Раздел 2

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПСИХОСОМАТИЧЕСКОЙ ПРОБЛЕМЫ

Арина Г. А.

ПСИХОСОМАТИЧЕСКИЙ СИМПТОМ КАК ФЕНОМЕН КУЛЬТУРЫ

Мысль о способности и функции сознания порождать феномены, симптомы телесных нарушений живет в со­временной медицинской и психологической пауке и прак­тике какой-то странной двойной жизнью: утверждаясь все прочнее в прикладных иитерпретативных схемах прак­тикующих врачей и психологов, превращаясь зачастую в удобный конструкт-миф «все — от нервов», в науке идея активной роли механизмов сознания оказывается редуци­рованной до скромной и неопределенной идеи «влияния». Мифологический панпсихологизм прекрасно уживается с «научным» представлением о здоровом теле как хорошо отлаженной машине, для которой вмешательство психо­логических (сознательных) сил только разрушительно¹. Согласно этим взглядам, здоровая телесность человека предетерминировапа и, в идеале, — рефлекторна¹. Логи­ческое следствие подобного рассуждения выглядит до­вольно парадоксально: освобождение от жестких пут предетерминированности телесность получает через болезнь,

'В этом пункте неожиданно пересекаются построения 2-х тео­рий-антагонистов — психоанализа и кортиковисцеральной.

² Содержательней анализ и критику данного подхода в контексте проблемы сознания см. в работе: Зиичсико В. П., 1990.

ибо получает свое субъективное существование, новые степени свободы н регуляции. По той же логике психосо­матический феномен отождествляется с симптомом, так как обретает право на существование только в цепочке причинно-следственных связей, закономерностей болезни. При такой постановке вопроса здоровая телесность оказы­вается оторванной, отделенной от психосоматической фе­номенологии, а значит, и от психосоматической пробле­мы. Абсолютизация патогенеза симптома выводит за рамки психосоматической проблемы обширное поле фено­менов психической саморегуляции и произвольного конт­роля телесных и вегетативных функций, и наконец, отры­вает саму проблему от развивающегося контекста нормальной психологии.

Преодолеть «коллекционирующий» характер психо­соматических исследований, соединить в единой концеп­туальной схеме онтогенез телесности и актуалгенез психосоматических расстройств возможно на основе пере­смотра определения объекта психосоматической проблемы: нужно утвердить и операционализировать представление о телесности как явлении культурно-историческом и развивающемся (Л. С. Выготский). Согласно этому подходу, главный вектор развития телесности совпадает с центральной линией развития любой пси­хической функции и видится как преобразование ее (те­лесности) в универсальный символ и орудие (12). Те­лесность встраивается в общий ход психического развития как необходимое условие и инструмент его, и подобно любой психической функции, обретает знаково-символический характер, «культурную» форму.

Предпосылки анализа психосоматических явлений как знаково-символических были созданы еще в психоанализе. Исходным и ключевым моментом психосоматического симптомообразования Фрейд (1989) считал конфликтный смысл. Сам процесс его воплощения в симптом Фрейд описывал с помощью образа реки, текущей по двум руслам: препятствие на пути движения потока бессоз­нательных смыслов и переживаний в первом русле с необходимостью ведет к переполнению в русле, соединенном с ним, — это и есть прорыв бессознательного. Для Фрейда не имеет принципиального значения, произошел ли про­рыв в сфере телесных функций (и тогда возникает такой психосоматический симптом как конверсия) или в сфере открытого поведения (и тогда возникают многочисленные симптомы «психопатологии обыденной жизни»). Па вопрос о носителе смысла в телесном русле нет однозначного ответа, но можно вычленить 2 пути, 2 механизма прорыва в телесную сферу: в первом случае, носитель — телесные иннервации, а симптом — вариант нормального выраже­ния чувств в телесных иннервациях, закрепившийся в силу ситуативных совпадений с определенными переживани­ями. Эта линия анализа нашла свое дальнейшее развитие в трудах Кеннона, Селье, последователей школы Психосо­матической Медицины. Главные черты этого механиз­ма — его неспецифичность, «отвязанность» от содержа­ния переживаний, смыслов. Психосоматический симптом выполняет функцию разрядки напряжения. Описанный — динамический — аспект процесса симптомообразования задает предмет собственно психофизиологических иссле­дований, определяет границы психосоматического фено­мена внутри психофизиологических соотношений. В ис­следовательском плане обладает определенной автономи­ей, позволяющей изучать процессы симптомообразования как вне контекста культуры, так и вне психологического онтогенеза.

Второй путь симптомообразования раскрывает содер­жательную компоненту прорыва смысла. Носитель смыс­ла — язык тела. Психосоматический симптом — конвер­сия — с помощью органов тела, на языке тела в форме аллегории воплощает конфликтный смысл. Актуалгенез симптома является производным от истории развития личности, ее онтогенеза: и конфликтный смысл и форма его объективности в симптоме детерминированы харак­тером и стадией опредмечивания либидо.

В такой постановке психосоматической проблемы со­держатся многие важнейшие предпосылки культурно-ис­торического подхода к телесности: симптомогенез содер­жательно и структурно зависит от характера и хода социализации человека; психосоматический симптом воз­никает на основе собственно человеческого психического новообразования — смысла; имеет знаково-символический характер; вписан в контекст межличностных отноше­ний. В рамках психоанализа психосоматическая проблема обрела два интереснейших для психологического исследо­вания аспекта — выбора симптома и выбора органа. Ответить на вопрос о том, каким образом произошел выбор симптома и выбор органа, — это и значит, во многом, разрешить проблему симптомогенеза.

Однако общие недостатки психоаналитического подхо­да имеют свою проекцию и в конкретной модели процесса симптомообразования. В модель заложены жесткие огра­ничения связанные прежде всего с представлением о при­роде и содержании самого конфликтного переживания. Согласно психоанализу, порождающий конверсию смысл укоренен э раннем периоде развития личности, он эгоцент­ричен по направленности, по содержанию — отвечает принципу удовольствия, функционирует только в про­странстве межличностных отношений. Конверсия, в узком смысле слова, — коммуникативный жест самопрезента­ции. Конверсионный симптом не столько символичен (воплощает смысл), сколько аллегоричен, ибо он изна­чально рассчитан на своего истолкователя (возможно, не только в интерпсихологическом плане, но и в интрапсихологическом). Он существует не столько из-за чего-то, сколько ради, для чего-то. Психоанализом рассмотрен единственный и очень специфичный вид симптома, для которого паттерны механизмов «из-за чего» и «для чего» во многом совпадают или закономерно между собой взаимосвязаны, а смыслы, воплощенный в симптоме и об­ретенный в результате психоаналитической интерпрета­ции, принадлежат единому смысловому образованию.

В дальнейшем расширение границ понятия конверсии шло по пути абсолютизации описанных в психоанализе характеристик процесса симптомообразования: либо всем симптомам приписывался жестовый, коммуникативный, смысл («протоязык» по Шашу), либо смысловая компонента симптомообразования наполнялась за счет эгоцентрической направленности личности и принципа удовольствия. Найдя вариант ответа на вопрос «для чего» существует симптом, психоанализ не ответил на вопросы «из-за чего» и «как» он существует. Осталось неясным, могут ли смыслы иного содержания и происхождения объективироваться в психосоматическом симптоме-фено­мене¹. Не решенной также осталась и проблема поиска такого носителя смысла, который сохранял бы его содер­жание. Предложенный на эту роль «язык тела» скорее метафора, чем конкретный интрапсихический механизм, так как здесь опущена вся цепь посредников от смысла до симптома-жеста.

Вопрос о посреднике между бессознательным и симп­томом занял центральное место в концептуальных построениях

¹В дальнейшем было показано, что для заболеваний психосоматиче­ской специфичности характерно иное конфликтное переживание, чем для истерического конверсионного симптома (15).

Лакана и его школы. По мнению Лакана, определя­ющим звеном, — средством структурирования смысла и объективации его в симптоме является язык. Главный теоретический тезис: «бессознательное структурировано как язык», — опирается на предположение, что структура речи, языка прозрачна для психологических смыслов. Смысл себя проявляет через «игру» означающих. В соот­ветствии с такой моделью происхождения симптома пред­лагается и лечение — избавление от симптома как поиск адекватного дискурсивного означающего.

Однако остается неясным, открытым вопрос, каким образом надличное и безличное означающее становится действенным на уровне индивидуального сознания и ин­дивидуальной жизнедеятельности, в том числе и телесной. Ответ на этот вопрос невозможен, если признать един­ственной формой существования означающего его дискур­сивную, языковую природу. Подход Лакана обладает высокой клинической валидностью для невротических рас­стройств поведения и личности, но не раскрывает «функци­ональной структуры психосоматической связи» (1).

Проблема означения и его роли в соматизации при­обретает исключительный статус в связи с изучением особой группы феноменов, объединенных общим на­званием «алекситимия». Сам термин указывает на не­способность психосоматических больных выразить, опи­сать в словах свои внутренние переживания. Больные испытывают трудности в различении своих чувств, при необходимости отделить события телесной жизни от душевных состояний и т. д. «Невербализуемость» и недифференцированность структур внутреннего опыта, как считают многие исследователи, в своей основе имеют недостаточность символических функций и средств (14). Немногочисленные и, главное, успешные попытки психокоррекционной работы с алекситимиками (8) напра­влены на развитие и расширение арсенала средств си­мволического выражения переживаний, базируются, на наш взгляд, на принципе гармонизации двух слоев опыта человека — смыслов и значений.

Таким образом, клиническая феноменология, экспери­ментальные данные, концептуальные модели психосома­тического симптомообразования позволяют предполо­жить, что содержание и структура, организация субъектив­ного психологического опыта играют важнейшую роль в актуалгенезе психосоматических расстройств и опреде­ляют процесс социализации телесности. Теоретический анализ в структуре целостного опыта вычленяет такую его составляющую как взаимоотношения смысла и значения, которые в контексте психосоматических взаимоотноше­ний приобретают драматический характер.

По нашему замыслу, краткая экспозиция узловых мо­ментов психосоматической проблемы должна была проде­монстрировать возможность и необходимость нового по­ворота в ее анализе, трансформации в проблему опосредования. На наш взгляд, это позволит дополнить принцип культурно-исторического подхода к психосома­тическому феномену психологической моделью процесса симптомообразования.

Безусловно, преждевременно говорить о том, что такая модель уже существует, но некоторые основания ее можно предложить для обсуждения.

1. Психосоматический феномен не тождествен психосо­матическому симптому, он является следствием законо­мерной социализации телесности человека. Характер пси­хосоматического феномена является производным от пси­хологических новообразований, трансформируется в соответствии с логикой психологического развития. Путь социализации телесных феноменов пролегает через усвоение (означивание) и порождение телесных знаков, расширение сети телесных действий. Первичный носитель психосоматического феномена — диада «мать — дитя», благодаря чему символический план изначально существу­ет наряду с натуральным планом психосоматического феномена (12). В совместно-разделенных телесных дейст­виях матери и ребенка мать выполняет функцию означива­ния и осмысления (наполнения смыслом) витальных по­требностей и телесных действий ребенка. В диаде телесные действия ребенка изначально оказываются вписанными в психологическую систему «образа мира», обретают 5-е квазиизмерение (17). Содержание и структура телесных действий определяются развитием системы значений и смыслов. Одной из ранних форм существования значения и, видимо, центральной для анализа процесса психосома­тического симптомообразования, является та его форма, которая себя осуществляет на языке чувственной модаль­ности (9) — как начальное звено процесса формирования образа тела и как посредник между более поздними и развитыми формами значения. Следующий этап раз­вития телесных, психосоматических феноменов связан с организующей ролью системы значений уже на уровне репрезентации, на уровне символического манипулирования в плане представлений. (Не этот ли этап развития психосоматического феномена рассматривается в школе Лакана!). Главным медиатором телесных действий стано­вится вербализуемый образ тела, обретающий многооб­разие смысловых характеристик в контексте целостного «образа мира».

Можно предположить, что преобразование смысловой стороны психосоматических феноменов диктуется, опреде­ляется этапами развития смыслового, интенционального компонента деятельности ребенка (смена ведущей деятель­ности, возникновение психологических новообразований). Так, первичный коммуникативный план существования осмысленных психосоматических феноменов с возрастом теряет свою актуальность. (Видимо, правомерно считать жестовый характер истерического симптома проявлением регрессии — возвращения к наиболее раннему смыслово­му контексту симптома). Следующий этап развития психо­соматических феноменов связан с включением в них гно­стических действий, обретающих самостоятельный смысл и преобразующих психосоматическую связь. Этот этап характеризуется интересом ребенка к собственному телу, поиском средств вербального и иного символического обозначения телесных событий. Ребенок учится различать и описывать свое телесное Я (3), формируется система интрацептивных категорий. Новый этап социализации телесности связан, видимо, с возникновением рефлексив­ного плана сознания, способного порождать новые смыс­ловые системы, трансформировать устоявшиеся. Разделе­ние телесного и духовного Я делает тело и его феномены участником внутреннего диалога, порождающего новые жизненные смыслы. (Видимо, здесь надо искать точку отсчета для возникновения ипохондрических черт лично­сти).

2. Актуалгенез психосоматических симптомов детер­минирован достигнутым уровнем социализации телесно­сти. Модель симптомообразования можно представить как процесс взаимоперехода, взаимодействия единиц со­знания: Смысла, Значения, Чувственной Ткани, Биодина­мической Ткани (6, 4). Среди всего многообразия психосо­матических симптомов выделяется класс феноменов, про­цесс возникновения которых можно теоретически осмыслить и эмпирически исследовать как процесс движе­ния и взаимодействия единиц сознания (по Леонтьеву, а не как часть оппозиции «сознание — бессознательное»). Данному классу принадлежат симптомы, которые встречаются при неврозах, истерии, ятрогении, психогенных и хронических болях, ипохондрии и т. д. (см. статью А. Ш. Тхостова в этом сборнике).

Принципиальной характеристикой такого симптома является то, что структурно он является феноменом созна­ния, существует как соматоперцептивный образ. Процесс симптомообразования повторяет структурно познава­тельный акт, который начинается с познавательной гипо­тезы, запускающей особое интрацептивное действие. В ге­нерировании системы гипотез-ожиданий интрацептивного стимула себя воплощает образ мира, носитель 5-го квази­измерения значений и смыслов. Суть симптома состоит в том, что вне зависимости от характера подтверждающей или опровергающей его стимуляции система: личностный смысл — значение — чувственная ткань — приобретает характер устойчивой структуры.

Такого рода явления фиксируются и в области пред­метного восприятия (9). В данном случае процесс симп­томообразования во многом совпадает с процессом ста­новления соматоперцептивного образа. Корни психосома­тических расстройств, согласно этой модели, нужно искать в отклонениях развития каждой составляющей (смысл, значение, чувственная ткань, биодинамическая ткань) и в нарушениях операционально-технических средств их соединения. Схематично укажем некоторые механизмы симптомообразования, которые могут быть поняты на основе данной модели.

Первичные психосоматические симптомы могут в своей основе иметь 2 принципиально разных источника: 1-й тип симптома — психофизиологический по своей природе — связан с нарушением предпосылок собственно человеческой симптоматики: первичные дефекты био­динамической или чувственной ткани, базовой эмоци­ональной регуляции телесных проявлений. 2-й тип симп­томов детерминирован ситуацией совместно-разделенных телесных действий в диаде мать — дитя. Симптом может выступать как следствие нарушений в знаково-символическом опосредовании социализации телесности. Он может иметь характер задержки в развитии категори­альных систем образа тела, или в ситуации симбиоза с матерью телесные проявления излишне долго и сте­реотипно сохраняют коммуникативный смысл, тем самым задерживая становление гностических и отрефлексированных телесных действий.

В основе многих психосоматических симптомов можно обнаружить недооснащенность, недифференцированность системы значений: неразвитые образ тела, категориальные оценочные шкалы интрацепции, сложности перехода от операциональных, предметных значений к более развитым формам — вербальным (11).

Модель позволяет по-новому операционализировать и понять психоаналитический тезис о том, что соматизация наступает как следствие поломки защитных механизмов личности (Бассин Ф. В. и др., 1978). Если защитные механизмы понимать как определенный способ воплощения смысла в значениях, «преобразование зна­чений», направленное на предотвращение конфликта «значащих переживаний» (10, с. 100), то ситуация «по­ломки» может выглядеть как переход к более прими­тивным — эмоциональным, чувственным — системам значений, которые служат механизмом запуска ранних психосоматических стереотипов по типу «кольца Бернштейна». Тем самым, определенные психофизиологи­ческие механизмы включаются в неадекватную им по смысловому содержанию ситуацию, не будучи с нею содержательно связанными. В отличие от истерического симптома здесь смысл воплощенный и смысл, подда­ющийся интерпретации, принадлежат к разным смы­словым образованиям.

Также понятно, что и феномен алекситимии может иметь гетерогенную природу:

• неразвитость систем означения телесного опыта, трудности перехода от эмоциональных универсалий к вер­бальным системам значений. Данный механизм обнаруживает себя в корреляции между характером, глубиной и частотой соматизации, с одной стороны, и когнитивной недифференцированностью, диффузностью структур категоризации субъективного опыта, с другой;

• неразвитость системы смысловой саморегуляции, несформированность деятельности смыслопорождения, что ведет к нарушениям развития телесного Я человека. В этих условиях психосоматические феномены могут полу­чать неадекватно завышенную ценность в системе смыс­ловой иерархии личности (см. работы Николаевой В. В. и ее учеников).

Подводя итог, можно констатировать, что психосома­тический феномен есть закономерное следствие и проявле­ние процесса социализации телесных функций в онтогене­зе. Психосоматический симптом, его актуалгенез отража­ет достигнутый уровень опосредования психологических явлений и действий знаково-символическими «орудиями», представляет собой воплощение смысла через систему значений в чувственной и биодинамической ткани.

«Развитый» психосоматический феномен обладает осо­быми характеристиками: как феномен сознания, он вклю­чает в свою структуру все единицы сознания — смысл, значение, чувственную ткань; как феномен человеческой жизнедеятельности приобретает черты высших психиче­ских функций (социален по происхождению и характеру функционирования, опосредован и, в некоторых случаях, даже произволен).

Возможности эмпирических исследований, экспери­ментальной проверки положений представленного здесь подхода открываются при изучении отдельных систем телесных действий. В настоящее время совместно с А. Ш. Тхостовым и И. В. Молдовану проводится эксперимен­тальное исследование роли интрацептивных действий в психосоматическом симптомообразовании.

Литература

\.Б ассипФ. В., П ранг и шеи ли А. С, Ш е р о з и я А. Е. Роль неосознаваемой психической деятельности в развитии и течении сомати­ческих клинических симптомов. // Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Тбилиси, 1978, т. 2. С. 195—215.

2. Выготский Л. С. Собрание сочинений. М., 1984.

Ъ. Дороже вец А. Н., Соколова Е. Т. Исследования образа тела в зарубежной психологии.// Вестн. Моск. ун-та, сер. 14. Психология, 1985, № 4, с. 39—49.

4. 3 и и ч е и к о В. П. Проблема «образующих» сознания в деятельностной теории психики.// Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология, 1988, № 3, с. 25—34.

5. 3 и н ч е н к о В. П. Наука — неотъемлемая часть культуры? // Вопросы философии, 1990, № 1, с.ЗЗ—50.

6. Л е о и т ь е в А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977. 7. Т.Леонтьев А. II. Психология образа.// Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология, 1979, № 2, с. 3—13.

8.СеменоваН.Д. Групповая психологическая коррекция в системе реабилитационно-профнлактических мероприятий с больными бронхи­альной астмой/Автореферат канд. дисс. М., 1988.

9. С м и р н о в С. Д. Психология образа: Проблема активности психического отражения. М., 1985.

10. Соколова Е. Т. Проективные методы исследования личности. М., 1980.

11 .СтецеикоА.П. Понятие «образ мира» и некоторые проблемы онтогенеза сознания. // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология, 1987, № 3, с. 26—37.

12. Т и щ е н к о П. Д. Жизнь как феномен культуры. // Биология в познании человека. М., 1989, с. 243—253.

13. Ф р е й д 3. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989.

14. W a r n e s, H. Alexithymia, Clinical and Therapeutic Aspects. Psychother. Psychosm., 1986, v. 46, pp. 96—104.

15. Wittkower, E. D., Warnes, H. Historical Survey of Psychosomatic Medicine. //Бессознательное: природа, функции, методы исследования. Тбили­си, 1978, т. 2, с. 239—252.

Ю. В. Баскаков

ТЕЛЕСНО-ОРИЕНТИРОВАННАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ И ПСИХОТЕХНИКА:

ОБОБЩЕНИЕ И СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ СУЩЕСТВУЮЩИХ ПОДХОДОВ

Анализ используемых в телесно-ориентированной пси­хотерапии и психотехнике методов показывает, что основ­ные причины, заставляющие психологов-практиков, пси­хотерапевтов обращаться к данным методам, могут быть сведены в следующие основные группы:

1) телесный опыт как необходимая составляющая чело­веческого существования, условие его полноты и цельности;

2) физическое здоровье человека как общий энерге­тический фон и предпосылка успешного решения лич­ностных проблем;

3. тело как своеобразная «материализация» (воплоще­ние) структуры личности и психологических проблем;

4. тело как канал и способ «аргументации» и воздействия на личность;

5. использование тела в целях самопознания, само­воспитания;

6. телесный опыт как средство формирования эзотери­ческого сознания и эзотерической личности.

/. Телесный опыт как необходимая составляющая человеческого существования, условие его полноты цельности

Телесный опыт в терминах опыта непосредственно-чувственного рассматривается рядом психологов-практи­ков как основа развития опыта субъективности, опыта, активно используемого человеком для достижения своих

задач и целей. Этот опыт необходим для развития опыта ценностного и опыта рефлексии, для формирования опыта привычной активности, операционального опыта и опыта сотрудничества (А. К. Осницкий). Расширение непосред­ственно-чувственного опыта позволяет расширить и возмо­жности опосредованного освоения действительности, рас­ширить наши творческие возможности, возможности инту­итивного, метафорического освоения окружающих нас обстоятельств. Кроме того, развитие непосред­ственно-чувственного опыта является одним из важнейших условий личностного развития и формирования субъектив­ного отношения к своим возможностям и тем задачам, которые ставит перед нами окружение; позволяет расши­рить возможности нашего зрительного, слухового, тактиль­ного, вестибулярного, кинестетического восприятия, уве­реннее ориентироваться в самых разнообразных условиях. Телесный опыт является своеобразным залогом кон­венциональной картины человеческого существования (Ж. Пиаже, Б. Г. Кравцов). Зыбкость внутренней картины мира, отсутствие внутренней конвенциональности по при­чине смещения акцента в воспитании и обучении на вербально-логические формы и способы приводят к неоправ­данно лишним тратам энергии (и психической, и телесной) и, в конечном счете, — к астенизации психики.

2. Физическое здоровье человека как общий энергетический фон и предпосылка успешного

решения личностных проблем

Успешность решения жизненных проблем человеком напрямую зависит от его общего физического состояния и энергетического потенциала. Пониженный энергетиче­ский потенциал, слабость или болезнь негативно влияют на способность решения проблем и на поиск путей выхода из конфликтов. Физиология как бы «заслоняет» психоло­гические проблемы. Человек физически ощущает свою неспособность их решать.

Физические упражнения, приемы телесно-ориентиро­ванной психотехники, даже простейшие разминочные ком­плексы, упражнения «в раскрытии суставов и связок» повышают общий энергетический потенциал человека, создают предпосылки успешного решения личностных проблем. Высокой эффективностью обладают в этой связи традиционные психофизические упражнения, прямо апеллирующие к «энергетической структуре» человека —йога, тайцзи-цюань, цигун, тайцзи-цигун и др. (3, 4, 6, 20). Возможен и способ повышения энергетики организма с опорой на т. н. «мышечное мизансценирование», когда, составив себе «рецепт» энергичного человека (интенсивное двигательное поведение; захватывающие широкие движе­ния; сильная, немного покачивающая походка; расправ­ленные назад плечи; наполненная грудная клетка и др.), можно поднять энергетику, но на время, т. к. происходит физическое истощение организма. Эффективность приме­нения данного «рецепта» также сильно зависит от способ­ности к перевоплощению.

Связь физической сферы, культуры тела с культурой психической деятельности и личностным ростом просле­живается во многих философских системах Востока (исихазм, даосизм, йога). Так, в традиционном Китае широкое распространение получают системы, имевшие общее на­именование «гунфу» (в отечественной литературе чаще — «кунг-фу»). Являясь неотъемлемым составным элементом культуры психической деятельности, эти системы были теснейшим образом связаны с различными религиоз­но-философскими, социокультурными и политическими традициями и институтами старого Китая, выполняя раз­нообразные функции: психотерапевтические, оздорови­тельные, воспитательные (психопропедевтические), про­филактические и т. д. (1, 2, 14).

Под термином «гунфу» (досл.: прилежание, работать, стараться) в контексте традиционной китайской культуры психической деятельности подразумевается любая деятельность человека, призванная содействовать его мора­льно-психическому самоусовершенствованию и оптимиза­ции его психологического, этического и физического состо­яния в соответствии с предписаниями тех или иных учений, в рамках которых культивировалась эта практика (12). Движению (дун), работе, ориентированной на тело, в этих системах придавалось огромное значение.

3. Тело как своеобразная «материализация» (воплощение) структуры личности

и психологических проблем

Признанным авторитетом в данном направлении «ори­ентированной на тело» виде психотерапии является Виль­гельм Райх (18). Характер индивидуума, по мнению Райха, выражается в его теле в виде мышечной ригидности или мускульного панциря, организованного в своеобразные «защитные сегменты». Расслабление («рассасывание») психологического и физического панциря в сочетании с аналитической работой способствует решению личност­ных проблем, совершенствованию человека.

Психологическая травма и даже незначительное физи­ческое повреждение, по мнению Иды Рольф, создатель­ницы метода структурной интеграции (или, в ее честь, — рольфинга), выражается в небольших, но постоянных изменениях тела. Сочетание рольфинга с той или иной формой психотерапии прекрасно помогает освободить психологические и эмоциональные блоки, способствует продвижению в других областях (18).

Многие техники гештальт-терапии ориентированы на расширение сознания собственного тела и способа дыха­ния. Подавление сознания, по мнению Перлза (17), —это процесс в большей степени механический, который прояв­ляется при напряжении мускулов различных частей тела. Обнаружение «замороженных» в теле эмоций делает воз­можной реакцию на них, переживание подавленного опыта еще раз, но па этот раз до конца. Только тогда этот опыт перестает блокировать другие переживания и делает воз­можным их полное переживание (17).

4. Тело как способ «аргументации» и канал воздействия на личность

Телодвижения, жесты, мышечные зажимы, воплощая (материализуя) особенности структуры личности и психо­логических проблем, могут одновременно служить цели обратной связи, способом аргументации. Обращение к та­кому каналу воздействия на личность человека особенно показано в случаях когнитивных, вербальных «блокиро­вок» и защит. Используемые в этом случае физические контакты психотерапевта с клиентом (напр., «контакты доверия» — взять руки клиента в свои руки, положить руку на его руку, усадить его рядом и др.) способны не только разрушить барьер отчуждения между ними, но и снять некоторые из этих «блоков». При этом, несомнен­но, необходимо учитывать индивидуальные, националь­но-культурные и половозрастные особенности телесной чувствительности человека.

Канал «телесной аргументации» особенно хорошо работает в случаях, когда отношения между людьми «зашумлены», искажены установками, предвзятыми мнениями и суждениями, излишне концептуализированы. Так, при­емы телесно-ориентированной психотехники доказали свою эффективность в случаях психокоррекции межлич­ностных внутрисемейных отношений.

5. Использование тела в целях самопознания и самовоспитания

Телесный опыт и телесная рефлексия представляют собой дополнительную «модальность» самопознания, модальность, не менее важную, чем остальные. В этом ключе рассматривается телесно-ориентированная прак­тика в биоэнергетике, являющейся своеобразным «спо­собом познания своей личности в терминах тела и его энергетических процессов» (19). Человек, ощупывая раз­личные части собственного тела, тела партнера, совершая вместе с партнером различные движения, толчки, шлеп­ки, — обогащает собственное внутреннее содержание. Такого рода приемы, направленные на осознание себя и других более полно, принятие себя, активно исполь­зуются в психосинтетических методах работы с лично­стью. Психосинтез также исходит из концепции цело­стности, цельности человеческого существования (это, собственно, отражено в названии) и имеет в своем арсенале многочисленные приемы телесно-ориентированной пси­хотерапии и психотехники.

Уже с XVII века известны системы физического вос­питания, педагогики, основывающиеся на психотехниче­ских принципах.

Так, англичанин Джон Локк (XVII век) считал, что только двигательные упражнения и танец способны вос­питать мужественность и придать приятное чувство уве­ренности в себе.

И. М. Сеченов отмечал, что функционирование челове­ческого организма представляет единое целое и в этой связи различные физические упражнения оказывают влия­ние не только на отдельные группы мышц человека, но и на его душевные процессы (8). Основные положения другого теоретика физической культуры П. Ф. Лесгафта подчерки­вают роль физического воспитания как необходимого средства формирования гармонично развитого человека. Такое гармоническое развитие должно основываться на единстве физических и духовных сил человека и проис­ходить при ведущей роли сознания.

В середине 1920-х годов в различных странах развива­ются идеи т. н. «самовоспитательного» направления. Ис­ходным пунктом его было учение о единстве тела и души человека. Главная задача преподавателя в таком случае состояла в том, чтобы помочь человеку в его «стремлении к самовыражению». Считалось допустимым то, что уче­ники сами выбирали учебный материал по физическому воспитанию.

Единство тела и души — базовый принцип восточных систем телесно-ориентированной психотехники. Любое движение в данной традиции — это гимнастика, «хо­реография ума» (одна из монографий так и называется — 16). Замедление движения, лучшая проработка его фраг­мента, переход на уровень тонких, экстрасенсорных ощущений преследует прежде всего цель — подойти к рубежу, когда «внутреннее и внешнее едино». В таком случае вступают в силу одни, единые законы функ­ционирования и жизни; познание, направленное на себя, оборачивается познанием Вселенной, макрокосма — и наоборот.

6. Телесный опыт как средство формирования эзотерического сознания и эзотерической личности

Анализ литературы по эзотерическим учениям (в том числе — практических руководств) выявляет почти обяза­тельное обращение авторов к приемам двигательной (те­лесно-ориентированной) психотехники (5,7,9,10 и др.). На первых этапах сознательного восхождения к высотам эзотерической личности, на этапе фальсифицирования привычной реальности и формирования другой, в такой же степени полноценной (не сна и не «майи» (13) телесные переживания способствуют выполнению этих задач, по­зволяют достигнуть непривычных, особых ощущений и со­стояний. Непривычность переживаемых ощущений рас­сматривается в этих практических руководствах в качестве своеобразного критерия успешности восхождения к высо­там эзотерической личности (15). Замыкая, воплощая (от «в-плоть», «в-тело») психическое в телесном, адепт раз­рушает привычную реальность, концентрирует сознание в теле, органах, через которые «проявляется у человека высшее духовное начало, когда человек приготовит себя к его восприятию с помощью переработки своих чувств и чувства, гармонизирующие с высшей духовностью» (10).

Отметим, что не только Востоку приписывается заслу­га разработки приемов телесно-ориентированной психо­техники, нацеленных на формирование эзотерического сознания. Примеры религиозной «хореи» в истории нашей православной церкви — яркий тому пример.

Подводя итог обобщению существующих в области телесно-ориентированной психотерапии и психотехники подходов, следует признать ситуацию, сложившуюся в данной области, как парадоксальную. Расслоив непо­средственно-чувственный и опосредованный, вербально-логический опыт, отдав в воспитании и обучении при­оритет второму виду опыта, Общество, Культура, нако­нец, мы с Вами пытаемся осуществить «возврат к телу», и через это — достичь целостности, цельности. Но ситу­ация отчасти трагична, ибо, говоря словами известного философа, — «ни мы не можем отождествить себя с телом или духом, ни противопоставить себя тому или другому в отдельности» (11).

Литература

Х.АбаевН.В. Чань-буддизм и культура психической деятельности в средневековом Китае. Новосибирск, 1983.

2.А6аевН.В.,ЛепеховС.Ю.,НестеркинС.П. О некоторых принципах психофизической подготовки к экстремальным условиям деятельности в традиционном Китае. — XV11 научная конференция «Общество и государство в Китае», ч. 1. М., 1986, с. 167—172.

3. Баскаков В. Ю. О сопоставимости понятий «стеничность» и «внутренняя энергия» в западной и восточной медицине. — XX научная конференция «Общество и государство в Китае», ч. 1. М., 1989, с. 123—124.

4. Баскаков В. Ю. Основы двигательной психотехники. // Отчет. Межведомственный центр наук о человеке при Президиуме АН СССР/1989 г.

5. Д ю-П р е ль К. Философия мистики/ С.-Петербург, 1895.

6. Елисеев В. А. Психическая активность и психосоматические соотношения в традиционных воззрениях китайской народной медицины // Активность и жизненная позиция личности. — ИЛ АН СССР, М., 1988, с. 186—201.

Т. Коновалов Д. Г. Религиозный экстаз в русском мистическом сектантстве. Ч. 1, вып. 1., Сергиев Посад, 1908.

8. К у н Л. Всеобщая история физической культуры и спорта/ Пер. с венгерского// Под ред. В. В. Столбова. М., 1982, с. 399.

8. Л и х an о в А. А. Скрижали мага. Петроград, 1914—1915.

10. Л о д и ж е п с к и й М. В. Сверхсознание и пути к его достижению. С-Петербург, 1912. Изд. 2-е.

\\. Малявин В. В. Чжуан-цзы. М., 1985.

12. П о р ш н е в а Е. Б. О месте «гунфу» в народной сектантской традиции (на материале буддийских сект). Сб. Психологические аспекты буддизма. Новосибирск, 1986.

13. Р о з и н В. И. Культура и психическое развитие человека.// Вопросы психологии. № 3-88.

14. С и и и ц к и й Г. С, Воинское искусство даосской ориентации как фактор социализации в китайском обществе // XVI научная кон­ференция «Общество и государство в Китае» / Тезисы докладов. Ч. 1. М., 1985, с. 91—96.

15. Суоми Вивекананда. Философия Йога. С.-Петербург, 1912.

16. Da Liu T'ai-ki k'iuan and I-ching: a choreography of body and mind. New-York, 1972

17. D а с t or T. Taiji: meditacja w ruchu. Warszawa, 1988.

18. F a d i m a n, /., F r a g e r, R. Personality and Personal Growth. New-York, London, 1976.

19. Low en. A.. Low en, L The Way to Vibrant Health. New-York.

20. M a i s e 1. E. Tai Chi for Health. N.-Y, 1972.

В. Л. Голубев

ФЕНОМЕН ОБЩЕНИЯ «ГЛАЗА В ГЛАЗА» (ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ И ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ)

Поскольку лицо человека — «это своеобразный центр передачи и приема социальных сигналов» (К. Изард), понятен непреходящий интерес исследователей к психоло­гическим аспектам экспрессивного поведения вообще и мимики в особенности.

Мимическая экспрессия является очень сложным по своей структуре феноменом. В него входят физиогноми­ческие компоненты лица, так называемые базисные эмоци­ональные выражения, а также многообразные произволь­ные движения в лице, сопровождающие речь во время общения. Кроме того, мимика обеспечивает большое чис­ло смешанных и трудно вербализуемых чувств, так назы­ваемые «ролевые маски» («display rules») и другие типы экспрессии (1).

Детально удалось изучить мимический рисунок лишь базисных эмоций (согласно мнению Экмана, их 6; по концепции Изарда — их 9). Однако за пределами этих 9 эмоциональных состояний (удовольствие — радость, интерес — ажиотаж, гнев — ярость, пренебрежение — презрение, удивление — испуг, стыд — робость — уни­жение, страх — ужас) мимическое поведение человека во всем многообразии его экспрессивных полутонов, нюансов и динамичной «игры» чувств остается трудным объек­том научного исследования. Сказанное в полной мере относится к общению «глаза в глаза».

Значение физиогномического образа лица (т. е. образа лица вне мимических движений в нем) и его отдельных элементов (брови, глаза, нос, рот и др.) ярче всего показано на бесчисленных примерах портретной живописи и искусства грима. Мимическая экспрессия, накладываясь на физиогномический образ, порождает тот индивиду­альный имидж, который присущ лицу каждого человека и делает его непохожим на других людей. Экспери­ментальному исследованию «языка мимики» и его пер­цепции посвящено большое количество работ. Их анализ не является задачей настоящей статьи. Здесь мы ограни­чимся рассмотрением своеобразного парадокса, обна­руженного при изучении общения «глаза в глаза». Этот парадокс касается экспрессии глаз.

Повседневный общечеловеческий опыт, закрепленный в произведениях искусства и в народной мудрости, гово­рит о том, что самое выразительное в человеческом лице — это глаза. Достаточно вспомнить многочислен­ные поговорки и фразеологизмы: «Глаза — зеркало ду­ши», «читать душу по глазам», «стрелять глазами», «стро­ить глазки», «есть глазами», «сверкать глазами», «хлопать глазами», «делать большие глаза» и т. д. Взгляд собесед­ника дополняет то, что недосказано словом и жестом и придает иной раз подлинное значение произнесенной фразе. Выразительный взгляд способен исчерпывающим образом передать смысл не только сказанного, но и недо­сказанного или невысказанного (подтекст). Порою взгляд таков, что делает излишним всякие слова. Вообще взгляд «глаза в глаза» — всегда важнейший сигнал невербаль­ного общения. Даже в движущейся встречной толпе без­молвный и короткий обмен взглядами с незнакомцем фиксирует момент общения.

Этим широко распространенным эмпирическим пред­ставлениям об особой экспрессивности глаз противоречат многие экспериментальные данные, согласно которым идентификация эмоций на лице осуществляется успешнее при анализе экспрессии рта, а не глаз. Обзор этих работ представлен в монографии П. Фресс и Ж. Пиаже (1975). По данным Т. Н. Малковой (1981) при восприятии лица другого человека ведущее или наибольшее значение для наблюдателя имеют признаки, локализующиеся в нижней части лица и в зоне бровей и лба. В своем диссертационном исследовании автор приходит к выводу, что наиболее точно опознаются изменения в нижней части лица, за­тем — в области лба и бровей и наименее точно — изменения в области глаз.

Выявленное таким образом противоречие между экс­периментальными данными и эмпирическим опытом не являются случайными и требуют своего объяснения и раз­решения. Можно предположить различные причины ука­занного противоречия. Общеизвестно, что оральная об­ласть имеет много мелких мышц и может произвольно двигаться практически в любом направлении. В то же время брови управляются минимальным числом мышц и могут двигаться лишь вверх, вниз и друг к другу. По-видимому, более успешное распознавание изменений в нижней части лица касается преимущественно про­извольных движений в этом регионе лица. Мы полагаем, что естественная мимическая экспрессия, осуществляемая автоматически и неосознанно, в силу своей сложности более трудна для экспериментального исследования. Осо­бенно это касается экспрессии глаз; последняя не под­дается однозначному толкованию или какой-либо фор­мализации.

В то же время обмен взглядами запускает и поддержи­вает общение на всех его этапах; значимость его особенно возрастает при доверительном общении «глаза в глаза». При этом встреча глаз устанавливает связь между двумя людьми, она открывает возможность психологического сближения. Пространство личности одного соприкасается с пространством личности другого. Они оказываются как бы в едином поле потенциального духовного общения. Это поле открыто в своей перспективе и не знает психоло­гических границ. Поэтому наблюдение за глазами другого ее стороны и непосредственный контакт взглядами порож­дают у человека разные ощущения и переживания. Не побоимся сказать, что в глазах другого всегда открывается тайна непостижимого, связанного с тайной живого вооб­ще, с тайной живой души другого.

Известно, что процесс умирания человека сопровожда­ется целым рядом объективно наблюдаемых признаков, на основании которых врач констатирует смерть (останов­ка сердечной деятельности и дыхания, изменение цвета кожи и слизистых и т. д.). Однако наиболее выразительные изменения претерпевают глаза. Эти изменения глаз невоз­можно объяснить высыханием слизистых в силу мгновен­ности их превращения, так же как и нефиксированным

взглядом и т. п. Опытный врач устанавливает смерть, глядя в глаза умершему. При умирании глаза перестают быть «живым» местом на лице. В них «гаснет свет живой души». Таким образом, взгляд, как акт невербальных коммуникаций, является инструментом или своеобразным каналом, поддерживающим духовное общение людей. Заметим, что даже животные (например, собаки), выпол­няющие или слушающие команду человека, смотрят не в рот, из которого исходят звуки речи, а в глаза хозяину. Представленные выше данные позволяют предпола­гать, что механизмы перцепции глаз другого человека должны иметь какие-то отличия от восприятия других частей лица. Данное предположение подтверждается сфе­рой языка в фольклоре, поэзии и вообще в художественной литературе, которая является объективированным плас­том человеческого сознания, общения и культуры. Мы обратились к словарю В. И. Даля, в котором помимо 200 тысяч слов собрано 30 тысяч пословиц, поговорок, присло­вий и загадок и поэтому является вполне репрезентатив­ным источником языка в русском этносе. При подсчете количества пословиц, идиоматических оборотов и мета­фор, характеризующих лицо человека (в качестве ключе­вых слов взяты следующие — брови, глаза, зенки, очи, взгляд, губы, рот, язык, щеки, лоб, нос, уши) оказалось, что с ними связано свыше 400 соответствующих фразе­ологизмов. Среди них 36,3% имело ключевое слово «гла­за» («очи», «взгляд»); 28,4% — связаны с областью рта; 2,1% — с областью бровей; 6,4% — лба; 11,3% — носа; и 15,5% — ушей.

Получив такие результаты, мы далее попытались от­ветить на следующие два вопроса: 1) отражает ли процент фразеологизмов по каждой области лица их долю в акте коммуникации? и 2) отражает ли смысл фразеологизмов характер этой коммуникации?

Анализ собранного материала показал, что неожидан­но высокий процент таких ключевых слов как «нос» и «уши» (более 100 фразеологизмов) объясняется преоб­ладанием в них шуточных высказываний. Ранее уже было подмечено, что неподвижные или мало подвижные части лица, слабо участвующие в мимической экспрессии, часто служат объектом юмористических замечаний и шуток. Поэтому эти фразеологизмы скорее отражают способ ассимиляции человеческой культуры малозначимых для общения черт лица в народном творчестве: «хлопать ушами», «ни ухо, ни рыло», «не видать ему этого как своих собственных ушей», «с носом остался», «задирать нос», «водить за нос» и т. п.).

В то же время процент фразеологизмов, в которых ключевые слова связаны с другими регионами лица, довольно точно соответствует экспериментальным дан­ным о степени их участия в акте коммуникации. В ча­стности, наибольшее число фразеологизмов относится к области глаз и рта (почти 65%). Однако максимальное количество фразеологизмов характерно именно для клю­чевого слова «глаза» (36,3%), что подтверждает таким образом вышеупомянутые данные эмпирического опыта общения, но не результаты экспериментального иссле­дования мимики человека.

Анализ смысла этих фразеологизмов с очевидностью показывает, что среди них преобладают высказывания с коммуникативным значением: «взглянет — рублем ода­рит», «укоризненный взгляд», «томный взгляд», «нечис­тый взгляд», «недобрый взгляд», «бесстыжие глаза» «зави­дущие глаза», «пялить глаза», «прятать глаза», «бросить взгляд», «глаза разгорелись», «краем глаза», «впиваться глазами» и т. п. Видно, что эти фразеологизмы (в отличие от темы «носа» и «ушей»), четко коррелируют со способ­ностью глаз к участию в мимической экспрессии.

Лицо человека часто приобретает устойчивое характер­ное выражение (злое, грустное, добродушное, веселое и т. п.). В формировании этого впечатления принимают участие многие отделы лица, но смысловым центром воспринимаемого образа всегда являются глаза.

Совокупность представленных данных позволяет гово­рить о том, что глаза — это своеобразный канал передачи, приема и обмена смысловой информацией, связанной с духовной сферой человека. Выражение глаз — всегда значимый признак для другого человека, общение «глаза в глаза» всегда настраивает партнеров на эмоционально насыщенный контакт, эффект общения «глаза в глаза» обеспечивает не только чисто зрительные функции, это еще и инструмент регулирования взаимопонимания. Достато­чно, например, указать на такой словесный ряд, как «око» — очковтирательство— очаровывать» и т. д., чтобы увидеть эту реальную функцию общения «глаза в глаза». Об этом же говорит масса других словообразований и словосочетаний («свет очей твоих погас», «лучезарный», «потухший взор», сглазить, «налить глаза» и т. п.). Гла­за — это некий связующий элемент духовности и телес­ности. В Библии говорится: «Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло. Если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно» (Евангелие от Матфея, глава 6. Нагорная пропо­ведь, № 22 и 23). Выражение глаз, как и вся духовность человека, предназначено в конечном итоге для другого человека. «Душа — это дар моего духа другому» (М. М. Бахтин, 1986). Можно сказать также, что взгляд «глаза в глаза» — это невербальный призыв к пониманию, это экзистенциональное выражение надежды на преодоление непонимания, на одоление одиночества, это язык души, адресованный к душе другого. Один из фразеологизмов в словаре В. Даля гласит: «глаза говорят, глаза слушают». Эту коммуникативную функцию глаз в эмоциональном общении человека хорошо осознавал автор упомянутого словаря, когда писал, что «взгляд — выражение глаз, как немой, но высшей речи человека».

Поэтому вряд ли мы ошибаемся, когда говорим, что глаза — это действительно наиболее выразительная часть лица. Выразительная не только в смысле возможности выражения, но и в смысле значимости этого выражения для процесса общения. Не удивительно, что глазам прису­ща и максимальная физиогномическая выразительность. Она обеспечивается, по-видимому, прожективным меха­низмом перцепции. Чтобы почувствовать одухотворен­ность другого, надо посмотреть ему в глаза. Поэтому глаза другого всегда притягательны. Показано, что более 50% времени общения человек смотрит в глаза собесед­нику. Рассматривая портрет, зритель также большую часть времени смотрит в глаза изображенного. Поэтому прекрасен не только хороший портрет, но и лица зрителей, рассматривающих его, как прекрасно само мгновение молчаливого духовного общения человека с человеком.

Трудности и противоречия, с которыми сталкиваются исследователи экспрессии глаз, объясняются невозмож­ностью ее формализации и большим удельным весом прожективных механизмов в ее перцепции.

Литература

\.ГолубевВ.Л.,АрзуманянА. М., СтупаМ.В.«Экранная» функция лица в системе невербальных коммуникаций человека. Рукопись деп. № 14577-88 во ВНИИМИ.

2. Ф р е с с П., П и а ж е Ж. Экспериментальная психология. М., «Прогресс», пер. с англ., 1975.

3. МалковаТ.Н. Восприятие экспрессии человеческого лица. Дисс. канд., М., 1981. 70

А. Н. Дорожевец, Е. Т. Соколова

ИССЛЕДОВАНИЕ ОБРАЗА ФИЗИЧЕСКОГО Я: НЕКОТОРЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ И РАЗМЫШЛЕНИЯ

Теоретическую базу проведенных исследований соста­вили идеи, развиваемые нами вслед за Б. В. Зейгарник, методологические основы которых были заложены в ста­вшей уже классической работе Л. С. Выготского «Пробле­ма умственной отсталости».

«В определенном смысле, — писал Л. С. Выгот­ский, — существует функциональная эквивалентность между высокой степенью дифференцированное лично­сти и большей подвижностью личности в отношении определенных ситуаций и задач». Так, в полемике с К. Левином впервые в отечественной психологии столь четко прозвучала идея системно-структурной организации психи­ческого функционирования, определяемая через степень дифференцированности, автономности аффективных и ког­нитивных процессов и их дальнейшего взаимодействия в ходе развития индивида. В цикле экспериментальных исследований широкого круга «искажений» самосознания стало очевидно, что в основе их лежит определенный уровень организации аффективно-когнитивных взаимодействий, т. е. когнитивный (в широком смысле слова) стиль личности. Эта точка зрения разделяется многими современными западны­ми клиническими психологами, рассматривающими психо­патологическую симптоматику как результат низкого уров­ня дифференциации психических структур. В частности, предполагается, что «базальная» диффузность, размытость, нечеткость границ Я приводит к низкому уровню развития чувства личностной автономии, целостности и «разграничен­ности» Я и социума. В свою очередь, это порождает такую обобщенную стилевую характеристику личности, как сверх­зависимость (Малер, Грэхем, Ходофф, Бертгнелл и др.). Сверхзависимость подразумевает низкий уровень самоконт­роля, его внешнюю детерминацию, а также нестабильность позитивной самооценки, поддерживаемой исключительно за счет одобрения социального окружения. Истоки глобально­го сверхзависимого стиля лежат в разрушении отношений прочной, доверительной привязанности между ребенком и родителями. Хорошо изучены последствия ранней мате­ринской депривации, результирующие в психопато- или неврозоподобные варианты аномалий личности. Послед­ние годы все большее значение придается символической, а не реальной депривации, возникающей на почве же­стокого отношения к ребенку, эмоционального отвер­жения его или инцестуальных посягательств. Формиру­ющаяся в этих условиях личность ребенка бессознательно интернализует амбивалентные родительские установки, а затем «оборачивает» их на свое Я, что в итоге приводит к образованию защитных структур самосознания, в ли­тературе обозначаемых терминами «фальшивое Я», «рас­колотое Я». Именно в свете этих идей мы склонны обсуждать результаты наших исследований, некоторых аспектов образа телесного Я в частности.

С точки зрения личностного подхода, знания о своем Я и чувства, испытываемые в адрес Я в связи с актуаль­ными или фрустированными потребностями, образуют единый целостный гештальт, законы «переконструирова­ния» которого определяются уровнем психологической дифференциации (стилем). В определенной мере эта гипо­теза нашла подтверждение в исследованиях образа телес­ного Я при нервной анорексии и эндогенном ожирении. Оказалось, что «искажения» образа телесного Я (преу­меньшение или преувеличение ширины значимых частей тела) являются результатом действия механизма «ког­нитивного подтверждения аффективного отношения». А именно: больные с низким баллом по шкале «удовлет­воренность телом» и низкой самооценкой своих телесных качеств в сравнении с другими людьми склонны к пере­оценке размеров тела; те же, кто демонстрируют высокую удовлетворенность своим телесным обликом и высокую самооценку, склонны к недооценке размеров тела. Оказа­лось также, что эта закономерность характерна для лиц с низким уровнем когнитивной дифференциации и полезависимостью, обуславливающих «слитность» в самосозна­нии когнитивных конструктов с их аффективной оценкой. Образ телесного Я характеризуется хрупкостью, неста­бильностью; он легко изменяется под воздействием мотивационных конфликтов и аффективных состояний, «проницаем» для внешней оценки и переживаний, успеха-неудачи. Низкая автономия подструктур образа Я обуславливает иррадиацию любых парциальных изменений образа Я на целостный гештальт представления о себе. Угроза позитивному самоотношению вызывает к жизни защитные переструктурации образа Я, а в отдельных случаях приво­дит к диссоциации «поверхностного» и «глубинного» Я. Последнее утверждение не является итогом чисто сциентистского анализа экспериментальных данных, оно, безус­ловно, плод так называемых психологических спекуляций. Размышляя в рамках этого жанра о факторах симптомообразования и о метакоммуникативной функции образа Я, мы подходим к вопросу о необходимости расшифровки психо­логического смысла телесно выражаемых душевных пере­живаний. Это предполагает понимание двух моментов: ради чего возникает тот или иной клинический симптом или психологический феномен и кому он адресован. Иными словами, мы предполагаем, что искажения образа телесно­го Я обладают бессознательной условной желательностью (интрапсихический уровень) и выполняют определенные коммуникативные функции (интерпсихический уровень). Так, отказ от еды и катастрофическое похудание не что иное, как оборачивание агрессии против себя, или ретрофле­ксия (Ф. Перле), посредством которой пациент одновремен­но пытается сказать «нет!» тому, кто его «питает», и добыть вместо «пропитания» непосредственную любовь и заботу. Шантаж потенциальным голодным суицидом и «преумень­шение» своего телесного Я (аутоинфантилизация) — бессо­знательные средства защиты «слабого» и «покинутого» глубинного Я. В то же время поверхностное Я отличается грандиозностью притязаний, преувеличением настоящих и потенциальных достижений. В этом же ключе могут интерпретироваться и другие феномены при нервной аноре­ксии. Например, возникает предположение, что булимия и последующая рвота являются организмическим выраже­нием психического освобождения от навязываемых авто­ритарными родителями правил игры, «переваривать» кото­рые пациентка больше не «желает», а освободиться от них не в состоянии в силу зависимости от непосредственных носителей идеалов и требований. Если же мы захотим понять точное содержание «послания» нашей пациентки, мы неминуемо должны будем заняться поиском «скелетов в шкафу», т. е. семейным анализом и психотерапией. Только тогда станет ясным, от каких травматических переживаний пытается освободиться пациентка, какой угрожающий ее самосознанию опыт не может ассимилировать, «изрытая» его, кому обращена проекция непереносимых чувств (рво­та), ради чего она бессознательно отказывается жить или хочет казаться «меньше»!

Подобный анализ можно было бы проделать и в от­ношении больных ожирением. Экспериментально выяв­ленные у них полезависимость и низкий уровень КД указывают на импульсивность, слабость самоконтроля, зависимость от оценок и поддержки значимых других. И здесь открывается противоречивость внешней мотива­ции (похудеть) и внутренним «выигрышем», достигаемым за счет признания своей беспомощности перед невыпол­нимой задачей похудания. Это подтверждается и таким экспериментальным фактом: независимо от степени не­удовлетворенности своей внешностью пациенты могут иметь высокую социально-компаративную самооценку и установку на недооценку ширины тела. Оценивая себя «тоньше», пациенты санкционируют неосознаваемый мо­тив сохранения статуса-кво и отказ от похудания, что, в свою очередь, позволяет считать себя «недееспособной» и передать контроль над своей жизнью в руки другого (аутоинвалидация).

М. В. Колоскова

ОНТОГЕНЕЗ ТЕЛЕСНОСТИ И РАЗВИТИЕ ОБЩЕНИЯ: НА ПУТИ К РАЗДЕЛЕНИЮ Я — не Я

«Через других мы становимся самими собой»