Whitehead - копия

к образованию такой программы и вызвать стремительные перемены, совершаемые в свете новой доктрины. Так, понимание того, что человек по своей природе обладает достоинством, незаметно пробуждалось в умах римских официальных лиц, побуждая к лучшей форме правления и придавая силы людям, подобным Марку Аврелию16, подняться на высоту поставленной перед собой задачи. Это была заслуживающая внимания моральная сила, но общество обладало иммунитетом против ее революционного воздействия. В течение шести веков идеал интеллектуального и морального величия человеческой души упорно преследовал античный средиземноморский мир. На своем пути он трансформировал моральные идеи человечества, преобразовав различные религии, и, тем не менее, потерпел неудачу при попытке покончить с основным недостатком той цивилизации, в которой он расцвел. Этот идеал был слабым проблеском зари нового образа жизни.

Раздел IV. В середине этого периода прогресса и упадка возниклохристианство.Всвоейпервоначальнойформеэтобыларелигия неистового энтузиазма и неприменимых на практике идеалов. К счастью, эти идеалы сохранились для нас в литературе, которая была создана почти одновременно с зарождением новой религии. Они способствовали образованию не знающей себе равных программы реформы, которая явилась одним из элементов развития Западной цивилизации. Прогресс гуманности может быть определен как процесс трансформации общества, при которой первоначальные христианские идеалы со всевозрастающей силой обретали реальность для его отдельных членов. Хотя общество к этому времени уже стабилизировалось, буквальная приверженность к моральным правилам, разбросанным по всему Евангелию, могла означать внезапную гибель.

Христианство быстро ассимилировало платоновскую доктрину о человеческой душе. Философия и религия проявили полную конгениальность в своих учениях, хотя, и это вполне естественно, религиозная версия была намного более приспособленной, чем философская. Мы имеем здесь дело с примером принципа, господствующего в истории идей. Должна была на заднем плане существовать общая идея, распространяющаяся волнами и реализуемая немногими в полноте ее всеобщности – и, возможно, так никогда и не выраженная в адекватной универсальной форме во

51

всей ее убеждающей силе. Такое убедительное выражение зависит от случайностей, связанных с появлением гения; например, оно зависит от вероятности появления человека, подобного Платону. Но эта общая идея, независимо от того, выражена ли она эксплицитно или существует имплицитно – ниже уровня сознания, воплощает себя в одном специфическом выражении за другим. Она сжимается до того, что утрачивает великолепие своей всеобщности, но выигрывает в силе индивидуальной адаптации к конкретным обстоятельствам данного определенного века. Она составляет скрытую движущую силу, распространяющую гуманность и всегда появляющуюся под видом побуждения к действию, т.к. она обращается к нечистой совести своего века. Сила этого обращения состоит в том, что специфический принцип непосредственного поведения подтверждается примером величия большей истины, возникающей из самой природы порядка вещей, истины, которую человечество взрастило до таких размеров, когда ее уже нельзя не чувствовать, хотя, может быть, еще и нельзя удачно выразить.

Величие христианства – величие любой существенной религии – состоит в его «промежуточной этике». Создатели христианства и их ранние последователи верили, что конец света наступит с минуты на минуту. Результатом этой веры явилась страстная убежденность, с которой они открыли свободный доступ своим абсолютным этическим интуициям относительно возможностей достижения идеала, отбросить мысль о сохранности общества. Крушение общества было неотвратимым и близким. Слово «непрактичность» потеряло свое значение; или, скорее, именно практический здравый смысл призывал к сосредоточению на предельных идеях. Стремились к крайностям: промежуточные ступени сбрасывались со счетов.

Эти интенции христианства развивались скорее в рамках ментальности ранних последователей, чем в изначальном основании религии. Поэтому эти последователи сумели в полной чистоте передать первозданные представления. Но религия возникла в более спокойной атмосфере, хотя и в атмосфере высокочувствительной к религиозным чувствам и имевшей некоторую примесь апокалиптической веры. Крестьяне Галилеи, если принять во внимание тамошний климат и простоту жизни, не были ни богатыми, ни бедными; они были для крестьян необычайно интеллектуальны

52

в силу приобретенных ими навыков в изучении исторических и религиозных свидетельств: от внешних и внутренних беспорядков их охраняла структура попечительства Римской империи. Не они были ответственны за установление сложной системы. Их собственное общество было самым простым; и они ничего не знали об условиях, в которых возникла империя, об условиях, необходимых для ее успешного действия и для ее сохранения. Они ничего не знали даже о тех службах, которые империя выполняла по отношению к ним. Смена прокураторов была для них подобна смене времен года – одни были лучше, другие хуже. И то, и другое – смена времен года и смена прокураторов – проистекало от неизменного порядка вещей.

Образ жизни этих крестьян был идеальным с точки зрения окружающей среды, в которой могли быть сформулированы понятия идеальных отношений между разумными существами – понятия отношений, лишенных свирепости, полных милосердия, доброты и проницательности, в которых сострадание преобладало над юридическими классификациями. В этом идеальном мире прощать можно было семижды семь, тогда как в реальном мире Геродота и Римской империи такое оказывалось невозможным. Но народГалилеинеимелотношениякдисциплинеримскихлегионов, к практике имперского надзора над делами проконсулов и ко всей сложности законодательной системы, которая должна была приводить в порядок многочисленные дела, ведущиеся на пространстве от холмов Шотландии до болот Месопотамии. Милосердие, простой образ жизни в сочетании со счастливым незнанием обеспечивали человеческий род наиболее подходящим орудием прогресса – непрактичной этикой христианства.

Была создана норма, выраженная в конкретных, простых, неизощренных примерах. Эта норма явилась показателем испорченности человеческого общества. Пока образы, созданные народом Галилеи, были не чем иным, как мечтой о несбыточном мире, они простирали свое воздействие на беспокойный дух.

Раздел V. В этических идеалах мы находим превосходный пример сознательно сформулированных идей, действующих как движущая сила и вызывающих переходы от одного социального состояния к другому. Такие идеи действуют одновременно раздражающе, как укусы овода, и как сигнальные огни, приманивающие

53

жертвы – тех, среди кого эти идеи распространяются. Сила осознания таких идей должна быть противопоставлена бессознательным силам, потопам, варварству и силе механических приспособлений. Великие переходы совершаются благодаря совпадению сил, возникающих под воздействия двух сторон мира – его физической и духовной природы. Сама по себе физическая природа способна вызвать наводнения, и требуется разум для того, чтобы обеспечить систему ирригации.

Этические идеи, воплощенные в великих религиях, например в христианстве, хотя и обнаруживают возвышенный подход к предельной общности, являются все же особыми проявлениями платонической генерализации. Частично эти этические интуиции оказываются непосредственным применением метафизической доктрины к определенной практике. Этический принцип есть тогда иносказательное освещение высшей общности, от которой он зависит. Так, зашифрованные языки всех религий также воплощают в себе темперамент и ступень цивилизованности своих приверженцев. Никакую религию нельзя рассматривать, абстрагируясь от ее последователей и даже от различных типов этих последователей. Религиозные идеи обнаруживают высокую специализацию форм общих понятий. Иногда эта специализация является результатом внезапного возвращения к варварской грубости. Ни религии, ни отдельные люди не демонстрируют своей святости посредством кричащих высказываний. Вместо этого мы видим целый ряд особых понятий – юридических, политических, этических, религиозных, двигающих вперед человеческую жизнь и обретающих величие от различных проявлений тайн человеческой души, когда она совершает паломничество к источнику гармонии. Это история преступлений, непонимания, профанации. Великие идеи вступают в реальность одновременно с теми, кто их разделяет, и часто это ужасные сообщники; идеи вступают в реальность в отвратительных альянсах. Но величие идей остается, придавая силу народу для его постепенного развития.

В Средние века институциализованное христианство справедливо выделялось как движущая сила самых возвышенных интуиций.Кнесчастью,всоответствиисобычаемлюбыхинститутовоно адаптировалось к окружающей его среде. Оно стало инструментом консервации вместо того, чтобы быть инструментом прогресса,

54

Реформация после короткого периода проявления прогрессивной энергиитакжепревратиласьвобъектобожания.Вцеломустоявшиеся религиозные институты должны быть причислены к консервативным силам общества. Они очень быстро становятся громадной поддержкой для того, что Климент17 определил как «общественный обычай». Но общие идеалы, охранителями которых они себя признают, относятся к регулярной критике наличной практики.

Последующее обновление понятия о сущностном величии человеческой души связано со скептическим гуманитаризмом XVIII столетия. Мы достигли века разума и прав человека. Эта великая эпоха французской мысли переориентировала предпосылки цивилизованного мира в области спекуляции, науки и социологии. Она вела свое начало от английской мысли XVII в. – Фрэнсиса Бэкона, Исаака Ньютона и Джона Локка. Ее стимулировала также английская революция той же эпохи. Но английский способ мышления всегда сохранял некоторую ограниченность. Франция развивала, проясняла и превращала мьшление в универсальное. Таким образом, идеи получали мировое значение, идеи, которые такой человек, как Эдмунд Бёрк18 мог понять только применительно к одному народу, а временами и применительно только к одному острову.

Но мысль Джона Локка уцелела также и в Англии. Ее влияние закрепилось благодаря тому всеобщему чувству собственного достоинства, которое проявилось в доктрине свободы, воплощенной в английском обычном праве. Торийский парламент, таким образом, получил в те дни привкус доктрины вигов. Британское правительство было первым правительством, которое сделало решающий шаг в деле уничтожения рабства. Два парламента определили новую политику. Они были составлены из аристократовземлевладельцев, банкиров, евангелистов и купцов: один парламент – тори, другой – виги. Первый шаг был сделан запрещением работорговли в 1808 г., второй – приобретением и освобождением всех рабов в британских доминионах в 1833 г. Эта последняя операция стоила 12 миллионов фунтов во времена серьезного финансового кризиса. Но проблема была сравнительно простой для английского народа. Тем не менее эта акция означала предвкушение окончательного триумфа того самого волнообразного альянса философии, законности и религии, который сделал свои первые успехи в момент реформации римской имперской системы. Мы

55

замечаем, что великая идея на фоне тусклого сознания подобна фантастическому океану, бьющемуся о берега человеческой жизни волнами цивилизации. Все эти волны последовательно и медленно, как во сне, делают свое дело, подтачивая основы некоторых привычек: девятым валом является революция – «и окликаются народы». В последнюю четверть XVIII столетия родилась демократия, ранним воплощением которой была Америка и Франция; и, в конечном счете, это была демократия, которая освободила рабов. В современном мире демократия значит нечто большее, чем она значила для древних. Наконец, XIX век смело посмотрел в лицо фундаментальной проблеме рабства. В Европе это был уже разлагающийся институт, медленно движущийся от рабства к крепостному праву, от крепостничества к феодализму, от феодализма к аристократии, от аристократии к юридическому равенству, от юридическогоравенствакправулюбоготалантанакарьеру.Новопрос принял новые и угрожающие формы благодаря воздействию Европы и арабских народов на африканские племена.

Так, современные демократы в XIX в. заставили себя посмотреть в лицо проблеме рабства, посмотреть ясно и основательно. Тем самым медленная работа идей получила воплощение в реальной жизни. Два тысячелетия протекло с того времени, как были заложены основы академии Платона, с момента реформ юристовстоиков, с того времени, как было составлено Евангелие. Великая программа реформ, унаследованная от классической цивилизации, достигла триумфа.

Раздел VI. Медленное воплощение идей в жизнь не обязательно связано с недостатками человеческого характера. Здесь возникает проблема, которая, как правило, игнорируется нетерпеливыми исследователями. Сложность заключается в следующем: по-видимому, невозможно представить себе реорганизации общества, связанной с устранением некоторых прижившихся зол, не разрушая социальной организации и цивилизации, которые зависят от них. Близкое к этому по смыслу утверждение гласит, что неизвестны способы устранения зла без введения еще худшего зла несколько иного типа.

Аргументы такого рода обычно не высказываются явно. Даже мудрейшие неспособны постигнуть возможность непроверенных форм социальных отношений. Человеческая натура так сложна,

56

что остающиеся на бумаге планы относительно общества для государственного деятеля имеют не больше смысла, чем дискредитированные ученые бумаги. Приносящий успехи прогресс прокрадывается незаметно, переходя со ступеньки на ступеньку и тщательно проверяя каждый шаг. Нетрудно представить себе, как бы Цицерон построил свою защиту, если бы рабству был брошен вызов. Римское правительство, мог он сказать, является надеждой всего человеческого рода. Разрушьте Рим – и вы утратите твердость римского сената, дисциплинированность римских легионов, мудрость римских юристов, борьбу с дурным управлением, истинную защиту греческого учения! Но он не сказал бы этого. Его гений тогда возвысился бы до способности пророчествовать, и он прозрел бы будущее и процитировал строчки Вергилия об утрате Вечного города.

В действительности мы точно знаем, какую позицию по этому вопросу заняли юристы – язычники и христиане, – а также епископы и папы спустя пять столетий после Цицерона. Среди них были государственные деятели с большей, чем у Цицерона, практической сметкой и такой же чувствительностью к моральным проблемам. Они ввели подробные юридические ограничения власти рабовладельца; они защищали некоторые существенные права рабов. Но они сохранили сам институт рабства. Греческая и римская цивилизации сохранялись в целости еще на протяжении более чем семи столетий после смерти Платона. Рабы были мучениками, чей тяжкий труд делал прогресс возможным. Существует знаменитая статуя раба, точащего нож. Его тело согнуто, но взгляд направлен вверх. Эта скульптура прожила века, это послание, обращенное к нам и напоминающее нам о том, чем мы обязаны миллионам, страдавшим в те темные времена.

Мы можем задаться вопросом, был бы Рим разрушен, если бы крестовый поход против рабства начался во времена Цицерона или во времена Октавиана Августа19? Основы социального порядка на протяжении всего периода классической цивилизации едва выдерживали ту тяжесть, которую им приходилось выносить – войны между государствами, окружающее рабство, политические конвульсии, зло, связанное с системой рабовладения. За столетие от рождения Цицерона до захвата Августом полноты власти вся структура почти пришла в упадок, прежде чем завершила предна-

57

значенную ей миссию. Уже несколько раньше система чуть было не погибла, а несколькими столетиями позже она пришла в окончательный упадок. Невозможно сомневаться в исходе энергичного усилия по немедленной ликвидации рабства для той единственной социальной системы, которая была человеку известна в те времена. Может быть, лучше было бы, чтобы небеса упали, но глупо игнорировать тот факт, что при определенных условиях они падут.

Предположим, что в середине XIX в. шок, который потряс конфедеративные штаты Америки во время американской гражданской войны20, захватил бы и все северные штаты, и всю Европу. Единственная надежда прогрессивной цивилизации была бы утрачена. Мы могли бы отвлеченно рассуждать о восстановлении цивилизации, но мы бы ничего не могли сказать точно. Угрожавшая древнему миру опасность была несравненно большей.

Раздел VII. Аргумент, приведенный в предыдущем разделе, может быть обобщен. Обобщение таково: окончательное проведение реформ совсем не обязательно доказывает моральное превосходство того поколения, которое их проводит. Конечно, проведение реформ требует от этого поколения демонстрации преобразовательной энергии. Но условия могут изменяться так, что то, что возможно теперь, могло быть невозможно тогда. Не следует думать, что великая идея только и ждет того, чтобы добродетельные люди добились от ее проведения в жизнь практических результатов. Это наивный взгляд на историю идей. Идеал, находящийся на заднем плане, способствует постепенному росту необходимых социальных привычек, достаточному для того, чтобы выдержать бремя распространения идеи.

Множество факторов привело к тому, что, наконец, социальная теория перешла от постулата рабства к постулату свободы. На основной фактор я уже указал, а именно на скептическое, гуманистическое движение XVIII в., основными представителями которого были Вольтер и Руссо, а кульминационным пунктом – Французская революция.

В известном смысле особенно тогда, когда мы рассматривали все всемирное движение, религия была этой идеей, находящейся на заднем плане. Но в одном отношении религиозный мотив, приводящий человечество в возбуждение, был основной силой. На протяжении развития всего англо-саксонского мира – Англии

58

иАмерики – Уэслианское протестантское возрождение21 проявлялось с полной активностью. Великий французский историк Эли Галеви22 указал на социологическое значение этого факта. Проповедники-методисты ставили своей целью спасти человеческие души в другом мире, но в конце концов они задали новое направление эмоциям, бушевавшим в этом мире. Это движение было совершенно лишено новых идей и исключительно богато пылкими чувствами. Это была первая веха исключительной важности, указывавшая на расширение пропасти между теологической традицией и современным интеллектуальным миром. Начиная с теологов ранней Греции, от Иеронима23 к Августину, от Августина к Аквинату, от Аквината к Лютеру, Кальвину, Суаресу, Лейбницу

иДжону Локку, каждое великое религиозное движение сопровождалосьвеликолепнымирационалистическимиоправданиями.Вы можете не соглашаться с теологами – действительно, невозможно согласиться со всеми ними, – но вы не можете пожаловаться на то, что они отказывали себе в удовольствии искать разумные доказательства. В Средние века теологи спорили, Лютер защищал 97 тезисов, Кальвин создал свой институт, Тридентский собор спорил с определенными перерывами в течение восемнадцати лет, спорил рассудительный Хукер, спорили в синоде в Дордрехте приверженцы Арминия24 и Кальвина.

Великое движение методистов более чем заслужило все те панегирики, которыми оно было награждено. Но оно не могло воззвать к великим рациональным конструкциям, объясняющим его способы понимания. Оно могло бы выбрать лучший путь. Его инстинкт был здоровым. Однако, возможно, это было примечательным событием в истории идей, когда духовенство Запада начало колебаться в своих обращениях к конструктивному разуму. Более поздние ученые и философы критического направления следовали примеру методистов.

Ввек господства аристократии в Англии методисты обращались непосредственно к интуиции рабочего люда и торговцев, сомкнутых с рабочими. В Америке они взывали к трудовым, изолированным группам первопроходцев. Они приносили с собой надежду, страх, эмоциональное облегчение, духовное озарение. Они останавливали вторжение революционных идей. Итак, хотя это движение можно расценивать по-разному, оно без сомнения доби-

59

лось одного великого достижения. Оно создало концепцию братства людей, значимости человека и живой реальности. Оно сделало последнее значительное усилие, которое в будущем обеспечило невозможность рабства среди прогрессивных рас.

В истории идей упрощенное понимание представляет собой большуюопасность.Верно,чтометодистыбылиинициаторамизаключительной волны чувств, которые принесли успех движению против рабства. Но методистское движение имело успех, ибо оно возникло в соответствующее время. В этом разделе мы рассматриваем влияние религий. В течение XVI, XVII, XVIII столетий Римская церковь – если использовать выражение квакеров25 – имела значение для народов, стонавших от европейской эксплуатации, которая далеко превзошла эксплуатацию объединенной протестантской церкви. Священники не рассматривали проблему в терминах человеческой свободы. Но, не говоря об остальном мире,

водной Америке жертвенный героизм католических миссионеров распространился от северных до южных льдов. Нет сомнений в том, что их пример способствовал обострению восприимчивости европейского сознания к взаимообязанностям людей.

Не католики и не методисты впервые создали современную формулу эксплицитно выраженной цели – обеспечить отмену рабства. Эта высшая честь принадлежит квакерам, и в частности апостолу человеческой свободы – Джону Вулману26. Гражданская война в Америке была потрясающим эпизодом, кульминационной точкой этого мрачного пути цивилизации к свету.

Таким образом, эволюция мышления, которая произошла на последнем этапе разрушения несправедливого рабства, лежавшего

восновании цивилизации, состояла в пересекающихся озарении и героизме скептически настроенных гуманитариев – католиков, методистов, квакеров. Но интеллектуальный источник этого движения прослеживается еще два тысячелетия тому назад – в спекуляциях греческих философов по поводу функций человеческой души и ее статуса в мировом процессе.

Раздел VIII. В этой главе история перехода греческой мета-

физической спекуляции в социологическое понятие человеческой свободы была рассмотрена лишь наполовину. В следующей главе я более детально рассмотрю некоторые критические направления XIX в. в целостном движении к демократии и свободе. Но и в той

60