Глава II. Время поколения

Время человеческого поколения — это основное звено, центральный нерв в системе социального времени. Поколение соединяет, связывает индивида с историей. Если мировая исто­рия — океан, а индивид — капля в этом океане, то поколение можно сравнить с волной. Одна за другой набегают на берег волны. Их гребень растет, поднимается, а затем круто падает вниз. Одна волна сменяет другую...

Смену поколений знает не только человеческая история. Это всеобщий закон живой природы. Более двух миллиардов лет, со времени происхождения на Земле самых первых и самых про­стейших существ, эволюция в органическом мире проходила только в соответствии с принципом «все живое — от живого». Но если животные и растения записывают и хранят в своем генетическом аппарате информацию о телесной, вещественной структуре организма, то человек наследует от своих предков не только разрез глаз и форму носа. Он наследует еще и матери­альную и духовную силу, накопленную, развитую его предше­ственниками, теми, кто до него жил на Земле и боролся за свою жизнь. «История есть не что иное, как последовательная смена отдельных поколений, каждое из которых использует материалы, капиталы, производительные силы, переданные ему всеми пред­шествующими поколениями; в силу этого данное поколение, с одной стороны, продолжает унаследованную деятельность при совершенно изменившихся условиях, а с другой — видоизменяет старые условия посредством совершенно измененной деятельно-ти» [3, 44—45].

Индивид, изолированный от своего поколения, изолирован и от своего времени, ибо лишь вместе со своим поколением он переживает историю и сам участвует в историческом процессе. Время поколения — это время актуальной жизнедеятельности со­временников.

Вместе с тем время поколения — это ритм: дети повторяют отцов. В реальном своем содержании это наследование социаль­ного опыта, преемственность между делами и мыслями тех, кто

66

приходит в жизнь, и теми, кто должен уйти из нее. В этих двух аспектах — горизонтальном и вертикальном срезах — исследует­ся объективное время поколения (§ 1 и 2 этой главы). § 3 II гла­вы посвящается анализу категории «дух времени», под кото­рой понимается определенная характеристика сознания.

§ 1. Современность и современники

Подчас о времени мы рассуждаем с вами. Но время это — мы! Никто иной. Мы сами!

П. Флеминг

Человек не выбирает, в какое ему время родиться и жить. Как не выбирает себе родителей. Социальный мир пер­вичен по отношению к индивиду, как и мир природный. Но в этот мир я вхожу не один, вместе со мной в него входит и мое поколение. Мое поколение (в демографическом смысле) — это люди примерно одного со мной года рождения. В одном хроно­логическом времени живут, находятся в определенных взаимо­отношениях люди не одного, а нескольких поколений. «Все воз­расты человека существуют бок о бок, будучи распределены между различными индивидами» [11, ч. 2, 141].

К демографическому поколению (тому или иному) относятся все люди без исключения уже в силу одного лишь факта своего рождения. А хронологическая со временность (в смысле сопри-касаемости, наложения времен индивидов) дает единственно ре­альную физическую возможность для непосредственного взаимо­действия между ними, участия разных людей в одних и тех же делах и событиях. Но демографическое поколение не есть еще поколение социально-историческое, а хронологическая со-времен­ность, как мы увидим, составляет лишь необходимое, но еще не достаточное условие для действительного соучастия индивидов в социальном действии.

Историческое время поколения определяется и исчисляется не продолжительностью физической жизни людей, не временными интервалами между родителями и детьми, а иными мерами. Оно определяется главнейшими и важнейшими событиями, участни­ками и творцами которых выступают люди порою далеко не одинакового возраста. Соучастие в этих событиях объединяет людей общей судьбой, придает им особый, характерный психи­ческий склад, выделяет и отличает данное социально-историче­ское поколение от других, ему предшествовавших или за ним последовавших. Великая Отечественная война продолжалась че-

з 67

тыре года. Но этого было более чем достаточно, чтобы у нас сложилось военное поколение. Прошли десятилетия, но люди, принявшие непосредственное участие в суровых и грозных со­бытиях того времени, так и остались военным поколением — не только в силу их объективной деятельности в прошлом, но и, что не менее важно, на всю жизнь в своих собственных глазах, т. е. субъективно. В Великую Отечественную бывало так, что плечом к плечу воевали дед, сын, внук — это значило, что три демографических поколения объединились тогда в одно соци­ально-историческое поколение.

С другой стороны, можно ли отнести к поколению Великой Отечественной войны сверстников Матросова и Гастелло, укло­нившихся от выполнения своего священного долга перед Роди­ной или даже вставших на сторону врага? Нет! Так же, как к поколению Октября мы отнесем тех, кто штурмовал Зимний дворец, но не тех, «временных», которые проводили там свое последнее заседание. Так же, как к поколению 60-х годов мы отнесем Писарева и Шелгунова, Михайлова и Серно-Соловьеви-чей, но не Кавелина и Победоносцева. Не отнесем мы к шести­десятникам и миллионы обывателей и мещан, которые в 60-е го­ды XIX века населяли все уголки России, составляли явное и бесспорное большинство населения страны, но не были носите­лями и выразителями духа своего времени, не олицетворяли со­бой молодое поколение. В отличие от демографического поколе­ния, поколение социально-историческое — это поколение не про­сто хронологических современников, а поколение соучастников и единомышленников. К социально-историческому поколению принадлежат только «герои своего времени», только те, кто наи­более характерным и типичным образом олицетворяют собою своеобразие, существо происходящих в обществе перемен.

Такие перемены, конечно, могут быть и не всегда к лучшему. Новое поколение может явно уступать своим отцам и дедам.

— Да, были люди в наше время, Не ,то, что нынешнее племя: Богатыри — не вы!

(М. Лермонтов)

В этих трех строках, по глубокому замечанию В. Г. Белинского, выражена основная идея знаменитого лермонтовского стихотво­рения. «Эта мысль — жалоба на настоящее поколение, дремлю­щее в бездействии, зависть к великому прошедшему, столь пол­ному славы и великих дел» [37, 503].

Поколение безвременья знает своих «героев»:

68

Толпой угрюмою и скоро позабытой Над миром мы пройдем без шума и следа, Не бросивши векам ни мысли плодовитой, Ни гением начатого труда

(М. Лермонтов)

Но как бы ни были типичны для своего времени «лишние люди», как бы ни глуха была ночь политической и духовной реакции, подлинным героем и в «жестокий век» был все же не Онегин, а Пушкин, не Печорин, а Лермонтов! Героями (без ка­вычек) были те, кто оставил великий и глубокий след, выстрадал большую мысль и создал гениальные творения. Каким бы безу­мием ни были годы фашизма в Германии, как бы ни были ти­пичны для того времени коричневые рубашки штурмовиков и серые жилеты «равнодушных», но не Гитлер и Геринг, а Тель-ман и Бехер воплощали в себе будущее, судьбу Германии. О Лер­монтове, так же как и о Бехере, можно сказать, что он, заняв критическую позицию по отношению к своему поколению, т. е. по отношению к своему настоящему времени, только таким обра­зом мог сохранить верность и выразить подлинную, высочайшую любовь к своей родине и своему народу.

Уже говорилось о том, что социально-историческое поколение может включать в себя представителей нескольких демографиче­ских поколений, т. е. людей неодинакового возраста. Но это не значит, что хронология может быть вообще сброшена со счета. Разумеется, это не так: чтобы быть соучастниками событий, нужно застать друг друга. Нельзя игнорировать и определенную, безусловную связь, существующую между временем вступления индивида в активную и самостоятельную общественную, граж­данскую жизнь и его индивидуальным хронологическим возра­стом. Такая связь существует, т. е. при всех прочих (внешних по отношению к индивиду) обстоятельствах в каждую историче­скую эпоху складывается, устанавливается более или менее опре­деленный, оптимальный интервал, отделяющий в биографии че­ловека фазы его индивидуально-физиологического и социально-исторического развития.

Если в биологическую жизнь человек входит младенцем, то в самостоятельную социальную жизнь он по-настоящему входит обычно в юные и молодые годы. Именно в это время форми­руется мировоззрение личности, определяются его жизненные ориентиры и ценности. Обратившись к биографиям известных деятелей 60-х и 70-х годов, мы видим, что первые в подавляю­щем большинстве своем родились во второй половине 30-х — первой половине 40-х годов прошлого столетия, вторые — во вто­рой половине 40-х — первой половине 50-х годов, т. е. эти ПОКО-

ления преимущественно состояли из 20—25-летних людей [155, 64—84]. Этот же возраст преобладает и у наиболее активной части участников революции 1905 года, и у революционеров 1917 года. «Потерянное», «злое», «молчаливое», «разбитое», «бунтующее» поколения американцев, сменявшие друг друга в США начиная с 30-х годов, также состояли и состоят в основ­ном из молодежи 20—25 лет.

Объективное общественное время вносит, конечно, и здесь свои поправки. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты ро­ковые» (Ф. Тютчев). В годы, насыщенные бурными событиями, большим и богатым содержанием, рано «закаляется сталь». 16-летний Гайдар командовал полком, 23-летний М. Н. Туха­чевский — фронтом. В первые послереволюционные годы моло­дое поколение не только смело взялось за организацию хозяй­ства страны, решение сложных политических и административ­ных вопросов, но и вышло на передовые рубежи в создании со­циалистической культуры. В. В. Маяковский и Д. А. Фурманов, М. А. Шолохов и А. А. Фадеев, Н. А. Островский и А. П. Гайдар, Д. Д. Шостакович и А. И. Хачатурян, Л. Д. Ландау и И. В. Кур­чатов были в 20—30-х годах совсем молоды! Рано мужало и поколение 1941 года, шагнувшее прямо из-за школьных парт в окопы Сталинграда.

«Для каждого поколения приходит такое время, когда оно выдвигается на ключевые позиции в жизни общества» [22, 30]. Но когда в самостоятельную социально-политическую жизнь вступает новое поколение, то это не значит, что предшествовав­шее ему поколение должно уйти со сцены, что роль его непре­менно в связи с этим снижается или тем более оканчивается. Здесь все, как говорится, зависит от обстоятельств места и вре­мени— от содержания, глубины и основательности происходя­щих социальных процессов, расстановки в этих процессах клас­совых сил. Дело не в том, что конфликт поколений вообще невоз­можен. Он возможен, но не как самодовлеющий и сам себя опре­деляющий антропологический феномен, а лишь как проявление, «превращенная форма» антагонизма классов. А. М. Горький борь­бу отцов и детей внутри эксплуататорского класса метко назвал семейным делом этого класса, «осужденного историей на выми­рание и гибель» [72, 82]. Сам писатель показал такой конфликт в «Деле Артамоновых», в «Вассе Железновой» как следствие крушения «дел» Артамоновых, Железновых и Булычевых, как борьбу внутри гибнущего класса за продление сроков своего существования, за выбор средств и путей спасения своего класса и себя от приговора истории.

Если одно поколение капиталистов копит деньги, а другое

70

проматывает их, то конфликт поколений налицо. Трагедия ко­роля Лира и трагедия старика Карамазова — это не просто кон­фликт, это самоистребление класса. Геронтофобия, однако, яв­ляется лишь ответной реакцией на педофобию, на деспотизм отцов—от аристократов Монтекки и Капулетти до темного цар­ства Кабанихи и Дикого. Связь поколений — это связь времен. Если распадается первая, то распадается и вторая.

Конфликт поколений является поэтому серьезным симптомом, грозным предзнаменованием общественного неблагополучия. В годы социальных переломов и потрясений молодое поколение господствующего класса в целом и в основном выступает на стороне реакционных сил (об этом красноречиво свидетельствует история гражданских войн). Так, в России в 1917—1921 годах из среды привилегированных слоев молодежи пополняются по­литические партии кадетов и октябристов, формируются полки добровольческой армии. О смятении внутри класса собственни­ков, как в прошлом, так и в наши дни, убедительно говорит тот факт, что из его рядов выходят анархисты, «левые» и «правые» экстремисты, битники, рокки, хиппи, иппи и прочие декласси­руемые и деклассированные элементы. И лишь немногие нахо­дят в себе интеллектуальную и нравственную силу, чтобы окон­чательно и бесповоротно порвать с социальным прошлым своих предков и выступить на стороне прогрессивного, восходящего класса. Так пришли в революцию и связали свою жизнь с на­родом Радищев и Пестель, Герцен и Огарев, Маркс и Энгельс. Глубокие, коренные изменения социальной, классовой струк­туры общества, которые производит социалистическая револю­ция, а затем социалистическое и коммунистическое строитель­ство, не могут не повлечь за собой преобразования и в объек­тивной основе межпоколенческих отношений. Было бы, пожалуй, упрощенчеством полагать, что нет никаких различий, никаких противоречий, никаких проблем, связанных с поколениями со­циалистического общества, или, если они и есть, то решить их легко и просто. Но можно не только полагать, но и утверждать, что с уничтожением эксплуататорского строя эти различия и противоречия перестают носить классово-антагонистический ха­рактер и требуют поэтому иных, чем при капитализме, теоре­тических подходов и практических способов разрешения.

При социализме сосуществующие во времени поколения объ­единены общим социальным интересом и общей социальной про­граммой. Но условия, в которых происходит социализация по­коления, изменяются. С ускорением темпов социального разви­тия эти изменения становятся заметными уже по отношению к небольшим интервалам времени. Они касаются не только и не

71

столько «второй природы», т. е. вещественных элементов куль­туры, но и (это более важно) психологической атмосферы, об­щего настроя общественного сознания, который имеет под собой, конечно, объективную основу. И здесь невозможно абстрагиро­ваться от успехов и трудностей общества, идущего по не изве­данному еще историей пути, как невозможно отвлечься от собы­тий и явлений международного масштаба, которые порою резко вторгаются во внутренний мир социализма (войны, революции) и способны весьма заметным образом сказаться на судьбе со­циалистической страны и особенно ее молодежи.

Облик, дух поколения 20-х годов привлекает и будет привле­кать даже далеких потомков героикой и романтикой «сабельных походов». Но в век ракет саблю приходится сдать в музей. В 80-е годы нельзя штурмом, как Перекоп, брать социальные пере­шейки и прежде всего такой из них, как построение нового типа социальных отношений и формирование на этой основе челове­ческой личности, способной к всестороннему развитию и творче­ству. Новое время — новые песни.

Связь поколений — это не только преемственность, не только наследование младшими того, что передают им старшие. Отнюдь не умаляя величайшей роли воспитания отцами детей, следует, однако, подчеркнуть, что связь поколений — процесс не одно-, а двусторонний. Старшим следует не только учить младших, но и учиться у них. Иначе воспитатели рискуют отстать от воспи-туемых, отстать от жизни. Учиться у молодежи — не значит льстить ей и тем более идти на поводу у тех, кто мудрости жиз­ненного опыта может противопоставить только свою затянув­шуюся инфантильность. Учиться у молодежи — значит постоянно заражаться от нее жаждой жизни и вкусом к жизни, это значит учиться понимать ту истину, что достигнутое нами не есть пре­дел и что будущее формируется и складывается уже сегодня.

В социалистическом обществе эстафета поколений отличает­ся от спортивной эстафеты, где передавший эстафетную палочку бегун сходит с дорожки. Здесь «бег» совершается по другим правилам: прежде чем уйти с дорожки, старшее поколение, пе­редавая свой опыт младшим и само учась у них, долгое время бок о бок с ними делает общее дело. Люди 20-х годов в после­дующие десятилетия стали (сначала -со своими младшими братьями, затем с сыновьями, а затем и с внуками) людьми 30-х, 40-х, 60-х и даже 70-х годов. Лучшие люди этого поколения, не отставая от века, продолжали и продолжают оставаться вер­ными идеалам и духу своей юности.

Как и время индивида, время поколения не есть прямой и однородный отрезок. Не все этапы в биографии поколения рав-

72

позначны и равноценны. Счастливо то поколение, которое встре­чает полосу общественного подъема в пору юности, т. е. макси­мального развития, расцвета физических и душевных сил, когда

особенно обострено чувство времени, нового, когда зреют убеж­дения, идеалы и складывается жизненная программа на долгие годы вперед. В эпоху безвременья духовное старение на десяти­летия опережает старение физическое. Такое поколение «юности не знает», из детства оно перешагивает в старость.

Все сказанное было бы, однако, абсурдным толковать как списывание на время вины и ответственности за тусклые, на­прасно прожитые годы. Ибо что в данном случае есть время как не абстрактное выражение нашей же собственной деятельности? Не потому мы плохи, что время плохое, а время таково, каковы мы сами. Да и в 80-е годы жили не только унтеры пришибеевы и иудушки головлевы, но и Чехов и Салтыков-Щедрин, Толстой и Репин, Андрей Желябов и Александр Ульянов.

О человеке нередко говорят, что он сын своего времени, сын своей эпохи или что он отстал от своего времени, опередил его и т. д. Под этим обычно понимается двойственный, противоре­чивый характер связи человеческого индивида и окружающей социальной среды: индивид не отделим от сформировавших его обстоятельств, но и не сводится к ним. Но что же в таком слу­чае составляет то время, которое, как фон, входит в биографию личности, которое мы имеем в виду, когда говорим о времени Пушкина, времени Толстого и т. п.? Это уже не то время инди­вида, о котором шла речь в первой главе этой книги, не сам процесс индивидуальной человеческой жизнедеятельности (в единстве его объективной и субъективной сторон), а обществен­ное время, которое сопутствует нам, окружает нас как простран-

ство нашего реального бытия, как наша со-временность.

Чем крупнее, значительнее личность, тем больше она несет в себе общественного времени, тем более велик радиус той вре­менной сферы, которая составляет фон этой личности. Чтобы понять глубоко и всесторонне личность и наследие Л. Н. Тол­стого, требуется «вписать» его творчество в широкий историче­ский контекст русской и мировой культуры. Но как бы глубоко ни уходили корни человеческой личности и как бы затем далеко ни расходились круги от деяний ее в мире жизни и в море вре­мени, каждая индивидуальная человеческая жизнедеятельность непосредственно детерминирована событиями и явлениями со­переживаемого времени, которые приходятся к тому же на наи­более активную, плодоносную полосу его исторического пути. По­этому не только признавая, но и всячески подчеркивая всемир­но-исторические масштабы и значение творчества Л. Н. Толсто-

78

го, В. И. Ленин очерчивал его эпоху весьма строго и определен­но— 1861—1905 годами — временем пореформенного развития страны, вплоть до начала первой русской революции. « Правда, литературная деятельность Толстого началась раньше и окон­чилась позже, чем начался и окончился этот период, — писал В. И. Ленин, — но Л. Толстой вполне сложился, как художник и как мыслитель, именно в этот период, переходный характер которого породил все отличительные черты и произведений Тол­стого и «толстовщины»» [16,100].

Человека как бы окружают две концентрические сферы «фо­нового» времени: большая и малая. Первая обусловливает воз­можность и даже социальную необходимость появления и раз­вития данного типа личности, но лишь вторая эти возможность и тенденцию реализует, воплощает в конкретном поколении. Эти две сферы нужно иметь в виду при написании научных биогра­фий замечательных людей и вообще любых биографий. С ними имеет дело и писатель, и кинематографист, особенно работа­ющие в эпическом и историко-эпическом жанрах, создающие образы личностей — воплотителей времени. Если в историко-на-учных и историко-философских трудах сама логика исследова­ния обязывает, как правило, идти от внешней сферы к внутрен­ней (при изучении, например, Канта нам приходится начинать с Юма и Лейбница), то в других случаях или в других жанрах биограф или писатель поступает совсем иначе: он описывает прижизненное время своего героя, но как такое, которое вобра­ло, сконцентрировало в себе свою внешнюю сферу. Замечатель­ными образцами такого рода биографических работ являются очерк А. М. Горького о В. И. Ленине, исторические романы Л. Фейхтвангера, А. Н. Толстого, Ю. Н. Тынянова, М. С. Ша-гинян.

Понятие фонового времени и его двухъярусной структуры остается, однако, еще достаточно абстрактным до тех пор, пока мы не свяжем это время с пространством. С пространством не географическим, а социальным. Смысл и содержание этого по­нятия могут быть раскрыты лишь в ходе самого дальнейшего* исследования. Как и социальное время, социальное пространство не остается неизменным, оно эволюционирует при переходе от менее сложных ко все более сложным, все более конкретным социальным структурам. Социальное пространство тоже неод­нородно и многомерно и отнюдь не в одном лишь геометриче­ском смысле.

Те толкования социального пространства, которые предложе­ны рядом марксистских авторов (К. Янагида, А. Я Гуревич, Г. Е. Зборовский) [252; 89; 104], интересны и продуктивны, но-

74

представляются нам, однако, недостаточными. Исследователи делают упор на той стороне социального пространства, которая проявляет себя как территория, как поле или сфера взаимодей­ствия человека и природы. В таком понимании социальное про-

странство — это то же географическое пространство, но лишь с учетом зависимости географической среды от человека и чело­веческой деятельности. Сведение социального пространства к

-пространству социально-экологичесюшу справедливо, на наш взгляд, критикуется А. Н. Лоем [153]. Предлагаемое им пони­мание этой категории как «совокупности отношений, выражаю­щих координацию, упорядоченность сосуществующих материаль­ных объектов [153, 31], предпочтительнее, так как в человече­ском мире, в системе социальной жизнедеятельности склады­вается и функционирует свое, внутреннее пространство, которое нельзя измерить ни метрами, ни километрами. Но это простран­ство, добавим мы, многолико и многогранно: как и социальное время, оно выступает в различных формах, на разных уровнях и — что приходится подчеркнуть здесь особо — не только как форма объективированного, практически реализованного соци­ального действия; оно характеризует также социальный мир че­ловека, его социальное окружение, круг общения, круг интересов, степень и уровень сближения (или, напротив, отдаления, отчуж­дения) между людьми. Социальное пространство может выра­жать и общественный ориентир индивида, той или иной группы людей и т. д. От социального пространства — времени (а не от одного времени) зависит, каковы конкретные условия и обстоя­тельства жизни человека и каковы истоки и предпосылки его духовного и нравственного мира.

Совместимость во времени, но разрыв в социальном про­странстве исключает возможность соучастия хронологических современников, если даже они живут на одной географической территории. Дворянские революционеры и народные массы в России не стали соучастниками событий декабря 1825 года. Они

были «страшно далеки» друг от друга — именно в социальном, а не в хронологическом и не в географическом смысле. В чело­веческом поколении социальное время и социальное простран­ство входят друг в друга во взаимном общении, исторически синхронном сопряжении деятельности индивида и коллектива, во взаимодействии культур. Все это образует различные сферы и уровни социального бытия, т. е. различные социальные про­странства.

Теперь, надеемся мы, ясно, почему социальное простран­ство— это не только территория. Оно прежде всего есть сфера объективно складывающихся отношений и интересов между

75

людьми. Вся социальная структура общества есть сложнейшее взаимодействие, взаимопересечение таких сфер. В силу много-мерности человека и человеческого бытия люди, в зависимости от характера их деятельности, могут одновременно находиться в различных социальных пространствах. По образу жизни, по интересам противоположные классы в классово-антагонистиче­ском обществе находятся, с одной стороны, в разных социаль­ных пространствах: они не понимают друг друга, хотя и живут бок о бок*. Но в другом пространстве — основного экономиче­ского отношения, где противоположные классы выступают как два необходимых, взаимопредполагающих полюса господству­ющего способа производства и основанной на нем системы экс­плуатации, — эти антиподы более чем близки, они неразрывны.

Дополнение понятия социального времени понятием социаль­ного пространства обязывает биографа и исторического писателя в большую и малую сферы фонового времени (теперь можно-сказать точнее: пространства — времени) своего героя отбирать из соответствующего хронологического промежутка именно то, что относится к его пространству. О 1861—1905 годах можно-сказать, что они были не только эпохой Толстого. Это же была и эпоха Сеченова, и эпоха Римского-Корсакова, и эпоха Репина. Но если Толстой связал себя как писатель и мыслитель с пат­риархальным крестьянством, проделав к тому же свой особый, непростой путь от аристократа к мужику и пережив по-своему пореформенную эпоху (как гибель и разложение стародавних устоев, а вместе с ними и всяких устоев в обществе), то соци­альный мир, социальное пространство других его хронологиче­ских современников были иными, и эту же эпоху, эти же события они видели и оценивали иначе. Да и сам Толстой жил не в одном пространстве: как художник и как христианский проповедник он не одно и то же.

Говоря о различии демографического и социально-историче­ского поколений, мы видели, что значительность общественных событий может несколько демографических поколений объеди­нить в одно социально-историческое. Теперь же, введя понятие социального пространства как социального окружения и соци­ального ориентира, мы должны будем признать, что реально и обратное: хронолигические сверстники, социально разъединенные, а тем более социально противопоставленные друг другу, образу­ют различные социально-исторические поколения, будь то хоть близнецы-братья. Белые и красные в гражданскую войну — это-

* Как не поняли друг друга, оставшись в разных социальных простран­ствах, Марютка и ее «41-й» в трагическом рассказе Б. Лавренева.

76

разные поколения, у них одно время, но разные пространства. Когда Шпенглер, вопреки всякой хронологии, объявляет со­временниками Платона и Канта, Аристотеля и Гегеля, Александ­ра Македонского и Наполеона [245, 119], он экстравагантен, но не глубок. В основе подобного рода «синхронизации» лежит, как известно, вычурная теория немецкого философа о плюрализме культур. Современники, по Шпенглеру, — это те, кто занима­ют— каждый в своей культуре — одинаковое положение и игра­ют там, соответственно, одну и ту же роль. Но из того, что исто­рия действительно в определенном смысле повторяется, никак не значит, что повторяется время. А если люди прошлых поко­лений современны своим потомкам, то не потому, что они в чем-то схожи (этого мало!), а потому и только потому, что деятель­ность человека оказывается долговечнее его физической жизни, что она вплетается в общественную ткань новой эпохи так же глубоко, а то и более глубоко, чем при жизни самого этого че­ловека. В этом смысле наши современники — те, чья деятель­ность имеет для нас на сегодняшний день не только истори­ческое, но и актульное значение. Платон современен не только Канту, но и нам. Но не для тех, кому он нужен лишь как мате­риал для ученой критики и «реконструкций», для тех он ар­хаичен. Платон современен лишь для тех, кому он и на сегод­няшний день доставляет интеллектуальное наслаждение и эсте­тическую радость.

Несовпадение демографических и социально-исторических по­колений есть лишь следствие, одно из проявлений гетерохронно-сти исторического процесса, а потому и несовпадения хроноло­гического и исторического времени. Неравномерно развиваются не только различные стороны человеческого индивида, но и раз­личные сферы человеческого общества, а вместе с ними — и че­ловеческой личности. В одном и том же — XX веке — одни люди живут при социализме, другие — при капитализме, одни в ска­фандрах ходят по Луне, другие — нагишом по джунглям. Но дело не только в этом. Не менее существенно и то, что одни и те же люди, одни и те же страны одновременно разновременны: одни­ми своими сторонами они могут обогнать свое историческое вре­мя, другими — отстать от него. Нередко такое сочетание бывает противоречивым до парадокса. Пример с Л. Н. Толстым — ге­ниальным художником, устремленным в будущее, и реакцион­ным идеологом, повернувшимся к прошлому, — далеко не един­ственный. Он лишь более очевиден, так как в людях «меньшего калибра» и противоречия помельче.

За противоречиями Толстого стояли, как известно, противо­речия, т. е. разновременность, самой России:

77

Ты и могучая, Ты и бессильная, Ты и убогая, Ты и обильная, (Матушка-Русь I

(Н. Некрасов)

Это значит, что «матушка-Русь» таит в себе свое прошлое и свое будущее. А на следующий же день после Октябрьской револю­ции, отмечал В. И. Ленин, наша страна, став самой передовой страной мира в политическом отношении, продолжала оставать­ся одной из самых отсталых, самых неразвитых стран мира в от­ношении хозяйственном, экономическом. Совершив великий ска­чок в будущее, она вместе с тем еще только должна была на­чать свой путь почти что от средневековья к XX веку. Иную кар­тину представляла собою Германия 40-х годов XIX века. Поли­тически отсталая, она вышла на самые передовые рубежи в раз­витии духовной культуры, особенно философии. Имея в виду эту разновременность, К. Маркс в 1843 году от имени молодого по­коления немецкой интеллигенции писал: «Мы — философские современники нынешнего века, не будучи его историческими со­временниками» [1, 419].

Выравнивание исторического времени — это не только подтя­гивание одних народов, стран, индивидов до уровня других, бо­лее развитых. Но это и подтягивание до оптимального, гармонич­ного состояния ранее отставших или зашедших в тупик сторон социального (экономического, политического, культурного) раз­вития. Это и есть, тем самым, поднятие демографического вре­мени поколения до уровня социального времени, а абстрактной хронологической современности — до уровня современности кон­кретной, актуальной, исторической.