7.Проблема желания в философии Лиотара. Фигуральное как желание в действии. (пересекается с 8 вопросом)

Жан-Франсуа Лиотар (1924-1998) после окончания Сорбонны в 1950 г. работал учителем гимназии (в том числе в Алжире). В 50-х годах он исследовал проблемы феноменологии, в результате чего родилась книга "Феноменология" (1954), где Лиотар представил свой вариант феноменологии, существенно отличавшийся от концепций Гуссерля и Мерло-Понти. В 1959-1966 гг. Лиотар был ассистентом в Сорбонне. Сначала он принадлежал к левомарксистской группе "Социализм или варварство", возникшей вокруг философов Корнелиуса Касторадиса и Клода Лефора. В начале 60-х годов Лиотар отдалился от этой группы. Война в Алжире вызвала в душе Лиотара, хорошо знакомого с этой страной, живой отклик. Он опубликовал множество статей и заметок, впоследствии (в 1989 г.) собранных в книгу "Война в Алжире". С 1972 по 1987 гг. Лиотар был профессором университета Париж-VIII. Вместе с Ж. Деррида Лиотар основал Международный философский колледж, который он некоторое время возглавлял.

В работах выражается интерес к трем сферам действительности: к искусству, языку и политике. АНализируя пространство искусства, отмечает, что это пространство фигур и стоящего за ними фигурального. (в соврременных фр. философских словарях есть статьи по фигурам и фигуральному у Лиотара: "фигура - это знаковая поверхностная реальность, уклоняющаяся от всякого порядка, и прежде всего порядка дискурса (упорядоченного текста). Фигуральное является по сути дела областью эстетического). Для понимания смысла категорий фигуры и фигурального у Лиотара надо иметь в виду, что они сооносимы с французским глаголом figurex - котоый в переводе означает "играть роль, фигурировать, значиться, давать о себе знать". Фигуральное - это сила, которая прокидывает любые устоявшиеся формы, любую нормативность, любой организованный язык. Как сила эстетическая оно ориентировано не на классическую, Аполлоновскую эстетику, предполагающую совершенную сложившуюся форму, а на эстетику неклассическую - Дионисийскую, предполагающую хаотическую игру, динамику стихий (звуков, красок, форм, цветов). Фигуральное - сила в основании мира, делающая его подлинным. Эта сила коренится в бессознательном (культуры и мира). Она играет роль аналогичной роли первичных процессов у Фрейда (что принадлежат именно бессознательному, не подчиняются обычной логике (устойчивой), и поэтому равнодушная к противоречию, временной последовательности событий... - как, например, сны). Первичные надо отличать от процессов вторичных, которые принадлежат области предсознательного и сознательного - где царствует логика и пространственная организованность. В целом можно сказать, что фигуральное - это бессознательное творческое желание в действии. (У Делеза - желание как олицетворение творчества). Желание у Лиотара все же не тождественно бессознательному желанию у Фрейда. Во-первых, бессознательные процессы по Фрейду выражаются себя в обычных, содержательных областях, они обнаруживаются по модели классического театра. У Лиотара фигуральное не имеет содержательного выражения, оно манифестируется по модели абстрактного, формального искусства. Во-вторых, у Фрейда бессознательное(энергия) и его проявление в символах и знаках - это разные вещи (сон - не само бессознательное). У Лиотара знаковое выражение бессознательного и само бессознательное - это одно и то же (т.е. не некая субстанция, которая может выражаться, а выражние - единственный способ существования). Фигуральное производит эстетические фигуры как синулярнсти. Капитализм пытается их уровнять, свести к обзему знаменателю (такова природа капитализма), организуя обмен произведениями искусства по закону стоимости. Но эти эстетические фигуры уклоняются от любого отождествления. Это значит, что цены этих произведений абсолютно не характеризуют их сущность, ибо как произведения искусства они несравнимы - и в буквальном смысле слова бесценны (не имеют цены, цена ни коим образом к ним не приложима). В дальнейшем Лиотар показывает, что фигуральное, действующее в искусстве, действует и в других сферах общества. В этой связи, он говорит, что в обществе царствует "либидинальная экономика" ("Либидо" - термин для обозначения бессознательных влечений у Фрейда; "экономика" в современном французском языке он имеет два значения: узкое (область, связанная с прозводством, распределением и потреблением материальных и приравненным к ним благ) и широкое (любая социальная и культурная реальность, как некоторй уклад, расположение элементов... французы говорят об экономике политики, языка, текста). Используя выражение "либидинальная экономика", Лиотар предполагает широкий смысл слова "экономика", т.е. общество во всех его самых различных сферах имеет определенный уклад - и в этом оно насквозь дибидинально. В обществе обнаруживается повюду, где заявляют о себе фигуры сингулярности, ускользающие от общего и системного. В современном общества (90-ые гг. Западного общества) это ускользаени удается им лучше, чем когда-либо. (в 21-ом веке несколько иначе).

Каждая фигура-сингулярность является специфической реальностью. Поскольку эта реальность знаковая, она предполагает рассказ, повествование - наррацию (narration). Речь идет не о рассказе о реальности, не о повествовании о реальности, а о рассказе реальности, повествовании реальности, которая и есть сама реальность (произведение только так и существует, ... а не является только отсылом к чему-то... а сама реальность по себе). Так существует весь социокультурный мир: рассказы и есть сама реальность. В этом плане каждая фигура сингулярности как реальность есть специфическая языковая игра - особые языковые правила Витгенштейна, определяющие жизненность любых языков, конституирующих жизнь.

В обществе (современном Лиотару 60-90-ые) сигнулярные языкоые игры имеют полное право на сущестование - они легитимны. Но... кроме сингулярных языковых игр есть еще и игры террористические - они подавляют другие языковые игры, заставляя их носителей говорить на своем языке (фашистские по Барту: не заставляют молчать, а говорить на языке тебе чужом). Если сингулярные языковые игры - это игры сильные, благородные, ненуждающиеся для смаоутверждения в подавлении другого, то террористистические игры обладают противоположными характеристиками. Если за сингулярными языковыми играми стоит фигуральное, то за террористическими - желание власти - "требования". Террористичские языковые игры стремятся быть большими наррациями (метанарациями), т.е. нарациями, охватывающими все общество. Большие наррации в форме мифологии и идеологии господстовали в традиционном и индустриальном обществе. В настоящее время вера в них подорвана. Феномен Гитлера расшатал веру в идеологию демократии (народ добровольно выбрал Гитлера). Феномен Освенцима подорвал веру в идеологию прогресса (столкование с жутким варварством - промышленным уничтожениме людей) - прогресс общества в целом - сомнительнаявещь. Феномен Берлина 1953 года (антисоветстве восстания самих же пролетариев) подорвал веру в идеологию пролетариата. Но террористические языковые игры очень живучи, продолжают действовать. Поэтому, надо хотя бы теоретически определиться с горизонтом, в рамках которого можно уйти от террора языковых игр. В этом плане он задается вопросом: возможна ли языковая игра, с одной, стороны общая для большинства членов общества,а с другой стороны, такая, чтобы все ее участники моги артикулировать в ней свои действительные потребности и интересы - и находить консенсус как социальные партнеры (инче: возможна ли нетеррористическая метонаррация). Лиотар отвечает на это отрицательно. Он показывает, что в языке есть фразы, относящиеся к одному и тому же объекту, но гетерогенные, непереводимые друг к другу без изменения смысла ( по природе своей сущствуют в разных модальностях); пример - дескриптивно описывающая фраза "дверь открыта" и прескрептивно описывающая фраза "закойте дверь". По сути они указывают на два разных объекта: первая - констатация объекта, вторая - объект в действии. Такие фразы находятся в отношении разногласия. Но точно так же не переводимы друг в друга и качественно различные последовательности фраз, устойчивые дискурсы, особые языковые игры. Это значит, что носители одного дискурса, одной языковой игры не могут выразить свои потребности и интересы в дискурсе, языковой игре, которыми пользуется другая социальная группа. (Показательные примеры: 1) дискурс современных защитников нацизма, в рамках которого отстаивается идея, что никаких газовых камер, уничтожающих людей, в немецких концлаерях не было. В качестве аргументов против этого тезиса принимаются только свидетельства жертв этих газовых камер - а все реальные свидетели только косвеные. 2) дискурс партийных органов на политических процессах в СССР. В его рамках предполагается, что является человек антикоммунистом или нет решает партийный орган. При этом антикомунистом считается и тот, кто выступает против решения партийных органов. Обвиняемый коммунист не может оправдать себя.

В ситуации разногласия языковых игр попытка введения общего для большинства членов общества дискурса чревато введением языковой игры, которая, во-первых, оказывается еще одной наряду с уже существующими языковыми играми (т.е. не общая, а просто еще одна), а во-вторых, стремится стать террористической именно в силу претензии научности. Но, между прочем, в современном правовом государстве такой жискурс существует - это юридический дискурс - но это дискурс только юристов, в котором другие соц.группы и индивиды выразить свои интересы в полной мере не в состоянии (пример с человеком, которого незаслуженно обвиняют в преступлении... у него нет алиби, доказательства невиновности, но есть совокупность косвеных улик).

В современном обществе просматриваются только два способа ухода от террора языковых игр: во-первых, поддержка сингулярных дискурсов, во-вторых, расшатывание слепого доверия к дискурсам несингулярным. Но полностью от террора языковых игр общество избавиться не сможет.

8. Лиотаровская трактовка желания как языковой игры. Проблема лигитимности языковых игр. Необходимость разногласия. Широкую известность Лиотару принес цикл работ, посвященных постмодернизму. Он имел в виду "восстание" современной ему философии, особенно французской, против "философии модерна", т.е. нововременной европейской мысли. Термин "постмодерн" у Лиотара обозначает состояние общества после завершения "эпохи великих повествований модерна". Лиотар полемизирует с самыми разными авторами, критикует множество сциентистских подходов и концепций, утверждая: они выдают за очевидность то, что на деле остается обманчивой видимостью. Ведь научное знание - отнюдь не все знание. И оно всегда находится в конфликте с другими видами знания.

Для обоснования постмодернистской концепции Лиотар обращает пристальное внимание на различение высказываний в современных логико-лингвистических концепциях. Наряду с когнитивными (например "денотативными", т.е. описательными) высказываниями существуют и выделяются также и высказывания, выражающие идею знания как возможность что-то сделать (savoir - faire), как возможность жить (savoir-vivre), как возможность слышать (savoir- ecouter) и т.д. Итак, речь идет о внимании к знаниям, которые не поддаются оценке лишь с точки зрения критериев истинности или ложности, а требуют обращения к критериям справедливости, счастья (этическая мудрость), красоты и т.д. Наряду с "хорошо обоснованными" описательными высказываниями фигурируют, напоминает Лиотар, "хорошие", т.е. ценностные, прескриптивные (предписывающие, предлагающие что-либо) высказывания. А это, согласно Лиотару, в свою очередь отражает все разнообразие дискурса и его предметов, что соответствует, например, разнообразию глаголов: познавать, решать, оценивать, изменять и т.д. Наиболее приспособлена к многообразию дискурса весьма распространенная в культуре нарративная (повествовательная) форма, т.е. форма рассказа-сообщения, которая с древних времен играет огромную роль в интеграции общества. Повествования мифов, легенд, сказок, говорит Лиотар (ссылаясь на Вл. Проппа, К. Леви-Стросса и др.), были "игровой" формой такой духовной интеграции, служившей вовлечению индивидов в образование и культуру. Вместе с тем они демонстрировали многообразие, плюральность форм "языковой игры": в повествовании свободно и пластично чередуются описательные, констатирующие, предписывающие, вопросительные, оценивающие и другие высказывания. Языковая игра предполагает не только "рассказчика", "повествователя", но слушателя-(читателя). Иными словами, повествование предполагает общение людей, причем в самых разных отношениях и контекстах. Далее, нарративная форма тесно связана с темой времени - и опять-таки в многообразных отношениях (время, о котором рассказывают; время, когда рассказывают; воспоминаемое время и т.д.).

"Прагматика научного знания" у Лиотара - это рассмотрение тех особых правил "языковой игры", которая распространена именно в науке. Речь идет: 1) о предпочтении денотативных (описательно-констатирующих) высказываний всем другим (которые, однако, не могут быть исключены из науки); 2) об отделении (также и институциональном) данного вида языковой игры от всех других; 3) о подчеркивании компетенции лица, высказывающего суждения (роль лиц, принимающих сообщение, не столь велика), и о других правилах.

Особую роль в рассуждениях Лиотара играет весьма важная для философии 60-90-х годов XX в. проблема "легитимации", т.е. обоснования знания, познания, науки с помощью логико-лингвистических, гносеологических, социологических, правовых, моральных доводов, аргументов, концепций. Лиотар подробно разбирает характерные для эпохи модерна модели обоснования знания. Он сводит их к главной форме - "спекулятивному повествованию", или "повествованию об эмансипации", и утверждает, что это "великое повествование" в эпоху постмодерна потеряло всякий кредит.

Спекулятивную модель легитимации знания Лиотар, естественно, анализирует на примере философии Гегеля. А модель "делигитимации", что тоже естественно, возводит к работам Ницше, к размышлениям представителей того поколения художников и философов, которые работали на рубеже XIX и XX в. Впрочем, для Лиотара особенно важно то, что спекулятивные "легитимации" (оправдания знания и науки) модерна в XX в. все более уступали место особому виду аргументации в пользу знания. Не столь важно, к кому и зачем обращаются с такими обоснованиями - к тем, кто представляет кредиты, кто формирует общественное мнение или кто прислушивается к моральным, социологическим, общефилософским аргументам. Существенно, что во всех случаях речь идет скорее не о "вложениях" в столь абстрактные ценности как истина, культура и т.д. Ведь в эпоху модерна настаивают на "перформативной ценности" знаний, т.е. на их особенности повышать эффективность действий. Государство и предприятия (почти) перестали прибегать к аргументации, заимствованной из повествований в духе идеалистической или гуманистической легитимации. Чтобы получить новые средства и ресурсы, они прибегают к аргументам о больших господстве, силе, власти (puissance). Всюду, констатирует Лкотар, распространяется легитимация со ссылкой именно на власть, силу, господство. Результаты и формы этих процессов разбираются на примере сферы образования (материалом служат, в частности, обоснования проекта реформы науки и образования в первой половине XIX в.) - опять-таки со ссылкой на богатейшую литературу вопроса. Вывод: и здесь господствует принцип перформативности, т.е. подчинение институтов высшего образования различным формам "эффективной" власти (pouvoir).

9. Структурализм как структурный анализ в творчестве Дюмезиля. Структурализм - Направление в философии и конкретно-научных исследованиях, возникшее в 1920— 1930-е гг. и получившее широкое распространение в 1950—1960-е гг., особенно во Франции.

Жорж Дюмезиль (Georges Dumézil; 4 марта 1898 — 11 октября 1986) — французский мифолог и филолог-компаративист, который выдвинул и разработал теорию трёх функций.

Учился в Высшей нормальной школе, испытал влияние Антуана Мейе. В своей диссертации пытался доказать, что греческая амброзия и индийская амрита — напитки, дарующие бессмертие, — восходят к праиндоевропейскому корню. Столкнувшись с враждебным отношением со стороны академического сообщества, Дюмезиль в 1925 году стал преподавать в Стамбульском университете, где увлёкся кавказскими языками — работал с последними носителями убыхского языка, переселившимися в XIX веке в Турцию. Исследовал осетинский эпос, в котором нашёл поразительные соответствия с преданиями кельтов. В 1931 году поступил в штат Упсальского университета. В 1978 году избран членом Французской академии. В 1984 году был удостоен престижной премии Чино дель Дука.

Путём сопоставления языкового материала и мифов различных индоевропейских народов Дюмезиль пришёл к выводу, что протоиндоевропейское общество функционально делилось на три сословия — жреческое (ср. брахманы), воинское (ср. кшатрии) и земледельческое (ср. вайшьи). Каждой касте соответствовало особое божество: скажем, у жрецов это был грозный, но справедливый бог-судья, карающий бог правосудия (Зевс-Юпитер-Один-Перун-Перкунас-Митра-Варуна), у воинов — бог войны (Тор-Марс-Арес-Индра), у земледельцев — бог плодородия (Фрейр — Квирин — Велес).

Теория оказала огромное влияние на дальнейшие исследования в области индоевропеистики, особенно во Франции, и на становление структурализма (Дюмезиль способствовал продвижению карьеры молодого Фуко), хотя её схематичность неоднократно подвергалась критике).