Формирование метода и его роль в решении проблемы

Проблема детерминирует возникновение акта мобилизации инструментальных ресурсов. Как таковой метод мышления не относится к заданным раз и навсегда образованиям. Его реальное бытие начинает складываться лишь тогда, когда поставлена некоторая проблема. Только она вызывает к жизни то средство, которое способно определить ее решение. Если задача является в своей сути традиционной, то формирование метода происходит быстро по привычной процедуре. Ситуация усложняется в тех случаях, когда проблема отличается радикальной новизной. Однако при любом положении акт мобилизации метода следует во времени после проблематизации. Некоторые авторы (Ю. Бородай и др.) такую последовательность игнорируют.

В середине XX века между К. Леви-Строссом и В. Проппом завязалась творческая дискуссия, которая коснулась и понимания способа научного мышления. Французский исследователь полагал, что российский ученый сначала увлекся идеями языкового структурализма, а уже потом нашел им область применения в виде народных сказок. С такой версией В. Пропп не согласился. К. Леви-Стросс полагает, что у ученого сперва возникает метод, а потом он ищет ему сферу приложения. Это не так. В свое время В. Пропп заинтересовался сказками и стал изучать тексты А.Н. Афанасьева. Читая серию сказок о гонимой падчерице, он обнаружил в разных сказках наличие одинаковых ходов действия. Путем вхождения в материал родился простой метод изучения сказок по поступкам действующих там персонажей, которые сводятся к повторяющимся функциям (дарение – испытание героя – помощь добрых сил природы – и т.п.). По своей сфере действия метод весьма широк, но автор ограничился морфологическим анализом волшебных сказок и историческими обычаями. ²⁶¹

Конечно, самому исследователю виднее то, как развертывался его поиск. И описание В. Проппа полностью соответствует нашей стратегии. Сначала шло вхождение в мир русских сказок и они стали превращаться в проблемный материал. Здесь важно замечание В. Проппа о том, что его метод связан с идеями Гете и том, что в разнообразии природы и человеческого творчества следует искать единые и общие законы.²⁶² Данное положение явилось методом проблематизации, следствием которого стала исследовательская проблема – каковы закономерные формы волшебных сказок? Методом решения выступила идея выявления в сказочном разнообразии сюжетных ходов немногих и общих социальных функций.

Хотя версия К. Леви-Стросса не оправдалась в отношении В. Проппа, она имеет свой рациональный смысл. История творчества полна примеров того, как сначала креатив осваивал некую идейно-теоретическую структуру и позднее находил для нее соответствующие инструментально-проблемные возможности. Но все равно при этом «первичность» сопряжена не с методом, а с когнитивным образованием, имеющим теоретическое содержание без реальной орудийной функции. Только после того, как выдвинута задача, начинается оценка знаний как потенциального метода. Данное обстоятельство вынуждает к внимательному анализу процедуры формирования метода.

Веровательные установки опыта могут навязать мышлению «инструментальный догматизм». Если проблема поставлена, то она задает цель – надо найти решение. Метод здесь выступает в качестве средства, которое нужно сформировать. В отношении «цель – средство» можно исходить из классических высказываний Аристотеля. Стагирит полагал, что если желание направлено на цель, то сознательный выбор имеет дело со средством к цели.²⁶³ Какая же способность сознания занимается таким выбором? Здесь Аристотель сравнивает друг с другом «соображение» и «рассудительность», и отдает предпочтение последней. Ведь соображение способно только судить, в то время как рассудительность делает правильными средства для достижения цели.²⁶⁴ Хотя Стагирит склонялся к истолкованию «рассудительности» как практической способности, определяющей индивиду «поступать в соответствии со знанием», его позицию можно распространить и на мышление. В ситуации выбора тех элементов знания, которые могут стать методом, разум способен на такую селекцию. Если логическое рассуждение («соображение») это сделать не может, то советующая способность ума производит данную функцию. Говоря современным языком, интеллект способен оценивать когнитивные ресурсы, взвешивать их потенциальную инструментальность и выделять из всего репертуара методов наиболее предпочтительные для данной проблемы. Все эти действия укладываются в оценивающую активность разума, где есть место воображению и догадке.

Индивидуальному сознанию свойственно как разворачивать свою творческую деятельность, так и сводить ее к минимуму. Назовем самый нижний уровень селективной активности слепым принятием старых методов или «инструментальным догматизмом» (ИД). Суть такого процесса сводиться к привлечению прежних методов без взвешивания и без аналитического сравнивания их ролевых возможностей. Французский исследователь О. Доснон предпочел иную терминологию – «стереотипизация старой стратегии» – и для объяснения эффекта привлек механизм работы памяти. Нормальная деятельность памяти сочетает воссоздание прошлого опыта из образцов и интерпретаций с реконструкцией когнитивного опыта. В стереотипическом режиме есть первое и отсутствует второе, что демонстрируют многие опытные и пожилые люди.²⁶⁵

Обращение к действию памяти по-своему интересно для объяснения привычки применять ранее сложившиеся методы, но нам представляется, что здесь можно идти дальше и дать истолкование работы самой памяти. Как уже было выяснено, интеллект функционирует в двух базисных формах – эмпирический опыт и мышление. Они радикально отличаются способами формирования и действия метода. На эмпирический опыт мощное влияние оказывают врожденные программы, что может дать доминирование режима методаустановки. Господство готовых и заряженных на типичные жизненные ситуации когнитивных установок опыта закрепляется верой – одним из базисных состояний ментальной психики. Мышление же строится совершенно иначе, непрерывная смена проблем определяет и свободную динамику методов, что поддерживается ментальным состоянием сомнения. Поскольку у интеллекта не существует резких разделительных перегородок, то в некоторых ситуациях режим веровательных установок опыта подавляет стиль мышления. Такое одностороннее влияние можно объяснить различием древней укорененности опытного интеллекта и юным возрастом культурной надстройки мысли. Стало быть, ИД или стереотипизация стратегии есть следствие вторжения веровательных методов-установок опыта в область мышления. Вместо того, чтобы быть расторопным слугой двух господ (опыта и мысли), интеллект превращается в раба одного господина (опыта) в формальных владениях другого.

Рис.162

Эффект рациональной «нагруженности» может выражать инструментальный догматизм. В явление стереотипизации методов свой вклад вносят не только эмпирический опыт, но и процессы ментальной психики. Самым заметным из них является «инерция психики». Как правило, человек предпочитает старые подходы новым стратегиям, тем более, если первые неоднократно показали свою плодотворность. В своей норме сознание тяготеет к привычным действиям и ходам мысли. Если что-то стало рутиной, привычкой, значит, оно меньше требует на себя внутренних затрат и усилий. Такое стремление к своеобразной «экономии» активности присуще всему живому, включая человека. Но если данная черта психики согласуется с режимом эмпирического опыта, то для мышления она становиться помехой.

В эпистемологической литературе описано явление рациональной «нагруженности» чувственности. Оно имеет позитивную сторону (единство чувственного знака и рационального значения) и негативный аспект. Последний выражен тем, что знание накладывается на материал чувственности без размышлений или автоматически, что иногда дает ошибки. Схематически этот акт можно представить следующим образом. В поле чувственного аппарата появляется некий сенсорный сигнал (цветовые модальности). Интеллект в форме эмпирического опыта сразу применяет к нему метод-установку и образует восприятие, где цветовой знак получает определенное значение (распознавание силуэта летящей птицы). Но такой знак сопровождался звуковыми знаками, нехарактерными для птицы. Налицо перцептивная задача, для которой эффект «нагруженности» или быстрого «прилипания» метода-установки к чувственному предмету противопоказан. Здесь требуется временная пауза, в ходе которой может состояться обдумывание задачного предмета с целью привлечения особого (неустановочного) средства. Такой режим присущ мышлению.

Негативная форма рациональной нагруженности может быть обусловлена как веровательными установками опыта, так и инерционными процессами психики. Союз этих факторов способен вызвать существенные деформации способа мышления. Прежде всего, здесь нарушается соответствие метода содержанию проблемы, то есть происходит субъективизация средства решения, навязывание познаваемому предмету чуждого ему орудия. В таких случаях обычно говорят о предвзятом подходе. Весьма диалектично субъективизация оборачивается в свою крайность – в несвободу мыслителя по отношению к проблемному материалу. Загнав себя в одну колею мысли, интеллект тем самым попадает в зависимость от предметной информации. Он лишен свободы выбора, так как не отдален от проблемного материала некоторой «дистанцией», пребывая внутри его и подчиняясь его специфическим особенностям. На это указывают А. Страусс и Д. Корбин, делясь опытом обучения социологическому исследованию. Начинающие изучение курса студенты часто так поглощены данными, с которыми они имеют дело, что те зачаровывают их и они не могут от них освободиться. Умению свободно «раскрывать» смысл социологических данных приходиться учить с помощью специальных техник²⁶⁶.

Рис.163

Если творчество требует инструментальной открытости, то что лучше обеспечит ее – бессознательные силы или разумная организация активности интеллекта? Выдвижение новой проблемы означает, что за ней стоит сложнейшая реальность и определить даже один ее аспект сразу, за один раз, как это рассчитывает инструментальный догматизм, невозможно. Единственно успешной стратегией здесь может быть только инструментальная открытость. Она рекомендует пробовать разные варианты метода с тем, чтобы выстраивать систему угаданий, где нет однозначной жесткости и царит свободная смена когнитивных подходов. Тут признается, что выбранный сейчас метод является пробным и подлежит неоднократным испытаниям. Неудача предполагает отказ от данного подхода и привлечение другой стратегии. Такое отношение делает проблему открытой для поиска адекватного способа решения. Рельефную метафору для процедуры свободной смены методов в науке дал американский физик-теоретик Е. Вигнер. Ученый, решающий трудную проблему, состоящую из нескольких задач, находится в положении человека, держащего в руках связку ключей и пытающегося открыть одну за другой несколько дверей. Подобрать ключи к определенной двери удается лишь тогда, когда возникает взаимооднозначное соответствие между формой ключа и конфигурацией замочной скважины замка в двери.²⁶⁷

Хотя сравнение связи метода и проблемы с композицией «ключ – замок» весьма удачно, не следует забывать о его механичности. Ясно, что нужно искать понятийные схемы, способные более адекватно репрезентировать инструментальную открытость. В данном направлении важен такой вопрос: «В бессознательном или сознательном состоянии легче добиваться инструментальной открытости?».

На протяжении почти всего ХХ века психологи и философы явное предпочтение отдавали бессознательному. Здесь очевидно мощное влияние идей пихоанализма на теорию творчества. Когда … Уоллес в своей схеме выделил стадию инкубации решения в виде идеи, то этот этап стал моделью действия бессознательных сил. В 1930-х годах К. Дункер писал о том, что инкубация как отключение сознательных усилий от задачи позволяет снять фиксированность старой установки и ввести процесс перебора подходов-стратегий. И в более поздние годы авторы видели положительный эффект инкубации в том, что в этом состоянии отключения сознания резко снижаются помехи интеллекта, когда одни элементы знания взаимно влияют на другие. Без рационального контроля легче избавиться от ложных направлений и поспешных обобщений.²⁶⁸ Творческая интуиция объяснялась как форма действия бессознательной психики рядом советских философов (Б.М. Кедров, А.С. Кармин и др.) и психологов (Я.А. Пономарев и др.).

Следует признать, что гипотеза творческой роли бессознательного подкрепляется множеством фактов открытий во сне и в других особых состояниях (Д. Кекуле, Д.И. Менделеев, А. Пуанкаре и др.). Действительно, интеллект склонен к тенденции инструментальной закрытости, включающей жесткие установки и чрезмерный рациональный контроль. Бессознательная психика несет в себе высокий потенциал произвольной свободы, которая разрушает стереотипные методы-установки и тем самым формирует важное условие для инструментальной открытости. Но неужели на этом фоне сознательный разум демонстрирует свою несостоятельность? Ряд авторов выражает в данном отношении обоснованный оптимизм.

В середине ХХ века обозначить такую позицию решились философы, прошедшие нетрадиционную психологическую школу. К. Ясперс заявил, что для эффективного поиска все подходы к познаваемой действительности следует держать открытыми, а для этого каждый из них, что проходит пробу, должен быть осознан.²⁶⁹ И действительно, без сознательных усилий добиться создания инструментальной открытости невозможно. Допустим, произошел выбор определенного метода, оценка и выделение знания с орудийной функцией могут производиться только на разумной основе. Испытание метода на проблеме также предполагает интеллектуальные процедуры. С этой точки зрения модель инкубации неинформативна, она вуалирует акты выбора и инструментального воздействия на содержание проблемы. Удачное решение вызревает в недрах бессознательного подобно формированию Афины Паллады в голове Зевса. Идея инкубации представляет только успех и ничего не говорит о пробных вариантах и неудачах. Вот почему эпистемология и когнитивная психология во второй половине ХХ века отошли от классической модели инкубации и стали искать схему, где нашлось бы место как бессознательному, так и разуму. При этом главный акцент был сделан на открытой активности последнего.

Сознательная организация поисковой группы из индивидов с разным содержанием сознания преодолевает стереотипизацию метода. Социальный разум нашел выходы из тупика закрытого подхода. Один путь представлен деятельностью группового поиска, объединяющего индивидов с низким и высоким уровнями сознания. Если первый воплощен в «новичках», то носителями второго выступают «специалисты». В учебном процессе новичками являются учащиеся (студенты), специалистами – учителя (преподаватели). Сочетание и взаимодополнение разноуровневых стратегий может быть организовано в виде особой формы групповых усилий – «мозгового штурма» (А. Осборн). Здесь специально подбираются участники с разными уровнями опыта и подготовкой: один или два эксперта в данной проблемной области дополняются несколькими «дилетантами», имеющими самые разные профессиональные специализации. В ходе поиска разрешаются все возможные стратегии, включая самые необычные и фантастические. «Мозговой штурм» успешно зарекомендовал себя в самых различных видах творчества.

Взаимосвязь «профессионалов» и «дилетантов» имеет особый эвристический эффект. В этой композиции «профессионал» – это носитель глубоких и специализированных знаний, но одновременно он воплощает в себе инерцию стереотипных методов. «Дилетант» отличается неспециализированными представлениями, но эту черту он способен компенсировать применением нового метода. В любой области деятельности основные результаты получают «профессионалы», подготовка которых обеспечивается специальным обучением традиционным подходам. И все же остаются каналы открытости, по которым приходят «дилетанты» с новаторскими идеями. Если в «мозговом штурме» связь профессионалов и дилетантов устанавливается сознательно, то история изобретательства, науки и искусства демонстрирует полустихийные формы.

В первой половине XIX века физика была лидером естествознания. Познание здесь было организовано в зрелых дисциплинарных формах: действовало научное сообщество физиков, университеты вели соответствующее обучение, сложились научные школы, выпускались физические журналы. И все же самая радикальная проблема – преодоление флюидной концепции – не решалась традиционными методами. Помощь пришла от дилетантов: пивовара … Джоуля, судового врача Ю. Майера. У них не было физических предрассудков, навязываемых профессиональным обучением, и эта открытость новому позволила им открыть закон сохранения энергии.

В науке могут взаимодополняться стихийные и намеренные формы привлечения новых методов. Интересным опытом делится английский нейрофизиолог Ст. Роуз. Его лаборатория имеет известность как один из центров изучения структур памяти. С той или иной степенью регулярности сюда приезжают специалисты и диссертанты, они не только знакомятся с опытом работы лаборатории, но и нередко делятся собственными идеями. Группа Роуза их оценивает по трем критериям: а) финансовые возможности; б) продвижение в собственном стратегическом направлении; в) знание того, как пользоваться новым методом. Если идея удовлетворяет данным требованиям, она становится методом деятельности лаборатории.²⁷⁰

Оптимальная связь метода и проблемы устанавливается «теоретической чувствительностью». Культура инструментальной открытости имеет высокую значимость в обучении. На эту тему вышли А. Страусс и Д. Корбин, разбирая методики «качественных исследований», сводящих применение количественных методов в социологии к элементарному минимуму. Главную трудность здесь они увидели в проблеме подхода – какова должна быть оптимальная связь метода с данными? По их мнению, в работе со студентами следует избегать крайностей предвзятости и положения «чистой доски». Если первое выпячивает активизм метода и подавляет роль данных, то во втором случае доминирование данных обходится без какого-либо подхода. Золотую середину они усматривают в концепте «теоретическая чувствительность», введенном Б. Глэзером в 1978 году. Это понятие выражает способность специалиста придавать данным концептуальный смысл в оптимальном стиле. Для выработки «теоретической чувствительности» Страусс и Корбин предложили ряд рекомендаций: 1) первоначально следует стремиться к точному описанию фактов, данные (мнения информантов) только собираются, но не интерпретируются; 2) на стадии интерпретации периодически делать шаг назад и задавать вопрос: «Соответствует ли то, что я думаю, реальным данным?»; 3) не настаивать на одном подходе, все гипотезы принимать как предварительные.²⁷¹

Если под «данными» понимать предмет мышления в виде содержания проблемы, то все рассуждения авторов относятся к вопросу «метод – проблема». По сути дела разговор идет о развитии гипотетической формы мышления. Все техники усиления «теоретической чувствительности» блокируют в процедурах применения знаний автоматизмы, идущие от веровательных установок опыта. Тем самым утверждается режим свободной смены методов, характерных для гипотетического мышления. Конечно, ему присуща значительная доля риска впасть в ошибку, чаще всего «отцы» новых идей преувеличивают границы области их инструментального действия. Так было с идеей тропизма (Ж. Леб), с принципом условного рефлекса (И.П. Павлов) и другими методами. Однако рациональная критика гипотез и их эмпирическая проверка рано или поздно устанавливают точные пределы. Таким образом, открытая и свободная связь между методом и проблемой, регулируемая гипотетическим разумом, не имеет альтернатив.

Вариативность когнитивных орудий хорошо объясняет феномен получения различной информации из одних и тех же эмпирических данных. В истории химии можно выделить три интерпретации факта изменения свинца после сильного нагревания. Альберт Великий оценивал конечный продукт как порошок «желтого дракона», исходя из алхимического представления о трансмутации элементов. У Г. Шталя (1660-1734) этот факт стал «дефлогистированным свинцом» на основе идеи флогистона. В свой метод А.Л. Лавуазье (1743-1794) включил понятие кислорода и представление об окислительной реакции, что привело к признанию существования окиси свинца.

Рис.164

В современной культуре новые методы преимущественно не создаются, а заимствуются из разных источников. Гипотетический способ решения проблем предполагает разнообразный репертуар методов. Какие источники могут его обеспечить? Первое, на что ориентируется поиск метода это личный профессиональный опыт. Р. Дж. Стернберг и другие его американские коллеги в совокупном опыте специалиста особо выделяют опыт решения проблем, который играет решающую роль в выборе стратегии.²⁷² В данном направлении можно пойти еще дальше и в лпыте решения проблем локализовать опыт применения методов, доминирующий в процедурах мобилизации актуальных средств.

Но допустим, что все возможные кандидаты на роль нового инструмента были привлечены и все попытки потерпели фиаско. В этой ситуации остается возможность обращения к другим когнитивным сферам. Здесь открываются два способа привлечения: а) берется некий интеллектуальный материал и из него производится новый подход; б) находятся сформировавшиеся методы и переносятся на новую проблематику. Первый господствовал на ранних этапах становления форм познавательной культуры. Так, религии многобожия возникали путем трансформации образов мифа, ранняя философия преобразовала представления языческой религии. Что касается современного этапа познания, то следует согласиться с Р.М. Фрумкиной в том, что новые методы сейчас, как правило, не сочиняются заново, а привлекаются со стороны в содержательно-готовом виде.²⁷³ В современной культуре имеется весьма много положений разной степени общности, которые способны стать методом. Главная сложность сводится к тому, чтобы найти в огромном калейдоскопе знаний хотя бы один тезис, годный стать инструментом решения данной задачи. На такое функциональное качество не указывает ни что, кроме пробного орудийного применения.

Среди разнообразных источников инструментальных ресурсов самым обычным является специальная литература. Любой профессионал, как правило, регулярно следит за публикациями своего профиля, читает периодические издания, накапливает соответствующие выписки. Другим обычным источником выступают заслушанные на конференциях доклады. Если проблема уже поставлена, то какое-то воспринятое положение может на нее «срезонировать» и тем самым намекнуть на свою орудийную значимость. Возможен и другой сценарий, когда услышанная мысль откладывается в памяти и актуализируется в качестве возможного метода позднее, при возникновении проблемной ситуации.

Более сложны формы заимствования из внедисциплинарных ресурсов. Дисциплинарные источники дают такие когнитивные элементы, содержание которых специализировано и чаще всего не требует особой работы по подготовке к решаемой проблеме. Здесь важно только угадать функциональное качество орудия. Когда же речь идет о неспециализированных ресурсах в виде жизненного практического опыта, «внешних» научных знаний, искусства, философии и т.п., ситуация радикально меняется. Здесь нужно не только догадаться о неявной инструментальности, но и произвести содержательные трансформации для того, чтобы «внешние» когниции приблизить к специфике решаемой проблемы. Если, к примеру, ученый-теоретик заимствует из философии некий принцип, то рано или поздно ему придется всеобщее знание специфицировать до уровня особенного. По этому пути шли физики и химики XVII и XVIII веков, вводя философский атомизм в естествознание. Для Демокрита атомы были единицами бытия, противостоящими небытию (пустоте). Для Р. Бойля и И. Ньютона главным в атомах стало свойство быть структурными единицами вещества, определяющими наличие веса и массы. Потребовалось много усилий, чтобы от философской идеи перейти к научной абстракции физического атома.

Рис.165

Процессы переноса инструментальных знаний подвергаются психологическому исследованию. Французский ученый О. Доснон изучил основные условия эффективности распространения старых когниций на новые проблемы в процессе в процессе обучения. Он выделил две ведущие стратегии: спонтанный и индуцированный перенос. Для первой характерно то, что обучающиеся не получают инструкций и вынуждены самостоятельно находить нужную информацию. Они должны выявить общие черты старой и новой проблем, овладеть имплицитными формами активизации знаний, выделить ключевые понятия, определяющие решение и выступающие предметом переноса. Индуцированный перенос отличается только тем, что испытуемые получают подсказки о пригодности определенных старых знаний для новой проблемы. Примечательны выводы О. Доснона: 1) единого рецепта для успешного переноса нет; 2) обучение должно быть чутким к контексту проблемы, который намекает на стратегию решения; 3) в отличие от новичков эксперты умеют переопределять новую проблему в терминах старого опыта.²⁷⁴

Позиция К. Поннера: гипотезы в науке становятся методами, но нет методов, порождающих сами гипотезы. Творчество в науке отличается от творчества в практике и мировоззрении своей гипотетичностью. Эта характеристика нашла отражение у К. Поппера в его схеме научного поиска: Р₁ – TS – ЕЕ – Р₂, где Р₁ – исходная проблема, ТS – гипотеза, ЕЕ – критическое опровержение, Р₂ – новая проблема. Она вполне удовлетворительная, если учитывать главную цель Поппера – показать погрешимость и изменчивость любых единиц научного знания. Ведущей единицей здесь выступает теория и поскольку она имеет пробный характер, теория совпадает с гипотезой. В условиях конкуренции нескольких вариантов (Т₁, Т₂) важен выбор какой-то одной теории. Последний протекает путем сравнения ряда достоинств: широты эмпирического содержания, простоты (когерентной компактности), удобства фальсификации.

Какое же место здесь занимает метод? Сферу его действия Поппер ограничил плодотворным функционированием ставших теорий, ибо их возникновение полностью определяется иррациональными способностями – интуицией и воображением ученых. При сравнении двух теорий предпочтительнее та, которая более эффективна в качестве инструмента исследования. Основные функции метода сводятся к: а) постановке новых проблем; б) проектированию новых экспериментов через предсказание фактов; в) объяснению успехов альтернативной теории.²⁷⁵ Все качества теории важны с точки зрения метода – как они руководят интуицией и воображением ученого.²⁷⁶ Это положение, заявленное Поппером, весьма показательно для понимания его отношения к методу. При формировании гипотетической теории воображение и интуиция не нуждаются в помощи рациональных инструментов. Данная стадия обеспечивается творческими психическими актами, которые порождают разнообразие оригинальных, смелых и правдоподобных догадок. Но как только гипотеза появляется на свет, она вступает в союз с психическими способностями. Последние обладают плодотворными потенциями, но действуют слепо и хаотично. Вот тут теоретическая догадка начинает задавать направление для приложения сил воображения и такое рационально-дедуктивное руководство обеспечивается формой метода. Данное объединение психических и интеллектуальных усилий, по мнению Поппера, позволяет объяснять и предсказывать факты, заниматься отбором самых правдоподобных и эффективных теоретических догадок.

Рис.166

Почему К. Поппер исключил метод из процесса рождения гипотезы? Причины заключены в тех идейных уроках, которые он извлек из истории эпистемологических учений.

Со времен Аристотеля греческие мыслители ученые трактовали метод в виде логического пути, однозначно ведущего к целевому результату. Эта модель особо успешно действовала в теоретической геометрии, где из аксиом и постулатов выводили теоремы. Мышление начиналось с несомненных наличных истин и заканчивалось доказательством новых положений. Построение науки на твердом и безошибочном основании метода И. Лакатос назвал «евклидианской программой». В Новое время ее идеи поддержал Р. Декарт. Хотя он и ввел исходное состояние интеллектуального сомнения, логическая концепция метода сохранилась. Интуиция сведена к рациональному обнаружению наличных истин по их ясности и отчетливости. Найденные положения образуют содержание методов, дедуктивный режим работы которых обеспечивают простые правила и логические операции.

В ХХ веке эстафету логицизма приняли лидеры логического позитивизма. Сделав упор на индуктивную и математическую логику, они свели метод к полностью контролируемой активности интеллекта. Такую методологию К. Поппер оценил в качестве «догматического рационализма», упускающего нерациональные истоки познавательного творчества. Согласно «критическому рационализму», процесс пробного угадывания лишен логической определенности и не может управляться методами. Тут господствует стихия бессознательных психических сил, она неподвластна эпистемологу и разобраться в ней могут только представители психологии познания. Здесь Поппер солидаризировался с концепцией Г. Рейхенбаха о двух контекстах. Если «контекст открытия» алогичен и не подлежит философскому анализу, то «контекст обоснования», включающий рациональную критику и другие виды фальсификации, доступен эпистемологии. Вот почему понятие метода оказалось у Поппера применимым только к тем этапам, где гипотеза фигурирует уже в готовом виде. Возникновение пробной теории нельзя понять через категорию метода, на этот запутанный процесс наложено методологическое табу. Рационально можно лишь разобраться с тем, как инструментально функционирует наличное предположение.

Логический контроль – это лишь одна из элементарных функций метода. Все говорит в пользу того, что в понимании метода К. Поппер остался в плену декартовской и позитивистской схем. Их ядром выступает жесткая и логическая модель, сводящая метод к алгоритму. Но есть другая альтернатива, где рационализм преодолевает рамки логики и признает легитимными все формы орудийной деятельности знаний. Как раз к такому выводу пришел Б. Рассел. «На деле очень трудно выдвинуть верную гипотезу, и не существует техники, облегчающей этот наиболее существенный шаг в научном открытии. По этой причине оказывается полезным любой методический план, помогающий в выдвижении новых гипотез».²⁷⁷ Для Рассела, очень много занимавшегося логическими разработками, «техника» здесь тождественна логическим схемам и в силу их жесткости она для гипотезирования бесполезна. Но он признает необходимость неких «методических планов», без которых ученый не будет отличаться от дилетантов с их досужими домыслами.

Английский космолог А. Эддингтон (1882-1944) внес существенное добавление в позицию Б. Рассела. В поисках законов устройства вселенной астроном-теоретик приводит данные наблюдений в некоторый порядок. Характер работы обречен на гипотетичность и здесь трудно надеяться на успех без «научного воображения». Последнее далеко от чистой фантазии, ибо учитывает как выводы из наблюдений, так и теоретические сведения.²⁷⁸ Очевидно, что Эддингтон в качестве порождающей основы гипотезирования берет союз фантазии и знаний. Если первое выражает «личный темперамент», то есть психический склад ученого, то второе является фактором, содержание которого уже не зависит от исследователя.

Как отмечал В.И. Вернадский, в любом виде научного творчества новое создается путем преобразования старого. Но если старое представлено проблемным содержанием, то изменение такого предмета нуждается в соответствующем средстве, а им может быть только метод. Эта инструментальная структура может существовать в самых различных формах – от устойчивых и определенных до весьма подвижных и тонко-динамичных. Раз для создания научных догадок логические средства не подходят, остаются «методические планы», для которых характерны гибкость, вариативность и высокая процессуальность. В отсутствии полновесных теоретических систем в роли метода могут действовать отдельные образы, представления и понятия. Здесь метод выступает направляющей идеей. Если и таковых единиц не обнаруживается, средством решения способно стать некоторое правило в явном или неявном виде. И, наконец, самой вырожденной формой метода может быть сугубо операциональная структура. Из всех рациональных разновидностей инструмента она обладает максимальной степенью свободы. Данная трактовка метода открыта для учета всех психических аспектов интуиции и воображения (это было показано ранее).

Рассмотренные формы метода отличаются не только своей особой процессуальностью, но и скрытым от рефлексии способом действия. Как отмечал Д. Пойа, в сознании любого ученого существует «фон» – совокупность неосознанных и неоформленных представлений, включая мировоззренческие взгляды. Личностный фон выступает содержательным источником неявно используемых идей, влияющих на формирование специальных догадок²⁷⁹. Неосознанно привлеченные знания становятся когнитивным средством продуцирования гипотез, при этом сами ученые не отдают отчета в используемых методах. Вот почему всегда актуальна рекомендация, данная В.С. Швыревым методологу науки. Полновесная оценка гипотезы предусматривает анализ неявных посылок, которые лежат в ее основании²⁸⁰. Вполне возможно, что К. Поппер проигнорировал феномен бессознательного, оставляющий методы «за спиной» исследователя.

Следует признать, что в совокупном творческом наследии К. Поппера существуют фрагменты, открытые для широкого понимания метода и должного истолкования. Британский философ признавал, что ученый начинает решение проблемы не «с нуля» и всегда принимает «исходное знание» в качестве непроблематичной основы.²⁸¹ Хотя термин «метод» здесь не использован, для нас смысл последнего компонента с очевидностью соответствует данному понятию. Только метод может соотноситься с проблемой как своей противоположностью. Эта связь искажена у Поппера до явных противоречий. С одной стороны, разум использует в постановке проблемы свои рациональные средства в виде норм связности и непротиворечивости. В этом смысле проблема понятна ученому как особое рациональное образование с некоторыми отклонениями от норм. С другой стороны, для ее решения используется исходное знание как непроблематичная основа, качество последней выше качества проблемного материала. И все же Поппер уклонился от того, чтобы признать такие когниции методом, подразумевая под ним лишь средство логического руководства.

Связь проблемы с когнитивными ресурсами исследователя Поппер пытался прояснить через оппозицию метафорических образов «слепота – зрячесть». Ученого можно сравнить со слепым, ищущим в темной комнате черную шляпу, которой там может и не быть. Движения такого слепого двойственны, здесь кроме «слепоты», выраженной случайными и беспорядочными поисками, присутствует «зрячесть», представленная частично упорядоченным продвижением. Последняя определяется предварительными знаниями, которыми руководствуется слепой, выбирая то или иное направление. Кроме того, «зрячесть» развивается с каждой пробой за счет роста опыта ошибок.²⁸²

По нашему мнению, эта образная ситуация хорошо иллюстрирует нашу широкую концепцию рационального мышления. Поиск шляпы соответствует целевому компоненту проблемы, ее аспекты затруднения выражены темной комнатой и слепотой. Метафоры зрячести и упорядоченного движения могут быть соотнесены с методом. Его содержанием выступает знание, которое руководит поведением человека, подобно свету, рассеивающему темноту. Знание-свет начинается с малых искр и растет с каждой неудачной попыткой. На языке понятий это означает, что несмотря на свою ошибочность каждый предшествующий гипотетический метод передает опыт поисковой мудрости последующему средству. На неудачах человек учится, если из них извлекается знание того, как не надо поступать. Серия пробных методов с их ошибочными последствиями способствует совершенствованию каждого последующего инструмента и порождаемого им результата. Живость психического воображения вносит вклад в игру операций и процедур, но ее значимость подчинена развитию инструментальной активности разума.

История науки и эпистемологии свидетельствует в пользу универсальной роли метода в актах гипотезирования. В античной науке самыми развитыми теоретическими дисциплинами были геометрия, статика, оптика и астрономия. Эмпирический характер трех последних сочетался с широким применением математических приемов. Греческая наука развивалась под влиянием пифагорейско-платоновской программы – «у всех неправильных и сложных чувственных феноменов следует искать правильные и простые формы». Это была универсальная методологическая идея, определившая становление древних концепций. Все, что было доказательно представлено симметрическими геометрическими фигурами, Платон и его последователи считали безусловными истинами. На фоне этой господствующей парадигмы гипотеза как правдоподобное мнение оказалась для философии и науки продуктом второго сорта. Лишь простой опыт жизни улавливает обманчивые мнения, наука же открывает достоверные истины и формирует подлинное знание.

На границе науки и философии сформировалась натурфилософия. Ее представители брали в качестве метода чисто философские положения и применяли их к частным и специальным вопросам. Получавшиеся догадки имели умозрительный характер, так как не подвергались эмпирической проверке. К примеру, Эмпедокл (VI в до н.э.) представлял Солнце огромной раскаленной глыбой, состоящей из элементов тепла. Если последние вполне телесны, то солнечные лучи имеют огромную, но конечную скорость. Эта догадка, как и все другие, оказалась невостребованной, но в XVII веке О. Ремер сделал ее научной гипотезой, организовав под ее руководством оптические опыты и измерения. Многие древние натурфилософские догадки стали важными предпосылками будущих успешных научных гипотез.

И все же в сознании ученых зародились прообразы современного понимания гипотезы. Если взять астрономов, то все они занимались «спасением феноменов», сводя видимые петлеобразные движения планет к эпициклам (особым кругам). Но как интересно оценивал Кл. Птолемей свою работу, где фигурировали десятки эпициклов. «Пусть не возражают против этих гипотез, что их трудно усвоить из-за множества способов, которыми мы пользуемся. Ибо какое сравнение можно сделать между земным и небесным, и какими примерами можно было бы отобразить вещи столь различные? Надлежит применять к небесным движениям, насколько это возможно, гипотезы простейшие: но если их недостаточно, нужно изыскивать другие, более подходящие».²⁸³ Во-первых, круговые эпициклы названы гипотезами и хотя сами по себе они просты, их способы построения и взаимного сочетания сложны. Во-вторых, идея круга как совершенной фигуры, достойной неба, стала методом создания гипотезы эпицикла. В-третьих, у гипотетических эпициклов признан пробный характер. И хотя они явно искусственны, главное заключается в том, что основанные на них расчеты согласуются с наблюдательными данными. За такую эффективность гипотезы можно платить любыми сложными построениями.

Упоминание о гипотезе встречается в текстах Архимеда. «Предполагается, что жидкость по природе своей такова, что при равномерном и непрерывном расположении ее частиц менее сдавленная частица вытесняется более сдавленной и что отдельные частицы этой жидкости испытывают давление отвесно расположенной над ними жидкости».²⁸⁴ Здесь сформулирована одна из основных идей метода, посредством которого Архимед выстраивал всю гидростатику. Любые возможные отклонения от равномерного распределения частиц жидкости ведут к возврату равномерного расположения. И это положение Архимед считал предположением, играющим такую же исходную роль как и предпосылка в логическом рассуждении. Оно стало инструментом открытия основного закона гидростатики, который с современной точки зрения можно квалифицировать как гипотезу для своего времени.

Христианское мировоззрение ввело свои ценности для средневековой науки. Приоритет веры утвердил образ догматической истины, существующей в религии. Поскольку наука изучает тварный мир, она способна получать только изменчивые и вероятные знания в виде гипотез. Ученому открыты лишь внешние явления, внутренние же причины скрыты в божественном плане творения. Такая установка возрождала натурфилософскую спекуляцию, начало которой положили древние философы. В данном стиле вели исследования средневековые физики, выдвинувшие спекулятивные догадки о «скрытых качествах» природы и не пытавшиеся искать их опытным путем. На этом фоне более предпочтительно выглядели астрономы, более успешно соединившие религиозные идеи с традицией «умного наблюдения». Из их сообщества выдвинулись пионеры научной революции.

Н. Коперник (1473-1543) выделял два главных условия решения астрономических задач: 1) с помощью тщательных наблюдений получать сведения о движении небесных тел; 2) исследовать причины этих движений, «придумывая гипотезы, на основании коих посредством геометрических теорем можно было бы вычислять эти движения для будущего, а равно для прошедшего времени».²⁸⁵

Подчеркивая вероятный характер гипотез, Коперник особо отмечает их эффективную связь с фактами. «Гипотезы его (астронома – В.Ю.) могут быть и несправедливыми, могут быть даже невероятными: достаточно, если они приводят нас к вычислениям, удовлетворяющим нашим наблюдениям». Невероятный до парадоксальности характер Коперник усматривал в эпициклах. Так, система эпициклов Венеры приводила к тому, что диаметр планеты в перигее более, чем в четыре раза становился большим, чем в апогее. Это противоречит здравому смыслу и фактам, но картина эпициклов дает вычисления, согласующиеся с наблюдениями. Такая ценность перевешивает все остальное.

Позднее Возрождение и ранее Новое время принесли с собой экспериментальную революцию в науку, что отразилось и в оценках гипотезирования. Основным критерием постепенно становится связь гипотезы с эмпирическими фактами. И поскольку такая связь двойственна (этап возникновения и этап функционирования), на первый план выдвинулось соотношение эмпирии с методом производства гипотезы. Все ученые были едины в том, что появившаяся гипотеза подлежит проверке фактами. Но как быть на стадии ее становления? Нужно ли здесь исходить из эмпирических данных? Мнения исследователей (и философов) разделились на две полярные позиции, представленные Р. Декартом, И. Ньютоном и их последователями.

Поиск оптимального гипотезирования между «стилем Дедала» и «стилем Икара». Приоритет учения о роли эксперимента в науке обычно связывают с Ф. Бэконом. Он подверг критике две полярные позиции: «путь паука» и «путь муравья». Первый путь избрали ученые-схоласты, игнорируя опытное изучение действительности, они умозрительно развивали только теорию. Она получалась надуманной и доктринерской. Ученый, вставший на «путь муравья», занимается регистрацией фактов и не стремится их обобщить в теорию. Здесь Бэкон предсказал возможное состояние науки в виде описательного эмпиризма. Золотую середину он видел в «пути пчелы», где ученый сочетает производство фактов с созданием теории. Оптимальная связь видна здесь только в результатах, ибо «аксиомы» образуются как обобщения фактов. Но способ обобщения Бэкон предложил утопический, его индукция игнорирует необходимость метода. Все, что пришло в сознание ученого из культурной среды, объявлено «идолами», мешающими опытному познанию. Их устранение делает разум «чистым зеркалом», способным на объективное обобщение фактов. Бэкон так и не дошел до понимания положительной роли наличных знаний в форме метода, без чего эксперимент просто невозможен. Успехи ученых – его современников и соотечественников – достигались вопреки бэконовским рецептам.

Метафоры Бэкона можно подвергнуть некоторому переистолкованию, взяв за основу отношение к гипотезе. Ученый, ползущий по фактам подобно муравью, исключает любые гипотезы. Если исследователь пишет теоретические тексты, изучая трактаты других авторов, он способен на изобретение смелых гипотез. Средневековые ученые-схоласты были горазды на выдумывание экзотических догадок («бестелесные существа производят силовые эффекты в телесной среде»). Для более точного обозначения можно использовать образы, введенные А. Эддингтоном. Существуют ученые, ведущие познание осторожно, медленно продвигающиеся шаг за шагом. Это «стиль Дедала» в науке. «Стиль Икара» представлен теми, которые любят риск и смелые догадки. Если научный Дедал-враг гипотез, то Икар-исследователь живет их изобретением. К первому типу можно отнести датского астронома Т. Браге (1546-1601), предпочитавшего заниматься исключительно сбором астрономических фактов. К «стилю Икара» был близок И. Кеплер (1571-1630). Как свидетельствовал У. Уэвелль, Кеплер был весьма изобретателен в догадках. Так, в исследованиях Марса он выдвинул шесть гипотез. Р. Гук (1635-1703) и Р. Декарт так же отличались плодотворностью на скоропалительные догадки. Они во многом сохранили стиль выдвижения умозрительных гипотез. В качестве метода брались философские (натурфилософские) положения и применялись к научной проблематике. Так, Декарт заимствовал древнее представление о четырех элементах материи, а также аристотелевские образы непрерывной протяженности и естественного кругового движения. Из такого спекулятивно-гипотетического метода он сделал вывод о приоритетности вихревых перемещений частиц. Это стало промежуточной спекулятивной основой для конструирования гипотез, объясняющих тяготение и свет.²⁸⁶

Многие исследователи творчества И. Ньютона (С.И. Вавилов, А. Койре и др.) отмечали его двойственное отношение к гипотезе. С одной стороны, его резкое неприятие умозрительных домыслов, обусловленных только метафизическими и чисто теоретическими методами («гипотез же я не измышляю»). С другой стороны, была положительная оценка «отвлеченных» гипотез, принципы которых получили индуктивное обоснование. «Мне кажется, что наилучший и самый верный метод в философии – сначала тщательно исследовать свойства вещей и установить эти свойства опытами и затем уже постепенно переходить к гипотезам для объяснения их».²⁸⁷ Ученый должен начинать с индуктивного выведения из известных явлений (фактов) «аксиом» или принципов. Затем их следует использовать в качестве метода построения гипотезы. А уже превращение ее из правдоподобной в достоверное знание происходит за счет согласования гипотетических следствий с новыми явлениями. По мнению Ньютона, эмпирическая основа должна быть как у метода гипотезирования (аксиомы-принципы), выражающего начало процесса, так и у самой гипотезы в ее конечной стадии. Если последнее у Гука и картезианцев соблюдается, то самое начало в виде метода выработки догадки должной связи с явлениями природы не имеет. Это и обрекает исследование на «басни» и пустые домыслы. Так, Аристотель писал о смешении света и тени, Декарт объяснял цвета «вращением шаровых тонких частиц», Гук утверждал о «наклонно колеблющемся эфире». По мнению Ньютона, эти иллюзии неосновательны в силу своих исходных предпосылок, лишенных связи с явлениями.²⁸⁸ Ньютоновская же корпускулярная гипотеза света исходила из принципов, опиравшихся на опыты по разложению света на цветовые составляющие.

Творчество И. Ньютона не вписывается ни в стиль Дедала, ни в стиль Икара. Оно демонстрирует промежуточный способ мышления. Английского ученого нельзя отнести ни к чистому эмпиризму, ни к теоретизму. Здесь выразился опыт поиска оптимального сочетания эмпирии с теоретическим гипотезированием. Ньютоновский способ исследования можно назвать «дедало-икаровским». Не случайно свою концепцию синтеза апостериорного и априорного И. Кант сформулировал путем изучения научного стиля И. Ньютона. Последний открыл схему симметричного действия научных фактов, которые влияют на начало и конец исследования. С современной точки зрения путь к «принципам-аксиомам» как содержанию метода гипотезирования далек от чистой индукции. Сознание Ньютона тут не было «чистой доской» и восхождение от фактов направлялось явными и неявными нормами, идеалами, операциями. Инструментальность присуща любому акту познания, и разнообразятся лишь ее формы (полная – частичная – вырожденная = чисто операциональная).

Рис.167

Современная эпистемология частично реабилитирует умозрительное гипотезирование. Английский эмпиризм проявил свою радикальность не в науке, а в философии. Ф. Бэкон настаивал на возможности «чистой индукции», где для обобщения фактов не нужно никаких методов. Дж. Локк весьма убедительно обосновал вероятностный характер любого знания. Однако Дж. Толанд (1670-1722) пошел еще дальше этой позиции, заявив: «поскольку вероятность не является знанием, я изгоняю все гипотезы из своей философии».

В XVIII веке большинство ученых признало гипотезу нормальной и необходимой переходной формой развития теории. Российский академик Л. Эйлер (1707-1783) в письме к маркизе Г.Э. дю Шатло одобрил то, что она решительно критикует английских философов за неприятие гипотез. «По моему мнению, они (гипотезы, – В.Ю.) являются единственным способом, в результате которого можно прийти к достоверному познанию физических причин». Но философский нигилизм в отношении стиля догадок получил новые импульсы в рамках позитивизма. Как один из его основателей О. Конт усмотрел в гипотезах смесь действительности с химерами и предостерег ученых от увлечения ими. И опять же идейным антиподом гипотезирования стала ограниченная форма эмпиризма, стремящаяся к устранению рискованной теоретической свободы. Этот аспект выразил Э. Мах. Он признал у гипотезы функцию «экономии» в отношении фактов и этим ограничил ее эффективность. «Раз какая-нибудь гипотеза по мере возможности облегчила нам усвоение новых фактов подстановкой мыслей, нам привычных и знакомых, то тем самым ее работоспособность исчерпана. Если от этой гипотезы ожидают большего выяснения, чем от самих фактов, то это приводит к отклонениям в сторону».²⁸⁹ Такой аномалией Мах считал атомистическую гипотезу, ибо она обладает умозрительно-философским содержанием, которое чрезмерно удалено от области эмпирических данных. Она ущербна не только по истокам (философский метод), но и по своим последствиям, отличающимся высокой теоретичностью. Экспериментальной проверке атомно-молекулярная теория не подлежит. Однако опыты Ж. Перрена (1908) похоронили прогноз Э. Маха.

Радикальный поворот от узкого и наивного эмпиризма в философской методологии науки связан с французским историком науки и эпистемологом П. Дюэмом (1861-1916). Он был воспитан на картезианском идеале науки, где теоретической гипотезе в математической форме отведено ведущее место. Дюэм решительно заявил, что «чистая индукция» в науке невозможна, ибо даже описательная фиксация фактов предполагает участие разума со специальными понятиями. Выявление законов в многообразии протокольных описаний происходит в форме гипотез или «принципов». Их образование во многом произвольно, ограничительные процедуры связаны с логическими нормами, ориентированными на внутреннюю связность.²⁹⁰ Кроме того, научный опыт структурируется взаимодействием (доходящим до противопоставления) двух аппаратов: действительного инструментария, которым работал ученый, и аппарата идеального как продукта влияния научной школы.²⁹¹ Если последний акцентирует внимание на отдельных и определенных теориях, то реальный метод менее определен, потому что в его качестве выступает большая группа теорий, понятий и представлений. Применение ученым этого многообразия преобразует экспериментальные факты в символические законы.²⁹²

Высокая методологическая культура и глубокое знание истории естествознания позволили П. Дюэму создать конструктивную и перспективную концепцию научного познания. Многие ее положения не утратили своей значимости до сих пор. Обычно современные эпистемологи (У.В.О. Куайн и другие) отмечают высокую ценность следующего принципа – в эмпирическом опыте верифицируются не отдельные элементы теории и теории, а широкие совокупности теорий. В наследии П. Дюэма можно выделить и другие ценные идеи. Прежде всего, это признание у любой теоретической гипотезы соответствующего метода («аппарата») ее производства. Его действие сочетается со значительной долей произвола, что и дает совокупный феномен «исследовательского рационального воображения». Весьма интересно соображение Дюэма о различии «идеального» и «реального» методов. Становление ученого начинается в высшей школе и здесь закладываются традиционные и весьма схематизированные представления о способах познания. К ним можно отнести «атомизированную» картину метода, сводимого к отдельной идее, одному правилу и обособленной операции. Дюэм настаивает на целостной и более сложной модели. Реальный метод интегрирует широкие совокупности когнитивных образований. Говоря языком лингвиста, Дюэм предлагает учитывать не только отдельный текст, но весь сопряженный с ним контекст. Стало быть, сознание ученого проявляет активность не обособленными фрагментами, а действует широкими когнитивными полями. И в них доминируют разные когнитивные элементы в зависимости от специфики познавательной проблемы. Такая смена приоритетных единиц создает в одном и том же поле знания особую структурно-функциональную инструментальность.

К ХХ веку наука оперировала широким многообразием видов гипотез. Уже древние ученые ввели ad hoc-гипотезы (лат. к данному случаю) в виде специальных согласований основной теории с эмпирическими данными. Здесь нет предсказаний новых фактов и все сводится к снятию конфликтов между знаниями и чувственными данными типичным примером ad hoc-гипотезы является схема эпицикла. Если ad hoc-гипотезами могут быть эмпирические и частно-теоретические положения, то теоретическая гипотеза имеет самостоятельный статус. Она не только объясняет (факты, эмпирические законы), но и предсказывает новые феномены. В научном естествознании теоретическое предположение чаще всего выступает в форме математической гипотезы. Математизированный способ существования знания выводит на высокую абстрактную общность и за счет этого открываются широкие возможности предсказания. Так, волновое уравнение дифференциального типа было разработано для изучения звуковых волн, но затем оно обнаружило свою эвристичность для жидкостей, света, атомного излучения.

На самых высших этапах науки формируются фундаментальные теоретические гипотезы. История науки свидетельствует о том, что во многих случаях методами их производства выступают мировоззренческие идеи. Как это расценить с точки зрения эпистемологии? Сформировалась двойственная оценка. Поскольку речь идет о вненаучных теоретических ресурсах, эмпиризм (радикальные виды эмпиризма) подчеркивает отрицательную роль и стремиться изолировать науку от всех форм мировоззренческой культуры. Известно, что логические позитивисты объявили традиционную философию «бессмысленной» и опасной для научного исследования. Если оценивать знание с позиции узко понятой верификации, такой подход понятен. Но существует и положительная точка зрения, выражающая либеральное отношение к роли мировоззрения в науке. Сюда можно отнести критический рационализм К. Поппера. Здесь признается «контекст открытия», где ученый обладает свободой принятия самых различных теоретических соображений, включая и философские догадки. Но в дальнейшем пришедшее в науку извне предположение должно пройти строгую процедуру рациональной критики, завершая свои испытания эмпирической фальсификацией.

С эпистемологическим либерализмом Поппера солидаризировался У.В.О. Куайн. Его модель признает особую тонику когнитивного поля науки в виде периферии, центра и промежуточных областей. Критерием здесь выступает степень удаленности знания от чувственного опыта, стимулируемого внешней реальностью. Периферическая зона научно-когнитивного поля включает в себя не только ощущения и восприятия, но и «предложения наблюдения». Все это минимально зависит от установившихся теорий и в максимальной степени определяется изучаемой реальностью. Конфликты внутри периферии вызывают соответствующие системные перестройки всего когнитивного поля, но его центральная часть обладает независимостью от чувственного опыта. Теоретические объекты вводятся как удобные посредники не в терминах опыта, а как самостоятельные постулируемые сущности, эпистемологически сравнимые с богами Гомера. Когда речь идет о выборе одной из нескольких гипотез, все определяют прагматические ценности – максимально возможная простота содержания и наибольшая эффективность управления структурой опыта.²⁹³

Рис.168

Куайн отвергает эмпиризм логического позитивизма, абсолютировавшего роль чувственного опыта в науке. Влияние последнего ограничивается периферией, центр же когнитивного поля обладает высокой самостоятельностью теоретического постулирования. Здесь царит та свобода интеллектуального произвола, которая уравнивает в правах научные концепты с богами Гомера. Мыслительное воображение человека едино и лишь принимает разные формы в зависимости от культурных норм творчества. Если в науке установилось теоретическое гипотезирование, то в религии и искусстве идет образное фантазирование, также не зависящее от объектов реальности. Хотя Куайн прямо не заявляет об экспансии мировоззрения в науку, но его идейная позиция не отвергает такую возможность. Это подтверждает его мысль о том, что отказ от догмы аналитических и синтетических истин стирает границы между естественными науками и спекулятивной метафизикой.²⁹⁴

Прослеживая связь эпистемологии и науки в отношении гипотезы, убеждаешься в правомерности глубокой идеи Гегеля об отрицании отрицания. Древние мыслители и ученые начали с утверждения весьма смелого стиля производства догадок, включая натурфилософию. Средневековье его поддержало как антитезу авторитетно-догматического мышления. Английские эмпирики Нового времени осудили «стиль Икара» и решили в науке «не измышлять гипотез». Позитивизм боролся за искоренение философских домыслов в сфере исследования. Но современная наука и эпистемология по сути дела восстановили в правах древнюю смелость предположений (вспомним призыв Н. Бора не бояться «безумных» идей). Реабилитирована философская догадка как таковая и все же возврата к старому «стилю Икара» нет.

Общепризнана погрешимость любой единицы научного знания. Нет сомнений в двойственной роли мировоззренческих когниций, сочетающей отрицательные и положительные детерминации. Утверждена иерархическая модель конкретизирующих нисхождений от умозрительной догадки через фундаментальную гипотезу к специальным допущениям с фальсифицируемыми следствиями. На каждом таком уровне реализуется акт мысли со своей проблемой, методом и результатом. При переходе с более высокого уровня на низкий происходит оборачивание гипотетического продукта в предположительный метод. Отдельные акты гипотезирования могут быть разделены большими периодами времени и осуществляться разными субъектами. Так, в 1754 году французский философ Д. Дидро применил к вопросу о связи электричества и магнетизма метод в виде идеи материального единства природы. Результатом стала замечательная догадка: «весьма вероятно, что магнетизм и электричество обусловливаются одинаковыми причинами»²⁹⁵. Трудно сказать, знал ли М. Фарадей об этой спекулятивной догадке, но в XIX веке ему пришлось создавать физические гипотезы разного уровня и проверять самую нижнюю (эмпирическую) опытами. На такого рода «эстафетах» (М. Розов) и развивается наука.

Рис. 169