Бах из Харькова

Теплым осенним вечером сентября 1960 года вверх по Сумской, лавируя среди снующих людей, не спеша шли двое. Один — худой, гибкий, узкоплечий — начинающий поэт с полубосяцким прошлым, которого друзья называли Эдом, а собственная теща — молодым негодяем, — приглядывался к проходящим мимо девушкам. Второй — настоящий восточный человек с труднопроизносимым именем Вагрич и очень харьковской фамилией Бахчанян — художник-оформитель завода «Поршень» — заинтересованно разглядывал витрины. Добравшись наконец до сада Шевченко, друзья уселись на скамейку. Бах — так называли друзья Бахчаняна, — вспомнив поэтов-символистов начала XX века, предложил Эду сменить прозаическую украинскую фамилию Савенко на более изысканную — Лимонов. Кличка впоследствии стала псевдонимом одного из самых скандальных писателей конца XX века. А Бах остался Бахом, где бы он ни находился — в Харькове, Москве или Нью-Йорке.

«Он всегда был прибацанным, мой братик», — говорит Флора Бахчанян. Эта прибацанность или, выражаясь лите­ратурно, нестандартность в мышлении, поведении, живописи — составляет суть Бахчаняна. Армянин харьковского разлива, Вагрич, или, по-домашнему, Вова, вырос в семье, где все имели косвенное отношение к искусству: мать прекрасно пе­ла, а отец, до войны бывший персидским подданным, изучал фарси, писал стихи и рисовал. Как следствие, ребенок тоже проявлял тягу к рисованию. В шесть лет, например, воспользовавшись отсутствием родителей, собст­венноручно расписал свежепобеленные стены. Это произведение искусства до нас не дошло, как и первые пробы кисти, сделанные в кружке рисования под руководством художника кукольного театра Щеглова. Больше Бах нигде не учился. Тем не менее, с начала 1960-го на последней странице «Красного Знамени» харьковчане с удовольствием разглядывают его карикатуры — они были, пожалуй, острее и злее, чем мог позволить себе художник да­же во времена хрущевской оттепели.

А на горизонте искусства уже сгущались грозовые тучи политики, и в воздухе висело удушливое марево застоя. Начались гонения на абстракционистов, и в местной прессе появилась статья «Таланты без поклонников», в которой ругали абстракционизм вообще и Бахчаняна в частности. А он о себе говорил: «Я не политик, я художник, прислуживаться не буду», — и боготворил Пикассо. Попав в опалу у местных изданий и не имея возможности печатать свои карикатуры, Бах решил уехать из Харькова в Москву — в столице дышалось пока еще посвободнее. Там он умудрился сняться вме­сте с женой в художественном фильме «Кража», а с 1966 по 1974 год работал в ленинградском журнале «Слон» и в «Литературной газете», став первым иллюстратором любимой многими «16-й полосы». Туда Бах принес новую форму карикатуры — коллаж. В 1970 году он дебютирует на Всемирной выставке карикатуристов и получает четвертую премию. Через четыре года у него за плечами 33 международные выставки с премиями, конфискованными властями, лишь одна выставка в собственной стране, в редакции журнала «Юность». В этот момент третья волна эмиграции была в разгаре, и Бахчанян решил yexать — насовсем...

В Америке, этом Вавилоне чужих культур, терялись многие, опускаясь постепенно на самое дно заокеанской жиз­ни.Но харьковский армянин Бахчанян нашел свое место под солнцем и там. Бах процветает — хотя бы внешне. Издает книги со своими стихами и каталог своих произведений, выставляет работы и преподает в американской академии изящных искусств. Однако Бах не был бы Бахом, если бы он не оставался в оппозиции и там. Кличку «главный хулиган эми­грации» он оправдывает в полной мере. От ставшего уже фольклором афоризма «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» до книги с длинным и почти знакомым названием «Повесть о том, как поссорился Александр Исаевич с Иваном Денисовичем», от коллажа «Горькая правда Бахчаняна» до портрета к 20-летию падения Хрущева с подписью «Холст, кукурузное масло» — все выглядит тотальной пародией на окружающее, кривым зеркалом, в котором мир отражается в искаженном, смешном виде, приобретая при этом бездну смысла. Идея издания религиозной газеты «Прости, господи» или дезертирский «Драпо руж», или антисемитского журнала «Жидье — битье» — это Бахчанян. Радостно восклицающий — «Значит, ценят!» — при сообщении о том, что с выставки украдены две его картины — это тоже Бахчанян. Продающий работы и пересылающий деньги любимой «литературке», находящейся в кризисе, — это еще один Бахчанян.

А вот еще один — и неожиданный Бахчанян. Из интервью 1990 года: «...эмиграция для меня — трагедия, тупик, дальше ехать некуда. Из моего родного Харькова маячила Москва, из Москвы — Париж, Нью-Йорк. То есть была перспектива. В эмиграции нет правды — не все в России было плохо, не все и в Америке хорошо. Нет здесь и свободы».

На Родину, тем не менее, Бах возвращаться не собирается, утверждая, что любовь к матери-родине — это эдипов комплекс. Святого у него действительно нет ничего, зато есть один непростительный недостаток: говорить то, что думает, где бы он ни жил. Людей с подобным недостатком любое общество обычно считает лишними. Впрочем, сам Бахчанян полагает, что лишний человек — это звучит гордо...

Инна Можейко