Европейский блокнот

Обычно во время путешествий я веду записные книжки. В дальнейшем это здорово облегчает работу над сце­нарием — мгновенные сиюминутные впечатления порой больше говорят о стране, нежели целые тома истории. На этот раз видеокамеры для съемки фильма о пребывании в Вене, Барселоне и Мюнхене у меня не оказалась (ну очень бедная организация «Первая Столица»), а привычка вести дневники осталась, и я хочу предложить вам, уважаемые читатели, самим убедиться, «из какого сора растут стихи, не ведая стыда».

В аэропорту поймал себя на мысли, что в дорогу взял книгу о советских разведчиках. К чему бы это?

Раздражает, что стюардессы Австрийских авиалиний не говорят по-русски. Хотя в рейсах, летающих в СНГ, это предусмотреть можно.

Вскрытие Вены. Австрийский пограничник — «Крокодил Шенгена».

Ночью заводы подсвечены прожекторами, как настоящие памятники архитектуры. Зрелище фантастическое в сво­ей бездушной, урбанистической красоте.

В отеле обслуга: «Йес, сэр». Как мне все-таки мало нужно для чувства собственной значимости! Венцы доброжелательны, все говорят по-английски. В отличие от меня. Наказал меня Бог моим же английским языком. Холодно. На горизонте маячат Альпы, из них сочится сырость. Серый имперский город. Правда, смягчает впечатление, что цвет этот светло-серый. Похож на Париж: бульвары, но без Эйфе­левой башни. Ширина трамвайной колеи такая же, как у нас. Трамваи крадутся бесшумно, словно кошки.

Косичка Моцарта лезет изо всех щелей. Портреты, витрины, кафе... Кажется, что косичка вылезет сейчас прямо из супа. Это оказывается австрийское национальное блюдо — гуляш. Ну-ну.

Наши националисты пишут, как хорошо было во Львове при австрийцах. Забывают только уточнить, сколько тысяч украинцев было расстреляно и повешено в тех краях после ликвидации австрияками Брусиловского прорыва и «освобождения» ими Львова.

Во всех путеводителях настойчиво рассказывается, что десять процентов населения были евреи, которым город обязан неповторимыми памятниками архитектуры, существуют Еврейский музей, площадь Фрейда и т. д., и т. п. Замаливают Холокост.

С Бельведерским дворцом была связана только одна ассоциация — Аполлон Бельведерский. Теперь можно смело говорить — наши журналисты в бельведере побывали и никакого Аполлона там не видели!

Австрийки больше похожи на итальянок, чем на немок. Феминизм феминизмом, а мелирование все они сделали! Все-таки женщина — это врожденное.

Какая девушка! Пустился бы за ней во все отяжелевшие...

Безнадежное сражение с эротическим телеканалом — инструкция написана по-немецки. Вот что значит настоящее одиночество! Осталась еще одна подсказка — звонок другу, однако решил сэкономить деньгами.

Паника в аэропорту — какой тут самолет на Барселону?! Мешочник на вокзале во время Гражданской войны.

И говорит ему портье человеческим голосом...

Неудержимое желание промямлить голосом Ельцина: «Барселоняне, понимаешь!»

Все подозрительно напоминает Крым — гуляющая толпа на бульваре, торговля сувенирами, а если свернуть вбок — грязь и трущобы. Прямо в средневековом соборе стоит телефон-автомат. Видимо, чтобы позвонить своим и уточнить — кому ставить свечку. Телевизионные мониторы, развешанные по залу, просят выключить мобильные телефоны. Исповедь — священник нехотя откладывает книгу, выключает свет в своей будке и начинает слушать коленопреклоненного человека.

Величайшего барселонского архитектора Гауди сбил трамвай. Трое суток его не могли опознать, и он умер в больнице для бедных. А теперь каждый сувенир и каждая майка, продающиеся аборигенами, носит его имя. Прихлебатели.

Дома Гауди — оплывшие, как тающее разноцветное мороженое. Тычащий вперед пальцем памятник Колумбу подозрительно похож на Ленина.

Музей Пикассо. Два превосходных портрета — «Арлекин» (голубой период) и некая дама, написанная в манере Сера. Остальное — персонажи снов алкоголика на седьмой день запоя.

Город, как каменный мешок. На узких улочках деревья не растут (и птицы не поют). И только мы, плечо к плечу (далее по тексту).

Потому как мне было здесь неуютно, я чувствовал себя, почти как дома. Обсчитывают...

Национальное блюдо «паэлья» — тушеный цыпленок с рисом. Ничего особенного. Ни в одном барселонском кафе мне не захотелось пообедать второй раз.

Мальчик заливал в рот керосин и, выдыхая его, поджигал. Получался эффектный огненный столб. Я спросил, как насчет огня для моей сигареты (я забыл зажигалку)? Он весело захохотал, разя керосином, и поднес зажигалку. Едва не испепелил меня своим хохотом.

Гордый, мужественный народ, который ни в одной войне так и не победил (кроме гражданской).

Испанский выпендреж все-таки взял свое. Чтобы подняться на вершину обыкновенного холма надо проехать на метро, пересесть на фуникулер и потом пересесть еще на подвесную дорогу. Чудовищно неудобно, однако посмотрите: у нас есть и то, и это, и еще это.

В отеле ретранслируют польские телеканалы. Где наши? Раньше нас не любили, но боялись, а теперь и не любят, и не боятся.

Хочется гордиться тем, что я говорю по-русски, как-то привлечь к себе внимание. Например, крикнуть: «“Динамо—Ки­ев” — лучшая команда Европы!» Испугался собст­венных мыслей.

Попадались пару раз пожилые улыбчивые официанты, но они не понимали мой английский. Впрочем, я его тоже не понимал.

Все! Терпение лопнуло. Ввалился в ресторан (всем — шампанское, дамам — цветы!), потом пел с каким-то мексиканцем «Гвантанамеро». Утром отвращение к самому себе и го­ловная боль. Унес-таки Родину на подошвах ботинок.

Пьяненький, задрав голову, любовался в ночи кафедральным собором. Вдруг из его башни вылетела стая ослепительно белых в свете прожекторов голубей и пронеслась надо мной. Фантастическое ощущение сошествия Святого Духа. Мексиканец, который стоял рядом со мной, сказал, что он тоже видел такое — когда пеликаны на Тихом океане ловят рыбу... Тяжесть в животе, в голове и на родине...

Спасибо этому Барселону — пойдем к другому.

Мюнхен. В центре города почти все кварталы новые. То есть во время войны стоявшие здесь дома были сметены бомбардировками союзников. Впрочем, правильно — нечего войну было начинать.

На главной улице города стоит русский ансамбль, в народных одеждах, с огромной бас-балалайкой, и поет «Темную ночь». Немцы, вытянув шеи, слушают незнакомую красивую мелодию: «Только пули свистят по степи...»

Пресловутые мюнхенские пивные — народу полно. Хотел оставить на чай пять марок. Сидевшие рядом немцы настоятельно рекомендовали мне оставить только одну — чтобы не разбаловать официантов.

Пьяный немец за соседним столиком кричал гортанно и противно. Почему-то представились пьяные офицеры вермахта в русских хатах.

Вайс-биер — что-то вроде нефильтрованного пива. Дико вкусно, и целый вечер болит поджелудочная железа.

Дама, родом из Харькова, рекомендовала мне местную картинную галерею следующим образом: «Чего вам там делать — скучнейшие картины средних веков и малоизвестных немецких художников». Это о Босхе, Дюрере, Брейгеле и ненавистном мне Рубенсе!

В музее много русской речи, и это приятно, а путеводителей на русском нет — и это грустно.

Русская пресса в Германии. Статья о человеке, выигравшем миллион рублей в «О, счастливчик» и приехавшем в Германию к сыну от первого брака. Финал статьи: «Здесь я чужой, — говорит Сазеев и собирается после короткой поездки по Европе домой. — Не понимает он нас с вами». Да понять-то вас немудрено! Тоже мне, бином Ньютона.

«Симпатичная, одинокая желает познакомиться с порядочным, ПМЖ обязательно...» Какая затхлая скука.

Дойч-музей (музей немецкой техники). Какая талантливая нация, сколько доброго могла бы сделать!

В ресторанах меня принимают с опаской. Видимо, в своей одежде я им напоминаю противника глобализации. Надо что-то делать с моим имиджем. Тертые джинсы и безрукавка вызывают здесь плохо скрываемое омерзение. Впрочем, когда, расплачиваясь, я как бы невзначай достал пачку дойч-марок, администратор гостиницы значительно подобрела. О буржуазия!

По гостиничному номеру хожу голый — стесняться некого, кроме собственного отражения в зеркале. Не молод. 35 лет — по уши в говне и Мюнхене.

Посещение Нойшванштейна. (Этого слова я никогда не выговорю.)

Потрясающе грандиозный финал поездки. Даже забывается, что из-за этого замка баварские верноподданные прикончили его автора — короля Людвига II. Теперь они же вос­хва­ляют его как «сказочного короля». Подлая человеческая натура.

После человека остается: а) сооружения; б) произведения искусства; в) память потомков.

Таксист ехал в аэропорт со скоростью 200 километров в час.

Мысли о работе отравляют отпуск. Работа расклеивается в мечтах об отпуске. Нет в жизни счастья.

Харьковский аэропорт приводит в бешенство. Неужели у всей области и города нет денег обить эти сараи пластиком, бросить на пол ковровое покрытие, купить один нормальный автобус? Когда они там Кучму встречают — им не стыдно?

Таможня. Короткая беседа по-русски. Страшно удивился, услыхав звуки родной речи. Друзья. Зачистка ближайшего «Гастронома».

2001 г.