§ 1. Ход истории

Попытки сравнить ход истории с линией об­щеизвестны...

Но я предпочитаю скорее сравнение со сво­бодно, от руки начерченной спиралью, изгибы которой отнюдь не отличаются слишком большой точностью. Медленно начинает история свой бег от невидимой точки, вяло совершая вокруг нее свои обороты; но круги ее все растут, все быст­рее и живее становится полет, наконец, она мчит­ся, подобно пылающей комете, от звезды к звез­де, часто касаясь старых своих путей, часто пере­секая их, и с каждым оборотом все больше приближается к бесконечности. Кто может пред­видеть конец!

Ф. Энгельс

Ход истории есть общий характер и смысл измене­ний, переживаемых человечеством во времени. Содержание этих изменений определяет внутреннюю противоречивость, па­радоксальность исторического времени. Укажем здесь на два таких парадокса.

1. С каждым годом человечество становится старше, но вместе с тем и моложе. Старше потому, что прибавляется его возраст, моложе — в том смысле, что социальная жизнь (т. е. жизнь не индивида, а рода) непрерывно обновляется. Детство человечества для нас — седая древность. Новое время, напро­тив, — то, в которое живем мы сами. Этот парадокс, как мы ви­дим, находит отражение в самой исторической периодизации.

2. Считается, что прошлое неизменно. В природе это дей­ствительно так. В обществе же, в истории прошлое изменяется. Каждое крупное историческое событие имеет не только пер­спективную, но и ретроспективную силу. Ныне живущее поко­ление не только активно готовит себе смену, обучает и воспи­тывает своих последователей, но и само же — не менее созна­тельно и не менее активно — выбирает предшественников своих дел и помыслов, т. е. выбирает из океана прошлого то и имен­но то, что нужно, что ценно, что дорого ему в соответствии с сегодняшней целью, сегодняшними интересами. Прошлое Ок­тября— это 1905 год и Парижская Коммуна, прошлое гитле­ровского нацизма — это «псы-рыцари» и Барбаросса. Изменя­ется, таким образом, смысл прошлого, т. е. оно изменяется в памяти, в оценке последующих поколений.

С другой стороны, настоящее в истории не определяется прошлым полностью и однозначно. Оно относительно свободно от прошлого, активно по отношению к нему, ибо исторические

104

события не только детерминированы прошлым, они вызваны, побуждены будущим. В природе нет цели, в обществе же дея­тельность людей есть по самой своей сущности деятельность целеполагающая. Но и в соотношении с будущим активная роль остается за настоящим, ибо именно настоящему надлежит сделать выбор, определить вариант из спектра возможностей, решиться на альтернативу. Если прошлое выступает как сово­купность обстоятельств, определяющих исходные предпосылки /и рубежи исторического творчества, будущее — только как воз­можность, а потому и в значительной мере неопределенность, то лишь настоящая, актуальная деятельность есть живой огонь истории. Как бы ни сложились обстоятельства прошлого, ка­кими бы темными или светлыми ни вырисовывались контуры грядущего, каждое поколение людей само призвано решать свои проблемы и само несет ответственность за свои решения.

Что такое история, мы судим по тому, к чему она привела, г. е. по настоящему. Смысл истории, если только не персони­фицировать человеческий род и не приписывать ему изначаль­ной «космической миссии», не может быть вне истории. Бес­смысленным было бы прекращение истории, конец ее, т. е. ги­бель, смерть человечества. Но смысл истории не сводим к при­знанию ее объективной закономерности. Закономерно развива­ется не только общество, но и природа. Однако ни в развитии флоры, ни в развитии фауны нет «смысла», он есть лишь в развитии, т. е. в истории людей.

Человеческая история потому имеет смысл, что имеет смысл, т. е. обладает ценностью, человеческая жизнь. И пусть эта цен­ность будет ценностью в наших же собственных глазах, как и смысл — не в космических, а в наших же человеческих масшта­бах и понятиях! Этого достаточно. Для философского и социо­логического релятивизма в таком понимании не должно быть места при условии, что критерий ценности и осмысленности со­циального бытия и социальной истории принимается в соответ-

ствии с объективными интересами не узких групп и каст, а подавляющего большинства людей, и в их лице — всего чело­вечества. Поэтому можно согласиться с конечным выводом Н. И. Конрада: критерием смысла человеческой истории и в то же время критерием прогресса ее является гуманизм [139, 482]. Направленность исторического процесса, ход его не пред­писаны извне, но и не определены, не осознаны человечеством как цель. Смысл истории вырастает из целеполагающей дея­тельности индивидов, но не сводится к ней и не совпадает с ней, во всяком случае не совпадает с ней полностью. Смысл — это объективное содержание процесса жизни и смены челове-

105

ческих поколений, в котором очень сложным и противоречивым путем реализует, утверждает себя самоценность человеческого бытия. Все, что наполнено борьбой за утверждение и призна­ние свободного развития каждого и всех, наполнено тем са­мым глубоким историческим смыслом. Борьбу за самоутверж­дение человек вел и ведет со стихийными силами — как при­родными, так и вызванными своей же собственной деятель­ностью.

Развитие человеком своей собственной природы, реализация в процессе этого развития и на его основе тех возможностей, которые открываются перед ним в направлении еще более пол­ного и всестороннего обогащения человеческой жизни и чело­веческой деятельности — это и есть смысл нашего индивидуаль­ного бытия и бытия всей нашей истории. Он существует лишь для людей, хотя и объективно, независимо от их сознания. Это значит, что человек может знать, а может и не знать смысла своей жизни; может поступать в соответствии с объективными возможностями и перспективами своего прогрессивного разви­тия или же — вопреки им, т. е. субъективная цель и объектив­ный смысл его жизни могут совпадать, но могут и расходиться друг с другом.

Ирония и хитрость истории, однако, в том, что большие де­ла в ней далеко не всегда свершаются из великих и благород­ных побуждений. Те философы, которые говорили об изначаль­но злом в природе человека и о созидательной, хотя и бессо­знательной, работе зла, были, к сожалению, ближе к истине, чем сотни добрых моралистов, суровых порицателей человече­ских пороков. «Бремя страстей человеческих», даже если оно и порабощало индивида, оборачивалось — в масштабах истори­ческого движения и исторического времени — «приводным рем­нем» прогресса. Слова Гегеля о том, что «ничто великое в мире не совершалось без страсти» [66, 23], нужно понимать не только в романтическом смысле.

История знает и бури, и смерчи. В природе самой большой силой являются не тектонические катастрофы, не извержения вулканов и не космические катаклизмы (не они определяют в конце концов лик нашей планеты, а внешне неприметные, но зато постоянные и непрерывные, действующие на протяжении десятков и миллионов лет «обычные» геологические агенты). Так и в человеческом, социальном мире не только великие, но и мелкие страсти, скромные и даже ничтожные цели — если только они привели в движение массы людей и побудили эти массы действовать упорно и на протяжении исторически дли­тельного времени, из поколения в поколение — вызывали са-

106

мые глубокие, самые неизгладимые последствия и результаты. «История... отнюдь не творится непрерывно» [235, 6]. С этим положением знаменитого писателя можно поспорить: конечно, историческое время неравноценно, история знает будни и знает «звездные часы», но для того, чтобы настал такой час, чтобы штиль сменился девятым валом, необходима постоянная и не­устанная работа десятков и сотен миллионов людей, стоящих не всегда на виду, а чаще — как бы за кулисами исторических событий.

Революции потому и являются локомотивами истории, что в это время массы людей выходят из-за кулис на авансцену исторического действия. Спадает революционная волна—празд­ник вновь сменяется буднями, вновь продолжается глухая, подспудная работа, вновь капля за каплей копятся силы для еще более мощного, еще более стремительного рывка вверх по закручивающейся спирали трудного, тернистого пути. Хотя история знает и попятные движения, и зигзаги, и круги, хотя стремнины в ней сменяются более спокойным течением, а то и заводями, все это лишь осложняет рисунок исторического вре­мени, но не может ни остановить, ни повернуть полностью вспять общий ход всемирного социально-исторического разви­тия, ибо в основе его лежит необратимый процесс — обществен­ное производство.

Работа этого механизма есть не только мотор, но и часы истории. Исторические и астрономические часы отсчитывают и показывают не одно и то же время, не одним и тем же обра­зом. По отношению к историческому времени хронологическая шкала является внешней рамкой. Она позволяет в едином объ­ективном масштабе выразить как длительность, так и последо­вательность, чередование событий, только на этой основе воз­можно установить и проследить нарастание или спад темпов самого исторического процесса. Но хронология не касается со­держания и характера, пути социального развития. Самая точ­ная датировка событий, явлений, памятников прошлого не от­вечает еще на вопрос о причинах, основаниях и смысле их в общем ходе исторического времени, так как для этого нужно знать не только раму, но уже и саму картину, т. е. собствен­ную, имманентную логику движения.

Ход и содержание истории в некотором смысле автономны по отношению к природе и природному времени. Эта автоно­мия относительна, поскольку общество само когда-то вышло из природы. Но чем более сложной, более развитой станови­лась общественная жизнь, чем в большей мере социальные законы производства доминировали уже в первобытном чело-

107

веческом стаде над биологическими законами отбора, тем даль­ше и дальше отходили от наших предков жесткие природные условия и предпосылки их, теперь уже человеческой, истории.. Социальные циклы, т. е. циклы социального времени, выража­ющие законы материального и духовного производства общест­венной жизни, будучи приведены однажды в ход, совершают затем этот ход в силу действия имманентных причин, на своей собственной основе. Это не значит, что общество освобожда­ется от природы, напротив, с развитием человеческих сущност-ных сил, подчиняя природу, люди входят тем самым в глубо­чайшую и сокровенную связь с ней, но такая связь в корне от­личается от первозданных, естественных уз, существующих между биологическим организмом и средой, ибо здесь уже идет речь не о приспособлении, а о преобразовании социальным организмом все более широких сфер и все более глубоких структур окружающего природного мира.

Автономия, или инвариантность, человеческой истории по отношению к природному (астрономическому) времени выра­жается в том, что последнее индифферентно практически к лю­бому перемещению, переносу по его оси социальных событий и процессов: в соизмерении с вечностью звезд вся наша писа­ная и неписаная история — миг, который мог быть и раньше и позже. Природа равнодушна к делам человеческим. «Звезды смотрят вниз» на нас так же, как и на первых кроманьонцев. Историческая хронология лишь использует астрономический ритм как свою меру.

Но время в истории не сводимо к хронологии, как не сво­димо к количественным мерам вообще. Ибо другая его, не ме­нее важная и существенная сторона — выражение качественных перемен, т, е. новизны, в развитии социальных процессов. По­скольку же такие явления, как образование, формирование но­вого типа общественных отношений, новых формаций, классов, социальных структур происходят постепенно, охватывая собой целые века (а в древнейшем обществе и целые тысячелетия), то они вообще не поддаются точной и определенной датировке, и ни один историк даже не ставит перед собой такой задачи [74, 23 и др.]. Само определение времени начала человеческой истории остается для науки сверхзадачей. И не только пото­му, что споры идут о том, начинать ли ее с современного вида человека (Homo sapiens) или же включать сюда и более от­даленных наших предков [187]. Если бы даже этот вопрос разрешился однозначно и окончательно, то и в этом случае ни один археолог или антрополог не смог бы указать на день, или год, когда началась история. Ведь дело отнюдь не в недо-

108

статке знаний. Границу между дочеловеческим и человеческим временем нельзя прочертить в виде резкой линии, подобно то-му, как такой линии нет, например, в природе между земной атмосферой и космическим вакуумом. И там и здесь такой жесткой границы нет в самой действительности, т. е. объек­тивно.

Начало истории есть не мгновенный акт, а сложнейший, противоречивый и довольно длительный процесс. Он как бы «размазан» по шкале хронологического времени. Социальные отношения не сразу и не вдруг заменили собою биологические связи между первобытными особями гоминид, а, сосуществуя долгое время с последними, постепенно, шаг за шагом довлели над ними, вытесняли их, становясь из первоначально подчинен­ных и случайных господствующими и необходимыми. Но верно и то, что в масштабах не только геологического, но и биоло­гического времени (времени существования жизни на Земле) вся человеческая история, по какому бы варианту ее ни рас­считывать,— «взрыв» [187, 370]. В человеческом соизмерении, т. е. в измерении поколениями человеческой жизни, историче­ское время можно мысленно представить как цепь следующих друг за другом поколений, каждое из которых — звено в такой цепи. Длинна ли эта цепь? Если интервал между поколениями считать в 30 лет, то менее ста поколений стоит между нами и Сократом, а тысяча поколений отделяет наших современни­ков от времени становления вида Homo sapiens. Тысяча поко­лений в истории биологического вида — срок, можно сказать, младенческий.

Но человечество есть не просто биологический вид. А чело­веческая жизнь, как мера исторического времени, имеет осо­бый, смысл, отличный от того, какой бы она имела, если бы протекала по чисто природным законам. В животном мире как отдельная особь, так и целая генерация лишь испытывают на себе действие внешних факторов эволюции, выступая простым носителем и материалом эволюционного процесса, объектом мутационных «экспериментов» природы. Поэтому в истории вида столько поколений, сколько было у природы несостояв­шихся и неудавшихся попыток и вариантов создать из этого вида новый вид, а рабочим механизмом в таком процессе яв­лялся естественный отбор. По биологическим часам возраст вида (его детство, юность, зрелость или старость) определяет­ся положением на данный момент в общей траектории претер­певаемых им изменений — от происхождения этого вида до пе­рехода, превращения его в другой вид, в свою противополож­ность. Чем старше вид, тем менее пластичен он, менее подат-

109

лив к многообразию своих последующих превращений, тем да­лее, как правило, зашла его специализация во всей системе живой природы.

Возраст человечества имеет другие критерии. Пройденный путь люди меряют своими делами, успехами и поражениями. В отличие от животных и растений мы сами выбираем и про­кладываем себе дорогу от прошлого к будущему, сами творим свою историю, т. е. свое время. Оставшиеся позади поколе­ния — это не просто вехи на пути к сегодняшнему дню, это его соавторы (вместе с нами, ныне здравствующими). Человеческая история не просто продолжает историю природы, она в одном важнейшем пункте снимает ее: выйдя за биологический уро­вень, вид Homo sapiens вышел тем самым за границу процес­сов видообразования. В этом смысле вид, к которому мы при­надлежим, является в истории нашего филогенеза последним и окончательным, но именно поэтому социальная история не имеет естественного конца, она всегда открыта в будущее. Че­ловечество движется во времени не к новому виду, а к своим же собственным новым свершениям. Чем полнее эти свершения, тем новее история, тем моложе историческое время. И по отно­шению к отдельной стране, к отдельному народу, с каждым крутым поворотом, с каждым витком своего пути она как бы омолаживается: начинается новый, открывающий принципиаль­но иные возможности и перспективы этап ее развития. Чем ре­шительней преобразования, тем моложе переживающее и осу­ществляющее их общество.

В отличие от биологического вида человеческий род, т. е. человеческая история, со временем не утрачивает, а, напротив, обретает и многократно умножает свою способность к разно­стороннему, поливариантному развитию. У общества по ходу истории не сокращается, а возрастает выбор возможностей. И это является весьма точным свидетельством того, что, ста­новясь старше, оно не стареет. Становясь более зрелыми, со­циальные отношения становятся и более насыщенными буду­щим, потому что в исторический процесс вовлекаются все но­вые и новые факторы, возрастает относительная самостоятель­ность человека по отношению к слепому детерминизму природы. Природный ритм, по которому отмеряется, отсчитывается наша хронология (летоисчисление), есть ритм однородного и одномерного времени. Но историческое время, в отличие от хронологического, и неоднородно, и неодномерно. Хронологиче­ская одновременность не есть еще одновременность историче­ская. На сегодняшний день на нашей планете реально сущест­вуют и сосуществуют, взаимодействуют и взаимоборствуют со-

110

циализм, капитализм и докапиталистические уклады, вплоть до первобытного, и это значит, что в одном хронологическом вре­мени сосуществует и взаимоборствует различное историческое время. Одновременная разновременность есть прямое и естест­венное следствие неравномерности социально-исторического развития разных стран, народов, тех или иных человеческих коллективов, что имело место практически на протяжении всей известной нам истории. Не только археолог, производя раскоп­ки, открывает различные пласты времени, запечатленные в ма­териальных следах минувших культур, — любой из нас, людей 70-х годов XX века, может не только мысленно, но и реально побывать в различном социальном времени. Для этого не нуж­на машина времени Уэллса, так как достаточно просто из ка­питалистической страны приехать в социалистическую. А мож­но попасть и в прошлое: из социалистической страны—в капи­талистическую, оттуда — в аграрную, затем — во вчерашнюю африканскую колонию, где еще живы родовой строй и сельская община, и, наконец, оказаться в дебрях Амазонки или в джунг­лях Филиппин, среди не изученных еще антропологами абори­генов.

Взрослый человек для ребенка — это намек, каким он сам станет в свое время, а в истории «страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего» [7, т. 23, 9]. И то и другое имеет место потому, что в обоих случаях за единичным стоит общее — об­щие законы развития. Как бы ни различались человеческие ин­дивиды друг от друга своей жизнью и своими судьбами, все они, так или иначе, проходят одни и те же стадии (фазы) на своем жизненном пути, потому что сам этот путь имеет под собой естественную, выработанную еще в филогенезе нашего рода, основу. Как бы далеко ни отстояли одна страна от дру­гой, один народ от другого по уровню развития, общие зако­ны производства будут работать в таком направлении, чтобы привести в конце концов каждый социальный организм к воз­можно более полной реализации его сущностных сил, а это значит, что существует глубокая объективная тенденция в са­модвижении исторических процессов, обусловленная самой фор­мой, спецификой социальной организации материи. Эта тенден­ция составляет, однако, хотя и существенный, но все же черно­вой план развития страны, так как другие обстоятельства, другие факторы и иные тенденции могут внести в такой план заметные поправки и коррективы, не отменяющие, конечно, но осложняющие общий спиралевидный чертеж исторического вре­мени.

111

По историческим часам у Советского Союза и Соединенных Штатов — разное время, потому что социализм по отношению к капитализму есть следующий шаг или час истории. А тот факт, что они на сегодняшний день сосуществуют (это истори­ческая реальность), ставит новую проблему — определение ча­са глобального, планетарного исторического времени. Сущест­вует ли объективно (несмотря на «плюрализм» и многоступен­чатость истории) параллельное сосуществование народов и стран, находящихся на различном уровне социального разви­тия и зрелости, единый и единственный—для всего человече­ства — показатель исторического времени, т. е. показатель и выразитель того пути, который человечество, в его многолико-сти и даже противоречивой саморазорванности, прошло в целом? Если существует, то как его определить? При этом, подчеркнем еще раз, вопрос ставится не о хронологии, т. е. не о количестве астрономических лет, отделяющих сегодняшний день от «начала истории», а о качественной отметке, однознач­но и объективно характеризующей общий уровень и общее со­стояние мирового исторического процесса.

После того, как история стала всемирной историей, т. е. начиная с капитализма [5, 736], все цивилизованные страны и народы вошли в необходимый, глубокий и постоянный контакт между собой. Все звенья мировой социальной системы оказа­лись связаными друг с другом таким образом, что внутренние значительные и существенные изменения, преобразования, со­бытия в одной стране, в одном регионе прямо или опосредован­но сказывались теперь уже на судьбе других народов планеты. Всемирность исторического процесса, основными предпосылка­ми чего явились великие географические открытия и единый мировой рынок, стала означать, что этот процесс развил соб­ственный пространственно-временной континуум. Но антагони­стическая форма общественных отношений, господствовавших в цивилизованном мире, не только не способствовала выравни­ванию уровней социального развития различных общностей и культур, сложившихся еще за долгие годы древней и древней­шей истории, но и усугубляла, обостряла эту неравномерность. На высшей стадии капитализма — при империализме — терри­торий, свободных от воздействия со стороны мировой системы капиталистического хозяйства и капиталистической политики, практически не остается, а неравномерность развития различ­ных стран и народов обретает скачкообразный, конфликтный характер. В этих условиях образуется единый ход, единый гло­бальный ритм исторического времени, хотя в различных стра­нах и регионах мира стрелки часов на циферблате истории

112

стоят у разных отметок. К тому же эти стрелки движутся не равномерно, а изменяют свое положение как бы рывком, рез-ким скачком: часы, долгое время отстававшие от других, вдруг уходят вперед, начинают спешить.

Но если все часы идут по-разному, то какие из них идут правильно? Не следует ли для определения истинного истори­ческого времени вычислять и высчитывать средний показатель с помощью простой арифметики? Абсурдность такого предло­жения очевидна: из того, например, факта, что на сегодняшний день в мире существуют и развитой социализм, и аграрные полуфеодальные страны, никак не следует, что те и другие в сумме дают среднее — капитализм! Как бы ни велик был раз­нобой часов, показывающих историческое время в различных точках планеты, для определения всемирного часа истории нужно брать не среднюю отметку, а иной показатель — сущ­ность тех явлений и процессов, которые переживает на данный момент хронологического времени все человеческое общество, т. е. основное противоречие, задающее тон на данной ступени развития историческому движению в целом.

Так, на сегодняшний день, несмотря на пестроту и разно­цветность социально-политической карты мира, на гигантский разрыв в уровне общественного, экономического, научно-техни­ческого и культурного развития различных народов и стран, общим показателем исторического времени (т. е. показателем того рубежа, который достигнут человечеством, и того пути, который пройден им вообще на нашей планете) будет все воз-ра»стающие по своему напряжению, масштабу, динамизму взаимоборствование и противостояние социализма и капитализ­ма при доминирующем, ведущем значении в этом противоречии сил мирового социализма. Отдельные ответвления и рукава «реки истории» могут замедлить или почти остановить свое те­чение, но не этими заводями определяется ее свободный бег, а «стремнинами, водоворотами на фарватере. Каждый поворот и каждый крупный порог на фарватере — это все новый и новый час всемирной истории, который отмеряет собственный, внут­ренний ритм социального движения и не может быть поэтому заменен или сведен к мерам астрономического, хронологиче­ского времени.

Хронологическое время говорит нам лишь о том, что сейчас XX век, 1980 год, что от таких-то и таких-то событий мы от­далены весьма определенным, точно подсчитанным числом обо­ротов Земли вокруг Солнца; хронологический час — это час, фиксируемый особым, к тому же периодически повторяющимся движением нашей планеты. Но хронологическое время ничего

113

не говорит и не может сказать нам о содержании происходив­ших или происходящих в человеческом мире событий и процес­сов. Двадцатый и тысяча девятьсот восьмидесятый в хроноло­гическом смысле суть просто числительные, хотя и выбранные не произвольно для обозначения века и года, а в соответствии с порядком в натуральном ряду чисел. Условность, произволь­ность касаются лишь принятия исходных, нулевых координат хронологического времяисчисления.

Историческое время, безотносительно к тому, в какой си­стеме хронологических координат оно будет выражено, указы­вает на ступень и степень социального развития и социальная зрелости людей: тех или иных народов, тех или иных стран или всего человечества. Оно указывает, палеолит сейчас или неолит, бронзовый век или железный, домонополистический ка­питализм или монополистический, а применительно к всемир­но-историческому времени — гомогенно оно или представлено сложным переплетением и взаимостолкновением различных временных структур. В историческом времени XX век выглядит не просто следующим за XIX, а веком войн и революций, на­ционально-освободительной борьбы и завоевания космоса, ве­ком великих тревог и великих надежд человечества. Историче­ские часы показывают не цифры и числа, а формации, эпохи_г стадии и фазы в развитии объективных социальных процессов. Историческое время уникально. Неповторимость и невоз-вратимость событий, уход навсегда тех людей, которые были участниками и творцами их, бесчисленные случайности и флук­туации, невоспроизводимые в силу невозможности воссоздания всех прошлых условий и обстоятельств — все это придает вре­мени социального бытия особую в наших глазах, ни с чем не сравнимую ценность. Общее проявляет и осуществляет себя, только через единичное, и поэтому старый афоризм о том, что нет незаменимых людей, справедлив не более, чем ему проти­воположный: нет ни заменимых людей, ни заменимых мыслей и чувств, ни заменимого времени. Наше, человеческое, время нельзя заменить потому, что нельзя заменить нашу жизнь.

Уникальна не только человеческая личность, уникальна и жизнь, история народа, нации, страны. Уникальна, неповтори­ма история культуры, история человечества в целом. Правда, можно было бы сказать, что социальный мир не составляет в этом отношении какого-то исключения: и на одном дереве, как заметил уже Лейбниц, нет двух одинаковых листьев. Но уни­кальность человека и человеческой истории особого рода: она связана не только со слепой игрой случая, но и с внутренней активностью, т. е. субъективностью, свободой волеизъявле-

114

лия и волеизлияния сознательных участников и сознательных творцов исторического действия.

Истинная, диалектическая природа человеческой субъектив­ности и свободы раскрывается в аспекте исторического време­ни, ретроспективно. И чем глубже ретроспектива, чем дальше мы ушли от событий, некогда разыгрывавшихся с, казалось бы, полной и ничем не сдерживаемой стихией свободных сил, тем

более очевидным становится, что уникальность истории не от­меняет ее внутренне необходимого хода. Прошлое, в отличие от настоящего, вырисовывается всегда в более или менее опре­делившемся, а потому и естественном виде. Чем с большими отрезками исторического времени мы имеем дело, тем более они обоснованы, т. е. тем более закономерны и необходимы. По справедливому замечанию Л. Н. Толстого, жизнь и дея­тельность людей, живших века тому назад, представляются нам гораздо более необходимыми и менее произвольными, чем жизнь современников [214, 328].

Логика истории, ход ее не видны вблизи. Для этого нужно

отойти от ослепительного, а то и ослепляющего света пережи­ваемых событий, чтобы охватить взором огромные интервалы времени, не отдельные события, а гряду их. Ход истории рас­крывает себя в сложнейшем, отнюдь не линейном, полиструк­турном и гетерогенном процессе, осуществляющемся, развива­ющемся, однако, на одной основе — производства самим чело­веком средств общественной жизни и своей собственной, не­устанно развивающейся сущности. Естественноисторический процесс производства есть, вместе с тем, и производство соци­альных форм организации: от первых и примитивных (род, племя) до современных, вырастающих на базе глубокой клас­совой и национально-этнографической дифференциации. Каж­дая из таких форм, исторически развиваясь, развивалась как относительно самостоятельная пространственно-временная

структура, переживая свои циклы, свои фазы на пути от зарож­дения до отрицания и перехода в противоположность. В хро­нологическом времени эти циклы и фазы могли совмещаться, но могли и расходиться, что создавало в каждом случае осо­бые, очень часто напряженные и драматические коллизии в жизни поколений.

В основе существования и развития общества лежит мате­риально-производственный цикл. Но чем более развита, богата и сложна социально-историческая структура, чем большей плотью обрастает скелет экономики, тем большее значение и

большую самостоятельность обретают и другие сферы, иные уровни исторического процесса, тем активнее включаются и

115

начинают работать по своим часам многочисленные циклы и ритмы в надстройке. Последние могут не только заводиться от больших часов базиса, но и сами в значительной мере влиять на их ход, а могут и резко отстать (уйти вперед) по сравнению с темпами основного производственного процесса. В XX веке история поступила «неправильно»: вопреки прогнозам доктри­неров от марксизма условия сложились так, что первыми на путь социализма вступили страны не с самым высоким уров­нем производительных сил, а, напротив, со сравнительно от­сталой экономикой и культурой. Политика ушла вперед, это-противоречие создало, конечно, дополнительные трудности для социализма, которому пришлось, решая свои проблемы, доде­лывать то, что не успел сделать капитализм. Но оно же, в исто­рической перспективе, явилось гигантским по своей мощности источником и стимулом прогрессивного развития всего челове­чества, побудителем мирового революционного процесса. И если бы не эта асинхронность (т. е. если бы исторический процесс был более ровным и гладким), он не только бы намного за­медлил свой ход, но и в конце концов «забуксовал», так как лишился бы одного из наиболее дальнодействующих и сильно­действующих источников, факторов, придающих ему особо при­влекательные, неповторимые черты,— способности делать кру­тые и решительные повороты, а то и единым, могучим ударом разрубать «гордиевы узлы», стянутые, казалось бы, неразреши­мыми противоречиями прошлого.

Гетерогенность и полиструктурность исторического времени проявляют себя не только в неравномерности, хронологической асинхронности развития различных элементов и уровней всей социальной системы (т. е. не только в качественной неоднород­ности своего «горизонтального» среза), но и в глубоком ка­чественном изменении, преобразовании времени мировой исто­рии «по вертикали», в том, что с развитием человеческого об­щества историческое время не просто соединяет и связывает события, но и само как бы обретает все новое и новое лицо (точнее, все новые, более сложные и содержательные черты своей метрики и топологии). Рассмотрим под этим углом зре­ния вертикальную структуру исторического времени.

В марксистской философской и социологической литерату­ре достаточно подробно и основательно проанализировано важ­нейшее, краеугольное понятие исторического материализма — понятие общественно-экономической формации, исследователя­ми верно указано на принципиальное методологическое значе­ние этой категории в общественной, прежде всего исторической науке [42; 193; 211]. Хорошо известно, какую роль отво-

116

дили понятию формация и К. Маркс, и В. И. Ленин [6,7]. Вся известная нам до сих пор человеческая история есть естествен­ный процесс развития и смены формаций. Чем полнее и глуб-же наши знания о прошлом, тем больше и конкретней знаем мы о сущности и содержании общественно-экономических фор­маций, о механизме их зарождения, роста и смены, о сосуще­ствовании формаций и т. д., и т. п. Но следует ли из материа­листической теории общества, что смена формаций — это един­ственная, а потому и вечная форма, в которой только и может совершаться исторический процесс, т. е. протекать историче­ское время?

На наш взгляд, положительный ответ на такой вопрос нель­зя обосновать, исходя из абстрактных посылок об объектив­ном характере законов истории, о бесконечности обществен­ного прогресса и т. д. Напротив, и в чисто методологическом отношении трудно согласиться с тем, что развитие есть одно­тонный и однотипный процесс, т. е. что развитию подлежит все, кроме его собственной формы. Поэтому признание комму­нистической формации последней формацией само по себе не противоречит диалектике, так как такой вывод отнюдь не озна­чает ни телеологии, ни финализма в понимании истории. Ведь не противоречит же диалектике тот, уже доказанный теорией и практикой, факт, что рабочий класс есть последний в истории класс или что социалистическая революция есть последняя по­литическая революция в жизни общества?!

Смена формаций — это форма, через которую должно прой­ти человечество, прежде чем оно выйдет на простор своего сво­бодного и теперь уже действительно безостановочного, стреми­тельного развития. Это, иначе говоря, форма и способ бытия человеческой предыстории, закон, по которому живет, проби­вает себе путь во времени «царство необходимости». Смена формаций существует до тех пор, пока существует необходи­мость в смене типов (или способов) производства, т. е. пока не достигнут, не обретен самой историей такой уровень и ха­рактер организации материального производственного процес­са, который, во-первых, исключает навсегда какой бы то ни было антагонизм внутри себя, а во-вторых, коренным и глубо­чайшим образом изменяет место и роль человека в системе производительных сил: освобождает его от непосредственного участия в материальном производстве. Когда этот уровень до­стигнут, дальнейшее развитие в обществе измеряется иными, новыми критериями, а вся предшествующая история снимает­ся, составляя, однако, единственно возможный и единственно необходимый фундамент всех последующих рубежей и этапов

117

которые еще предстоит пройти человечеству. О том, каким бу­дет этот путь, мы сейчас знаем очень мало: знаем лишь то, что это будет путь, свободно избранный свободными и сознаю­щими всю меру своей свободы и ответственности людьми. Но осознание, правильное понимание того обстоятельства, что про­гресс общества не всегда и не непременно должен совершать­ся в форме смены формаций и не всегда должен сопровождать­ся такой сменой, имеет хотя бы то несомненное значение, что предостережет нас от самой постановки некорректных вопро­сов вроде вопроса о том, «что будет после коммунизма?»

После коммунизма ничего не будет, так как после комму­низма— это значит после общества. Коммунизм есть не только высший уровень общественной организации человечества, но и единственно естественное состояние истории, в ко­тором процесс развития, смены поколений людей обретает адекватную себе форму, свободную от действия сил, вызван­ных человеком, но ему не подвластных и им не контролируе­мых. Коммунизм есть внутреннее единство содержания и фор­мы социального движения еще и потому, что лишь на его основе достигает полного воплощения, реализует себя глубо­чайшая тенденция, постепенно, но неуклонно и неодолимо про­кладывающая себе путь на протяжении всего исторического времени, — тенденция к устранению всех и всяческих межей меж­ду народами, национальными и этнографическими группами, к превращению всего человечества в единый коллектив землян.

В свете этой тенденции, в свете коммунистического завтра вся прошедшая история становится и более содержательной, и более понятной. В этом свете так называемая локальная исто­рия, т. е. история отдельных стран и народов, оказывается не чем-то самостоятельным и самодовлеющим, как это представ­ляют себе сторонники теорий исторического плюрализма, а лишь составной частью, звеном очень большой и очень сложной системы. Те или иные звенья в рамках системы переживали свои внутренние фазы и циклы, бывало и так, что в силу це­лого ряда причин некоторые связи и линии преемственности в истории ослаблялись или вообще обрывались, как, например, в XVI веке в связи с гибелью целых цивилизаций Нового Све­та. Но чтобы понять часть, нужно понять целое; чтобы пра­вильно, глубоко, всесторонне осмыслить и оценить не только подспудные процессы, но и порой даже отдельные значитель­ные события, оставившие след в судьбе страны или нации, не­обходимо видеть всю панораму общественного движения, при­том на протяжении достаточно длительного времени. Может ли быть правильно понята история капиталистических стран Евро­118

пы без истории их колоний или осмыслена история России без самого пристального внимания к тому, что происходило за по­следнюю тысячу лет на огромных пространствах Азии, а затем и в государствах Запада? Коммунизм лишь «исправляет» смысл, содержание и характер взаимоотношений и взаимодей­ствия между издавна сложившимися социальными регионами нашей планеты, изменяет и преобразует основу, на которой происходит такое взаимодействие. Из формы по преимуществу негативной, из формы взаимоборства и соперничества эти от­ношения и связи превращаются в мощный и универсальный фактор взаимного обогащения всех культур, в необходимую и естественную предпосылку истории. Но сама такая предпосыл­ка — теперь видно это — тоже есть не что иное, как следствие и результат, закономерный продукт всего предшествующего развития людей, их первоначально стихийно и крайне противо­речиво складывающихся многообразных форм социальной жизни. В вертикальной структуре исторического времени всемирное социальное время и время отдельного общественного организ­ма (каковым является обычно страна или совокупность стран, близких друг другу по типу производственно-экономических и политических отношений) связаны таким образом, что второе не только входит в состав первого, но и как бы само содержит в себе, как свою основу, опыт, освоенный человечеством в це­лом. Как бы ни своеобразен, ни оригинален был исторический путь народа, страны или даже цивилизации, но уже тот факт, что этот путь пришлось им начинать и прокладывать не с одной и той же точки, не при одних и тех же условиях, отправ­ляясь не от одного и того же уровня всемирно-исторической по­литики, ставит локальную историю прежде всего в зависимость от того, в какие часы мировой истории она совершалась. Во­преки Н. Я. Данилевскому и А. Тойнби цивилизации и «куль­турно-исторические типы» не равноценны и не эквивалентны друг другу, они так же различаются по «уму» и по «опыту», как и люди; как для индивида, так и для цивилизации небез­различно, когда они родились и живут, на каком уровне со­циальной организации развертывались основные этапы и фазы их собственной, имманентной эволюции. Если греческий полис развивался на рабовладельческой основе, а Северо-Американ-ские Соединенные Штаты — на базе и на фундаменте капита­лизма, то это значит, что качественно различным будет и соб­ственное, внутреннее время каждого из этих социальных обра­зований. И такое различие более существенно, чем чисто фор­мальное сходство внешних черт и признаков, заключающихся, например, в том, что и рабовладельческие Афины, и капитали-

119

стическая Америка пережили когда-то пору рождения, станов­ления, расцвета, а .затем стали клониться к упадку.

Да и сами этапы развития отдельной страны и отдельного народа складываются и объективно сменяют друг друга преж­де всего постольку, поскольку в этих этапах по-своему вопло­щен и преломлен ход мировой истории. Чем более передовое положение занимает страна в социальном мире, тем это оче­видней. Но и тогда, когда той или иной общественной системе

еще предстоит выйти на рубежи, уже преодоленные и освоен­ные другими, она это делает, как бы распредмечивая для себя время, т. е. опыт, мирового исторического процесса.

Ход истории, ход исторического времени — это путь, это вектор осуществления в человеческом, социальном мире но­визны, а потому это есть путь, реализуемый первоначально и испытываемый не всеми людьми, а только отдельными, самы­ми передовыми отрядами. И оттого, что авангард не выступает от своего лишь лица, а опирается на глубочайший тыл и неис­числимые резервы, он не перестает быть авангардом. Если «ре­ка истории», набирая темп, становится — по течению — все пол­новоднее, т. е. историческое действие со временем обретает все больший размах и все более глубокое, более значительное со­держание, то это в конечном счете всегда связано с тем, что в пучину, в водоворот социального творчества вовлекаются но­вые и новые люди. Растет, расширяется и крепнет фронт пер-вопроходчиков — носителей и вошютителей передового рубежа истории. Бег исторического времени становится не только стре­мительней, но и весомей. Эту весомость ему придает все рас­ширяющееся и все уплотняющееся историческое пространство.