Whitehead - копия

но его римскому двойнику, существовавшему 17 столетий назад, забыл об угрожающем ему разрушении под воздействием эпохи Пара и Демократии – двойников варварства и христианства. Таким образом, Гиббон рассказывает о закате и падении Римской империи и иллюстрирует примерами начало заката и падения своего собственного типа культуры.

Раздел II. История идей оказывает влияние посредством дихотомии, представленной сравнением Пара и Демократии нашего времени с Варварством и Христианством античной цивилизации. Пар и Варварство (каждое в свое время) были бессознательными силами, выталкивавшими соответствующую цивилизацию из унаследованного образа жизни. Эти бессознательные силы были тем, что греческие писатели называли (например, Платон в «Тимее», а также во всей греческой литературе) иногда «принуждением»

(α̉νάγκη),a иногда – «насилием» (βία). Они предпочитали гово-

рить о «принуждении», когда эти силы проявляли себя как взаимосвязанные, и о «насилии», когда они оказывались сумбурными спорадическими взрывами. Задача истории состоит в том, чтобы продемонстрировать типы принуждения и насилия, характерные для каждой эпохи. С другой стороны, демократия в современную эпоху и христианство в эпоху Римской империи являют собой примеры четко изложенной веры, вытекающей из определенных чаяний и выливающейся в определенные чаяния. Сила демократии и христианства заключалась в притягательности сознательно сформулированных идеалов, бывших не в ладу с традиционным благочестием, которое охранялось и регулировалось существующими социальными институтами. Например, христианский теолог Климент Александрийский9 призывал своих современников избегать традиционных обычаев (συνήθεια). Эти христианские идеалы принадлежали к побудительным силам, преобразующим эпоху.

Явный переход от одного века к другому всегда может быть прослежен по некоторой аналогии с Паром и Варварством или (если предпочитаете) – Варварством и Христианством. Бессознательные силы и отчетливо сформулированные чаяния действоваливместе,отрываячеловекаотеготрадиционныхопор. Иногдапериодизмененийпринадлежитэпохенадежд,иногдастановится веком отчаяния. Когда человечество ощущает приближение гибели, оно иногда направляет свои силы на открытие нового

41

мира, а иногда прислушивается к глухим призывам мятежников, штурмующих горы. Падение Римской империи совершалось в течение длительного периода отчаяния. Пар же и Демократия принадлежат эпохе надежд.

Легко преувеличить контраст между этими двумя типами переходных эпох. Все зависит от свидетельств, переживших свое время. Чьи чувства они выражают? Даже в самый страшный период заката Рима варвары наслаждались жизнью. Для Аттилы10 и его орд вторжение в Европу было приятным эпизодом, вносящим разнообразие в монотонное течение пастушеской жизни. Но нам известны гимны и призывы стражей городов Северной Италии, меривших шагами пространство вдоль стен во мраке зимней ночи: «Спаси нас, Благой Господь, от ярости гунна». На этом примере, по-видимому, легко провести различие; варварство и цивилизация не в ладах друг с другом, и мы – на стороне цивилизации, но мы упускаем из виду, что теперь мы кое-что знаем о социальном устройстве центральной Азии в ту эпоху и знаем, что представления стража, охраняющего стены Падуи или Аквилеи о гуннах не совсем соответствовали истинному положению дел.

В любую эпоху явных изменений налицо модель уже исчезающего привычного молчаливого порядка и эмоций, и одновременно ощущается приближение новой системы привычек. Между тем и другим лежит зона анархии, заключающаяся или в ощущении чрезвычайной опасности, или в ощущении длящейся неразберихи, включающей в себя страдания, связанные с упадком, и семена новой жизни. Наша оценка этих сил полностью зависит от той позиции, которую мы заняли, начав критический анализ. Другими словами, наша история идей является производной от нашей идеи истории или, иначе говоря, от нашей интеллектуальной позиции.

Человечество не полностью безмолвно, и в этом отношении оно отлично от других видов живых существ. Однако в истории мира живых существ, в том числе и предков человека, есть моменты изменения привычных образцов, которые демонстрируют историю форм поведения, не имеющих какого-либо интеллектуального выражения со стороны современников этих исторических моментов – или в форме априорных целей, или в форме последующей рефлексии. Например, в далекий период, когда происходило распространение лесов, некоторые млекопитающие забрались на

42

деревья и стали обезьянами; позднее, по прошествии длительного периода времени, в течение которого леса погибали, тот же самый вид спустился с деревьев и превратился в человека.

Здесь перед нами история в ее бессознательном аспекте, который связан с выпадением дождей и ростом лесов, или с грубыми варварами, или с углем, паром, электричеством и нефтью. Однако иэтотбессознательныйаспектисториинеможетбытьописанспомощью категории полнейшей бессознательности. Выпадение дождей и рост деревьев являются свидетельствами величественного порядка в природе: гунны Аттилы тоже имели свою собственную интеллектуальную точку зрения, которая в некотором отношении неожиданно оказывается предпочтительней точки зрения вырождающихся римлян, – век угля и пара был насквозь пронизан интеллектуальными способностями отдельных людей, которые толкали эпоху встать на путь изменений. Но в конце концов (со всеми этими ограничениями) выпадение дождя, гунны и паровые машины представляют собой грубую необходимость, которая, как ее сформулировала греческая мысль, толкает человечество вперед, не говоря уж о любой человеческой концепции, цели, интеллектуально выраженной. Отдельные интеллектуальные силы объединились вместе вслепую для того, чтобы превратить обезьяну в человека, превратить классическую цивилизацию в цивилизацию средневековой Европы, вытеснить Ренессанс периодом промышленной революции. Люди не ведали, что творили.

Раздел III. В этой книге внимание концентрируется на том фрагменте человеческой истории, который связан с перемещением цивилизации с Ближнего Востока в Западную Европу. Мы ограничимся рассказом о выделении двух или трех основных идей, принятие которых вызвало рождение цивилизации. Эти идеи прослеживаются в общих чертах от их положения в древнем мире Ближнего Востока до настоящего времени. Границы цивилизации неопределенны, говорим ли мы о географии, времени, или о ее существенных характеристиках. Эта неопределенность особенно характерна для восточных границ Западной Европы и для границ Ближнего Востока. В течение столетий эти границы колебались. В свой самый последний блестящий период Ближний Восток доходил до Атлантического океана. А в ранний период расцвета он простирался от долины Нила до

43

Месопотамии и от Индийского океана до Понта Эвксинского и Каспийского моря. Он также достиг Эгейского бассейна, а позднее – Запада Средиземного моря. Однако для нынешнего обсуждения Ближний Восток имеет значение как отправная точка и задний план современной Европы.

Подлиннаязадачанастоящегоисследованиясостоитвдемонстрации тех факторов западной цивилизации, которые совместно образуют новый элемент истории культуры. Конечно, ничего из того, что считается новым, не является новым полностью. Факторы, которые возникали спорадически как мечты отдельных людей или как легкий привкус среди других способов ментальности, получили новое значение в позднейшей Европейской цивилизации. Вопрос в том, чтобы понять, как произошло смещение акцентов, и осознать воздействие этого смещения на социологию Западного мира. На этом пути мы вырабатываем некоторые исходные предпосылки, которые требуют детальной критики современного социологического развития. Мы сможем тогда четко уяснить статус тех импульсов, которые толкали вперед человеческий мир.

В рассказе об этом перемещении цивилизации с Востока на Запад иудейская, греческая и эллинистическая эпохи с равными основаниямимогутбытьрассмотреныиликакаванпостыБлижнего Востока в процессе самодифференциации в первую фазу европейской ментальности, или как ранние типы европейской цивилизации,воспринявшиесветочидейиуспешноотстоявшиесвоюдуховную независимость. Иудеи и греки внесли в Европу и на Ближний Восток на последней стадии его развития представление о статусе человечества в целом и каждого индивида в частности; они внесли также порядок и направление в общую ментальность, которая и начала современную фазу прогресса европейских народов. Первая часть этой книги посвящена вопросу о самом общем аспекте социологических функций, проистекающих и приводящих к идеям о человеческой расе; вторая часть рассматривает современные космологические принципы, которые также являются результатом древнегреческой и древнееврейской мысли. Непосредственная заинтересованность в идеях одного из этих двух типов всеобщности является основным источником, из которого человечество получает новые точки зрения.

44

Глава II Человеческая душа

Раздел I. В любом человеческом обществе фундаментальная идея, оттеняющая каждую деталь деятельности общества, является общей концепцией о статусе индивидуальных членов этой группы независимо от какого-либо их особого преимущества. В таких обществах, когда они появляются внутри цивилизации, их члены признают друг друга как индивидов, проявляющих эмоции, страсти, испытывающих чувство комфорта или дискомфорта, проявляющихпонимание,ощущающихнадежды,страх,ставящихперед собой цели. Итак, здесь проявляется энергия интеллектуального понимания, включая различение деталей характера, суждения о том, что истинно, что ложно, что прекрасно и что безобразно, что хорошо и что плохо. Мы проживаем нашу жизнь, смутно и мимолетно учитывая этот опыт, и приписываем другим тот же способ существования.

Но на ранних ступенях цивилизации такой опыт и вера – простоеиестественноедело.Онинепровоцируютвнезапнойрефлективнойреакции,котораяотделяетихдляглубокогоисследования. Соответственно, нет никаких модификаций привычек, возникающихизоценкичеловеческогобытиякактакового.Такимобразом, каждый член общества обнаруживает, что он заботится о другом, причиняет ему вред, повинуется или повелевает в зависимости от ситуации. Существует, следовательно, общественная организация и существуют мнения о ней, постепенно оформляющиеся в ее истолкование.

Мы должны обсудить более поздние фазы, когда цивилизация достигла современного развития – период, охватывающий самое большее три тысячи лет. В это время появились мыслители, появилось представление о долге, и «долг» получил некоторую дефиницию. Кроме того, возникло представление о psyche, т.е. о духе. На первой фазе постепенного развития это великое представление инстинктивно использовалось как главный ключ к объяснению разрушительных явлений природы. Двумя основными характеристиками природы, пишет Литтон Стрейчи11, являлись красота и сила. Представление о красоте возникло в человеческом сознании поз-

45

же, чем представление о силе. На ранних фазах мышления силы природы рассматривались как духи природы, духи жестокие, безжалостные и, однако, милостивые. На всех ступенях цивилизации боги обыденного сознания представляют собой наиболее примитивные формы грубой племенной жизни. Прогресс религии проявляется в обличении богов. Основной чертой идолопоклонства является стремление умиротворить главных богов.

Фактором человеческой жизни, стимулирующим благородное недовольство, является постепенное выявление критического чувства, основанного на понимании красоты, индивидуального интеллекта и долга. Моральное чувство является производным от других сторон опыта. В ином случае представление о долге не имеет содержания, которым можно было бы оперировать. В вакууме не может быть никакой морали. Так, во-первых, факторами опыта являются животные страсти, такие как любовь, симпатия, жестокость и аналогичные им склонности и их удовлетворение. Во-вторых, получено ясное человеческое представление о красоте и интеллектуальной изощренности. Здесь понятие об интеллектуальной способности различения (интеллектуальной тонкости) шире, чем понятие об «истине», которое обычно приводят в этой связи – интеллектуальная изощренность понимается как великое достижение в деле утонченного движения от мысли к мысли, независимого от одного только прямо поставленного вопроса об истине. Мы можем определить это движение термином «красота». Но интеллектуальная красота, которая может быть воспета в терминах, соответствующих красоте, воспринимаемой чувствами, является таковой только метафорически. Сказанное относится и к моральной красоте. Все три типа красоты присутствуют в высшем идеале, который может быть действительно реализован, и в этом смысле можно определить ту красоту, которая приносит окончательное удовлетворение Эросу Универсума.

Для европейской мысли эффективное выражение этого критического недовольства, которое является оводом цивилизации12, было обеспечено еврейским и греческим мышлением. Наиболее адекватное выражение его в той мере, в которой это относится к литературной утонченности и дефиниции данного предмета, может быть найдено в диалогах Платона. В диалогах он дает критику привычных богов, воспеваемых поэтами, – на самом деле он пред-

46

почел бы изгнать всех поэтов – и анализирует способности, дремлющие в душе человека. Религия Платона опирается на его концепцию того, чем Бог мог бы быть; Платон фиксирует свой взгляд на формах вечной красоты; его социология ведет происхождение из его же концепции того, чем мог бы быть человек по своей природе, которая для полного своего описания требует терминов, применимых к природе богов. Евреи и греки дали нам программу недовольства. Но ценность этого недовольства лежит в той надежде на возможность совершенствования, которая никогда не покидала ни евреев, ни греков.

Раздел II. Подлинным предметом этой книги являются интеллектуальные силы, участвующие в преобразовании эпох. Когда мы их исследуем, мы обнаруживаем, что в целом они делятся на два типа: один из них – это общие идеи, другой – узкоспециализированные понятия. Среди первых – идеи с высоким уровнем всеобщности,выражающиепониманиеприродывещей,возможностейчеловеческого общества, конечной цели, которая должна pyководить поведением отельных людей. В каждый период развития мира, отмеченный подлинной активностью, должен существовать возникший в кульминационной точке этого периода и работающий наряду с другими силами, ведущими к этой кульминации, глубокий космологический взгляд, принятый имплицитно и накладывающий свой отпечаток на мотивы деятельности настоящего момента. Этот предельный космологический взгляд выражается только частично, и детали этого выражения выливаются в конкретный предмет неистовой полемики. Интеллектуальный спор эпохи в основном относится к последним вопросам, связанным с подчиненной общностью13, которая содержит в себе общее согласие относительно первопринципов, слишком ясных для того, чтобы нуждаться в выражении, и слишком общих для того, чтобы они могли быть выражены. В каждый период существует общая форма форм мысли; и, подобно воздуху, которым мы дышим, эта форма так прозрачна, так пронизывает все и так, по-видимому, необходима, что только после большого усилия можно ее осознать.

Для того чтобы найти пример того, что поддается выражению, мы должны покинуть наивысшую общность и спуститься немного ниже.Обратившиськсфереполитическойтеории,рассмотримрасхождение точек зрения в границах классической средиземномор-

47

ской цивилизации. Задумаемся над различием между Периклом и Клеоном, Платоном и Александром Великим, Марием и Суллой, Цицероном и Цезарем14. Все они согласны относительно фундаментальногопонятия,лежащеговоснованииполитическойтеории. Всю эллинскую цивилизацию и весь эллинизированный Рим – те цивилизации, которые мы называем «классическими», – пронизывает универсальный принцип, а именно убеждение, что необходим большой слой рабского населения для того, чтобы выполнять работу, заниматься которой недостойно подлинно цивилизованного человека. Другими словами, в эту эпоху цивилизованное общество не могло само себя содержать. В социальную структуру должен был быть включен сравнительно варварский субстрат для того, чтобы содержать цивилизованную верхушку. Предположение, что сложная городская цивилизация требует базы в виде рабства, было столь всеобще распространено и в форме практических предпосылок, и имплицитно, что нам невольно приходит мысль, что в условиях формирования ранних фаз цивилизованной жизни оно имело под собой хорошо обоснованную причину. Когда египтянам потребовались рабы, они захватили евреев. Смешение языков, которое связывают со строительством Вавилонской башни в той форме, в которой оно дано в легенде, может быть, сомнительно с историческойточкизрения,ноонообоснованосточкизрениясмешениянародов, связанного с использованием рабского населения в качестве механической рабочей силы для строительства городов.

В настоящее время не разрешены сомнения относительно политических раздоров внутри древнего мира. Любая проблема, которую обсуждает Платон, существует и сегодня. Однако существует значительная разница между древней и современной политическими теориями. Нас отличает от древних одно положение, относительно которого у них не было разногласий. Тогда основной предпосылкой политических теорий было рабство. Теперь такой предпосылкой является свобода. В то время проницательные умы находились в затруднении, как примирить доктрину рабства с некоторыми очевидными фактами, вытекающими из морального чувстваисоциологическойпрактики;внашиднинашисоциологические спекуляции обнаруживают трудности, связанные с примирением нашей доктрины свободы с рядом других фактов, ошеломляющих,несовместимых,которыемогутбытьосознанытолькокак

48

ненавистная грубая необходимость. Однако когда были сделаны все подобного рода квалификации, свобода и равенство образовали несомненную предпосылку современной политической мысли, которой в дальнейшем давались различные, но чаще всего неудачные определения. В свою очередь рабство было соответствующей предпосылкой для античности и тоже с последующей неудачной интерпретацией. И для античных, и для современных мыслителей Бог был величайшим ресурсом: множество вещей, которые не действовали на земле, могли быть осознаны как истинные с Его позиции. В отношении к этому вопросу современность и античность двигались в прямо противоположных направлениях.

Раздел III. Это развитие идеи сущностных прав людей, возникшейизихочевиднойгуманности,представляетпоразительный пример в истории идей. Ее формирование и ее успешное распространение можно рассматривать как триумф – полный триумф – поздней фазы цивилизации. Мы увидим, как возникали и распространялись общие идеи, если исследуем тот тип истории, который связан с этим особым случаем.

Великая античная цивилизация замечательна двумя явлениями. Во-первых, это то, что она достигла кульминационной точки рабства – особенно в эпоху Римской империи. В этот момент рабство достигло максимума в отношении его необходимости, объема, связанного с ним, ужаса и опасности. В более ранних и более простых обществах рабство могло рассматриваться как случайная милость, как благосклонность судьбы, дарованная некоторым удачливым сообществам или некоторым счастливым индивидам в рамках некоего сообщества. Однако в течение тысячелетней классической цивилизации быть цивилизованным означало быть рабовладельцем. Одни рабовладельцы были мягкосердечны, другие отличались жестокостью, возможно, это были наиболее посредственные люди. В описанном Платоном пире Агатон, хозяин, показан как человек, проявляющий одинаково благовоспитанное мягкосердечие как по отношению к рабам, так и по отношению к гостям. Цицерон и Плиний Младший15 в своих письмах проявляют себя как добрые рабовладельцы. Но в целом римские капиталисты со своими обширными владениями демонстрировали неизбежность построения античной цивилизации на несправедливости. Производительность означала жестокость. Когда подобное зло до-

49

стигает высшей точки, оно или исправляется с помощью введения некоторого нового принципа, или же разрушает общество. В случае классической цивилизации эти альтернативные возможности не исключали друг друга – случилось и то, и другое.

Теперь мы переходим ко второму явлению, характерному для классического периода. Это был первый период, когда были введены моральные принципы, формирующие действенное критическое отношение к системе в целом. Афиняне также были рабовладельцами, но казалось, что они сделали этот институт гуманным. Платон был аристократом по рождению и по убеждениям, и он также был рабовладельцем. Невозможно читать некоторые его Диалоги без тяжелого ощущения неумолимого вырождения человеческого рода. Юристы-стоики Римской империи также стремились к легальным преобразованиям, широко мотивированным тем принципом, что человек по своей природе обладает некоторыми сущностными правами. Но ни гуманные рабовладельцы, ни вдохновенный Платон, ни здравомыслящие юристы не начинали кампании против рабства. Они принимали его как естественный порядок вещей. Оно лежало в самой структуре общества; таковы неизбежные границы кругозора всех общих принципов. Понимание возникло,ноэтобылтотродпонимания,которыйявляетсярешающим только в той мере, в которой вы знаете, что должны принимать его на практике.

Перед нами здесь первая ступень появления великих идей. Они возникли как спекулятивные предположения в умах небольшой, одаренной группы. Различные лидеры с особыми функциями внутри социальной структуры с определенными ограничениями применяли их к человеческой жизни. Возникла целая литература, котораяобъясняла,какойвдохновляющейявляетсяобщаяидеяикакневелико ее разрушительное влияние на благоустроенное общество. Сила новой идеи произвела некоторые изменения в обществе, но в целом социальная система сохраняла иммунитет против воздействия нового принципа. Он занял свое место среди любопытных представлений, которые имели ограниченное применение.

Но общая идея всегда таит в себе опасность для существующего порядка. Полнота ее осознанных конкретных воплощений в различные привычки общества образует программу реформ. В любой момент тлеющее недовольство человечества может привести

50