Технологическая стратегия исследования мышления

Почему выбор пал на технологический подход? М.К. Мамардашвили указал на парадокс возможности мышления – мышление существует, и все его признают, но «как мысль возможна»? Это и есть первый философский вопрос о мышлении. Своеобразие любой мысли состоит в том, что наблюдению и экспериментальному опыту поддаются только внешние, феноменальные проявления, но не сама мысль как таковая. Здесь требуется особое, специализированное мышление, способное дать теорию мышления. По этой стезе хитроумной рефлексии пошли древние мудрецы, и за двадцать пять веков в недрах философии сложилось множество различных концепции мышления. Выбор в этой ситуации необходим, и в качестве его критериев можно использовать основные выводы, полученные в предыдущих частях. А они таковы, что в роли конституирующих всякое мышление компонентов выступает: проблема, метод и результат. Стало быть, нужно выбрать тот подход, который в наилучшей мере способен обосновать единство этих трех элементов. Данная процедура имеет еще и тот смысл, что избираемая философская стратегия должна оптимально обобщать и интегрировать в себя все достоинства частных подходов: логического, информационного, психологического и эволюционного. Общие особенности каждого из них должны в высокой степени согласовываться с чертами философской концепции. При всей неопределенности данные соображения должны играть роль критериальных норм выбора.

Другое измерение сложности поставленной задачи – размытые контуры философского содержания. Философское знание существует в виде множества различных образований: направлений, течений, школ и учений. Каждое такое образование имеет свою историю, свою проблематику и свои идеи. Ни в одном из крупных подразделений мышление не является единственной темой, как правило, рефлексия о нем интегрирована в общую теорию познания. Положение таково, что готовой концепции мышления, которую следует лишь выбрать, не существует. Здесь требуется специальный поиск, обнаружение возможных направлений, школ и авторов, а затем непростая процедура выделения значимых идей и аргументов.

В историческом времени тема мышления выявила свой комплексный характер, что также не укладывается в традиционные рамки философских разделов. В новое время мышление относили к теории познания, а в XX оно уже оценивалось в рубрике «новая онтология». Стало быть, предстоящий анализ должен учитывать как традиционные решения, так и новые повороты, перспективы, обещающие раскрыть сложную неоднозначность феномена мысли.

Наш подход можно назвать технологическим. Всякое мышление является продуктивными в том смысле, что в конечном итоге оно дает положительный результат (успех, эффект) или отрицательный результат (отсутствие успеха и должного эффекта). Любой продукт возникает в процессе некоторого производства, которое не может быть организовано в определенную технологию. При таких предпосылках проблему мышления можно переформулировать так: «Какова технология мысли, способная производить мыслительные продукты»? Основные требования к такой технологии таковы, чтобы она: а) включала в себя проблему и метод; б) была достаточно универсальной и могла объяснить все виды человеческого мышления: научное, практическое и мировоззренческое.

Как трактовали технику великие философы? Современный термин техника выдает свое происхождение от греческого « tεχυη ». Естественно, что древнегреческие философы одними из первых дали трактовку этому слову. Эмпирической основой стали и наблюдения некоторых видов ремесленного производства – плотницкого дела, работы кузнеца, гончара и скульптора. Труд здесь предполагает наличие представления о нужном продукте, которое нужно воплотить в вещественный материал. Такое сырье мастер находит и придает ему должную форму. К примеру, гончар из аморфной глины с помощью специального круга делает горшок или амфору. Такая деятельность имеет свои сложности и требует от мастера специальных знаний в виде опыта. Отсюда вытекает и древнегреческое понимание техники как умелого искусства, где мастер умеет выдвинуть образец (идеальную форму) и особыми орудиями воплотить ее в материал. Эту точку зрения очень точно выразил Аристотель, введя оппозицию «искусство - наука». Если первое состоит во владении практической техникой и производством вещей, то второе сводится к теоретическому поиску истины. Осмысление ремесленной практики существенно повлияло на философию Аристотеля, его основные категории «форма» и «материя» обобщенно воспроизводят технику ремесла. Материя явно восходит к строительной древесине («hylē»), таящей в себе разные возможности, но выступающей в качестве пассивного сырья, которое способно лишь претерпевать изменения. Активной причиной выступает форма, она воздействует на материю с некоторой энергией и производит единичные тела (продукты). Таким образом, техника, по мнению Аристотеля, состоит в замысливании мастером образца-формы и орудийном ее воплощении в сырье, преобразование которого дает нужный продукт⁹⁵.

Рис.37

Аристотель критиковал атомистическую концепцию, где все вещи образуются в ходе взаимодействия равноценных атомов. Он полагал, что идея слепого взаимодействия любых элементов не способна объяснить становление сложных образований. Человеческая деятельность убедительно показывает творческий характер одностороннего воздействия высокого порядка на слабо организованный материал. Ядром техники выступают особые знания мастера, выполняющие двойную функцию: а) представление целевого образа («что нужно»); б) управление формирующим воздействием орудия на сырье. Высокая организация инструмента обусловлена предшествующим искусством, где некий материал приобрел форму упорядоченного продукта, что и позволило ему в дальнейшем играть роль орудия. Получается так, что знание через придание формы как бы воплощается в инструмент, делая его проводником своей активности. Энергия орудия – это овеществленная сила знания.

Эскизные соображения древнегреческих мыслителей о единстве знания и искусства - техники получили развитие в философии Гегеля. Он располагал уже более широким спектром видов общественного производства, включая машинное. Все виды человеческой деятельности представлялись ему формами труда разума. Но в чем суть этого всеобщего труда? Как известно, ее он усматривал в диалектике развития, исторический цикл которого начинается раздвоением объекта и цели. Поскольку последняя выступает представителем субъекта (разума), речь идет о двух противоположностях. Их прямое взаимодействие пусто и бессодержательно, ибо не допускает различия активного и пассивного. И вот разум проявляет диалектическую хитрость, вводя на стороне субъекта средство. А то, что цель ставить себя в опосредствованное соотношение с объектом и вставляет между собой и им другой объект, можно рассматривать как хитрость разума¹.

В данном контексте «хитрость разума» следует интерпретировать в техническом смысле. «Другой объект» здесь, естественно, является не только вещью природы, он уже обработан активными силами разума и, может играть роль средства. «Продукт целесообразной деятельности есть не что иное, как объект, определенный внешней ему целью, стало быть, то же самое, что и средство. Поэтому в самом таком продукте получилось лишь средство»². Здесь у Гегеля нет никакой идеалистической мистики, ибо речь идет о реальной человеческой деятельности. Так, проектируется некий станок, он производит и становится конечным продуктом труда. В дальнейшем станок начинают использовать как средство, и он выступает уже исходным пунктом деятельности, готовой предпосылкой новой активности. Такое функциональное обращение результата (продукта) в начало (средство) и имеет в виду Гегель, когда указывает на то, что из продукта получается средство. И такая же метаморфоза опять же детерминируется целевым разумом.

Рис.38

В акте труда средство занимает среднее положение между субъектом, задающим цель, и объектом в роли сырья. Но такой посредник ведет не к балансу крайних факторов, а к их дисбалансу. Гегель подчеркивает тот момент, что средство стоит на стороне цели, то есть оно должно стать орудием, усиливающим субъекта и выступающим проводником его активности. И это понятно, ведь, именно, разум привлек со стороны некий продукт и сделал его своим средством. Он же своей целью направил средство на объект – сырье и тем самым реализовал функцию преобразующего орудия. В итоге получается новый предмет, который способен стать новым средством. Подобное умножение средств не имеет принципиальных пределов и такой хитрой технологией целевой разум вынуждает служить себе внешние для него (материальные) средства. Диалектическая техника разума лежит в основе развития вещественно-объектных технологий.

Идеалистическую схему Гегеля К. Маркс попытался поставить с головы на ноги. Выдвинув во главу угла материальное производство, он проанализировал труд в его самом абстрактном виде, независимом от какой бы то ни было общественной формы. В итоге были получены «простые моменты труда»: а) целенаправленная деятельность людей; б) средства труда; в) предмет труда; г) продукт труда¹.

Рис.39

Будучи материалистом, Маркс стремился показать самостоятельный характер материальной практики. Но целенаправленную деятельность человека исключить нельзя и как раз она определяет самый исток труда. Рассуждения Гегеля о том, что целевой разум ставит на свою сторону средство, оказались непреодолимыми. Знающий субъект остается внутренней пружиной материальной техники, и наука с исторической неизбежностью становится непосредственной производительной силой.

В рассуждениях классиков мировой философии можно выделить общее содержание, которое не зависит от своеобразия их мировоззренческих позиций. Все они признавали исходную роль человеческого разума, который задает цель и образ действий. Ближайшим проводником субъектной активности выступает средство, которое осуществляет орудийные преобразования сырьевого предмета. Процесс деятельности, в конце концов, угасает в продукте, соответствующем целевому образу. Такой способ деятельности и есть техника или технология.

Современная философия техники и праксеология признают истинность рассмотренной выше классической схемы. Между средством и орудием отмечают несущественные различия, в своей функциональной сути они тождественны, ибо определяют роли: «чем» и «как» осуществляется воздействие на предмет. Орудийный блок чаще всего оценивается в качестве техники с двуединой ролью: а) быть средством экономного достижения цели; б) являться инструментом производства продукта².

Переход предмета («из чего») в продукт («что получилось»), рассматривается бегло в силу определенной очевидности. У способа деятельности, совпадающем с технологией, выделяют интегральный характер, объединяющий все компоненты в организационное единство¹. Стало быть, техника сводится к композиции «средство-предмет», в рамках которой осуществляются орудийные детерминации. Технология включает технику, присоединяя к ней сформировавшийся предмет. И поскольку техника является центральным блоком технологии, это становится основанием для их нестрого отождествления.

Рис.40

Может быть, синергетика откроет секрет технологии? В последнее время выдвинулась синергетическая модель технологии. Она претендует на универсальность, объясняя саморазвитие природных (живых) и социальных систем. Здесь берется открытая система, на вход которой поступают ресурсы, как источники направленных изменений или развития (вещество, энергия и информация). Они перерабатываются так, что ресурсы способны не только поддерживать высокое состояние системы, но и могут его совершенствовать. Обязательным продуктом переработки ресурсов являются энтропийные отходы как необходимая плата жизни второму закону термодинамики².

Рис.41

Синергетическая модель весьма хорошо показывает отношения живой природы с окружающей средой (природа, социум). Вход и выход замечательно демонстрирует открытый характер, что происходит внутри системы, все напоминает «черный ящик» зари кибернетики. По определению И.Г. Корсунцева, направленные изменения в структурах системы, следуя друг за другом, образуют технологии. Но совершенно непонятно, каким способом происходит переработка ресурсов в целесообразные структурные изменения. Нам представляется, что классическая схема как раз раскрывает структурный механизм всякой технологии, и здесь ей нет альтернатив. Если в синергетической модели внешние ресурсы выступают определяющим фактором, то в классической схеме их роль сводится к обеспечению относительно пассивного предмета, который перерабатывается внутренними средствами в необходимые продукты. Так, органы растений как естественные орудия трансформируют свет (предмет) в свои питательные образования (продукт). Классическая схема хорошо может быть дополнена синергетической моделью, ибо первая раскрывает внутреннюю динамику технологии, а вторая объясняет ее внешние зависимости.

Рис.42

Нам представляется, что можно исходить из признания универсальности классической схемы. Она хорошо объясняет все виды «естественной» технологии, присущие растениям и животным. В качестве средств, здесь выступают органы и их системы, предметом являются все внешние ресурсы, необходимые для поддержания жизнедеятельности организма (пищи и т.п.). Роль продукта берут на себя все структурно-функциональные следствия переработки внешних ресурсов. Эффективна классическая система и в отношении человека, ведь она сформировалась как раз на образцах разумной деятельности. И здесь имеется в виду не только производство материально-экономических благ, но и все формы социального производства: политическая жизнь, обучение и воспитание, искусство и т.п. В качестве средства и предмета тут функционируют различные общественные структуры (социальные институты и т.п.) и соответственно продуктом становится многообразие результатов развития. В такой перспективе вполне правомерен вопрос о возможности интеллектуальной и мыслительной технологии.

Даже в виде знания техника не объясняет саму себя. Связь знания с техникой признали еще древние греки, но эту идею истолковать можно весьма оригинально, что и продемонстрировал М. Хайдеггер. Если греки под словом «техне» понимали мастерство как способ знания, значит, для них техника была путем перехода от сокрытости сущего к его несокрытости. Гражданин полиса никогда бы не согласился с современной трактовкой техники как деятельности изготовления благ. Ведь здесь протекает процесс, обратный познанию – открытию, знание закрывается материальной оболочкой вещи, происходит сокрытие истины¹. Позднее Хайдеггер сместил свои акценты в трактовке материальной техники. Поскольку современная техника скрывает бытие, она не может быть понята через самоё себя. Техника не знает границ своих возможностей и тем самым побуждает к философскому вопрошанию².

Для нашего анализа важно то, что М. Хайдеггер демонстрирует весьма широкое понимание техники. Он согласен с греками в том, что мастерство как знание владеть инструментами есть техника. Но последняя далеко не сводится к искусству манипулирования вещами. Все виды интеллектуальной и духовной деятельности человека – вопрошание, научный поиск, художественное творчество, поэзия, медитативное (недискурентное) мышление – следует считать формами техники. Но, признав такую универсальность, важно помнить, считает Хайдеггер, что техника не исчерпывает человеческую жизнь, ибо представляет собой одну из форм истины и одно из измерений бытия человека.

Всякая ли техника, включая и орудия мысли, действует по образцу естественных органов («органицизм»)? Признание разума технической сферой оставляет неопределенность в отношении способа его функционирования. В человеческой деятельности существуют два вида средств: органы тела и социальные инструменты. Соответственно теоретик, создавая концепцию мышления, может взять за основу какой-то один вид. И действительно, исторически сложились два подхода, которые можно условно назвать «естественно-органическим» и «культурно-инструментальным». Если первая стратегия сводит мыслительную технику к образцам действия телесных органов, то вторая интерпретирует ее в качестве искусственных инструментов культуры.

Одним из отцов «органической» позиции можно считать Аристотеля. В его рассуждениях ориентация на ремесленную технологию нередко сочетается с элементами бионатурализма. Роль последних особенно сильна в трактовке активности человеческой души. «Душа есть такая энтелехия, как зрение и сила орудия»¹. Аналогию со зрительным органом Аристотель усиливает сравнением с рукой. «Таким образом, душа есть как бы рука. Как рука есть орудие орудий, так и ум – форма форм…»². Метафора ума как руки получила долгую жизнь и ее можно встретить у многих мыслителей позднего средневековья (Н. Кузанский, А. Вишоватый и др.). Аристотель не был одиноким адептом «органической» модели, ее также поддерживали представители стоицизма. По их мнению, у человеческой души в голове есть восьмая часть, которая распоряжается всеми остальными и пользуется своими орудиями как осьминог щупальцами³.

Новое время с его машинной техникой и экспериментальным естествознанием, казалось бы, навсегда покончило с органицизмом. Конечно, были бэконовские сравнения ученого-эмпирика с муравьем, ползущим по фактам, теоретика-схоласта с пауком, ткущего теорию из книжной мудрости; экспериментатора с пчелой, которая собирает нектар фактов и его перерабатывает в мед индуктивных теорем. Но на фоне механистических моделей (часы и т.п.) эти метафоры выглядели скорее фигурами риторики, чем выражением идеи. И все же XIX век дал органицизму второе дыхание, это можно объяснить расцветом теоретической биологии (клеточная и эволюционная теории) и методологической активности биологического стиля мышления.

В книге «Основы философской техники» (1877) немецкий исследователь Э. Капп выдвинул концепцию, согласно которой все технические орудия являются проекциями (продолжениями) человеческих органов. «…В орудии человек систематически воспроизводит себя самого. И, раз контролирующим фактом является человеческий орган, полезность и силу которого необходимо увеличить, то собственная форма орудия должна исходить из формы этого органа»⁹⁶. И хотя сам Капп не выделял орудия мысли в качестве особой техники, органицистские трактовки в этом отношении за него сделали другие авторы. К ним, прежде всего, следует отнести З. Фрейда. По его мнению, всеми своими орудиями, включая и психический аппарат, человек совершенствует свои органы. Такая позиция была для него естественной, ибо так или иначе он признавал природную ущербность человека, которую и компенсирует техника. Отсюда вытекает одна из фрейдистских формул человека как бога на протезах. При всех различиях с Фрейдом К. Юнг поддержал его органицизм. Он полагал, что архетипические структуры являются «психическими органами» и ведут себя точно так же, как «органические функциональные системы».⁹⁷ Данные симпатии к органицистской позиции у психологов в общем-то понятны, тем более, что глубинная психология где-то перекрещивается с биологией. Однако эта концепция оказалась приемлемой и для некоторых философов, ее разделяли Ф. Ницше, А. Бергсон и др. Видный исследователь греческой культуры Т. Гомперц доказывал, что знания и, особенно, теоретические идеи растут органически.⁹⁸

Расцвет идеи органицизма пришелся на рубеж XIX-XX веков, но сказать, что ныне она себя изжила, нельзя. Иллюстрацией такого долгожительства может быть концепция отечественного психолога М.А. Балабана, развивающего топологическую версию гештальт-психологии. Автор критически относится к культурно-исторической теории познания Л.С. Выготского и Ж. Пиаже, где интериоризация индивидом культуры обеспечивается дискретными единицами. Для него знание является не орудием деятельности индивида, которое можно приобрести и передать, а это орган адаптации индивида к культурной среде. Подобно биоорганам «знание-орган» развивается под влиянием культурной среды, которая не противостоит индивиду, а включена в сферу его деятельности. Знание в виде семантического поля имманентно входит в структуру сознания, непрерывно усложняясь путем удаления энтропии (антипода знания-информации) из перцептивного поля на периферию среды⁹⁹. Данная теория с некоторыми модификациями воспроизводит уже знакомую синергетическую модель. Технология работы «знания-органа» скрыта за рассуждениями о том, что из диффузных ощущений знание возникает в виде упорядоченных семантических сетей. Как «плетутся» такие сети – это остается в глубоком секрете.

Рис.43

Техника разума действует искусственными орудиями (культурологический инструментализм). В древнегреческой культуре со словом «техне» коррелирует слово «органон», означающее сделанное орудие или инструмент. Такое значение является исходным для более поздних терминов, таких как: «орган», «организм», «организация»¹⁰⁰.

Представление об органоне широко использовал Платон в своих характеристиках разумной души. Он полагал, что у души есть орудие, помогающее индивиду обучаться, ибо «в науках очищается и вновь оживает некое орудие души каждого человека»¹⁰¹. Речь здесь идет именно об искусственном инструменте, потому что такой смысл Платон подчеркивает в ряде мест. Так, в диалоге «Федон», критикуя пифагорейцев, он проводит сравнение души с музыкальным инструментом (лирой). Для Платона типична метафора охоты, с этим видом труда он уподобляет процесс поиска истины. Общие понятия составляют предмет ловли для философа, как дичь – для охотника. У последнего есть свои орудия, «доказательства – это и есть преимущественно орудие философа»¹⁰². По мнению А.Ф. Лосева, образ охоты у Платона играет важную роль основного способа представления отношения между идеями и материей¹⁰³.

Инструментально‑трудовые образы широко использовались и в эпоху эллинизма. Их мы находим в творчестве Секста Эмпирика. Оценивания разные критерии распознания истины и заблуждения, он сравнивает познающего человека с инструментально действующим специалистом (весовщиком и плотником). Модель познания строится на трех компонентах: а) «кем» познается (человек); б) «чем» осуществляется познание (чувственное восприятие и разум); в) «направленность» на предмет познание (орудия). Третий элемент раскрывает инструментальный способ действия чувств и интеллекта. «Чувственное восприятие и разум, в силу «чего» возникает то, что относится к суждению, похожи на весы и отвесы».¹⁰⁴ Только потому, что чувства и мышление вооружены своими инструментами, сходными по роли с весами и отвесами, они и способны сформировать некоторое итоговое знание («то, что относится к суждению»). Хотя Секст Эмпирик не сомневается в существовании орудий, внутренних для разума, он еще не готов дать им содержательную характеристику. Уровень рефлексии еще таков, что анализ ограничивается внешней аналогией.

В средневековой Европе и исламском Востоке в понимании техники мышления господствовал логоцентризм. Органоном мысли считалась аристотелевская логика, где производство вывода обеспечивается посылками и правилами суждения и умозаключения. Искусственный характер логических цепочек очевиден, Бог и сотворенная природа не нуждаются в логических подпорках. Но наряду с логической концепцией мыслительной техники существовала иная точка зрения, которую развивали представители эмпиризма и номинализма. По мнению У. Оккама, разум, видящий некую вещь вне души, создает в уме подобный ей образ, ибо обладает способностью производить, родственной со способностью мастера построить дом. Строитель держит в уме образец дома и воплощает его в реальное строение. Познающий разум поступает точно так же, только в обратном направлении¹⁰⁵. Техника здесь заключается в создании внутреннего образа по наглядному образцу. Как мастер трудится совместно с подмастерьями, так и индивидуальный разум кооперируется с другими душами в общем деле познания божественного мира. Вот почему латинское слово cogitare (мыслить) первоначально означало «совместно работать» (cogito co+agito).

Интеллектуальные инструменты подобны орудиям труда. Особым этапом в развитии технологического понимания мышления можно считать марксистскую философию и ее позднейшие формы. Уже в своем творчестве К. Маркс приводил ясную параллель между материальной техникой и теоретическим сознанием. Между ними возможны взаимовлияния и переходы на общей основе орудий активности. «Теория становится материальной силой, как только она овладевает массами». «Пролетариат находит в философии свое духовное оружие». В марксистском лексиконе высокую частотность приобрели термины: «производство сознания», «духовные производительные силы», «оружие критики» и т.п. Функциональное единство двух видов техник было усилено тезисом о их содержательном тождестве: общественное сознание отражает общественное бытие.

Генеральную линию К. Маркса и Ф. Энгельса стали уточнять и детализировать их последователи. В своей относительно ранней работе «Материализм и эмпириокритицизм» В.И. Ленин подчеркнул отражательную сущность сознания и мышления. Но позднее («Философские тетради») и он вынужден был признать активность идей, введя двойственную формулу: «сознание не только отражает, но и творит мир». В этом русле формировались все концепции советских исследователей и их коллег из социалистических стран.

Особо примечательна позиция Л.С. Выготского, еще в 20‑е годы прошлого столетия выдвинувшего идею структурного родства мышления и общественной практики (позднее А.Н. Леонтьев ее суть повторил, заявив о том, что мыслительная деятельность имеет то же строение, что и практическая деятельность). Если практика активна своими материальными орудиями, то их интериоризация индивидами дает им интеллектуальные инструменты. Осваивая в играх и учебной деятельности социальные значения предметов культурной среды, ребенок формирует соответствующие способы жизнедеятельности. Его мыслительная активность питается опытом, представленном вербальными смыслами. Использование словесных понятий в качестве инструментов рассуждения делает усвоенный язык подлинным орудием мысли.

Рис.44

Формула Выготского – Леонтьева оказалась весьма перспективной для философской методологии науки. В этом отношении интересно проследить логику рассуждений П.В. Копнина и М.В. Поповича. Если всякое мышление, в том числе и научное, в структурном отношении аналогично труду, то, значит, оно имеет свой предмет и свои орудия. Предмет научной мысли может быть разным: факты, эмпирические законы, теоретические модели и т.п., но обязательным признаком здесь является субъективная форма существования. Орудиями мышления выступают научные понятия, которые используются учеными для целенаправленного изменения предмета, раскрывающего его неизвестные стороны. Хотя понятийный аппарат имеет инструментальный характер, этот аспект дополняется отражательными характеристиками, что игнорируют прагматисты¹⁰⁶. Для того времени это был весьма достойный уровень философской рефлексии.

Все виды технической инструментальности зависят от постава. Как известно, переход от чистого гносеологизма к новой онтологии сознания стали утверждать феноменология и герменевтика. Особо радикальную позицию здесь занял М. Хайдеггер. Если язык есть дом человеческого бытия, то все, что связано с языком, несет онтические измерения. Вопрошание, понимание, мышление – это особые формы бытия, утверждающие свои виды техники. Выдвинув вопрос о материальной технике, Хайдеггер придал ему весьма широкое тематическое звучание. Здесь он исходил из греческой традиции, где техникой считались все виды искусства, включая поэзию. В таком контексте техника являет в себе нечто очевидное – инструментальность как использование средств для достижения целей. Если ставятся практические цели, то материальные средства обеспечивают изготовление вещей. Но если учитывать высокое искусство, то сущность техники глубже – это раскрытие потаенного, открытие истины как произведения. Способ, который заставляет человека выводить действительное из его потаенности, есть «по‑став». В этом качестве может выступать художественный замысел или философский проект, что само по себе не является техническим, а относится к целевой инстанции¹⁰⁷.

Рис.45

У М. Хайдеггера есть одно высказывание, которое сделано им как бы походя, без развернутого анализа и истолкования, но нам представляется, что оно таит в себе глубокий смысл. Мышление в своем отношении к бытию двузначно – как задание горизонта и как инструмент¹⁰⁸. Данный тезис хорошо вписывается в технологическую концепцию, где ключевыми являются два блока. Выделяя «задание горизонта», Хайдеггер явно идет по стопам Э. Гуссерля, предполагавшим в этом выражении очерчивание границ определенной темы. Стало быть, здесь можно говорить о конституировании предмета мышления и в этом акте участвует «по‑став», который в виде ценностно‑целевого фактора задает то, о чем следует думать. Другая сторона мышления как бытия представлена инструментальным блоком. Его содержательная структура также определятся «по‑ставом», выбирающим из имеющихся когнитивных ресурсов те элементы, которые соответствуют признакам заданного предмета. Свою инструментальную потенцию мысль реализует в причинном воздействии на мыслительный предмет, что ведет к расширению горизонта знания и получению новых сведений. Причинная детерминация со стороны инструментальной части на предметно ‑ горизонтную и составляет ядро деятельного бытия мысли.

Рис.46

Усилия ноогенной машины утверждают особое бытие человека. В перспективах новой онтологии сознания и познания творил М. Мамардашвили. Он исходил из принципа единства человека и культуры, предполагающего динамику их взаимного обусловливания. Жизнь возникла в виде тех образований, которые стали утверждать островки порядка в океане вселенского хаоса. В эту тенденцию вписался человек, найдя оригинальный способ творения порядка в виде культуры. Ее содержанием выступает многообразие социальных артефактов или надындивидуальных форм – материальных орудий труда, социальных институтов, произведений искусства, научных теорий и мировоззренческих учений. Все эти продукты произведены человеческой деятельностью посредством техники, суть которой универсальна – сами произведенные артефакты организуются в машину, производящую новые продукты культуры. Таким образом, единицы культуры человек способен структурировать в различные «технические машины», которые противостоят случайному беспорядку природы. При этом техника формирует и развивает самого человека, становясь структурным ядром его бытия. Производящая культура выступает основным способом «собирания» природного индивида в социального субъекта. Если человек конструирует мифы и живет магическим ритуалом, значит, он сделал себя мифосуществом. Если он изобрел философские поэмы, то он породил этой техникой философа. Культура таит в себе многообразие подобных «машин» или типов человеческого бытия¹⁰⁹.

Человеческая техника всегда двойственна в разных отношениях. Ее можно делить на внешнюю – поведенческую и на внутреннюю – мыслительную, где первое зависит от второго. Более важным является выделение мысли и акта мысли. Если человек выстраивает акт мысли, то его обязательным следствием будет появление мысли как необходимого результата. Стало быть, чтобы мыслить продуктивно, нужно создавать в себе некую порождающую структуру. Уже некоторые античные философы (Гераклит) подчеркивали, что речь идет не о логике, а об особой технике логоса. Все сводится к работе по выявлению особых артефактов или «производящих произведений» типа образов « огня – реки», которые текут по противоположным путям (туда – сюда, возгорание – угасание). Такие образы становятся «порождающей культурой», ибо, проходя через них, мыслитель рождает новые мысли, то есть те произведения, которые составляют «порожденную культуру»¹¹⁰.

Самое главное препятствие, которое стоит на пути мышления, это дискретность времени – новая мысль не вытекает из логических связей наличного знания. Логический вывод бесполезен для акта мысли, вот почему он строится на эффекте орудийно-машинной техники. Это осознали великие мыслители (Платон, Декарт, Кант) и умели держать бытие мышления как ритмично возобновляемое усилие. Оно может непрерывно поддерживаться организацией в сознании «ноогенной машины», способной конструировать разнообразные структуры из когнитивных элементов¹¹¹. Для когитального аппарата должны быть необходимые условия: а) собранный субъект (собирание души в рациональный порядок); б) установка работы не на восприятие, а на акт мысли. Кроме этого в машину должно поступать «сырье» для переработки. Следует согласиться с Р. Декартом в том, что в режиме мышления стихия чувств может стать помехой. Поэтому чувственный материал идеализируется и превращается в чистую чувственность (наглядную модель воображения). Этот блок аппарата когито выражает сырьевую функцию – «что дано» и представляет собой условный полюс «низа». Другой полюс в виде «верха» заключает в себе весьма ценные знания (врожденные идеи, высшие интеллектуальные способности). Между двумя полюсами ноогенной машины возникает относительно устойчивое поле особого «напряжения», действие которого и порождает новые мысли. Здесь нет прямого сотворения или порождения, но есть организованное сцепление теоретического топоса, выражающего максимальную концентрацию знания, и чувственно-эмпирического блока, представляющего когнитивный минимум. Такая машина мышления осуществляет онтические движения сразу в двух направлениях на оба «полюса». В итоге получается единый шаг «вниз – вверх» или генерируемое событие, конструирующее какой-то смысл»¹¹².

Рис.47

Концепция ноогенной машины является вполне оригинальной и обладающей несомненными достоинствами. Здесь представлена попытка перевести традиционные гносеологические категории (знание, теория, эмпирия, чувственность, мышление и т.п.) на язык технологического бытия сознания. Мамардашвили стремился смоделировать процесс производства знаний из когнитивных оснований: мысли-продукты могут конструироваться только особо организованной структурой мышления. Мы полагаем, что у этой идеи альтернативы просто невозможны. Но как перейти от абстрактной идеи к конкретной схеме?

Автор выделяет два основных элемента («полюса»): верхний и нижний. То, что они должны быть неравноценными, с этим спора нет, другое дело – их содержательное наполнение. С содержанием «верхнего полюса» (по нашей терминологии, это – «метод») в целом можно согласиться, ибо ведущую роль здесь могут играть только высококачественные виды знания (идеи, теории) и интеллектуальные особенности мышления. В «нижнем полюсе» (по нашей терминологии, «предмет мышления») существование эмпирических форм знания вполне оправдано в качестве сырья для преобразований. Что касается «чистого чувственного воображения», то оно нам кажется здесь неуместным, ибо речь идет о способности, пусть даже и чувственной. Воображение не может функционировать вместе с когнитивным материалом. Его место должно быть в верхнем полюсе или в дополнительном блоке рядом с интеллектуальными способностями. Генерализующую связь полюсов Мамардашвили оценивает в терминах «напряжения» и «сцепления». Какой же понятийный смысл могут нести эти метафоры? Мы полагаем, что самое оптимальное значение может иметь следующее выражение: «верхний полюс инструментально обрабатывает нижний полюс». Если мышление признано особым видом машины, то на него распространяются универсальные черты производства. Создать из сырья нормативный продукт (мысль) можно только способом его орудийного измерения. Другого вида «сцепления» здесь просто не может быть. Если «верхний полюс» инструментально действует на «нижний» и, устраняя в нем элементы беспорядка, возвышает его до мысли-продукта, то налицо прямое причинное порождение, чего не допускает Мамардашвили. У него ноогенная машина лишь организует некую «среду напряжения», которая в свою очередь ведет к конструированию нового знания. Нам представляется, что здесь происходит лишнее удвоение средств: а) «полюса»; б) «поле напряжения».

Информационный предмет, метод и когнитивный результат являются ключевыми компонентами базисного интеллектуального акта. По нашему мнению, любой организм представляет собой систему орудий, качество которых определяется соответствующим уровнем жизнедеятельности. Инструментальная организация всех ресурсов позволяет единицам жизни выстраивать необходимые отношения с внешней средой. На нижнем уровне действуют телесные органы, психика сформировала свои инструменты, включая органы чувств, не является здесь исключением и интеллект. Его содержанием выступает познавательная информация или знание и оно становится источником самой высокой инструментальности.

Всякое орудие предполагает соответствующий предмет, на который направляется действие. Необходимая связь предмета и орудийного средства присуща и сфере интеллекта. Знание способно образовывать «информационный предмет» и «метод» как особые функциональные структуры. И здесь действует правило двух разных уровней (низшее – высшее), на что и обратил внимание М. Мамардашвили. Предмет конструируется из элементов низшего информационного условия, метод – из компонентов более высокого слоя интеллекта. Это правило исключений не имеет. Допустим, предмет представлен эмпирическими образами, стало быть, методом может быть какая-то теория. Если предмет образован чувственными впечатлениями, то орудием их преобразования способны стать полноценные когниции (эмпирические образы и представления). Предметом интеллектуального акта могут стать знания с какими-то отклонениями от образца результата. В этом случае на роль метода могут претендовать лишь нормативные продукты познания.

Структурирование интеллекта на предмет и метод состоит в том, что к своему содержанию знание добавляет деятельностные функции. По большому счету их две: 1) быть предметом информационного воздействия (знание «что») и 2) выступать орудием преобразования предмета (знание «как»). Ясно, что каждая такая роль имеет свои особенности и конкретные формообразования, которые определяются своеобразием той области, где действует интеллект – практика, наука, мировоззрение – они в свою очередь имеют свои внутренние деления. Пока же речь идет о самом крупном плане активности интеллекта и он представлен двумя связанными друг с другом функциональными блоками: предметом («что») и методом («как»). Во временном измерении сначала формируется предмет и в соответствии с его признаками интеллект мобилизует должные когниции в качестве метода. Чтобы быть предметом информационное содержание должно выступать в роли сырьевого материала и для этого оно обязано иметь структурную незавершенность. Наличие каких-то отклонений от формы результата придает предметной информации возможности развития, реализация которых зависит от метода.

Структурная организация метода сложнее строения предмета. Обязательным элементом здесь выступают интеллектуальные операции. Они являются самым динамичным уровнем метода, внося необходимые трансформации в содержание предмета. Список операций метода весьма богат и разнообразен, можно лишь выделить самые простые и ключевые. Известно, что абстрагирование и идеализация выделяют существенное и устраняют несущественное, обобщение находит подобное и выстраивает повторяющееся в различном, анализ и синтез помогают осмысленно перегруппировать элементы. С помощью таких умных действий диффузный конгломерат предмета обретает смысловые связи и это позволяет завершить структурную организацию предметного знания и трансформировать его в нормативный продукт.

Наличие операций в составе метода – необходимость, ибо без них инструментальное действие невозможно. Однако редукция метода исключительно к операционному уровню обрекает его на слепую игру проб и ошибок. В концепциях творчества чисто операционные средства считаются самыми сложными и неопределенными в отношении получения результата. В большинстве случаев действие операций упреждается некоторыми правилами. Как таковое правило представляет собой словесно сформулированное суждение, которое ориентирует на совершение определенных операций в определенной последовательности. Сочетание правил и операций делает орудийное воздействие метода на предмет более эффективным. Во всех видах человеческой деятельности выработка и совершенствование правил имеет приоритетное значение. Многие формы практических методов всецело строятся на связке «правила – операции».

Самые развитые виды метода включают в себя содержательное знание. Под ним подразумевается информация о той реальности, которую осваивает и познает человек. Но речь идет не о всяких сведениях. Если все знания о действительности разделить на фактуальные и обобщенные, то к методу имеют прямое отношение только последние. Это диктуется двумя обстоятельствами: а) фактуальные данные в силу своей узкой специфичности попадают в состав предмета и для своего объяснения требуют обобщенных знаний; б) метод предназначается не для одного случая, а для группы родственных ситуаций. Отличительная особенность обобщенных знаний заключается в том, что они дают содержательную картину реальности в ее глубинных основаниях. Если речь идет о природе, то это ее законы, для истории глубина сводится к законосообразным тенденциям. В целом здесь предпочитают говорить о теориях. К их достоинствам относится то, что они объясняют и создают содержание соответствующих правил. Сами по себе правила выглядят неизвестно откуда-то пришедшей субъективной мудростью. В союзе с теорией правило выступает ее необходимым следствием, продиктованным устройством самой реальности. Сочетание теории, правил и операций делает структуру метода самой полной и эффективной.

Рис.48

Способен ли метод быть преобразующим орудием? Положительный и отрицательный ответы стали уже достоянием истории философской мысли. Если брать негативное решение, то каковы доводы его сторонников? Они определяются общими принципами, которыми руководствуется мыслитель. Как известно, Дж. Беркли отрицал позитивную инструментальность теоретических знаний и это вытекало из его религиозно-субъективного эмпиризма и номинализма. Если Бог творит каждую душу чувственно-воспринимаемым началом и посылает в нее впечатления, то абстрактные мысли не имеют таких корней. В виде общих слов как искусственных знаков они в лучшем случае выступают средствами общения людей, но не способны стать орудиями, порождающими бытие нового знания.

Другие ходы отрицательных рассуждений предложил Г. Фреге. Всякая разумная мысль есть общий смысл, существующий вне индивидуальных сознаний подобно платоновским эйдосам. Мысль не может быть продуктом субъективной психической деятельности, последняя вызывает к жизни случайные и частные продукты, а мысль – это вечный и универсальный смысл. Такой, к примеру, содержится в теореме Пифагора и он для людей является одним и тем же, его истинность совершенно не зависит от мышления людей. Последнее способно лишь дать мысли в предложении форму чувственного представления. Итак, Фреге полагает, что мышление в силу его субъективности, индивидуальной частности не может производить общие мысли с объективным смыслом¹¹³. С позицией Фреге перекликается мнение В.С. Соловьева. Подлинным предметом мышления является божественная истина, которую человеческий ум не может производить, а может только находить ее в форме идеи, но для этого нужна предварительная умственная деятельность, состоящая в переработке фактов в представления. Из этого субъективного материала ум должен отвлечь идею как чистую форму без эмпирической примеси. Стало быть, рефлективное мышление выделяет идею в форме абстрактного понятия¹¹⁴. Итак В.С. Соловьев признает «производительное» мышление лишь на уровне эмпирии, где факты-ощущения преобразуются в представления. Рефлективное же мышление способно только на абстрагирование, подобное тому, о котором писал Аристотель (изолирующее отвлечение). Налицо половинчатый шаг в сторону принципа инструментальности мышления.

Основы понимания метода как орудия безусловно заложены Аристотелем. Его технологическая схема легко моделируется в интеллектуальный акт, где место материи занимает предмет в виде информационного сырья, а в роли формы выступает метод. Придать предметным данным форму искомого результата метод может только в качестве преобразующего инструмента. Здесь не характерно отношение логического вывода, где из большой посылки следует малая посылка, а из нее – заключение. Метод подобен молоту или гончарному кругу, которые структурно обрабатывают некоторый материал, трансформируя его в нужный продукт.

Технологические соображения Стагирита позволяют правильно интерпретировать следующее замечание Ч.С. Пирса. По его мнению, Лейбниц не понимал, что машина ума может только трансформировать знание, но отнюдь не порождать его¹¹⁵. Немецкий мыслитель был одним из основоположников логицизма, где логическое мышление представлено автономной силой, которая все производит выводным путем. Как сторонник особой формы эмпиризма Пирс критикует позицию Лейбница. Эмпирический опыт дает исходные формы знания, они темны, хаотичны, сомнительны, но это тот материал, из которого мышление способно произвести ясные идеи-верования. Способ производства здесь один – трансформация беспорядочного сырья в строгие понятия.

Инструментальная трактовка культуры является весьма типичной. Но и в этом случае остаются возможности умаления ее орудийных функций. Так, Дж. Брунер свел человеческую культуру к трем системам инструментов: а) орудия, усиливающие материальные действия; б) инструменты, усиливающие работу органов чувств; в) орудия, усиливающие работу мышления¹¹⁶. Обратим внимание на то, что американский когнитолог при характеристике всех трех групп использовал слово «усиление». По его мнению, усиление есть основная функция орудий культуры. С этим можно согласиться лишь в отношении органов чувств. Что же касается остального, то тут термин «усиление» в силу своей вторичности явно не подходит. Всякая орудийная техника предназначена для качественных преобразований и в этой роли она первична. Нам представляется, что Дж. Брунер в свое время находился под влиянием «органицизма», позиции которого сильны до сих пор. Когда действие называется «способствующим» (instrumental), имеют в виду, что оно позволяет осуществить какое-то другое действие, которое предрасположен совершить организм¹¹⁷. Еще раз следует повторить, с выдвижением органов тела на первое место и с подчинением им орудий мы не согласны. Все искусственные инструменты входят в культуру и в роли ее элементов выполняют относительно самостоятельные функции. Если брать культуру интеллекта и мышления, то ее орудиями являются методы и они образуют главный функциональный блок. Усилить его работу какими-то другими инструментами невозможно, ибо кроме методов здесь ничто другое существовать просто не может. Если одни методы проявляют слабую плодотворность или вообще бездействуют, то выход тут только один – нужно искать другие методы, способные быть эффективными.

Способен ли метод подчинить себе целевой предмет? Классической формой умаления роли метода являются его безусловное подчинение целевым образованиям. В качестве типичного образца выделим позицию французского литературоведа Цв. Тодорова. По его мнению, все инструментальное обладает следующими свойствами: а) оно лишь полезно для достижения цели; б) оно несамодостаточно; в) оно не имеет завершения в самом себе¹¹⁸. Большинство авторов, сторонников данной точки зрения ссылаются на авторитет Аристотеля, который якобы подчеркивал ведущую роль целевой формы.

Нам представляется, что здесь происходит абсолютизация истины, имеющей относительный характер. Представим связь «цель – средство» в циклической динамике интеллектуальной деятельности. Ранее было выяснено, что цель доминирует на первом этапе базисного интеллектуального акта, где конституируется предмет («что»). Значимая роль цели сохраняется и тогда, когда из когнитивных ресурсов мобилизуются элементы в состав метода. Выбор операций, правил и теоретических компонентов детерминируется признаками проблемного знания, ибо метод подбирается «под предмет». Но вот наступает этап применения метода к предметному сырью, которое продолжает оставаться представителем и формой цели. В этом акте уже цель не может определять средство, старая зависимость оборачивается на нечто противоположное. Предмет становиться пассивной «претерпевающей» стороной, а метод обретает силу активного орудия, способного трансформировать когнитивное сырье в целевой результат. Инструментальный акт обрекает метод на необходимое доминирование.

Функционирование метода выражает высшую форму причинной детерминации. «Где преследуются цели – применяются средства, где господствует инструментальное, там правит причинность, каузальность»¹¹⁹. Действует ли данная закономерность, указанная М. Хайдеггером, в сфере мышления? Нам представляется, что она здесь также имеет место, проявляясь в особой форме. Один из доводов очевиден, в области идеального и рационального возникают новые продукты, они как следствия предполагают соответствующие причины. Могут ли в этом качестве выступать методы?

Перспективный отправной пункт был в свое время намечен Дж. Марголисом. Он рассуждал так. Все признают отличительным признаком мышления его интенциональность, направленность на объект. Это свойство ни к чему другому не редуцируется. Тогда становится возможным одновременно допустить и каузальную действенность мыслей. «Ведь интенциональное содержание мышления само по себе не может обладать каузальной ролью»¹²⁰. Все встает на свои места, если мы признаем связь «метод – проблемный предмет», которая предполагает два различных отношения. Одно из них включает интенциональность и она направлена на объект, полномочным заместителем и представителем которого в сфере интеллекта является предметное знание. Концентрируясь на последнем, мысль тем самым через него ориентируется на объект. Во втором отношении главенствующее место занимает метод, он уже представляет потенции мыслящего человека, как «средство, стоящее на стороне субъекта» (Гегель). Выступая полноправным органоном разума, метод направляет свою действенную силу на проблемный материал. И это одностороннее воздействие является причинным, ибо из трансформаций задачного сырья возникает новый когнитивный продукт, то есть следствие истинность / ложность которого удостоверяет соответствующая практика.

Рис.49

Предмет эмпирического опыта является непроблемным, что делает базисный интеллектуальный акт одномоментным. Человеческий интеллект обслуживает два типа познавательной деятельности: эмпирический опыт и мышление. Одно из их существенных различий сводится к тому, что если предмет опыта задается извне, то предмет мышления конституируется внутренним способом.

Эмпирический опыт человека во многом родственен опыту жизнедеятельности животных. Он предназначен к тому, чтобы информировать индивида о важнейших свойствах внешней среды. Важной основой опыта являются инстинкты, где ключевые свойства жизненной среды (пища, угроза, размножение и т.п.) отложились в форме родовидовой информации, передаваемой по наследственным каналам. Инстинктивная информация обладает постоянной готовностью обслужить организм в виде непрерывно действующей установки. Такое средство (метод) упреждает наступление типичной ситуации и при ее актуализации действует весьма быстро. В ходе научения прижизненный опыт конкретизирует и детализирует комплекс унаследованных средств, что дает организму эффективную ориентацию.

Человеческий способ бытия включил в себя эмпирический опыт вместе с инстинктивными основаниями (хотя и ослабленными) и интегрировал его в социальную культуру. Но при всем этом опыт продолжает нести специфические черты своего способа реализации информационной технологии. Его предмет задается внешней средой, когда индивид оказывается в той или иной ситуации. Большой объем опыта выражен чувственными формами, требующими соответствующих средств означивания и которые в силу высокой частотности применения в прошлом мобилизуются весьма быстро. Орудийный акт протекает в форме применения знаний к предмету чувственности, в результате чего возникает ощущение или восприятие. В качестве познавательных продуктов они несут индивиду необходимые значения стимульного материала. Главное своеобразие эмпирического акта состоит в нормальном, незатруднительном и чрезвычайно сжатом во времени развертывании всех своих компонентов. Внешнее окружение вызвало определенные впечатления, но они вполне ожидаемы и знание-средство незамедлительно удостоверяет его знакомость. Привычное восприятие запускает регулярную цепь поведенческих реакций, что дает в конце эффективные и предвидимые результаты. Итак, эмпирический опыт является информационной технологией нормального, привычного и традиционного поведения человека.

Рис.50

Формирование всех компонентов базисного акта становится отдельными актами мышления, начиная с проблематизации. Всякая жизнь полна неожиданностей и с ними встречаются все живые существа. Но если у животных эта область невелика на фоне эволюционно устоявшегося образа жизни, то человек свернул с эволюционной магистрали природы на новый путь культуры. Предметная область деятельности радикально изменилась: изготовление искусственных орудий, коллективная охота, формирование моральных запретов и мифо-магического культа – все это было впервые. Генетическая информация и инстинктивные программы-установки в качестве средств познания здесь показали свою неплодотворность. И это означало явную недостаточность эмпирического опыта. Его нужно было дополнить качественно новым вариантом универсальной информационной технологии и такой способ сформировался в виде мышления. То, что в универсальном акте выступает элементом, в мышлении становится особым актом со своими предметом, методом и результатом. Своеобразие такой тройственности демонстрирует первый этап мыследеятельности – проблематизация.

Исходная отличительная черта мышления – проблемная форма его предмета. Если интеллект в своей деятельности сталкивается к каким-то затруднением, то это и будет проблемой (задачей). В истории культуры возникло множество видов проблемности. Одна из самых древних задач – практическая или эмпирическая проблема. Индивид попал в новую практическую ситуацию, где интеллект не может дать быстрого ответа для ориентации. Это означает, что ожидания, которые выстроил эмпирический опыт, разошлись с реальными обстоятельствами, и нормальное ощущение или восприятие здесь невозможно. Такая конфликтная ситуация переживается человеком как «перцептивная задача» (В.П. Зинченко) и она становится предметом эмпирического мышления. Функциональное единство опыта тут разрывается и интеллект фокусирует свои усилия на оценке ситуации («Что это такое? Что нужно делать?»). Внешняя активность замирает и интеллект начинает искать средства, соответствующие задачному предмету.

Проблема как препятствие на пути к желаемой цели может формироваться изнутри, силами самого сознания. В сложных видах практики и в чисто познавательной деятельности источником проблем выступает знание. Исторически сформировались некие идеалы или нормы когнитивных результатов, они и стали ценностными методами постановки проблем. Практические задачи возникают в ходе оценки расхождения между целью и отсутствующим средством ее достижения. Несовпадение ценностных образов с ценностными идеалами становится содержанием мировоззренческих проблем. Своеобразную сложность несут в себе научные проблемы, их методами постановки являются специальные нормы связности и непротиворечивости. Они и позволяют обнаружить в наличных знаниях отклонения от того или иного идеала научного результата и ценностно выделить такой фрагмент в качестве проблемы.

Рис. 51

Самый сложный акт мышления – это найти теорию и правила адекватного метода решения. Если в опыте методы демонстрируют свою готовность в виде неосознанных установок, то в мышлении формирование метода является самой сложной деятельностью. К поставленной новой проблеме («что») нужно подобрать соответствующее средство («как»), в такой процедуре правила логики бессильны. Выручить здесь могут идеалы методов, присущих данному виду деятельности и сложившихся в ее реальной практике в виде типичных образцов. Но и применение образца-идеала предполагает опору на воображение особого рода, личность должна проявить свои креативные способности и догадаться о когнициях, адекватных задаче. Такое творчество имеет место в науке в виде выработки гипотезы, в практике изобретательства, в искусстве, то есть везде, где творца осеняет идейный замысел. Этап мобилизации метода радикально отличается от акта припоминания. Конечно, зоной поиска выступают отделы памяти, но если какой-то элемент знания обнаруживается и оценивается в качестве кандидата на роль метода, то эта процедура сугубо творческая и она весьма далека от простого воспроизведения. Когда когниция пробуется в качестве инструмента и обнаруживаются недочеты, то гипотетический метод сразу не бросают, его продолжают «доводить до ума». Пробы и измерения, новые пробы и переделки – таков удел креативов, где бы они ни творили.

Рис.52

Инструментальное действие метода на проблемный материал трансформирует его в искомый результат. Содержание метода будет полным, если в нем присутствуют компоненты всех трех уровней: операционального, нормативного и теоретического. Абсолютную необходимость демонстрируют операции, без них метода как такового быть не может. Как раз операции выражают специфическую динамику метода. Выбранные правила и теории становятся должным орудием познания лишь тогда, когда посредством операций они начинают воздействовать на содержание проблемы. То, что у когниций существовало в виде потенциальной роли, операции превращают в реальную инструментальную функцию. При орудийном воздействии метода структурные изъяны проблемного материала устраняются и он обретает нормативную форму знания. Имея ввиду такой эффект, Э. Гуссерль подчеркивал, что «любой способ мысли и достижения очевидности неотъемлемы от техники как таковой и существуют только в действии»¹²¹.

Существует явное различие между состоянием «иметь знание» и состоянием «владеть знанием». Если первое относительно проще и заключается в том, что их носитель может указать на отличительные признаки той теории (или правила), которая ему известна, то во втором случае ко всему этому нужно добавить комплекс умений, позволяющих у наличных когниций выявить их способность «вытягивать шею» (К. Поппер). По настоящему владеет правилами и / или теорией тот, кто способен их превращать в метод, то есть в средство получения новых знаний. Состояние владения инструментально, ибо в нем знание применяется к какому-то предмету и чаще всего к проблеме.

Переход от состояния «иметь» к культуре инструментального применения составляет трудность любой школы. Изложенную в учебнике теорию ученики осваивают довольно быстро и их репродукция вполне осмысленная. Но только дело доходит до решения задач, оно оказывается для большинство непосильным занятием. И такое происходит не только в школьном обучении, а в любой области деятельности. Г. Райл делает вывод: владеть теорией, значит, уметь с ее помощью решать соответствующие задачи. При этом владение как осмысленное применение теории может быть частичным (менее совершенным), что присуще новичкам, и полным (более совершенным), что демонстрируют мастера своего дела или эксперты¹²².

Рис.53

Критическая оценка результата. Следствием влияния метода на проблему выступает определенный когнитивный продукт. Его соответствие целевому предмету, представленному проблемным содержанием, неопределенно. В этой ситуации требуется установление более или менее точной адекватности, способ которого зависит от качества (уровня) полученного ответа. Если последний является эмпирической формой знания, то удостоверение правильности/неправильности протекает в виде эксперимента. В случае теоретического продукта на сцену выходят теоретические виды проверки: логический анализ и концептуальная критика. Здесь главным становится выявление возможных форм несоответствия нового результата ключевым идеалам, нормам и ранее обоснованным теориям. Если новая когниция успешно выдерживает все рациональные испытания публичной критики, она входит в фонд доказательного знания, который является и ресурсным источником методов.

Рис.54

Циклическая структура способа мышления. Универсальной чертой всех видов производства является цикличность. Процесс начинается во времени, развертывается до некоторой условной середины и завершается получением итогового продукта. Затем эти этапы воспроизводятся при всех изменениях и усложнениях как процесса производства, так и его конечного результата. Мышление также обладает своеобразной цикличностью, ибо «акты, составляющие мышление, протекают не одновременно, а один за другим» (Г. Спенсер). Дискуссионными являются лишь темы количества и качества этапных актов. Классической здесь остается схема Д. Дьюи из пяти ступеней полного акта мышления: 1) чувство затруднения; 2) формирование проблемы; 3) гипотетическое решение; 4) развитие гипотезы; 5) проверка результата. Отечественные психологи обычно выделяют три стадии задачи: а) осознание проблемы; б) решение проблемы; в) проверка результата¹²³. В философии науки авторитетной стала схема научного мышления, предложенная К. Поппером: а) постановка проблемы; б) выдвижение гипотез; в) рациональная критика. Другие разработки варьируют данные этапы.

Из нашей технологической стратегии вытекает следующая структура цикла мышления: 1) проблематизация; 2) формирование метода; 3) инструментальное применение метода к проблеме, дающее когнитивный результат; 4) оценивание решения в форме теоретической критики и / или эмпирической проверки. Первый и последний акты здесь тождественны этапам других схем, второй и третий несут относительную оригинальность. В ранее представленных моделях отсутствует четкое выделение основного элемента мышления – метода. Так, у Д. Дьюи и К. Поппера он завуалирован гипотезой, главный смысл которой состоит в вероятном и пробном решении проблемы. Если гипотеза выражает наличность уже возникшего решения, то введение метода позволяет реконструировать самое важное и самое трудное в глубинах мысли – процесс структурирования нового продукта. И это дает возможность развернуть акт гипотезирования и ответить на вопрос: «Как появляется гипотеза?».

Нам весьма импонирует позиция П.Л. Капицы, в которой обобщен его личный научный опыт и опыт его коллег. Он полагал, что всякую научную работу можно разделить на три части: 1) постановка цели; 2) нахождение метода достижения цели и решения задачи; 3) получение результата и оценка его значения¹²⁴. Здесь примечательно то, что ясно и четко выделены три узловых элемента всякого мышления – проблема, метод и результат. Мы пошли на расширение модели лишь потому, что метод как ключевой элемент участвует в двух разных актах. Сначала он формируется как некая сложная структура в качестве потенциального средства решения задачи. Под углом проблемных данных из наличных ресурсов происходит ценностное выделение необходимых элементов знания. В конце акта мобилизации (второй этап) метод предстает в виде возникшего когнитивного продукта. На следующем же, третьем этапе, метод реализует свои инструментальные свойства, трансформируя структуру проблемного материала. Конечно, эти две процедуры различны и составляют содержание отличных друг от друга этапов мышления. Важно подчеркнуть тот момент, что каждый акт мысли (этап) реализует техническую «трехчленку» в своей особой форме. На первом, втором и четвертом этапах методы представляют собой ценностные нормы (каноны), осуществляющие некоторый выбор. Однако селекция в каждом акте своеобразна: 1) выделение проблемного знания; 2) мобилизация нужного метода; 3) установление истинностного характера результата. Форму инструментального органона метод имеет лишь на стадии производства решения (третий этап).

Рис.55

Итак, рассмотрены основные методологические подходы в исследовании мышления: логический, информационный, психологический, эволюционный и технологический. Первые три стратегии имеют явный аспектный характер. В контексте психологии дается широкая панорама разных концепций, где описываются задачные формы, операции и схемы решения, обсуждаются модели цикла мыследеятельности. Однако здесь нет целостной картины на тему мысли, ее границы не выдерживаются и мышление нередко растворяется в многообразии нерациональных форм деятельности. Уже основоположники прагматизма пытались выйти из психологии в философию и наметили контуры возможной перспективы. Традиция философской рефлексии открывает как раз те потенции, которые необходимы для универсальной концепции мышления. В многообразии сложившихся философских направлений не было единой стратегии. Тот подход, который мы назвали технологическим, может претендовать на нужный синтез, он вобрал в себя ряд родственных идей из разных школ и чужд доктринальной односторонности. Предлагаемая стратегия несет на себе печать современного технологического и информационного общества. Мышление здесь предстает в виде высшего информационного продукта – знания, которое структурируется в последовательность актов, дающую в итоге новый интеллектуальный продукт. Данная стратегия не отрицает другие подходы, а вбирает в себя их рациональные достоинства. Она позволяет их интегрировать в такую модель, которая открыта для дальнейшего развития.

Рис.56