Социально-экологические кризисы и пути их преодоления

По мере развития технических средств и увеличения эффективности технологий переработки материалов природы в интересах человека все более острым становится вопрос о нарушении баланса воспроизводства экосистем, разрушении жизнеобеспечивающих возможностей ландшафтов, вмешательстве в естественный отбор, поддерживающий “биологическое качество” человеческих популяций. Хотя эта проблема встала “в полный рост” только во второй половине XX века, на самом деле разрушительное вмешательство человека в природную среду проявляось и в далеком прошлом:

- верхнепалеолитический продовольственный кризис в связи с массовым истреблением мамонтов и др. крупных животных;

- в античную эпоху: деградация ландшафтов, вызванная масштабным скотоводством, например, в Древней Греции гибель лесов, молодая поросль которых поедалась многочисленными стадами коз;

- опесчанивание Сахары и ряда районов Евразийской степи как результат кочевого скотоводства;

- изменение ландшафтов Европы и Китая в связи с массовой распашкой, вырубкой и выжиганием лесов под земледелие.

Проблемы природопользования, обобщения исторического опыта в этой сфере и выработки экологических принципов использования природных ресурсов являются одним из «вечных» вопросов бытия человека на Земле и норм его социокультурного функционирования. К сожалению, эти вопросы не разрешены до настоящего времени. В XX веке возникла проблема допустимости искусственного (культурного) вмешательства в биологическую природу самого человека, лишения его жизни или каких-либо частных природных свойств (аборты, эвтаназия, стерилизация, трансплантация органов или замена их искусственными, генная инженерия, кланирование и др.). Эти вопросы не только социальные, но и прямо связанные с соотношением природы и культуры в самом человеке.

В настоящее время, когда человек стремится управлять своими популяционными процессами, экология человека и демография стали предметами, которые требуют слияния усилий многих ученых, выступавших до настоящего времени независимо друг от друга.

Социологи, антропологи, географы и биологи первыми проявили интерес к экологии человека. А сейчас представители этих наук ищут общие подходы к описанию человеческой деятельности. География и антропология всегда уделяли большое внимание воздействию человека на ландшафт. В 1864 г. Марш написал на эту тему классический трактат, озаглавленный «Человек и природа. Физическая география и ее изменение под влиянием человека». Более новая всесторонняя разработка этой темы содержится в книге «Роль человека в изменении лика Земли» (1956).

В научной литературе обсуждаются две противоположные точки зрения о влиянии культуры на окружающую среду:

1) физическая среда оказывает доминирующее воздействие на культуру и цивилизацию («детерминизм окружающей среды»), о чем свидетельствуют, например, различия в обычаях у обитателей аридных (засушливых) и влажных областей;

2) физическая среда накладывает только слабые ограничения на развитие культуры, о чем свидетельствует сходство городских цивилизаций в разные времена и в разных природных условиях.

Урбанистическая цивилизация этот вопрос формулирует иначе: до какой степени обеспокоенность городского человека по поводу ухудшения окружающей среды вызвана тем, что он стремится отделить свою культуру от природной среды?

Некоторые географы, например, М.В. Аникевич, А.А. Величко, И.К. Иванов стремились реконструировать окружающую среду прошлого и выяснить влияние на нее человека, посвятив свои исследования геоэкологическим проблемам палеолита Русской равнины. Бутцер написал книгу о географии и экологии плейстоцена, уделив особое внимание отношениям человека и ландшафта доисторического Старого Света; Зауэр реконструировал экологию коренного населения Карибского бассейна, Центральной Америки и северной части Южной Америки; Беннет рассмотрел влияние человека на зоогеографию Панамы со времен первобытных охотников и собирателей через расцвет и упадок густонаселенной аграрной империи и до наших дней, когда обширные пространства вновь покрыты вторичными джунглями. В этом исследовании документально доказано заметное воздействие, которое производили на окружающую среду обитавшие здесь народы, и показано, что значительные экологические изменения, часто в ущерб человеку, может вызвать не только индустриальное общество и не только в XX веке. Применение огня и одомашнивание растений и животных увеличили емкость среды для одного вида – человека. Одомашнивание освобождает человека от прямой зависимости от дикой природы. Но неумение должным образом контролировать поголовье домашних животных, пасущихся на естественных пастбищах, и распашку земли привело к разрушению почвы и уничтожению растительности на обширных пространствах.

Урбанизация также продолжает оставаться в центре внимания социологических исследований, потому что население городов растет во много раз быстрее, чем население Земли в целом. Однако лишь недавно социологи стали широко изучать эту экологическую проблему и начали понимать, что главная беда – это ухудшение качества жизненного пространства, а не снабжение энергией или ресурсы. Иными словами, сумеем ли мы сохранить человеческие ценности или утратим их, будет зависеть от того, как мы будем использовать материалы, энергию и пространство, как будет планироваться и регулироваться рост населения городов. Архитектор Элиель Сааринен в книге «Город» приписывает снижение качества среды обитания в городах: 1) замене творческой архитектуры нетворческими нововведениями, которые лишены «органической упорядоченности и соответствия» и 2) чрезмерному вниманию общественности к экономике в ущерб планированию городов. Подобного взгляда придерживаются и другие. В контроле качества городской жизни важную роль могли бы сыграть такие показатели, как процент семейных людей, процент разводов, семей без отцов, обеспеченных семей, безработной молодежи, уровень преступности и т. д.; кроме того, важным показателем может служить образовательный ценз жителей.

Социологическую дилемму города можно, по-видимому, выразить, сформулировав два ее аспекта: 1) город – это венец творения человеческой цивилизации, где неизвестны нужда и раздоры и где человек, укрывшись от неприятных воздействий физической среды, может наслаждаться жизнью, досугом и культурой; 2) город – это грандиозное изменение природы, открывающее тысячи способов разрушения и обеспечения тех основных условий, от которых зависят жизнь и достоинство человека. С точки зрения эколога, первая ситуация будет достигнута только тогда, когда город будет функционировать как интегральная часть общей экосистемы биосферы, а вторая ситуация неизбежна до тех пор, пока города растут в отсутствие каких-либо отрицательных обратных связей или рассматриваются как нечто обособленное от системы своего жизнеобеспечения.

Однако, если мы хотим рассмотреть взаимодействие “природных” и “культурных” свойств людей, экология человека должна выйти за рамки общей экологии, так как гибкость поведения, способность контролировать свое непосредственное окружение и стремление к созданию независимой от окружающей среды культуры выражены у человека гораздо сильнее, чем у других организмов.

С точки зрения экологии человека, известный американский эколог Ю. Одум [3] предлагал ряд реформ и мероприятий:

1. Региональное планирование землепользования (разделение на зоны) как способ регуляции численности и размещения населения и как способ оставить свободной, по крайней мере, третью часть территории в новых и разрастающихся городских местностях (аналог “территориальной регуляции” в природных популяциях).

2. Реорганизация налоговой системы, с тем чтобы по мере увеличения плотности населения и давления на ресурсы резко понижались «стимуляторы роста».

3. Больший упор на закон и медицину в охране окружающей средою и потребителя.

4. Оценка оптимальной величины населения, с тем чтобы иметь некий “исходный уровень”, применительно к которому будут действовать способы регуляции с отрицательной обратной связью, перечисленные в пунктах 1 – 3.

5. Установление общей стоимости каждого данного продукта с учетом всех стадий, чтобы избежать просчетов, связанных с тем, что стоимость производства, загрязнения и восстановления рассматриваются порознь. Рассмотрение производственных циклов в целом следует также использовать для такой переделки системы сельского хозяйства, при которой уменьшились бы отходы и загрязнения. А это означает, что основное внимание должно быть направлено на качество, разнообразие, устойчивость к болезням и т. д., а не на размеры урожая как такового.

6. Развитие “экономики космического корабля”, где внимание направлено главным образом на качество основных запасов и человеческих ресурсов, а не на уровни производства и потребления как.

7. Регенерация и строгая охрана воды и всех минеральных и биологических ресурсов.

8. Обращение с отходами, как к побочными продуктами, состоящее в объединении мероприятий по полной их переработке.

9. Всеобщее признание того, что в отношении всех своих жизненных ресурсов (воздух, вода, пища) город зависит от зеленой сельской местности, а деревня зависит от города по большинству своих экономических ресурсов, и создание единого сельско-городского комплекса.

10. Переключение научных исследований с поисков отдельных ответов на отдельные вопросы или скороспелых технических решений на моделирование долговременных решений кардинальных проблем (т.е. переход от “инженерного мышления”, посвященного преимущественно части, к рассмотрению целого).

11. На всех ступенях системы образования (от средней до высшей школы) больше внимания нужно уделять принципу единства человека и окружающей среды, т. е. экологии экосистемы.

Признание понятия «ноосфера», ещё в50-х годах XX века известного лишь узкому кругу специалистов, началось после 1972 года, когда в Стокгольме по инициативе ООН прошла первая международная конференция по оценке состояния окружающей человека природной среды.

Участники конференции пришли к выводу, что состояние это стало угрожающим для развития и даже для дальнейшего существования человечества, а потому требует принятия неотложных мер со стороны правительств всех цивилизованных и технически развитых государств, к которым они и обратились с призывом начать осуществление мероприятий по охране природы.

После Стокгольма в разных странах стали создаваться министерства или департаменты по охране природы и её защите от хозяйственной деятельности человека; возникли различные общественные организации, преследующие те же цели. Именно тогда по решению Стокгольмской конференции был создан новый международный орган для постоянной работы в области охраны природы — ЮНЕП (Международная программа ООН по охране окружающей среды).

Экологически значимые характеристики России и других стран

Российская территория выступает главной естественной «очистной установкой» планеты, одним из главных районов компенсаций глобальных загрязнений и вообще нарушений природы, экологическим «донором» многих национальных экосистем. Планетарно-экологическое значение имеют: российские леса (занимающие 45% территории страны); переувлажненные земли и болота (22% территории), которые регенерируют атмосферный кислород и выступают геохимическими барьерами для загрязнителей: крупнейший на Земле массив практически не освоенных, «диких» земель (почти 2/3 территории). Мир активно осваивает (бесплатно, заметим) «экологический ресурс» России.

На российской территории сосредоточено большое количество биологических видов (в % от общего количества в мире): беспозвоночных – 10, насекомых 8, рыб – 14.5, птиц – 8, пресмыкающихся и земноводных –1, млекопитающих – 8. Среди «восьмерки экологически доминирующих стран», которые во многом определяют экологическое будущее планеты, Россия выделяется сравнительно высокими показателями биологического разнообразия и степени его сохранности [16, с 5].

По величине абсолютных и подушевых выбросов загрязняющих веществ в атмосферу с большим отрывам лидируют США. Российские «валовые» показатели ниже американских по SO₂ – в 6.5 раза, по СО ₂ - 8.7 раза. Параметры выбросов европейских стран ниже российских, но в расчете на душу населения они сопоставимы. Важно упомянуть, что Россия расположена в гораздо более суровых климатических условиях, чем США и западная Европа. Это предопределяет и больший расход энергии (на отопление, высококалорийное питание, теплые производственные и жилые помещения и т.п.), а, следовательно, и выбросов в атмосферу, и объемов использования водных ресурсов. Больше энергии требуется и российскому транспорту, обеспечивающему связь на огромной территории. Российские показатели воздействий на среду, отнесенные к единице территории, несопоставимо малы по сравнению с другими странами. В этой связи интересно рассмотреть актуальные изменения выбросов в атмосферу СО ₂ по странам мира. Выбор этого загрязняющего ингредиента и временного интервала (1991-1996 гг.) определяется исключительно наличием статистической информации по широкому кругу стран, а не его исключительной опасностью. На самом деле, больший интерес представляют более опасные антропогенные загрязнители атмосферы: SO₂, СО, тяжелые металлы и др.).

Предварительная гипотеза, отражающая распространенное мнение, состояла в том, что богатые страны сокращают нагрузку на природу, а бедные – увеличивают ее. Однако, расчеты показали, что это не так. Гипотетическую тенденцию нарушают, с одной стороны, США, наращивающие выбросы, с другой – страны Центрально-Восточной Европы и республики бывшего СССР, где выбросы уменьшаются из-за спада производства (на долю России приходилось 65% союзных выбросов). В результате всего за 5 лет доля постсоветских стран в глобальных выбросах уменьшилась на 6%. В тоже время хорошо проявляется возрастание выбросов в, так называемых, «развивающихся» странах (прежде всего, азиатских), характеризующихся невысокими душевыми показателями ВВП.

В РФ в хозяйстве используется лишь 2% имеющихся ресурсов речного стока (в мире – 8%, США – 19, Германия – 48, Бельгия – 108%). Показательно сравнение качества вод типичных среднегерманской и среднерусской рек – Оки и Эльбы. Концентрации свинца, меди, цинка, хрома у Оки на 40% выше геохимического фона, а у Эльбы – в 3_16 раз выше фона.

В нашей стране более экологичная, чем в мире в целом, структура топливного баланса. В мировом потреблении топлива природный газ составляет 22.5%, а в нашей стране – более 50%. Поставками энергоресурсов на мировой рынок России оказывает существенную экологическую помощь зарубежным государствам, прежде всего европейским. В процессе экспорта (в основном в европейские страны и республики СНГ) нефти и газа, по сути «продаются» и российские ландшафты, сильно нарушаемые и загрязняемые при добыче этих ресурсов. Известно, что наиболее токсичные выбросы поступают в атмосферу при сжигании угля, наименее токсичные – при сжигании газа, нефтяное топливо (мазут) занимает промежуточное положение. Замена в странах Европы (без стран СНГ и Прибалтики) угля и нефтепродуктов российским газом (более 120 млрд. куб. м в год) позволила сократить выбросы вредных веществ в атмосферу более чем на 30 млн. т в год, в том числе твердых частиц – на 15 и соединений серы – на 10 млн. т [16, с. 9].

Поскольку в средних широтах северного полушария преобладает западный перенос воздушных масс, загрязняющие вещества, выброшенные в атмосферу в Европе при сжигании получаемых из России энергоносителей, частично поступают с воздушными потоками на нашу территорию Справедливости ради, подчеркнем, что упомянутая замена в Западной Европе угля газом сокращает поток загрязнителей, идущий в Россию воздушным путем.

Особенности эколого-географического положения Российской Федерации, определяющие ее подверженность внешним угрозам. К примеру, потоки антропогенной серы, поступающие на Русскую равнину из Западной Европы, в 10 раз превосходят ее потоки из России на запад. Таким образом, две главные экологические проблемы – где взять природные ресурсы и куда девать производственные отходы? – решаются в данном случае за счет России. Наша «экологическая помощь», к сожалению, пока никак не учитывается во внешнеторговых расчетах и потому является безвозмездной.

Основными импортерами «экологического ресурса» России (природных ресурсов и продукции экологически опасных производств) являются (% от экспорта РФ): Германия – 11.5, Украина – 10.9, Италия – 6.4, Великобритания – 5.7, Белоруссия – 4.4, Китай – 4.3, США – 3.6, Швейцария – 3.4. «Газпром» планирует крупномасштабные поставки газа и в Китай, Корею, Японию. Как видим, поставки «экологической помощи» зарубежным государствам расширяются и на восток [12].

Российское сельское хозяйство отличается относительно невысокой интенсивностью, что позитивно сказывается на состоянии ландшафтов и качестве продуктов питания. Так, внесение минеральных удобрений на 1 га пашни в 1997-1998 гг. в мире составляло 100 кг-га (Китай – 290, Великобритания – 330, Нидерланды – 550), а в РФ – 16 кг-га (в 1999 г. – уже 15 кг/га). По количеству удобрений и ядохимикатов на единицу пашни и доперестроечная Россия уступала другим странам. В российских условиях экологические проблемы земледелия всегда были связаны не с количеством применения химикатов, а с технологией их использования.

На 1 га пашни в мире приходится 21 трактор (США – 26, Нидерланды – 198, Япония – 492), в России – 9 тракторов. Высокий уровень механизации сельскохозяйственных работ, как известно, определяет высокую производительность труда, но и высокую степень трансформации почвенного покрова.

Волей судьбы наше сельское хозяйство вполне конкурентоспособно с точки зрения экологической чистоты. На мировом рынке экологически чистая сельскохозяйственная продукция (которую в принципе невозможно получить, например, в Западной Европе) ценится очень высоко. Надо сказать, что распространение ортодоксальными «зелеными» необоснованных утверждений об удручающем состоянии природной среды в России не способствует продвижению отечественного продовольствия на мировой аграрный рынок, где ведется ожесточенная конкурентная борьба.

По масштабам автомобилизации, определяющей транспортные воздействия на среду, Россия, конечно, намного опережает Эфиопию (соответственно, 122 и 1 личный автомобиль на 1000 жителей), но пока еще сильно отстает от уровня Германии, Италии, США (более 500 автомобилей на 1000). По причине промышленной и транспортной «недоразвитости» России даже на европейской ее части размеры поступления свинца в почву близки к глобальному и на порядок ниже, чем в Западной Европе и Северной Америке.

Россия – единственная крупная лесопромышленная держава, в которой площади под лесами сегодня не уменьшаются, а растут. В мире масштабы лесовосстановления и лесоведения соотносятся как 1 : 10, а в РФ в 1999 г. это соотношения составляло 1.36 : 1, а в 1998 г. – даже 1.83 : 1.

В то же время исследования показывают, что на единицу выпускаемой продукции российская экономика расходует значительно больше природных ресурсов и дает больше производственных отходов, чем хозяйства развитых стран. При этом, однако, надо учитывать, что их относительная «экологичность» во многом базируется на экспорте природных ресурсов и ассимиляционного потенциала природной среды, в частности и из России. Кроме того, при межстрановых сравнениях нужно принимать в расчет и отмеченные выше географические особенности нашей страны (суровость климата, размеры территории, конфигурация).

Производственная нагрузка на единицу высокоосвоенной территории (т.е. территории с плотностью населения свыше 10 чел/кв. км) в Западной Европе, Японии, Корее превышает таковую в России в 30-40 раз. Естественно, еще больше разница в удельной нагрузке на всю территорию. Конечно, приведенные данные соотносятся, как правило, с огромной российской территорией, поэтому российские показатели выглядят благополучными на глобальном фоне. Что касается крупных городов, то насколько можно судить по разрозненным данным, уровни загрязнения среды в российских и зарубежных мегаполисах в целом сопоставимы. Однако нельзя не заметить, что города – эти «паразиты биосферы» - не могут существовать без окружающих их ландшафтов. Состояние среды в российских городах заметно улучшает огромные разреженные пространства, полноводные реки, гораздо менее, чем за рубежом, освоенные территории, обширные леса [16, с. 12].

Россия выделяется на мировом фоне наличием источников потенциального риска: ядерное и химическое оружие, предприятия ВПК, трубопроводы, газохранилища, атомные и гидроэлектростанции, химиче химические производства, авиация и т.п. Так, в РФ, по оценкам, сосредоточено около половины и соответственного «космического мусора». В нашей стране находится очень крупные – в мировом масштабе – зоны радиоактивного загрязнения. Но в целом, вклад российского хозяйства в глобальную трансформацию природной среды не превышает долю страны в территориальных ресурсах Земли, в населении и в мировом хозяйстве

Показательна в этой связи ситуация в Баренцевомском регионе. Западные экологии, политики и СМИ проявляют повышенную обеспокоенность ядерной и радиационной опасностью на Кольском полуострове и в Баренцевом море. Здесь действительно сконцентрирован куст опасных объектов: АЭС, базы ледокольного и подводного атомных флотов, завод по производству атомных субмарин, судоремонтные заводы, стоянки выведенных из эксплуатации атомных кораблей, хранилища отработанного ядерного топлива, установки по очистке и морской могильник радиоактивных отходов, ядерный полигон на Новой Земле, а возможно, и ядерные боеприпасы. В то же время российско-норвежской экспедицией установлено, что фоновое радиоактивное загрязнение Баренцева и Карского морей значительно (на порядок величины) ниже, чем Ирландского и Балтийского морей. Кроме того, в Баренцево море с Норвежско-Нордкапским течением выносятся загрязнения из Северного моря, которое уже свыше 150 лет используется как крупномасштабная свалка отходов наиболее развитыми европейскими странами. В послевоенные годы море активно «осваивается» ядерной энергетикой (радиоактивные отходы в него сбрасывает Франция; Великобритания – в Ирландское море) и морскими нефтегазопромыслами. Посредством Гольфстрима широкий спектр загрязнений – от бытовых отходов до радиохимических заводов – английского Селлафильда и французского Ла-Хага – обеспечивает около 30% загрязнения цезием-137. Как видим, в этом районе отечественные потенциальные экологические угрозы сочетаются с «импортируемым» реальными опасностями. Кроме того отечественные предприятия начальных и конечных стадий ядерного топливного цикла локализуются, как правило, в глубине российской территории, вдали от морских берегов (Челябинская, Томская обл., юг Красноярского края). В силу этого они представляют опасность, прежде всего, для самой России. В странах, не обладающих столь обширными территориальными ресурсами (Япония, Великобритания, Тайвань, Республика Корея и др.), такие предприятия оказываются гораздо ближе к Мировому океану, что предопределяет опасность не только для их собственных, но и международных акваторий.

Проведенный анализ показывает, что позитивная экологическая роль России более значительна, чем ее вредное воздействие на глобальные геоэкологические процессы. Это дает основание отнести российскую территорию к крупнейшему району стабилизации биосферы, которому противостоят обширные зоны дестабилизации природной среды – Западная Европа, Южная и Юго-Восточная Азия, Северная Америка.

В связи с углублением экологического кризиса и отсутствием эффективных международных институтов для охраны окружающей среды в последние годы активно обсуждается вопрос о новом мировом экологическом порядке, предусматривающем материальную ответственность за загрязнение и вообще нарушение природной среды.

Широко обсуждается необходимость учета при этом выбросов парниковых газов и озоноразрушающих веществ. При всей важности их учета, эти параметры далеко не полностью характеризуют антропогенные нагрузки на биосферу и, на наш взгляд, отражают отнюдь не ключевые из них. Ведь до сих пор абсолютно не доказано, что причина озоновых дыр – антропогенные хлорфторуглероды; не имеет убедительных доказательств и «парниковая» гипотеза современных изменений климата.

При разработке подходов к установлению экологических платежей, аналогичных квартплате, на наш взгляд, нужно учитывать: 1) вклад стран в глобальную деградацию природной среды (загрязнитель платит); 2) их роль в охране биосферы, в сохранении природного наследия (воздерживающийся от загрязнения получает компенсацию); 3) экологические функции национальных территорий в глобальной системе.

Рентные платежи для стран за использование экологического ресурса планеты, очевидно, должны быть прямо пропорциональны антропогенным воздействиям. Соотношение нагрузки на среду и ее устойчивости показывает, в какой степени в каждой стране использована данная от природы «емкость», устойчивость среды.

Одним из обобщенных показателей антропогенной нагрузки на среду является потребление энергии на единицу территории. Этот показатель хорошо отражает ситуацию в развитых странах, но плохо – в остальных, где главные экологические процессы (уничтожение лесов, опустынивание, деградация почв) осуществляются без, так называемой, «коммерческой» энергии, но только она фиксируется статистическим учетом.

Различают производственное энергопотребление и «физиологическое» - энергию, используемую на питание человека. В развитых странах физиологическое потребление энергии составляет очень малую долю общего энергопотребления (по нашим расчетам, в США 0 1.8 %, в РФ – 1.6%), но в небогатых странах эта доля значительна (в Индии, например, - 27.6%). Показатель общего энергопотребления вводится, чтобы «привести к общему знаменателю» трудно сопоставимые параметры воздействия на среду в развитых странах (технологическое «давление») и экономически отсталых (демографическая нагрузка).

Идея суммирования двух видов энергопотребления высказывалась Mata et al. Аналогичный по сути подход был реализован А.П. Федотовым для определения ренты для стран показатель «мощности биопотребления». Это неверно, ибо калорийность питания сильно варьирует – от 1500 ккал/сутки в Сомали до 3700 ккал/сутки в Бельгии. Вызывает серьезные возражения использование в данной работе в качестве допустимой (для любой страны) мощности антропогенной нагрузки величины 70 квт/кв. км, полученной как среднее арифметическое из оценок предельного населения планеты Д. Медоуза и др. и В.Г. Горшкова. Не затрагивая здесь сложный вопрос об обоснованности упомянутых моделей и правомерности выведения среднего значения из их результатов, отметим спорность расчета допустимой нагрузки, опираясь на абстрактную «устойчивость биосферы», не учитывающую территориальных различий этого показателя.

При рассмотрении распределения по странам мира общего энергопотребления (производственного и «физиологического»), отчетливо выявляются три упомянутые выше обширные зоны дестабилизации природной среды – Западная Европа, Южная и Юго-Западная (Передняя) Азия, вполне сопоставима с югом и юго-востоком этой части света. В пределах обширных зон высокой нагрузки выделяются европейский и японо-корейский ареалы. В них нагрузки на порядок величины превышают даже те, которые наблюдаются в среднем на территории США, Китая и Индии. В России потребление энергии на единицу территории в 56 раз ниже, чем в Нидерландах.

Если же человечество сможет, наконец, осознать всю важность существующей проблемы, привить нынешнему и последующим поколениям чувство любви и бережного отношения к природе, умение направить свой интеллект и волю на благо себе и окружающей среде, способность предупреждать негативные экологические последствия своей деятельности, то будут заложены прочные основы для решения глобальных экологических проблем, а, значит, и для преобразования сферы нашего обитания в сферу добра и разума — ноосферу.

Литература.

1. Маркарян Э.С. О генезисе человеческой деятельности и культуры. - Ереван, 1973.

2. Хайнд Р. Поведение животных: синтез этологии и сравнительной психологии. - М., 1975.

3. Одум Ю. Основы экологии. - М., 1975.

4. Традиция в истории культуры. - М., 1978.

5. Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. - М., 1988.

6. Гумилев Л.Н. География этноса в исторический период. - Л.,1990.

7. Моисеев Н.Н. Человек и ноосфера. - М., 1990.

8. Кульпин Э.С., Пантин В.И. Решающий опыт. - М., 1993.

9. Хесле В. Философия и экология. - М., 1994

10. Генетические коды цивилизаций. - М., 1995.

11. Назаретян А.П. Агрессия, мораль и кризисы в развития мировой культуры (Синергетика исторического прогресса). - М., 1996.

12. Кульпин Э.С. Бифуркация Запад — Восток. Введение в социоестественную историю. - М., 1996.

13. Флиер А.Я. Культурогенез. - М., 1995.

14. Ахиезер А.С. Об особенностях современного философствования// Вопросы философии. 1998. №2.

15. Анатомия кризисов. - М., 2000.

16. Клюев В. Россия на экологической карте мира //Известия Академии наук. Сер. География. 2002. №6.

17. Историческая экология и историческая демография. Сборник научных статей /Под ред. Ю.А. Полякова. – М., 2003.

СЛОВАРЬ

Биогеоценоз – экосистема в рамках территории с однородными ресурсами и условиями (элемент биосферы).

Бифуркация – существование двух областей равновесия с равными равновесными численностями при сильных нелинейных связях (между поколениями людей, мужчин и женщин) при сильной зависимости параметров от текущего состояния.

Окрежающая среда – часть природы, влздействующая на субъекта.

Популяция – семья в широком смысле слова, генетически однородная система внутри одного вида.

Природная катастрофа – нестационарное преобразование социально-экономической системы, вызванное дестабилизирующим влиянием природных факторов (извержением вулкана, ураганом, землетресением и т.п.).

Ресурсы среды – образы явлений природы, вещественные переменные, с которыми организмы находятся в отношениях вещественного обмена.

Экологическая катастрофа – переход экосистемы в неравновесное, нестационарное состяние, а, следовательно, ведущее к нестационарному преобразованию социально-экономической системы, приводящее к разрушению окружающей среды.

Экологическое бедствие – последствия катастрофы, равновесное состояние экологической системы (окружающей среды) на предельно низком энергетическом уровне.

Экология – законы, которые описывают типы элементарных отношений организмов с окружающей средой, и правил, с помощью которых можно получить из элементарных более сложные отношения между ними и их следствиями. Общность элементарных экологических отношений позволяет применять их объясненияповедения биологических, экономических, социальных объектов.

Экосистема – по определению Тимофеева-Рессовского, система, внутри которой не проходит ни одной (химической, биологической, геохимической, водной и т.д.) границы.

КУЛЬТУРА КАК СИСТЕМА. СТРУКТУРА И ФУНКЦИИ КУЛЬТУРЫ

Культура как система.

Уже в первой своей книге «The Science of Culture» («Наука о культуре»), изданной в 1949 г., Л.Уайт фактически определяет «предметное поле» культурологии и методы ее исследования, считая основным подходом в интерпретации культуры как целостного образования системный подход. Более того, в своих работах Уайт впервые описывает культуру как интегрирующую, самоорганизующуюся систему. Однако в полной мере смысл этой концептуальной идеи Л. Уайта был осознан лишь тогда, когда культурологи открыли для себя, что здесь они действуют, по сути дела, в рамках парадигмы, задаваемой одним из важнейших направлений междисциплинарных исследований, активно развивавшимся с середины ХХ века. Речь идет об общей теории систем, которая как раз и занимается изучением абстрактных моделей сложных реальных систем произвольной природы.

Исследователи, занимающиеся методологией системных исследований, отмечают, что реальные системы неисчерпаемы в своих свойствах, а потому для познания действительности необходимо использовать различные уровни абстрагирования. Поэтому логично, что наука о культуре должна, по сути, начинаться с выработки представлений о том, что же представляет из себя этот феномен в целом, – другими словами, с выделения общесистемных признаков и моделирования феномена культуры на самом высшем уровне абстрагирования. (Причем задача эта оказывается принципиально важной не только для теории, но и для практики культурологических исследований, ибо, в соответствии с известным определением модели, которое дал один из крупнейших теоретиков системного программирования, создатель методологии структурного анализа и проектирования SADT, Дуглас Росс: «М моделирует А, если М отвечает на вопросы относительно А»). Другими словами, культурологу необходимо исходить из такой модели культуры как системного феномена человеческого существования, которая отвечала бы нам на все возможные вопросы относительно того, как эта система устроена, на каких принципах она функционирует и что определяет параметры этого функционирования, т.е., каким образом система культуры «вписана» в метасистему человеческого существования.

Напомним вкратце хотя бы о некоторых основных принципах системного подхода (хотя бы потому, что с ним почему-то чаще всего и в первую очередь связывается лишь необходимость обеспечения комплексности и широты охвата предмета исследования – фактор, безусловно, важный, но суть системного подхода определяющий лишь отчасти). Принципы эти следующие:

• Рассмотрение не изолированных элементов, а их целостных совокупностей, которые и называются системами. Причем, подчеркивается, что целостность здесь считается первичным, определяющим свойством, – в отличие, например, от математического понятия множества (это проявляется, в частности, в том, что в одной и той же системе можно вычленить составные части различными способами, в зависимости от целей и методики исследования).

• Противопоставление системы всем объектам, не входящим в нее (внешней среде) и фиксация внимания на взаимных связях и отношениях между элементами системы. При этом их связи с другими объектами либо рассматриваются как присущие системе в целом (в этом случае она называется открытой), либо вообще исключаются из рассмотрения как несущественные (втак называемых закрытых системах)¹.

• Выделение системообразующих факторов, придающих системе упорядоченность и устойчивость. Универсальной качественной характеристикой системы считается ее организация, определяемая как «внутренняя упорядоченность, согласованность, взаимодействие более или менее автономных частей целого, обусловленные его строением» (сюда же относят и «совокупность процессов или действий, ведущих к образованию и совершенствованию взаимосвязей между частями целого»). В качестве универсальной количественной характеристики системы используется энтропия, то есть степень неопределенности состояния системы.

• Анализ интерактивных свойств системы (не присущих ни одному из ее элементов в отдельности, но проявляющихся при их взаимодействии) и механизмов их возникновения.

• Применение принципа иерархичности (когда один и тот же объект может рассматриваться и как вышестоящая система по отношению к своим элементам, и как подсистема системы более высокого уровня).

Отметим, что представление о культуре, исходящее из такого подхода, должно оказаться настолько универсальным, что любые другие способы трактовки культуры (содержащиеся, в частности, в огромном множестве существующих на сегодняшний день ее определений) будут выступать как частные случаи заложенного в данной модели целостно-системного понимания этого феномена (которые возникают каждый раз, когда на объект рассмотрения накладываются те или иные определенные ограничения²). Когда же такая модель построена, тогда для раскрытия, скажем, «общих закономерностей культурно-исторического процесса», как и специфики отдельных его этапов, нам будет необходимо и достаточно определить, как эта модель «ведет себя» (или, другими словами, каков характер функционирования системы культуры) применительно к истории человечества в целом или в тех или иных конкретно-исторических условиях.

В 1947 г., в своей книге The Science of Culture, Л. Уайт высказывает один из важнейших тезисов, определяющих суть этой необходимой нам модели. В главе, носящей то же название, что и вся книга, – «Наука о культуре», – он пишет: «У более низких видов социальные системы выступают как функции соответствующих биологических организмов: S = f(O). Но у человека как вида - дело обстоит совершенно иначе. Человеческое поведение в усредненно-индивидуальном или социальном аспекте, нигде не выступает как функция организма… Человеческое поведение – функция культуры: B = f(C). Если изменяется культура, изменяется и поведение»³. Более того, «…не общество или группа замыкают ряд категорий детерминант человеческого поведения. У более низких видов группу действительно можно рассматривать как детерминанту поведения любого из ее членов. Но для человека как вида сама группа определена культурной традицией»⁴.

Самое же «сильное» утверждение этого тезиса содержится в главе «Энергия и эволюция культуры» из той же его книги. «С точки зрения зоологии культура – лишь средство поддержания жизни определенного биологического вида, Homo sapiens»⁵, – пишет здесь Л. Уайт. Принимая во внимание, с одной стороны, что сохранение существования любого биологического вида обеспечивается наличием соответствующего «генетического кода», обеспечивающего гомеостатического равновесие внутри организма и самого организма со средой (в частности, путем адаптации к макросреде), а с другой стороны, – что возможность «передавать культуру небиологическими средствами является одним из ее наиболее существенных свойств»⁶, мы неизбежно придем к выводу о том, что культура как раз и является «генетическим кодом человечества» («внебиологическим» феноменом, принципиально, тем самым, отличающим Homo sapiens от любого другого биологического вида на Земле).

Этот внебиологический «генетический код», как и положено любому генетическому коду, должен содержать в себе уже «наработанный» опыт целостного существования человека как «общественного животного» – а следовательно, определяющий характер бытия и деятельности отдельного индивида среди себе подобных, среди человеческого сообщества (любого уровня иерархии, начиная с вида в целом до той или иной сформировавшейся устойчивой локальной общности людей). Но в нем должны быть предусмотрены и механизмы адаптации человеческого «социокультурного организма» к макросреде своего существования в тех или иных конкретных условиях и на той или иной стадии осмысления внешнего мира. То есть, в нем должны быть предусмотрены и определенные возможности трансформации самого этого кода (своего рода «культурогенная инженерия») – необходимые социокультурные изменения, «предлагаемые», естественно, отдельными индивидами, но, – в случае получении «социального одобрения», выражающего их значимость для соответствующего социума, – фиксируемые уже внеотдельного, конкретного человеческого организма (параллельно – или впоследствии – присваиваемые и остальными членами этого социума).

Такое представление, собственно, и есть основа для логического моделирования целостного феномена культуры как системы (и наоборот, системы культуры как целостности), ибо отсюда проистекает понимание ее «устройства» и всех ее важнейших системных характеристик, «механизмов», обеспечивающих ее существование и трансформации, и т.д. и т.п.

Что же представляет из себя, в таком случае, культура именно как система? Какова специфика ее «устройства»? В 1959 году, в статье «Понятие культуры», ставя вопрос о «местоположении культуры», Л. Уайт пишет, что она располагается «…во времени и в пространстве 1) в организме человека…; 2) в процессах социального взаимодействия людей; 3) в материальных объектах…, находящихся вне организма человека, но в пределах моделей социального взаимодействия между людьми»⁷. Если учесть, что содержание второго пункта имеет отношение не к «расположению» культуры, а кпроцессам ее трансляции,а также то, что «предметы и явления» никак не могут «располагаться» в сознании (там присутствует их «слепок», «отпечаток», – их «распредмеченный образ», говоря словами современной психологии), тогда нам станет ясно, что Л. Уайт в своих представлениях о культуре исходит именно из «глобально-генетической» ее модели. А в приведенном отрывке он, фактически, ведет речь даже не о расположении» культуры, а одвухнеразрывносвязанныхформах ее существования.

И, действительно, бытие культуры – ее сохранение, самовоспроизводство и развитие – осуществляется в процессах взаимодействия двух форм существования этого феномена: «объективной» и «субъективной». «Объективная» форма культуры – это зафиксированная в предметных, материальных носителях и передаваемая последующим поколениям совокупность способов и приемов человеческой деятельности в мире, в котором человек существует (деятельности как «материальной», так и духовной). По сути, «объективная» форма культуры – это то, что данным термином обычно и обозначается, когда речь идет о культуре человечества, той или иной эпохи, региона, страны и т.д. Другими словами ее составляют любые «объективно существующие», прошедшие процесс «овеществления», «материализованные» культурные объекты, реалии и образцы – от тех или иных орудий труда, «опредмечивающих» человеческий опыт пользования ими, до произведений искусства, идеологических и религиозных концепций и т.д.

Специфической составляющей «объективной» формы культуры являются «автономизирующиеся» от каждой конкретной личности, живущие как бы «отдельной, самостоятельной жизнью» явления социально-психологического порядка – обычаи, традиции, общественное мнение, общественный вкус и пр. Безусловно, явления «общественного сознания» реально существуют лишь в сознании конкретных личностей, и потому вроде бы должны быть отнесены к «субъективной» форме культуры. Но, с другой стороны, являясь следствием, так казать, «группового консенсуса», они принимают в каком-то смысле «объективизированные» формы, как бы «отделяясь» от сознания конкретных личностей (во всяком случае, апелляция, скажем, к «общественному мнению» или к «традициям» есть обращение к некоему экстериоризированному явлению, существующему вроде бы вовне личности и только разделяемому ею).

«Субъективная» же форма культуры возникает в процессах «присвоения» человеческим сознанием определенной части социокультурного опыта, накопленного в «объективной» форме культуры. Это некий «слепок» культуры в сознании (общества, общностей и групп, составляющих его структуру, – вплоть до сознания отдельной личности), совокупность присвоенного человеком, «распредмеченного» его сознанием того опыта человеческого существования, который «опредмечен» в «культурных генах» – объектах и реалиях культуры. Точнее, это, конечно, «слепок» не всей культуры, а определенной ее части, а именно, – значимых именно для данного социума (или для определенной его подсистемы) ценностей из всего того культурного багажа, который сохраняется, воспроизводится и постоянно «нарабатывается» человечеством.

Таким образом, функционирование культуры связано с системой процессов производства, воспроизводства, распро­странения («трансляции») и сохранения культурных ценностей. В процессах «распредмечивания» объективной формы культуры сознанием осуществляется трансляция, а следовательно – сохранение и воспроизводство культуры как феномена человеческого существования; создаваемые же в процессах материальной и духовной деятельности человека социально значимые ценности культуры, в свою очередь, «опредмечиваются» в объективной форме последней, в культурном багаже, а далее – в культурном наследии человечества.

При этом нужно принимать во внимание, что часть этих вновь создаваемых ценностей по тем или иным причинам, на время или навсегда остается невостребованной – так же как и часть уже существующего «культурного багажа» человечества, не включаемая в «актуальную» культуру. В реальном бытии тех или иных конкретных культур и на разных этапах их существования наблюдаются различные варианты взаимосвязи и взаимообмена «актуальной» формы культуры и всего «культур­ного потенциала», как и различное соотношение элементов новизны и «традиционного», определяющего облик данной конкретной культуры.

Итак, культуру можно было бы определить как фиксируемый в объективной и субъективной формах опыт отражения человеческим сознанием характеристик мира, в котором он существует, и адекватных специфике этого отражения способов действий в этом мире. Рассмотрение и обоснование «двуединой» природы и сущности культуры как «генетического кода человечества» является абсолютно необходимым как для понимания природы самого этого феномена, так и для дальнейшего анализа специфики его функционирования. А теперь, зафиксируем внимание на чрезвычайно существенном для анализа культурных процессов моменте, – а именно, на активном (в каждый конкретный момент времени) характере именно субъективной составляющей, «субъективной формы» культуры.

Подчеркивая активный характер этого отражения, психологическая теория деятельности раскрывает его смысл через понятие «образ мира», которое выводится из единства отраженного в сознании объективного мира и системного характера человеческой деятельности. Причем именно в силу системности человеческого мировосприятия, позволяющего человеку сориентироваться, как сказал бы Дьюи, среди «текущего ряда познаваемых опытным путем предметов», понятие «образа мира» (или синонимичных – «картины мира», «модели мира») приобретает для нас чрезвычайно важное значение.

Говоря о важности картины мира в сознании и поведении человека, психолог Э.Берн, изучивший сотни клинических случаев, утверждает, что «...люди действуют и чувствуют не в соответствии с действительными фактами, а в соответствии со своими представлениями о фактах. У каждого есть свой определенный образ мира и окружающих людей, и человек ведет себя так, как будто истиной являются эти образы, а не представляемые ими объекты»⁸. Отметим, что одним из первых к понятию «картина мира» обращается еще в 20-е годы нашего века О.Шпенглер⁹; о важности системного миропредставления в сознании человека говорили и М.Хайдеггер¹⁰, и К.Г.Юнг¹¹, и Э.Фромм¹², и М.Вебер и еще многие и многие исследователи. Понятие картины мира, естественно, оказалось в центре внимания и получило свою специфическую трактовку и у исследователей, работающих в сфере культурной антропологии, где было выработано определение «этнической картины мира» – «…единой когнитивной ориентации, являющейся невербализованным, имплицитным выражением понимания членами каждого общества «правил жизни», диктуемых социальными, природными и сверхъестественными силами... Этническая картина мира – свод основных допущений и предположений, обычно не осознаваемых и не обсуждаемых, которые направляют и структурируют поведение представителей данной общности почти точно так же, как грамматические правила, неосознаваемые большинством людей, структурируют и направляют их лингвистическое поведение».

«Эти способы ориентации в социальном и природном мире, – пишет А.Я.Гуревич, представляют собой своего рода автоматизмы мысли; люди пользуются ими, не вдумываясь в них и не замечая их, наподобие мольеровского господина Журдена, который говорил прозой, не догадываясь об ее существовании. Системы ценностей... могут быть имплицированы в человеческом поведении, не будучи сведены в стройный и продуманный нравственный кодекс. Но эти внеличные установки сознания имеют тем более принудительный характер, что не осознаются...»¹³. Развивая эту мысль, А.Гуревич далее пишет: «...Идеи представляют собой лишь видимую часть "айсберга" духовной жизни общества. Образ мира, заданный языком, традицией, воспитанием, религиозными представлениями, всей общественной практикой людей, – устойчивое образование, меняющееся медленно и исподволь, незаметно для тех, кто им обладает. Можно представить себе человека, лишенного определенного мировоззрения, но не индивида, который не обладал бы образом мира, пусть непродуманным и неосознанным, но властно определяющим (в частности, как раз благодаря его неосознанности) поступки индивида, все его поведение...»¹⁴.

Для интерпретации любой ситуации картина мира, следовательно, предлагает человеку комплекс исходных принципов и представлений, допущений о мире или тех его частях, которые касаются данной ситуации стратегии принятия решения или действия. Эти фундаментальные допущения, которые могут и не осознаваться на рациональном уровне, служат критериями для определения смысла и для оценки того, что происходит. Но они же одновременно являются элементами, из которых выстраиваются ограничения и ориентиры при интерпретации реальности. Причем именно эти принципы, представления и допущения «объективируются» в самых разнообразных продуктах культуры той или иной эпохи. «Шартрский собор, – писал в связи с этим К. Гирц, – сделан из камня и стекла. Но он несводим к камню и стеклу… Чтобы понять его значение.., нужно знать не только свойства, органически присущие камню и стеклу, и еще нечто большее, чем свойства, общие для всех соборов. Необходимо понимать… конкретные представления об отношениях между Богом, человеком и архитектурой, которые воплощены в соборе постольку, поскольку под руководством этих представлений он был возведен»¹⁵. Говоря в целом, и характер, и конкретное содержание той или иной культуры определяются именно «картиной мира» соответствующей культуры и ее ментальностью как модусом этой «картины мира».

Но в таком случае нам обязательно нужен ответ на вот какой вопрос: если мировосприятие, «по определению», должно адекватно моделировать мир, в котором человек живет (поскольку адекватность этой модели – единственная гарантия выживания человека в нем), то как человечество выжило, просуществовав десятки тысяч лет с мифологическим сознанием, тысячу лет – с сознанием античным, еще тысячу – с сознанием средневековым, если все они так или иначе «неистинны»? Причем, напомним, речь идет не о физическом выживании, а именно о выживании человека как вида. Вопрос, действительно, оказывается риторическим, ибо, задав его, мы с необходимостью приходим к достаточно интересному выводу: все – именно все! – способы мировосприятия, все картины мира, которые существовали на протяжении культурной истории человечества, так или иначе адекватны миру! И тогда разговор приходится вести уже не о точности моделирования этого мира человеческим сознанием, а о границах и способе устройства (а следовательно, о законах функционирования) мира, как он воспринимался людьми различных культурно-исторических эпох. А разговор о «точности», вероятно, возможен, но лишь в границах того или иного способа восприятия мира.

Этой проблемы касается, в частности, Бенджамин Уорф в своей работе «Язык, мысль и реальность»¹⁶. Говоря о различиях миропонимания (а следовательно, и характера действий, вытекающих из этого миропонимания) у человека культуры хопи и у новоевропейца, он пишет, в частности: «Полагать, что мысль воздействует на всё и наполняет собой вселенную, не более неестественно, чем подобно нам всем считать, что это делает свет, зажжённый извне. Также вполне естественно полагать, что мысль, как и всякая другая сила, повсюду оставляет следы своего воздействия. Размышляя о конкретном кусте роз, мы не считаем, что наша мысль направляется на этот самый куст и вступает с ним в контакт, подобно направленному на него лучу карманного фонарика. А что же ещё в таком случае делает наша мысль, коль скоро мы обратили её к кусту роз? Может быть, нам кажется, что речь идёт о «ментальном образе», который есть не розовый куст, но его ментальный суррогат. Но почему в таком случае ЕСТЕСТВЕННО считать, что наша мысль имеет дело с суррогатом, а не с реальным кустом роз? Возможно, потому что мы туманно осознаём, что таскаем с собой целый воображаемый космос, наполненный ментальными суррогатами. Для нас ментальные суррогаты – старая знакомая пища. Вместе с образами воображаемого пространства, о которых мы, возможно, втайне знаем, что они – лишь плод нашего воображения, мы складируем существующий в действительности розовый куст, который может относиться к совсем другой категории явлений, и делаем это лишь потому, что нашли для него такую подходящую «ячейку». В мыслительном мире хопи нет воображаемого пространства. Неизбежным следствием этого является тот факт, что мысль, имеющая дело с реальным миром, не может помещаться нигде кроме самого реального мира, таким образом, неотделимого от мыслей о нём (курсив мой – Ю.О.). Носитель языка хопи, естественно, будет считать, что его мысль (или он сам) имеет дело с реальным кустом роз – или, скорее, со злаком – о котором он думает. Тогда мысль должна оставить свой след на растении в поле. Если это добрая мысль, о здоровье растения и его хорошем развитии, она окажет положительное воздействие на объект, если нет – наоборот».

Следующей, не менее важной характеристикой системного «устройства» культуры является то, что этот «генетический код» фиксирует одновременно две разновидности, два типа социокультурного опыта человека – рационального восприятия мира и эмоционально-чувственного его постижения. Процессы накопления человеком опыта отражения действительности (как основы регуляции его жизнедеятельности с целью более адекватного существования) чаще всего рассматривают в плоскости именно их «рациональной составляющей», а специфику человека как вида связывают с развитием именно рационального мышления. Да, действительно, отражение объективной реальности через ratio (и накопление «рационального», «сознательного» опыта понимания мира) является основой обеспечения регуляции жизнедеятельности на рефлективном уровне. Рациональное мышление обеспечивает возможность идентификации и классификации признаков, структурных характеристик и отношений воспринимаемых объектов, реалий и процессов (вспомним, что еще И. Кант высказал идею о наличии устойчивых, инвариантных структур, схем сознания, накладывающихся на поток сенсорной информации и организующей его определенным образом), – а, следовательно, и формирования ощущения и понимания системного характера действительности. Именно на основе этого ощущения и понимания вырабатываются представление о неких «правилах игры», по которым человек должен действовать в окружающем его мире. Этот опыт обобщается человеческим сознанием, опосредуется (в том числе, знаковыми и символическими структурами) и фиксируется культурой.

Но значит ли это, что для человека как для «особого» вида высокоорганизованных живых существ перестал (или почти перестал) представлять интерес тот мощнейший «гомеостатический регулятор», которым для всех остальных видов таких существ являются эмоции? Нет, отказаться от этого наследия, от этого вида регуляции своего поведения было бы для человека чрезвычайно избыточной роскошью. А потому механизмы и процессы эмоциональной регуляции поведения отнюдь и ни в коей мере не утратили своего значения для человека. Но даже «обыденные» эмоции приобрели у человека качественно иные, социальные черты и облик. И эти отличия связаны в первую очередь со способностью человека к накоплению и развитию социальнозначимогоопытаэмоционально-чувственных реакций на мир и его составляющие (компоненты, элементы), – и на этой основе также обеспечения регуляции жизнедеятельности. Именно этотопыт, так же, как и опыт рационального отражения, объективируется культурой человечества – но уже в виде определенной совокупности социально значимых образцов, «паттернов» эмоционально-чувственного восприятия и поведения.

«То, что, реагируя на приятные раздражители, мы улыбаемся, а на неприятные – хмуримся, конечно, до определенной степени обусловлено генетически (даже обезьяны начинают скрести свою морду, когда чувствуют вредный для себя запах); но сардоническая улыбка или нарочито хмурая гримаса точно в такой же степени безусловно обусловлены культурой», – отмечает К. Гирц¹⁷.

При этом особый интерес в рамках рассматриваемой темы представляет для нас та часть «эмоционально-чувственного культурного багажа», которая связана с выработанной в процессах эволюции способностью человеческого сознания эмоционально реагировать на наличие (и уровень) упорядоченных, закономерных отношений, отличающих негэнтропийность, системную организацию мира, в котором он – человек – обитает. Эта способность, как считают психологи, является не менее важной для обеспечения регуляции человеческой жизнедеятельности, ибо позволяет непосредственно, целостно и одномоментно («симультантно») «воспри­нимать чувствами» и эмоционально принимать или отвергать те или иные характер, уровень, «качество системности» мира человеческого существования – мира в целом или отдельных его компонентов.

Речь, следовательно, идет о способности сознания эмоционально-чувственно реагировать на характер и качество функционального и композиционного единства, упорядоченности элементов объекта, явления, процесса (на разных уровнях иерархии мира – от микро- до макро его масштабов), воспринимая их именно как системные образования, – другими словами, на ту самую их универсальную качественную характеристику, которая, как уже говорилось, в системном подходе обозначается термином «организация». Кстати, когда И. Кант говорит о нашей способности эмоционально реагировать на «целесообразность», понимая под последним «гармоническую связь частей и целого», он говорит именно о способности человека «чувственно оценить» качество организации воспринимаемого, поскольку эта «гармоническая взаимосвязь» с точки зрения системного подхода есть не что иное, как организация объекта. Но, следовательно, в этом случае нам удалось дать содержательно-операциональную трактовку того хорошо известного феномена культуры, который традиционно обозначается термином «эстетическое».

Интересно, что способность суждения вкуса об объекте на основе лишенного всякого интереса чувства удовольствия (неудовольствия) имеет в своей основе как бы «самодостаточную» реакцию на одну из важнейших системных характеристик воспринимаемого мира, реакцию, не ориентированную (в отличие от обыденных эмоций) на немедленный конкретный деятельностный эффект. Назовем этот процесс «отложенным гомеостазисом», ибо здесь на первом плане – не конкретное сиюминутное чувственное удовольствие (неудовольствие), вызываемое самыми различными свойствами тех или иных явлений (и провоцируемые этими реакциями непосредственные действия и оценки), – это сфера действия так называемых обыденных эмоций. Здесь главное – возможность ориентации в мире, в его «устройстве» и выстраивания своего поведения в нем. Это происходит путем эмоционального, чаще всего внерефлективного, «распознавания» указанной характеристики мира, его объектов и реалий на основе применения соответствующего опыта эмоционально-чувственного восприятия, уже накопленного к этому времени культурой (и «распредмеченного» сознанием), и поиска, отбора или создания тех из них, которые более (по этому признаку) эмоционально привлекательны – естественно, в соответствии с преференциями данной культуры. Таким образом, социокультурную функцию эстетического можно было бы обозначить, как «моделирование эмоций по поводу организации окружающего мира». Это, собственно, и есть то «незаинтересованное действие красоты», о котором писал И. Кант. По сути, здесь осуществляются, но принципиально другим образом и на другой основе те же процедуры, которые реализует рациональная составляющая сознания. И, как и опыт «рационального» мировосприятия и соответствующих ему способов поведения в мире, окружающем человека, опыт чувственно-эмоционального восприятия системности мира и способов реагирования на эту его характеристику также фиксируется внебиологическим «генетическим кодом человечества», «опредмечивается» в соответствующих объектах, а далее воспроизводится (и так или иначе модифицируется) в процессе функционирования «актуальной культуры» (либо в процессах смены одного типа культуры другим).

«Физиологическая сторона» этого процесса, по всей видимости, связана с давно уже интересующим специалистов вопросом об ассиметрии полушарий головного мозга человека. Напомним, что в «нормальном» случае (у «правшей») структуры левого полушария ответственны за членораздельную речь, за абстрактные логические построения, за способность к анализу (ситуаций и вербальных высказываний, за поведение (реальное и прогностическое), за восприятие форм и функций объектного мира. Структуры правого полушария отвечают за восприятие цвета, ритма, звука (музыкального), вкуса, запаха – за восприятие на уровне эмоционального настроя окружающего мира и, по-видимому, за синтез его общего образа¹⁸. В соответствии с этим, правополушарное мышление – образно, целостно (холистично), интуитивно, левополушарное – вербально, последовательно-логично, аналитично¹⁹. «Сначала человек видит актуальную для него проблему как некий образ, сложенный из чувственных компонентов (правое полушарие), а потом описывает ее для себя линейным, последовательным потоком слов, связанных в лингвистические конструкции, построенные по правилам языка, которым он владеет (левое полушарие)»²⁰, – характеризует характер процесса восприятия П. Черносвитов. Но мышление, продолжает этот автор, – это поиск решения проблемной ситуации. «…Левое полушарие делает это на уровне поиска вербального ответа на вопрос: «что, если сделать то или это?» Правое полушарие «молча» представляет себе это самое «то» или «это». И, по‑видимому, именно оно первое находит ответ на вопрос: ведь ему не надо искать его на уровне логически осмысленных последовательных операций, оно просто представляет себе целостный образ решения задачи. Левое же полушарие только описывает найденное решение в виде логических умозаключений…»²¹.

Выделив упомянутые выше наиболее общие особенности культуры именно как целостно-системного феномена, мы, таким образом, создали базовую основу для рассмотрения как структуры культуры, так и ее функций.