10.Проза 20х годов: аторы, герои, время

Отдав дань стереотипам, создав немало мифов о революции, литература, тем не менее, еще в 20-е годы, по горячим следам событий, запечатлела сложный, крайне противоречивый образ времени. Она запечатлела многообразие представлений о свершившихся на глазах художников переменах. Произведения о революции и гражданской войне, созданные в 20-е годы, рассматривались преимущественно как книги о современности (исключения делались для «Тихого Дона», «Хождения по мукам» и, с некоторыми оговорками, «Белой гвардии»). Многие другие произведения 20-х годов рассказывали не об отдаленном историческом прошлом, а о личном опыте, о пережитом вместе с родной страной и народом на изломе истории.Осмысление настоящего как реальности исторической стало ярчайшей чертой русской литературы первой трети ХХ века. Формированию этого представления способствовало само время. Писатели не были простыми хроникерами, значение их произведений не сводится лишь к правдивому отображению событий революции и гражданской войны. Шел активный поиск «идеи времени », смысла истории.История представлена в произведениях разных авторов не отвлеченно, а в лицах, в многообразии конфликтов, в напряженных исканиях мысли и духа героев, в неповторимом разнообразии характеров, стремлений и надежд людей. Когда впервые открываешь дневники И. Бунина 1918–1919 годов, то просто поражаешься резкости тона писателя. Все, что связано с революцией, окрашено у писателя в черные тона: кругом мрак, грязь, сонные и тупые лица.

Именно рядовые люди — герои произведений 20-х годов — выразили один из важнейших выводов, к которому пришли авторы разных, порой противоположных убеждений, — они отрицали саму идею насилия как двигателя истории. Картинами насилия и кровью пронизаны все без исключения произведения о революции и гражданской войне.Именно литература сформировала представление о гражданской войне не просто как об одном из важнейших этапов нашей истории, но как о трагедии, общей беде нации. «Заплатит ли кто-нибудь за кровь? Нет. Никто», — заостряет одну из важнейших проблем эпохи М. Булгаков в романе «Белая гвардия». Но сам писатель, как и другие авторы, показывает, что расплата неминуемо приходит прежде всего, как муки совести, внутренний надлом, как жажда искупления вины человеком, который преступил христианскую заповедь «Не убий» и не смог поднять эту тяжелейшую ношу. Проблема насилия в произведениях 20-х годов — в числе центральных. Использование библейских образов для философского осмысления времени, судьбы России стало характерным явлением литературы о революции и гражданской войне.«Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918-й, от начала же революции второй», — таким летописным зачином открывает Булгаков свое произведение. С самого начала повествования проявляется особенность художественного историзма писателя. С одной стороны, он тщательно воссоздает реальные события, дает их точную датировку, а с другой — включает происходящее в обобщенно-символический план, указав на сакральное число и библейский миф о сотворении мира. В основе произведения Булгакова жизнь конкретной семьи поднимается до высоты философских обобщений о судьбе незыблемых, вечных ценностей бытия в переломную историческую эпоху. Писатель открывает читателю перспективу в будущее и тем самым дает надежду на очищение и возрождение человека. Эта чисто русская вера в возможность противостояния злу, трагедии, в победу начал добра, культуры, жизни звучит во многих произведениях 20-х годов. Среди литературных героев прозы 20-х годов особое место занимают персонажи рассказов М. Зощенко. Бесконечно множество мелких людей, часто малообразованных, не отягощенных грузом культуры, но осознавших себя «гегемонами» в новом обществе. М. Зощенко настаивал на праве писать об «отдельном незначительном человеке». Именно «маленькие люди» нового времени, составляющие большинство населения страны, с энтузиазмом отнеслись к задаче разрушения «плохого» старого и построения «хорошего» нового. Критики не хотели «узнавать» в героях М. Зощенко нового человека. По поводу этих персонажей то говорили об анекдотическом преломлении «старого», то о сознательном акценте писателя на всем, что мешает советскому человеку стать «новым». Порой упрекали, что он вывел не столько «социальный тип, сколько примитивно мыслящего и чувствующего человека вообще».

11) В романе “Мы” в фантастическом и гротесковом облике предстает возможный вариант общества будущего. Перед нами возникает странный, неузнаваемый и страшный мир, отгороженный от всего живого глухой стеклянной стеной. Мир Единого Государства, мир несвободы, единообразия, мир без любви, без музыки, без поэзии, без личности и, естественно, без души. Даже личные имена людей заменены цифрами, номерами. Д-503 - “нумер” главного героя. Это мир “нумеров”, которые верят и слепо подчиняются Единому Государству, а в сущности, одному человеку-Благодетелю. Бездушная техника вместе с деспотической властью превратили человека в придаток машины, отняли у него свободу и воспитали в рабстве. Человеку-“нумеру” было внушено, что “наша несвобода” есть “наше счастье” и что это “счастье” - в отказе от “я”. Внушено, что художественное творчество “уже не беспардонный соловьиный свист”, когда “всякий писал, что ему вздумается”, а “государственная служба”. А интимная жизнь тоже рассматривается как государственная обязанность, выполняемая по “табелю сексуальных дней”. Последующие события нашей истории показали, что опасения писателя были не напрасны. Наш народ пережил и горькие уроки коллективизации, и сталинизм, и репрессии,

«Мы» вызывает восхищение уже потому, что оно родилось в 1920 г., когда запуск ракет действительно казался чем-то фантастическим, а о наведение всеобщего порядка представлялось чем-то неосуществим в творившемся хаосе. Запуск интеграла описан достаточно современно, как и весь текст, более походящий на современную фантастику, и эта форма повествования, походящая на постмодернистское излияние мыслей и ощущений. нежели на традиционные литературные формы для того периода времени.

Книга привлекает игрой красок, цвета. Самым ярким пятном в ней является зеленая стена, вызывающая ассоциацию с зеленым холмом у Дж. Оруэлла в «1984». Зеленый, т.е природный, естественный, чувственный, необузданный. Кстати, цвет униформ тоже одинаков: голубой, только у Замятина эффект идеализации мира усилен тем, юнифипохожи на цвет безоблачного чистого неба, нежели на холодный,смешанный серо-голубой. Можно отметить в произведение ряд базовых черт, которые встречаются в антиутопиях последующих десятилетий: контроль над всеми формами отношений, бессмысленная работа в виде лекций-промывки мозгов, отсутствие чувств, наличие всеобщей единой цели жизни всего государства, защита от природного начала. Разрушает всю эту псевдоидиллию душа. Внимание акцентируется на самих людях, индивидуальностях, которые ждут своей очереди на операцию, но где-там. внутри, у каждого проснулось сомненье. Последние события происходят на фоне робкого восстания отдельных групп. Это где-то далеко, у зеленой стены, а внутри государства все спокойно. И победа над Д-503 одержана с помощью души и эмоций, вернее, с помощью точного психологического манипулирования человеком, т.к. он человек, а не машина. Человек может выбрать сотни вариантов решений одной проблемы вместо двух машинных «правда» и «ложно». Человек способен не только любить, но и сомневается, что дает ему такой путь, как отказ от своих убеждений, обманное желанье начать жизнь заново. Именно поэтому в заключение мы не вправе осуждать Д-503, ругать его, что он оказался не таким стойким. как Ай-330.

12) Наиболее значительными в творчестве Маяковского стали 20-е годы. Он мог теперь с полным правом ска­зать о себе: «Я знаю силу слов, я знаю слов набат…» В это время были написаны наиболее зрелые поэмы - «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!», пьесы «Клоп» и «Баня», вступление к поэме «Во весь голос». Воспевая грядущее, поэт с гневом обрушивает силу своего стиха на социальные пороки, унаследованные от прошлого: равнодушие, бюрократизм, индивидуализм, стяжательство, дикие суеверия и невежество…

Богоборческая тема, наметившаяся еще в дореволю­ционном творчестве Маяковского, с особой полнотой раскрывается в «Мистерии-буфф», работа над которой была закончена поэтом к первой годовщине революции. Пародийно используя сюжеты и идеи, взятые из Биб­лии, автор «Мистерии» противопоставляет заоблачно­му раю реальные «земные небеса» - свободный, счаст­ливый мир, построенный победившей революцией.

На пророков перестаньте пялить око, взорвите все, что чтили и чтут. И она, обетованная, окажется под боком - вот тут!

Поэт революции стремился помочь трудящимся мас­сам освободиться от религиозного дурмана. Его анти­религиозные стихи («6 монахинь», «Товарищи крестья­не, вдумайтесь раз хоть - зачем крестьянину справлять пасху?», «Крестьяне, собственной выгоды ради пойми­те - дело не в обряде», «От примет, кроме вреда, ни­чего нет», «Про Тита и Ваньку, случай, показывающий, что безбожнику много лучше» и др.) вскрывают хан­жество и нечистоплотность служителей культа, лицеме­рие и антигуманизм религиозной морали, нелепость суеверий, церковных праздников и обрядов и их вред. В стихотворении «Наше воскресенье» Маяковский пока­зывает, что советская действительность создает атмо­сферу, в которой происходит массовое освобождение лю­дей от религиозных предрассудков.

В 20-е годы поэт много ездит по родной стране, часто бывает за рубежом. Заграничные стихи Маяковского — важнейшая часть его творческого наследия.

Посланец революции, он бескомпромиссен в осуждении разлагающейся буржуазной культуры, капиталистического порядка. Глашатай ленинского интернационализма, он везде подает братскую руку рабочим и крестьянам, трудящимся всей планеты.

Советская печать находит в Маяковском неутомимого агитатора и пропагандиста. Разящей стихотворной строкой он откликается на злобу дня, славит наши успехи, бичует недостатки, язвит их виновников — бюрократов, разгильдяев, зажимщиков критики. Он непримиримый враг мещанства, показанного в пьесах «Клоп» и «Баня». Образы Присыпкина и Победоносикова вошли в галерею лучших сатирических образов советского театра.