Глава 17

Взлет

Закончилась Первая мировая война, и уставшие от бесконечных потоков крови американцы и европейцы предались мирной жизни. Предались азартно, с отчаянным весельем чудом оставшихся в живых людей. В моду входили эксцентричные трюки, истеричный джаз и сумасшедшее творчество авангардистов. Техника, получившая в результате военных достижений мощный импульс для своего развития, ошарашивала обывателя все новыми и новыми удивительными изобретениями. Время первых электрических полотеров, первых стиральных машин, первых пылесосов.

Закончилась одна из самых ужасных войн в истории че­ловече­ства, но было на земле государство, которое продолжало жить по законам военного времени, так и оставшись огромным белым пятном на карте мира.

...1922 год. Советская Россия и Советская Украина бьются в тисках жесточайшего голода. Количество жертв измеряется миллионами. От Пензы и Самары до самой Уфы по всему полотну железной дороги специальные отряды не успевают убирать трупы умерших от голода. Тех, кого не успевают захоронить днем, ночью разрывают на части одичавшие собаки. В Очаковском уезде Украины зарегистрированы десятки случаев самоубийств на почве голодного психоза. В Томашевской области Запорожского уезда доведенная до отчаяния мать швырнула своих голодных детей в колодец, а затем сама утопилась в том же колодце. В селе Марском крестьянин отрубил голову своему десятимесячному сыну, который был изжарен и съеден всей семьей. Газеты писали: «Голод у ворот Харькова».

Это был закономерный итог пятилетнего хозяйничанья большевиков, красного террора, гражданской войны, прод­разверстки. Если бы большевики в той ситуации не смогли найти выход, то советскую власть неминуемо ожидал крах.

Но выход был найден. Имя ему — «новая экономическая политика». Казалось, произошло чудо. Буквально через месяц прилавки начали заполняться товарами. Инициатива пред­приимчивых граждан за считанные дни спасла страну от голодной смерти. А крупные города, такие как Харьков, Одесса, Киев, совершенно неожиданно оказались в лучшем положении, нежели другие, ибо в них еще оставалось большое количество профессиональных торговцев.

Запуганные, против своей воли смешанные в единую серую массу горожане, почувствовав послабление, стремительно раскололись на три разных, абсолютно не связанных между собой мира: нэпманский, уголовный и большевистский. Последний, понятное дело, заявлял о себе громче всех.

...Первое мая 1923 года праздновалось в Харькове на скаковом ипподроме, который находился на территории нынешнего завода ФЭД. В те времена ипподром был главной ареной проведения массовых мероприятий. А за несколько недель до того в Харькове прошла знаменитая VII кон­ференция КП(б)У, положившая начало курсу на украини­зацию.

К тому времени в рядах Коммунистической партии большевиков Украины доля собственно украинцев составляла всего 23%. Между тем, новой власти любой ценой нужно было закрепиться на этой богатой углем и хлебом территории. И, стало быть, выбить из рук основного врага большевиков, Петлюры, его главный козырь — идею национального возрождения. Из Харькова за подписями Кагановича, Скрыпника, Шумского и других была разослана директива с тре­бованием немедленно составить списки сотрудников, не владеющих украинским языком или сопротивляющихся украинизации.

Начались безжалостные чистки. До четверти сотрудников госаппарата попали под сокращение как политически неблагонадежные. В те годы ходил по Харькову печальный анекдот: «Что такое украинский? Язык или наречие? Предлог. Предлог, чтобы выгнать с работы».

О качестве проводимой украинизации свидетельствует хотя бы то, что из необходимых 100 тысяч учителей украинского языка реально имелось в наличии всего 45 тысяч. Кроме того, начались конфликты с русскоязычным населением Харькова, которое составляло бо5льшую часть жителей города. Особое возмущение вызвал случай, когда 400 учеников русской школы № 4 были выселены в непригодное для учебы помещение, а в здание «очищенной» таким образом школы вселились украинские классы.

Впрочем, далеко не все дети стремились получить образование, как русское, так и украинское. По городу бродили сотни беспризорников — тощих, покрытых вшами воришек и попрошаек. Ужасающие размеры приняла детская проституция. На Южном вокзале всего за десять копеек двенадцатилетние девчонки предлагали себя каждому встречному. И в значительной степени благодаря им Украина имела к 1924 году до ста тысяч больных сифилисом.

Но, конечно, процветала и, так сказать, взрослая проституция. Фрагмент брусчатки неподалеку от кинотеатра «Зирка» — вот и все, что осталось от знаменитого Банного переулка, где были сосредоточены харьковские публичные дома, воровские «малины» и подпольная торговля «марафетом», то есть кокаином.

Это происходило у всех на виду. Не являлось секретом даже то, что торговцы обычно прятали кокаин в полых сидениях табуреток. Да и основной потребитель «марафета» был хорошо известен — отчаянный и бесшабашный мир харьковских уголовников. Даже многочисленная и хорошо вооруженная украинская милиция не могла справиться с орудовавшими в нашем городе преступниками.

Банды «Черная маска», «Черная рука», шайка Котьки — Золотого Зуба наводили ужас на мирных харьковчан. Обыва­тели, не надеясь на милицию, спасались как могли. Некий Каплан, вернувшись домой и сообразив, что в его квартире орудуют воры, в ту же секунду с криком «Пожар!» выбежал на людную улицу. В результате грабители поспешно бежали, утеряв впопыхах три черных маски.

Однако у тогдашних бандитов существовал и свой кодекс чести. Однажды во время наводнения к застрявшей в грязи машине «скорой помощи» подошел Котька — Золотой Зуб. И узнав в чем дело, за несколько минут собрал свою шайку, и они совместными усилиями вытащили полузатонувший автомобиль. Так бандиты отблагодарили «скорую помощь», которая не раз спасала жизнь их товарищам.

Но, конечно, ночная жизнь Харькова состояла не только из случайных приключений сердобольных врачей. В городе работало огромное количество ночных ресторанов, кабаре, казино, где нэпманы или, если вам угодно, бизнесмены пропивали свои деньги. Большинство из них чувствовали, что нэп ненадолго.

Да и советская власть, декларируя лозунг «сдерживания частника», особо это не скрывала. А раз так, то зачем думать о завтрашнем дне. Нэпманы стремительно богатели, например, по причине дефицита тары, разливая патоку в ассенизационные бочки, и также стремительно разорялись, проигрывая деньги в рулетку или оказываясь из-за многочисленных махинаций в тюрьме, а то и у «стенки» — прощайте, узкие ботинки, шальные тотализаторы и ярко накрашенные модницы...

Соцзнаки вместо денег, слухи о каких-то грядущих червонцах, растущая безработица, кровавый разгул преступности и пьяный разгул буржуазии — примерно в такой атмосфере харьковчане встречали новый 1924 год.

В начале 1924 года умер Ленин. «Ленина нет. Нет больше Ленина, темные законы, управляющие работой кровеносных сосудов, оборвали эту жизнь. Можно было ждать и улуч­шения, но произошла катастрофа, и вот — нет Ильича. Партия осиротела, осиротел рабочий класс. Именно это чувство поражает прежде всего при вести о смерти вождя и учителя. И завтра, и послезавтра, и через неделю, и через месяц мы будем спрашивать себя: «Неужели Ленина нет? Прощай, Ильич, прощай наш вождь». Тифлис. Вокзал. 22 января. Лев Троцкий».

Троцкий считался главным наследником дела Ленина. Но в результате внутрипартийных интриг он был постепенно оттеснен от власти. Об остроте тогдашних споров среди большевиков свидетельствует то, что на Сабуровой даче еще долго после этих событий содержалась пациентка, которая сошла с ума прямо во время острой партийной дискуссии. Прижимаясь к стене больничной палаты, она все время ходила взад-вперед, повторяя лишь одну и ту же фразу: «Троцкий был не прав, Троцкий был не прав, Троцкий был не прав».

Возможно, постепенное падение влияния Троцкого отвлекло большевиков от идеи мировой революции и по­з­волило им сконцентрироваться на внутренних проблемах. Наконец-то был введен в широкий оборот долгожданный червонец. Известие об этом вызвало восторг и ликование. Газеты печатали изображение новых монет, люди показывали друг другу новые деньги, а самые недоверчивые даже пробовали их на зуб.

Харьковчане верили, что с приходом новых, настоящих денег прекратится изнурительная инфляция и жить станет все же сытнее. Мало кто из них вспоминал, что же стоит за золотым обеспечением червонца.

Незадолго до того чекисты отлавливали по всему городу коммерсантов и ювелиров, требуя, чтобы те «добровольно» сдали государству золотые монеты царской чеканки. Тех, кто отказывался это сделать, подсаживали в камеры к уголовникам, и те били несчастных до тех пор, пока ценности не переходили в «гуманные руки» новой власти.

Можно вспомнить о массовом разграблении церковного имущества, а также о процессе над прихожанами и священниками Николаевской и других церквей города Харькова. За то, что они пытались спасти церковную утварь от кощун­ства, большинство этих верующих людей были приговорены к различным срокам лишения свободы.

Но так или иначе, червонец сделал свое дело. Цены поползли вниз. К примеру, на 23% подешевели ткани; спички и мыло — на 11%. Снижение цен произошло за счет удешевления производства и уменьшения прибыли. Плюс массовая безработица: крестьяне не желали покупать дорогие промышленные товары, заводы закрывались, и тысячи рабочих оказывались на улице. В Харькове насчитывалось более 40 тысяч безработных, из них только 7 тысяч удалось занять на общественных работах по бла­гоустройству города. В конкурентной борьбе между государством и част­никами выживали лишь самые сильные. Например, кондитерская фабрика Жоржа Бормана. Но и ей приходилось не­сладко в сражении с харьковскими торговцами, которые заполонили рынок чрезвычайно популярным в те времена шоколадом «Одесский ванильный».

Вот как писал об этом времени современник: «Одесский ванильный» наводнил Харьков. Благородные матроны — бублишницы, фруктовщицы, конфетчицы — все совратились с пути истинного и запятнали свою однотоварную чистоту примесью этого ужасного изобретения харьковских кустарей-шоколадников».

Бойкость торговли свидетельствует о том, что покупательная способность населения была довольно высока. К примеру, тысяча отличных папирос производства харьковской табачной фабрики им. Раковского стоила около 14 рублей, а средний заработок рабочего составлял 350 рублей. Кстати сказать, рабочих упомянутой фабрики после работы тщатель­но обыскивали, дабы они не воровали продукцию у своего же родного пролетарского государства. Ну, а папиросы в Харькове ласково именовали «раковскими», как вы догадались, по имени фабрики.

Вообще, мода называть предприятия в честь вождей давала порой самые неожиданные стилистические обороты. Представляете, фабрика по производству кроватей им. Чубаря?

Начавшаяся стабилизация экономики позволила, наконец, заняться вплотную решением других наболевших проб­лем. К примеру, разобраться с беспризорниками.

В Харьков был вызван уже известный к этому времени педагог Антон Макаренко. Ему поручили организовать для беспризорных две трудовые колонии. Одна из них — колония ГПУ им. Дзержинского — стала кузницей кадров для сталинского НКВД, а другая — в Куряже — прославилась на весь мир, и в свое время ее посетили едва ли не все знаменитости, приезжавшие в наш город.

К 1 Мая 1925 года Харьков уже вполне освоился с ролью столицы и третьего по значению города в СССР. Пыльный скаковой ипподром надолго превратился в главную площадь Украины. Из отчета газеты «Пролетарий» о праздновании 1 Мая 1925 года в Харькове: «Живая река льется через ворота ипподрома. С толпой незаметно пришел и товарищ Петровский. В 12 часов члены правительства сделали смотр частям Красной армии. После смотра красноармейцы приняли присягу. Трудящиеся захотели выслушать слово вождей о празднике. Товарищи Чубарь и Петровский вы­сту­пили с речами. Тысячи спортсменов стройно, красиво проделывали упражнения, а с трибун живая газета пела собравшимся рабочим: “Недаром Ильич потрудился, посеял здоровое семя, плодов своих он добился, растет уж советское племя”».

Но на всем этом празднике, с его показом немногочисленной техники, бедно одетыми людьми и претензией на шик лежала несмываемая печать провинциализма. А тще­славным харьковчанам уже хотелось конкурировать даже не с Москвой, а с Нью-Йорком или, на худой конец, с Чи­каго. Америка и все американское прочно вошло в моду. Жителей поднимавшейся из руин страны привлекал заоке­ан­ский размах, технические достижения и мучил вопрос: «А сможем ли мы жить точно так же?» А голливудский кинематограф! Репертуар харьковских кинотеатров буквально пестрел американскими боевиками и мелодрамами. Одни названия чего стоят: «Вор любви», «Лик зверя», «Опасный возраст», «Тайны мертвой», «Тебя любить, обнять и плакать над тобой». Ах, как хотелось нашим бабушкам и дедушкам отвлечься от серых будней и бесконечной борьбы за сущест­вование...

Провозглашение большевиками курса на индустриализацию всколыхнуло общество. Люди страшно соскучились по созидательному труду, но, помимо общественных и экономических соображений, действиями украинских коммунистов руководил еще и тонкий расчет иного рода. К тому времени стало ясно, что, несмотря на все усилия, украинизация захлебывается. Харьков упорно продолжал говорить на русском языке.

На Съезде украинских учителей в 1925 году народный комиссар просвещения В. П. Затонский с предельной откро­венностью изложил соображения ЦК по этому поводу: «До тех пор, пока беднейшие слои крестьянства не вольются в нашу промышленность, пролетариат, в массе своей, будет воспитываться в русской культуре, но украинизация будет доведена до конца». Иначе говоря, чтобы растворить в Харькове русский элемент, необходимо перебросить в город большое количество носителей украинского языка, что и было сделано.

На реконструкцию старых и строительство новых харьковских заводов в массовом порядке завозились крестьяне из глухих деревень. Вкупе со значительным количеством соб­ственных безработных это дало достаточное количество рабочих рук для колоссального по объемам переустройства столицы Украины.

Однако стихийный рост числа новых горожан породил другую острейшую проблему, которую секретарь ЦК С. В. Ко­сиор лаконично охарактеризовал как «жилищный кризис». Дабы хоть как-то его обуздать, городские власти вели огромное по тем временам жилищное строительство. Кроме того, статус столицы обязывал возводить значительные по масштабам общественные сооружения.

Харьков занимал первое место по объему строительства в Советском Союзе, но в результате разброса средств ни одна из поставленных задач полностью решена не была. Если не считать, конечно, резкого увеличения доли пролетариата среди жителей Харькова. Число рабочих с 1913 по 1927 год выросло в нашем городе в 8,5 раз. Резкое увели­чение числа горожан привело к перегрузке городских ком­мунальных служб, городского транспорта. Если в Берлине один вагон трамвая перевозил в год 240 тысяч человек, в Москве — 640 тысяч, то в Харькове — почти миллион пассажиров.

Вот как, по описанию, выглядели переполненные харьковские трамваи: «Большинство едет молча, в отчуждении друг от друга, каждый в своих мыслях, своей жизни, своих тревогах. Трамваи забиты, в проходе и на площадках теснота, вежливая давка и, в то же время, полное безмолвие».

Кроме трамвая в Харькове имелись несколько автобусов и огромное количество извозчиков, которых харьковчане ласково называли «ванько». В отличие от жуликоватых московских извозчиков и хамовитых киевских, «ваньки» от­личались добродушием и типичным для харьковчан чувст­вом юмора. Известен случай, когда в ночь под Новый год два лихача решили окрестить своих лошадей. Взяли водки, колбасы, булок и, назвав себя кумовьями, крепко выпили. А лошадям, соответственно, дали имена — Муссолини и Чем­берлен.

Надо сказать, харьковчане были неплохо информированы о событиях в мире и живо на них откликались. О том же Гитлере наша пресса писала уже в 1924 году. О других, более знаменитых тогда деятелях капиталистического мира, и говорить не приходится. Оперативности информации также содействовало бурно развивающееся радио — первой харьковской радиовышкой стала высокая колокольня Успенского собора.

Мировое коммунистическое движение находилось тогда на подъеме, и не проходило месяца, чтобы в столицу советской Украины не приезжали делегации европейских ре­волюционеров и сочувствующих им деятелей зарубежной культуры, таких как Анри Барбюс или Ромен Роллан. А в городской больнице № 2, что и сегодня стоит на Московском проспекте, проходил медосмотр сам Теодор Драйзер.

Естественно, приезжали в Харьков и отечественные знаменитости. Особой любовью избалованных харьковчан пользовался Маяковский. Помните: «Там, где вороны бились, над падалью каркав, в полотно железных дорог забинтованный, столицей гудит украинский Харьков, живой, трудовой, железобетонный».

Сборная Харькова по футболу являлась чемпионом Украины и Советского Союза и не раз обыгрывала в международных матчах сборные Турции, Финляндии, Германии.

...Удивительное, сумбурное и непонятное время, когда подводные течения человеческой мысли рождали непредсказуемые водовороты и давали порой совершенно неожиданные результаты.

Кто мог предположить, что на волне насильственной украинизации Слобожанщины возникнет театр «Березіль», принесший Харькову славу театральной столицы? И кто мог угадать в изгнанном из Харькова за «русский шовинизм» Михаиле Булгакове одного из величайших прозаиков ХХ века?

Время, когда высочайшие взлеты человеческого духа перемежались с приступами классовой шизофрении. Для детей коммерсантов, интеллигенции обучение в вузе являлось делом практически невозможным из-за мизерных квот на поступление. Многие из них вообще были лишены гражданских прав. В то же время партийцы, комсомольцы и бедняки имели при поступлении колоссальные льготы. На окраинах, как и прежде, царило беспробудное пьянство, а хулиганы с Журавлевки и Павловки избивали каждого, кто им не нравился. Мрак невежества в рабочих районах не удавалось развеять даже с помощью самых больших в стране Дворцов культуры.

Но чем больше казались трудности, тем сильнее должна была быть мощь механизма, дабы сдвинуть с места огромный город. С невежеством и косностью одних можно бороться лишь целеустремленностью и верой других. Именно эти люди, рожденные в противоречиях и столкновениях непростой эпохи, стали главным источником интеллектуальной силы Харькова.

Множество талантливых людей, приехавших в столицу со всех сторон Украины, слились с интеллигенцией и коммерческой элитой старого Харькова, породив новый типаж харьковчанина — честолюбивого, предприимчивого и широко образованного. Эти новые харьковчане хотели видеть город, достойный их амбиций. Пыльный провинциальный ипподром их уже не устраивал.

В начале 1926 года на огромном пустыре началось строительство одной из крупнейших площадей мира. На колоссальной территории, в два раза большей Красной площади в Москве, за короткий срок и ценой неимоверных усилий был создан величественный ансамбль — первый в Совет­ском Союзе деловой центр нового типа. А его венцом стал знаменитый Госпром — первое высотное здание в СССР, вы­зов, смело брошенный самой Америке.

Меня не оставляет ощущение, что наша история повторяется во всем: от поведения харьковчан в переполненных трамваях до пьяного разгула в ночных ресторанах. От не­истребимой дикости жителей окраин до грандиозных планов строительства нового делового центра в районе Левады. Харьков живет все той же динамичной, острой, противоречивой жизнью, что и в 20-х годах ХХ века, и значит, он остается столицей — первой столицей Украины.