является полным, оно необязательно является окончательным в рамках данной теории. Всегда можно поставить вопрос о том, почему данная конкретная цель (право или долг) сама является оправданной, и ответ, возможно, будет состоять в указании какой-либо более фундаментальной

цели (права или долга), осуществлению которой служит признание этой менее фундаментальной цели (права или долга) в качестве полного обоснования в частных случаях.

Например, какую-то конкретную цель можно обосновать тем, что она способствует достижению какой-то более фундаментальной цели; так, полную занятость можно обосновать тем, что она способствует достижению более высокого уровня среднего благосостояния. Или же цель можно обосновать тем, что она служит осуществлению какого-то более фундаментального права или долга; например, согласно некоторой теории, рост валового национального продукта (это цель) необходим для того, чтобы государство могло соблюдать право индивидов

1Я не считаю целью соблюдение прав или выполнение обязанностей.

Вэтом и в других очевидных аспектах мое употребление данных терминов

уже, чем допускает обычный язык.

2 В такой же мере, соответственно, пропорционально (лат.). — Прим.

пер.

235

на достойный минимальным уровень жизни, или, скажем, повышение эффективности полицейских расследований необходимо для того, чтобы каждый отдельный индивид выполнял свой долг и не совершал преступлений. С другой стороны, право или долг можно оправдать на том основании, что, выступая в качестве полного обоснования в частных случаях, они на деле служат более фундаментальным целям; например, долг индивидов соблюдать осторожность при вождении автомобиля можно обосновать тем, что он служит более фундаментальной цели повышения общего благосостояния. Конечно, этот вид обоснования не означает, что менее фундаментальное право или долг оправдывает политические решения только тогда, когда эти решения, рассмотренные по отдельности, служат достижению более фундаментальной цели. Скорее, здесь имеется в виду известное положение утилитаризма норм о том, что признание права или долга в качестве полного обоснования в частных случаях, не предполагающего ссылку на более фундаментальную цель, по сути, в конечном счете будет способствовать достижению этой цели.

Итак, цель можно обосновывать другой целью, правом или долгом, а право и долг можно обосновывать целью. Право и долг можно, разумеется, также обосновывать другим, более фундаментальным правом или долгом. Например, ваш долг с уважением относиться к моей частной жизни можно оправдать моим правом на неприкосновенность частной жизни. Я не просто имею в виду, что права и обязанности могут быть скоррелированы друг с другом, как лицевая и обратная стороны одной и той же монеты. Это может иметь место, когда некоторое право и соответствующий долг обосновываются тем, что они служат какой-либо более фундаментальной цели, например, когда ваше право земельной собственности и, соответственно, мой долг не нарушать границы ваших владений вместе обосновываются более фундаментальной целью общественно рационального землепользования. Но во многих случаях соответствующие право и долг не коррелируются, а одно из них является производным от другого, и при этом важно, какое именно. Одно дело утверждать, что у вас есть долг не лгать мне, поскольку у меня есть право на то, чтобы мне не лгали, и другое дело говорить, что у меня есть право, чтобы вы мне не лгали, поскольку у вас есть долг не лгать. В первом случае я обосновываю долг, ссылаясь на право; если я намерен продолжать обоснование, то я должен обосновать именно это право и не могу делать это, сославшись на указанный долг. Во втором случае все обстоит наоборот. Это различие существенно, потому что, как я вскоре попытаюсь показать, теория, в основе которой лежит право, носит совсем иной характер, нежели теория, в основе которой лежит долг.

236

Следовательно, политические теории различаются не просто провозглашаемыми в них конкретными целями, правами и обязанностями, но и тем, как каждая из них увязывает между собой эти цели, права и обязанности. В любой корректной теории некоторое непротиворечивое множество таких целей, прав и обязанностей (распределенных по рангам или оцененных по весу) рассматривается как фундаментальное или первичное. Видимо, разумно предположить, что в любой конкретной теории наивысшее почетное место будет отведено лишь одному из этих понятий; за основу будет взята какая-либо главная цель, или какое-либо множество фундаментальных прав, или какое-либо множество преобладающих обязанностей, в все прочие цели, права и обязанности будут признаны подчиненными и производными1.

Следовательно, мы могли бы провести предварительную классификацию политических теорий, сформулированных на основе конструктивной модели в виде глубинных теорий и использующих общественный договор как вспомогательный прием. Такого рода теория может быть основана на цели, и в этом случае основой ей служит некоторая цель, например улучшение общего благосостояния; она может быть основана на праве, имея в качестве основы некоторое право, например право всех людей на наибольшую возможную общую свободу; или она может быть основана на долге, имея в качестве основы некоторый долг, например долг выполнять Божью волю, как она выражена в Десяти заповедях. Нетрудно подобрать примеры, в которых теории каждого из этих типов представлены в чистом или почти чистом виде. Утилитаризм, как подсказывает мол пример, — это теория, основанная на цели; категорические императивы Канта образуют теорию, основанную на долге; а теория революции Томаса Пейна основана на праве.

В рамках каждого из этих типов теории, с большой вероятностью, будут обладать определенными, очень общими характеристиками. Разные типы теорий могут, например, различаться по выраженному в них отношению к выбору и поведению отдельных индивидов. В теориях, основанных на цели, благосостояние любого конкретного индивида имеет значение лишь в той мере, в какой оно способствует некоторому состоянию дел, объявленному благом, и здесь на важно, выберет ли сам индивид такое состояние дел или нет. Со всей очевидностью, это верно в отношении тоталитарных теорий, основанных на цели, таких как фашизм, в котором за основу берутся интересы некоторой политической организации. Это верно также в от-

1 Но для «интуитивистских» теорий (как употребляет данный термин Ролз) это необязательно.

237

ношении различных видов утилитаризма, поскольку, хотя в них учитываются последствия политических решений для отдельных граждан и таким образом проявляется забота о благосостоянии индивидов, но все эти последствия сводятся в общую сумму или к среднему значению и улучшение этой суммы или среднего значения объявляется желательным, независимо от мнения индивида на этот счет. Это верно и для перфекционистских теорий, таких как теория Аристотеля, которые навязывают индивидам идеал совершенства, а целью политики объявляют достижение такого совершенства.

С другой стороны, теории, основанные на праве или на доте, отводят центральное место индивиду, придавая его решениям и поведению преобладающее значение. Но теории этих двух типов представляют индивида в разном свете. В теориях, основанных на долге, внимание уделяется, главным образом, нравственному характеру поступков индивида, поскольку считается, что, когда индивид не соблюдает определенных норм поведения, это уже само по себе плохо. Кант считал, что лгать нельзя, сколь бы благотворными ни были последствия лжи, нельзя не потому, что соблюдение этой нормы способствует какой-либо цели, а просто потому, что это плохо. В теориях, основанных на праве, напротив, больше внимания уделяется независимости индивида в его действиях, чем соответствию этих действий каким-либо стандартам. Эти теории предполагают и защищают ценность индивидуальной мысли и индивидуального выбора. В теориях и того, и другого типа используется идея нравственных норм, кодекса поведения, которому индивид должен следовать, не прислушиваясь к соображениям личной выгоды. Согласно теориям, основанным на долге, существенное значение имеет сам кодекс поведения, независимо от того, устанавливает ли его общество для индивида, или же индивид сам устанавливает его для себя. Центральное место в такой теории отводится человеку, который должен соблюдать кодекс поведения, если же он этого не делает, он должен быть наказан или лишен гражданских прав. В теориях же, основанных на праве, кодекс поведения хотя и признается важным, возможно, даже необходимым средством защиты прав других людей, но сам по себе он не имеет существенной ценности. В центре таких теорий стоит человек, которому выгодно, чтобы другие люди подчинялись нормам, но отнюдь не тот, кто ведет добродетельную жизнь, сам подчиняясь нормам.

Стало быть, следует ожидать, что теории разных типов будут связаны с разными по характеру метафизическими или политическими подходами, и что тот или другой тип будет преобладающим для определенных видов политической экономии.

238

Например, теории, основанные на цели, по-видимому, особенно хорошо сочетаются с однородным обществом или с обществом, которое хотя бы на время объединено какой-то насущной, главной целью, затмевающей собой все остальное, например, целью самообороны или экономического роста. Следует также ожидать, что эти различия между теориями скажутся и на правовой системе тех обществ, в которых эти теории доминируют. Например, следует ожидать, что юрист будет по-разному подходить к вопросу об использовании уголовного права в наказании людей за нарушение моральных норм в зависимости от того, основана ли его теория справедливости на цели, праве или долге. Если его теория основана на цели, он рассмотрит все последствия обеспечения государством соблюдения морали для его главной цели. Если, например, эта цель была бы утилитаристской, он рассмотрел бы (хотя в конце концов, возможно, все-таки отверг бы) доводы лорда Девлина о том, что побочные последствия наказания за безнравственные поступки могут оказаться благотворными1. С другой стороны, если его теория основана на долге, ему покажется здравым аргумент, который обычно называют ретрибутивным2 и согласно которому, поскольку безнравственность — это зло, государство должно за нее наказывать, даже если она никому не вредит. Если же его теория основана на праве, он отвергнет ретрибутивную аргументацию, а утилитаристскую будет оценивать исходя из предположения о том, что индивидуальные права необходимо соблюдать, пусть даже ценой некоторого ущерба для общего благосостояния.

В качестве социологического анализа идеологии все это, разумеется, поверхностно и тривиально. Я хотел только показать, что эти различия в характере политической теории важны совершенно независимо от того, что позиции, представленные в теориях одного и того же характера, могут различаться в деталях. Именно поэтому общественный договор играет столь важную роль в методологии Ролза. Он свидетельствует о том, что глубинная теория Ролза основана на праве а не на цели или долге.

Общественный договор предоставляет каждому потенциальному участнику право вето: если он не даст согласия, договор не будет заключен. Значение и даже само существование такого права вето затушевывается в той конкретной интерпретации договора, которую представляет собой исходная позиция. Поскольку никто не знает о себе ничего, что отличало бы его от других, никто не может рационально преследовать инте-

1 См. главу 10.

2 От английского «retribution», что означает «возмездие». — Прим. пер.

239

ресы, отличные от интересов других людей. В такой ситуации ничто не зависит от наличия у каждого человека права вето, а на самом деле, вообще не имеет значения, существует ли изначально больше одного потенциального участника договора. Но исходная позиция — это всего лишь одна из интерпретаций договора, а в любой другой интерпретации, допускающей наличие у участников какого-либо знания и, стало быть, позволяющей им отличать свое положение или свои устремления от положения и устремлений других людей, право вето, предоставляемое договоров каждому участнику, приобретает решающее значение. Сила этого вето, разумеется, зависит от знания Участников договора, то есть от конкретной интерпретации договора, которую мы в конце концов выберем. Но сам тот факт, что индивидам следует иметь право вето, достоин внимания.

Например, такому праву не может быть места в теории, основанной исключительно на цели. Я не хочу этим сказать, что участники общественного договора не могли бы установить для себя определенную общественную цель и сделать ее мерилом справедливости политических решений. Я в первую очередь имею в виду, что ни в какой теории, основанной на цели, договор не мог бы быть надлежащим приемом для установления принципов справедливости; то есть, та глубинная теория, которую мы пытаемся найти, не может быть основана на цели.

Причина этого довольна проста. Предположим, что в рамках некоторой политической теории за основу берется какая-то определенная главная цель, например, повышение среднего уровня благосостояния в обществе, усиление могущества и авторитета государства или создание утопии в соответствии с определенной концепцией блага. Если эта цель является фундаментальной, то она устанавливает такое распределение ресурсов, прав, благ и обязательств в обществе, которое будет лучше всего способствовать достижению этой цели, и отвергает всякое другое распределение. А договор как прием, в котором предполагается, что каждый индивид преследует свои собственные интересы и каждому предоставляется возможность наложить вето на коллективное решение, означает применение совершенно иных мерок для выявления оптимального распределения. Он предназначен для того, чтобы выработать схему распределения, которую каждый из индивидов считает наиболее выгодной для себя, принимая во внимание имеющиеся у него знания при той или иной интерпретации договора, или, по крайней мере, чтобы приблизиться к такому распределению настолько, насколько, по мнению индивида, это его устроило бы. Следовательно, договор предлагает совершенно иной критерий оптимального распределения, чем тот, который диктует-

240

ся непосредственным применением фундаментальной цели. Нет причин полагать, что система индивидуальных прав вето будет хорошим решением проблемы, если без учета вклада некоторого распределения в достижение общей цели его справедливости не придается никакого значения.

Разумеется, может так случиться, что договор приведет к результату, который диктуется некоторой фундаментальной целью. В самом деле, некоторые критики считают, что люди в исходной позиции (любимая у Ролза интерпретация договора) могли бы выбрать теорию справедливости, основанную на принципах средней пользы, то есть как раз на тех принципах, которые вытекали бы из глубинной теории, объявляющей фундаментальной целью среднюю пользу1. Но если это так, то причина этого либо в случайном совпадении, либо в том, что интерпретация договора выбиралась с целью добиться именно такого результата; в том и в другом случае договор является излишним, поскольку конечный результат определяется фундаментальной целью, а использование договора в качестве приема ничего к этому не добавляет.

Здесь можно привести один контраргумент. Предположим, что осуществление некоторой фундаментальной цели возможно только в том случае, если государством управляют в соответствии с принципами, которые все люди сочтут в каком-то смысле выгодными для себя. Если, например, фундаментальная цель состоит в возвеличивании государства, может так оказаться, что эта цель достигается только в том случае, если население не осознает, что действия правительства направлены на осуществление этой цели, и полагает, что оно действует в соответствии с принципами, выгодность которых для каждого индивида демонстрируется с помощью общественного договора. Этот аргумент основан на обмане, как и знаменитый аргумент Сиджуика о том, что цели утилитаризма лучше всего достигаются, когда общественность ничего не знает об этой теории2. Теория, предполагающая подобный обман, неприемлема для конструктивной модели, которой мы сейчас придерживаемся, так как согласно этой модели наша цель состоит в том, чтобы разработать теорию, которая объединит наши убеждения и сможет стать программой общественной деятельности; гласность в той же мере является требованием нашей глубинной теории, как и справедливость, трактовку которой Ролз развивает в рамках этой теории.

Таким образом, в глубинной теории, основанной на цели, договор не может быть ничем иным, как бесполезным и сбива-

1 Джон Мэкки в довольно убедительной форме представил этот аргумент на Оксфордском семинаре осенью 1972 года.

2 Sidgwick Н. The Methods of Ethics. 1907. (изд. 7-е). P. 489 и далее.

241

ющим с толку придатком. Не может он быть чем-то иным и в глубинной теории, основанной на долге, приблизительно по тем же причинам. Теория, в основе которой лежит некоторый долг или обязанности, не позволяет трактовать справедливые институты как те, которые представляются в каком-либо смысле выгодными для всех. И снова я не отрицаю, что участники договора могут своим решением возложить на себя и на своих последователей определенные обязанности, точно так же, как они могут, исходя из собственных интересов, принять решение о следовании определенным целям. Ролз описывает те обязанности, которые участники взяли бы на себя в исходной позиции, и называет их естественными обязанностями1. Но совсем не то же самое предполагать, будто глубинная теория, в которой общественному договору отводится решающая роль при определении этих обязанностей, сама может быть основана на долге.

Можно, конечно, утверждать, как делают многие философы, что в интересах самого человека выполнять свой долг, подчиняясь нравственному закону, либо потому, что иначе Бог его накажет, либо потому, что, выполняя определенную роль в естественном порядке вещей, человек получает наибольшее удовлетворение от своей деятельности, либо, как полагал Кант, потому что человек может быть свободным, только соблюдая нормы, которые он, не впадая в противоречие, хотел бы иметь в качестве всеобщих. Но это означает, что обязанности определяют интересы человека, а не наоборот. Этим не доказывается, что человеку при решении вопроса о том, в чем состоят его обязанности, разрешено соотносить их с собственными интересами; напротив, человек должен оставить в стороне любые соображения личной выгоды и принимать во внимание лишь соображения долга. Следовательно, таким образом нельзя обосновать роль договора Ролза в глубинной теории, основанной на долге.

Конечно, если бы общественный договор был частью глубинной теории, основанной на долге, можно было бы выбрать такую интерпретацию договора, которая развеяла бы кажущийся конфликт между личными интересами и долгом людей. Например, особенностью ситуации заключения договора было бы то, что все участники приняли бы упомянутую выше идею, согласно которой их интересы связаны с установлением и выполнением ими их обязанностей. Результатом такого договора стали бы принципы, точно описывающие обязанности участников, по крайне мере, при том дополнительном предположении, что участники сумели бы каким-то образом установить, в чем состоят их обязанности. Но в этом случае договор опять

1 Rowls J. Op. cit. Ch. 19.

242