Социальные организации для воспитания воли

Дом

Существенным средством для воспитания воли служит организа­ция общности. Под этим разумеется как организация работы, так и правовая организация и организация образования. Прогресс в каждом из этих направлений является одновременно причиною и следствием прогресса во всех направлениях. Но конечным решающим прогрессом является прогресс сознания. Даже экономический прогресс - это, в конечном счете, прогресс в господстве, при помощи человеческой воли и человеческого разума, над силами природы, включая сюда и силы природы, проявляющиеся в человеке; то же самое надо сказать о прогрессе общественной организации, этой второй техники, кото­рая еще более непосредственно и осязательно подчинена власти че­ловеческого понимания и волевой деятельности - вот, так сказать, единственная великая забота человечества. При этом центр тяжести человеческого образования лежит в воспитании воли, от которого в существенной и постоянной зависимости находится воспитание разума и даже фантазии и чувства. [...]

В воспитании человека, особенно же человеческой воли, в развитой общности естественно участвуют сообща три фактора: дом, школа и нечто третье, чему не удается найти правильного имени; ибо очевидно, что слишком неопределенно обозначают это третье, как жизнь, т.е. жизнь вне дома и школы. Ведь нельзя сказать, что жизнь, понимаемая в этом широком смысле, при всяких условиях воспитывает людей и даже правильно воспитывает. В столь общей "жизни" должно быть хотя бы нечто более определенное, что оказывает воспитательное влияние, подобно воспитательному влиянию дома и школы; вероятно, это нечто сходно с тем, что есть в доме и в школе. Но мы уже знаем, что, по существу, воспитывающей силой является организованная общность. Это можно сказать о доме и о школе; как дом, так и школа воспитывают в качестве форм организованной общности. Следовательно, только при том же условии будет оказывать воспитательное влияние и жизнь вне школы и дома. В первобытных, патриархальных формах общностной жизни это и обнаруживается непосредственно; несколько более скрыто это обстоятельство в сравнительно развитых, но еще не завершивших своего развития стадиях общественной жизни - например, в нынешней. Здесь явно еще отсутствуют прочные организации общностной жизни взрослых; старые организации распались или распадаются, а новые еще не приобрели прочной формы. Но, по крайней мере, оба других фактора - дом и школа - ясно стоят перед нами. [...]

Дом или "семья" - если этим словом мы назовем самую общность, для которой дом является материальной основой, как бы ее физическим органом,- подвергается большим изменениям; именно теперь в ней совершаются преобразования, благодаря которым затрудняется ясное и уверенное определение понятия семьи. Нет недостатка в людях, утверждающих, что семья принадлежит к тем организационным созданиям далекого прошлого, которые ныне стремительно распадаются - и распадаются именно у тех народов и в тех народных слоях, на долю которых все более и более выпадала или должна выпасть в близком будущем руководящая роль в культурном развитии. На упадок семьи смотрят, не выражая, собственно, определенного одобрения ему, как на неизбежное следствие экономического переворота, приведшего от мелкого производства к крупному производству, от ручной работы к машинной работе, от обмена с ближайшими соседями к мировому обмену, - и на упадок этот глядят, как бы сложа руки. Иные же мечтают о восстановлении такого состояния, которое, по большей части, уже миновало и продолжает исчезать, т.к. оно именно и было связано с преобразованием сельскохозяйственного и промышленного мелкого производства; или же люди хотят хотя бы уберечь от дальнейшего распада то, что еще сохранилось от такого состояния. В конце концов, это - состояние, подобное состоянию средневековому, которое хотели бы вернуть; состояние, для которого наряду и в связи с преобладанием мелкого производства характерно обособление хозяйствующего класса от управляющего, как и от третьего, которому вверена исключительно забота о духовных интересах,- от клира (который можно мыслить и как светскую организацию).

Допущение такого возвратного движения противоречит всему, что [...] нам известно о закономерностях социального развития. Однако первый взгляд представляется совершенно неутешительным. [...] Дом в качестве "клеточки" экономического организма может, разумеется, захиреть, если тенденция к обобщению временно преобладает над тенденцией к индивидуализированию, но [...] совсем погибнуть он не может - разве только при гибели всего организма. Не прогресс, а регресс хозяйства мы видим, когда работа совершенно утрачивает свой индивидуальный характер, т.е. когда работник благодаря данной организации работы сам принижается до степени машины или даже части машины. Совершенно несовместима такая механизация работы с другим требованием, которое тоже ставится законами социального развития, - с требованием, чтобы хозяйственно работающий человек принимал участие в деятельности, посвященной управлению, как и образованию. Но для восстановления индивидуализированной работы, в особенности же для духовного и правового освобождения раба машины требуется все более и более индивидуализированное воспитание и для работы, прежде всего для работы, следовательно - индивидуализированная, не казарменно-грубо и механически централизованная жизнь работника; а такою, конечно, может быть только домашняя жизнь, семейная жизнь, хотя, пожалуй, и в ином роде, чем доныне. Это - один из тех пунктов, в которых популярный социализм самым поразительным и самым вредным образом не понял сам себя; здесь он позволил себе руководиться не своими великими и надежными принципами, а данными мимолетного опыта, которые слишком легко могут вводить в заблуждение.

[...] Фихте [...] выставил [...] требование, чтобы воспитание детей с самого раннего возраста было исключительно общностным в организованных государством воспитательных домах. Быть может, при нынешнем состоянии и невозможно ничто иное, как только какой-нибудь суррогат вместо требуемой в действительности организации воспитания для детей младшего возраста. Такой суррогат, пожалуй, найден в виде фребелевского детского сада. Фребель был одним из немногих последователей Песталоцци, который в его идеях понял кое-что с наиболее важной, в в сущности,- с социальной стороны, и совершившееся с тех пор развитие состояния рабочих классов дало его идее - правда, больше вне Германии, чем внутри ее - не малое фактическое значение. Во Франции и в Северной Америке можно уже ясно распознать основы национального устроения дела детских садов. В Германии наблюдается стремление - до сих пор мало увенчивающееся успехом - привлечь повсюду и в организованной форме к воспитанию маленьких детей, в особенности детей беднейших классов, деятельность женщин, и не только матерей. Если бы в этом видели окончательное разрешение вопроса, тогда надо было сказать, что здесь проглядели две важных вещи. Во-первых, воспитание в еще большей мере, чем теперь уже, было бы изъято из рук мужчины, освобождение от обязанности воспитывать, уже теперь столь соблазнительное, было бы слишком облегчено к равно великому вреду как для самого мужчины, так и для ребенка; ибо последний, как бы высоко мы ни ценили материнское воспитание, все же никогда не должен был бы быть лишен мужского руководства. Во-вторых, предполагается, что всегда и везде только на мужчине лежит обязанность добывать пропитание. Это уже теперь не так, и возвратного процесса развития нельзя также и в этом отношении ни предполагать в будущем, ни даже желать.

Наоборот, основную идею детского сада надо привести в точную связь и с требованием восстановления домашней жизни самого ребенка в такой форме, которая совместима с достигнутой уже и продолжающейся далее концентрацией хозяйства. Более, чем где бы то ни было, именно здесь помощь, которую надо оказывать ныне угнетенным классам,- это может быть только помощь для организации самопомощи. Ясный путь к задуманной цели заключается в том, чтобы под влиянием повышенной общности труда образовывались союзы семей, к благороднейшим задачам которых принадлежит совместная забота о воспитании детей. Таким образом была бы дана единственная возможная, на мой взгляд, гарантия того, что большая свобода от принуждения к труду (благодаря законодательному ограничению рабочего времени при обеспечении, вместе с тем, достаточной заработной платы), которой надо требовать прежде всего в интересах воспитания, - что эта большая свобода, действительно, пойдет на пользу воспитанию; а этого не могло бы быть ни в семье, которая мыслится как нечто резко обособленное, ни - тем более - в том случае, если бы обязанность воспитывать всецело сваливалась на других. Этим путем возникало бы нечто похожее на фребелевский детский сад; но это была бы несравненно более органическая форма домашнего воспитания, это было бы лишь расширенное, освобожденное от индивидуалистической изолированности семейное воспитание. Детский сад в той форме, в какой он теперь возможен, неизбежно стоит ниже этого образца, но его не трудно было бы перевести в новую форму, если бы привести его в связь со всеми учреждениями, которые, будучи созданы для улучшения условий жизни рабочих (насколько возможно, путем самопомощи), должны быть тем или иным способом планомерно соединены друг с другом, и если бы постепенно все больше привлекать самих рабочих и их жен - в меру освобождения их от гнета работы - к воспитательной деятельности в детских садах, которые должны существовать при союзах семей рабочих.

Другого пути я не вижу, но был бы благодарен, если бы кто-нибудь показал его. Быть может, люди более серьезно старались бы столковаться, если бы сперва вполне почувствовали всю тяжесть вопроса; если бы отдавали себе отчет в том, что означают для воспитания человека именно первые годы. Теоретическая педагогика еще до сих пор с непостижимым легкомыслием проходит мимо этого вопроса. Она говорит по большей части так, как будто настоящее воспитание начинается лишь с наступлением школьного возраста, как будто все, что предшествует, является лишь маловажною, подготовительной работой - игрою для того дела, за которое лишь школа серьезно берется своей искусною рукою. А между тем уже Песталоцци глубоко сознавал, что это совсем не так. Не будет преувеличением, если мы скажем, что, подобно росту растительного и животного организма, и духовный рост человека в самом раннем возрасте является наиболее могучим и наиболее богатым формами, а творческая сила - наиболее деятельною. Ребенок, и при том [...] всякий ребенок, выполняет в течение первых лет жизни, часто при самых тяжелых условиях, такую духовную работу, с которой не может даже идти в сравнение ничто из того, что выполняется позднее средне одаренным человеком.

Первым делом является построение всего этого мира наших восприятий, который стоит постоянно готовым перед глазами взрослого человека, но который должен быть лишь создан ребенком буквально из ничего. Ибо в начальном пункте своего развития ребенок, на самом деле, не способен фиксировать хотя бы одну точку, проследить одну линию,- не говоря уже о том, что для него не существует того непостижимого обилия форм, которые мы принимаем, просто как нечто данное.

Дальнейшим чудесным созданием является создание речи; это как бы некоторый второй мир - отражение первого, где первый как бы копируется в звуках речи - этом материале второго мира. И здесь также исходным пунктом для дитяти служит абсолютное ничто. Ребенок должен не только научиться улавливать и сам образовывать сочетания звуков,- что относится, с одной стороны, к развитию восприятия, с другой - к развитию произвольных движений, и что уже включает в себя значительную долю образования воли. Самым важным является собственно понимание того, что должно быть выражено словом. Часто случается, что вещь, которая имеется в виду, еще совсем не существует для ребенка, и ему приходится усвоить самое представление, когда он начинает понимать смысл данного слова. Но что слово вообще что-то выражает, т.е. должно что-то давать понять,- даже это ребенку надо сперва угадать. Если попытаться уяснить себе с психологической точки зрения, что для всего этого требуется, то придется признать здесь, в сущности, изумительно организованную работу, с которой не может даже сравниваться работа, выполняемая нами при изучении чужого языка, хотя бы это изучение совершалось без помощи книги или учителя, только путем общения с людьми, говорящими на этом языке.

Но подобным же образом обстоит дело со всеми духовными приобретениями ребенка. Ведь он в то же время доходит до таких больших вещей, как сознательное и направляемое волею пользование своими членами, как человеческая походка и искусность рук, человеческое поведение и человеческие манеры, а сверх того - понимание и собственное самосознательное участие во всех тех задушевных отношениях, в которые он со своей маленькой душою так скоро уже вступает горячо и энергично - поистине с такой правдивостью, силою и чистотою, какая редко встречается у взрослого человека.

Нет нужды подробнее говорить о том, что каждая из этих деятельностей беспрерывно требует участия как воли, так и рассудка, и, следовательно, способствует их развитию. Достаточно также просто указать, что это развитие, в какой бы мере оно ни было делом "природы", всецело зависит от общности со взрослыми и одновременно подрастающими (братьями, сестрами, товарищами), что оно вполне обусловлено характером и глубиною этой общности, образом мысли окружающих людей и их обращением с ребенком; следовательно, эта сторона подлежала бы педагогическому рассмотрению даже в том случае, если бы какой-нибудь чудак пожелал исключить отсюда все то, что является делом "природы", т.е. самодеятельного развития, а не развития, на которое (намеренно или ненамеренно) влияют другие люди.

Но прежде всего сюда относится одно соображение, которое в решающей форме открылось глубокому взгляду Песталоцци. Всецело проникнувшись знанием детского развития, он - можно, конечно, сказать, впервые - задался целью серьезно проследить законы этого развития. Так как со своим анализом он приступил прежде всего к вопросу об умственном образовании, он нашел свои известные три "элементарных пункта": число, форму - т.е. телесную форму чувственных предметов, которая строится из точки, через линию и плоскость доходя до пространственной фигуры - и речь. Он нашел далее, что все это связано преимущественно с комбинированным упражнением чувств и руки. Здесь примешалось социологическое соображение о том, что все блага живущего в обществе человека создаются и неизбежно должны создаваться работою - в конце концов, простейшей работою, ручным трудом. Таким образом трудовое обучение, образова­ние при помощи работы, имеющее своей целью работу, сделалось для Песталоцци настоящей основой человеческого образования вообще. Он видел здесь источник не только почти всего умственного образования; он сознал также, что принуждение к правдивости, воспитание чистого предметного чувства, даваемого работой, словом - те требования, которые работа предъявляет к воле, в особенности же общность работы, всего чаще проявляющаяся в домашней жизни,- что все это служит наиболее существенной основой воспитания воли. В этом, собственно, содержится вся его теория образования воли; и к этому же приводят, в конце концов, его глубоко истинные наблюдения над религиозным воспитанием. Теперь мы стоим на такой высоте, что мо­жем по достоинству оценить содержание этих мыслей.

Фребель затем также поставил в центре самого раннего воспитания детей, более систематично разработав его, упражнение рук в связи с упражнением мускулов вообще и с упражнением чувств. Если Песталоцци под влиянием случайных внешних условий своей первой педагогической деятельности принял на практике за отправной пункт принудительную промышленную работу, воспитывающая сила которой чрезвычайно скудна и одностороння, то Фребель заменил ее свободной деятельностью - игрою, которая, будучи игрою, все же планомерна, которая пробуждает по возможности все дремлющие в ребенке силы и, следовательно, упражняет; при этой деятельности совершенно иначе могут вступать в действие нравственный и эстетический факторы, а в то же время не наносится ущерба подготовке к будущей полезной работе.

Если представить себе воспитание детей в такой форме, какую оно должно было бы принять согласно всем этим переплетающимся между собой соображениям, тогда можно сказать, что заниматься воспитанием - это не слишком низкое или пустое дело и для зрелого мужчины, уже в виду безграничного изучения, для которого здесь дается материал, и в виду неисчерпаемых побуждений к самостоятельному изобретению; в то же время для тяжело работающего человека это было бы драгоценнейшим отдыхом. Нет дружбы и товарищества столь сладких и чистых, какие может давать неиспорченный ребенок, и какие он с наибольшей преданностью готов давать именно зрелому мужчине. Только мы обыкновенно далеко недостаточно зрелы для этого. Я рискнул бы сказать, что зрелость образования взрослого человека измеряется тем, в какой мере он понимает детей, как велико живущее в нем уважение к детям. [...]

Наторп П. Социальная педагогика. Теория воспитания воли на основе общности. Спб., 1911. С.201-210.