Психологические концепции мышления

Мышление - это такая тема, которую не может игнорировать ни одно достаточно авторитетное и влиятельное направление. Вот почему все основные психологические школы имеют свои теории мышления. Это многообразие можно представить в двух общих аспектах: а) мышление как некое содержательное образование; б) мышление - определенный способ деятельности.

Мышление есть основная форма проявления интеллекта. Эту формулу разделяют многие отечественные и зарубежные психологи. Если мышление представляется “интеллектом в действии”, то его содержание ограничивается рациональными формами, включая все многообразие знаний. Все чувственное здесь остается за пределами мысли и с этим согласны не только представители когнитивной психологии. Считается, что такая позиция позволяет объяснить отличие мышления от форм эмпирического опыта (ощущение, восприятие) и то, почему мысль протекает “внутренне”, в уме. И все же установление связи мышления с интеллектом - это лишь начало сложного анализа, ибо трактовки интеллекта и его активности чрезвычайно множественны и дискуссионны.

Мышление включает в себя не только интеллектуальное, но и чувственное. Такое расширение признавал С.Л. Рубинштейн. “Мышление как реальный психологический процесс уже само является единством интеллектуального и эмоционального”²⁰. В качестве обоснования здесь выступало понятие образа как содержательного базисного элемента психики. Если исходным является чувственный образ, то мышление не может избежать модусов чувственности. Вот почему наряду с абстрактно-теоретической мыслью С.Л. Рубинштейн ввел такие виды мышления, как: “наглядно-образное” и “наглядно-действенное”.

Расширительную точку зрения разделяют и некоторые современные зарубежные психологи. Представляя социальный бихевиоризм, К. Фишер полагает, что “мысль в буквальном смысле слова выстроена из сенсо-моторных навыков”²¹. Все интеллектуальное поведение автор сводит к трем ярусам навыков, приобретаемых индивидом в ходе научения: абстрактные, репрезентативные и сенсо-моторные. Хотя здесь присутствует явная перекличка с идеями Ж. Пиаже, позиция К. Фишера своеобразна, она продиктована общими принципами бихевиоризма. От психологов не отстают и современные немецкие философы, заявляющие о том, что по своей структуре мышление может быть не только познающим, но и эмоциональным ²². Такая позиция получит детальный разбор позднее.

Разнообразие деятельностных трактовок мышления. Признание связи мышления с человеческой деятельностью естественно и очевидно. Она уже фигурировала в содержательном аспекте (“интеллект в действии”) и задача состоит лишь в ее экспликации. Деятельностных версий чрезвычайно много и главное заключается в том, чтобы представить самые значимые концепции и оценить их достоинства и недостатки.

Ассоциативное связывание впечатлений и идей. Одна из первых психологических теорий мышления принадлежит Д. Юму. Он полагал, что человеческая психика способна связывать чувственные впечатления по их сходству и различию. Важно, чтобы в опыте осуществлялась некоторая повторяемость, чем выше ее частотность, тем лучше. Если неоднократно восприятие языков пламени сопровождается болевыми ощущениями тела, то разум связывает вид огня с угрозой ожога. Здесь налицо ассоциация смежности и, хотя сейчас мы лишь видим огонь и не обжигаемся, но мышление предостерегает нас о возможной опасности. Опыт в виде привычки, имея в своем распоряжении одно впечатление, помнит о связи с другим впечатлением, которое актуально не наблюдается. Мысль здесь действует по ассоциации смежности (или закону следования: А ® В).

Наивная версия Юма в дальнейшем была усовершенствована Д. Гартли, В. Вундтом и другими, она нашла многообразие иллюстративных примеров. Но суть ассоцианизма осталась прежней. Ассоциативной схеме по-своему симпатизировал У. Джеймс. Он полагал, что ассоциация по сходству лежит в основе творческой аналогии, когда индивид переносит старый опыт на новую ситуацию. Допустим, мы знаем, что в уже состоявшемся случае К проявилось свойство m. Актуально мы пребываем сейчас в случае N и предполагаем, что и здесь проявится свойство m. Такая ассоциация по сходству способна открыть скрытые общие свойства, что интересует ученых, изобретателей и других творческих личностей ²³.

Рис. 2

Уже в конце XIX века ассоцианизм был подвергнут критике. О. Зельц (Вюрцбургская школа) указывал, что ассоциативные связи далеко не исчерпывают богатства мыслительных соотношений, где выделяются детерминации причинного типа. Ассоциирование носит преимущественно диффузный характер, демонстрируя игру случайностей. Продуктивное же мышление в социальной практике и науке отличается целенаправленностью и предвиденными открытиями. Эту критическую линию дополнил Э. Кречмер, подчеркнувший близость ассоциативности патологии. Если логическое мышление, присущее нормальному индивиду, стремится руководствоваться четкими понятиями, то мышление как свободное ассоциирование демонстрирует внезапные скачки и чрезмерно часто отклоняется от чувственных фактов. Последнее и фиксируется у больных шизофренией и маниакальными неврозами²⁴.

Мышление - это непрерывный процесс анализа через синтез. В конце XIX века немецкий логик Т. Липпс предложил программу разделения исследовательского труда. Если логика ограничивается результатными формами и законами мышления, то процесс мышления остается психикой как предметом психологии²⁵. Аргументация Липпса сводилась к следующему. Законы мышления и установившиеся продукты рационального познания отличаются своей определенностью и четким порядком, в силу этого логика и способна их изучать. Другое дело - процесс мышления, где царит прихотливая и изменчивая игра желаний, целевых установок, индивидуального опыта. Эти капризные случаи воображения могут и должны исследовать психологи, их описания будут показывать степень отклонения актов мысли от нормативного порядка логических законов. Данные рассуждения оказали влияние на последующую теоретическую мысль. Если в западной методологии науки идея Липпса детерминировала оппозицию «контекст открытия»/ «контекст обоснования», то в советской психологии она нашла почву в школе С.Л. Рубинштейна.

Позиция самого С.Л. Рубинштейна была достаточно широкой и гибкой. Он исходил из того, что все воздействия внешнего мира преломляются через внутренние условия человеческого индивида. В этом активном субъектном преломлении мышление занимает ведущее место и его главное психическое свойство - предельная непрерывность и динамичность. И в этом качестве мышление всегда предстает процессуальным образованием, где синтез господствует над анализом так, где последний по сути дела сводится на нет, действуя только как “анализ через синтез”.

В истории культуры хорошо известен феномен, когда ученики придают идеям своих учителей гипертрофированную форму. Конечно, творчество А.В. Брушлинского как ученика С.Л. Рубинштейна многогранно и имеет значительные достижения, но и здесь проявился феномен ученика, зашедшего в запретные места дальше учителя. А.В. Брушлинский полагал тождество мышления и психики, если речь идет о субъектно-деятельностном процессе. Такой процесс характеризуется предельной мобильностью и пластичностью, в нем непрерывно меняются мотивы, способы и условия деятельности. Здесь одно незаметно перерастает в другое и это выражает бытийственную нераздельность мысли. Мышление как континуальный процесс нельзя представить в виде временной последовательности стадий и этапов, ибо этому препятствует «анализ через синтез». В контексте мыслительной активности устанавливаются «открытые» задачи, а через них образуются прерывные умственные действия и операции, которые способствуют постановке и решению «хорошо определенных» задач. Если первые задачи неопределенны и не предполагают ситуации выбора альтернатив, то вторые задействуют правила в ситуации перебора вариантов. Мыслительный процесс способна изучать только психология, анализ интеллектуальных операций и результатов мышления – дело остальных наук (логика, теория информации и т.п.)²⁶.

Рис. 3

Концепция А.В. Брушлинского постулирует раскол мышления на две области, где самой загадочной становится процессуальное мышление. Оно непонятно тем, что, являясь целым, не имеет элементов. Но целое без частей это нонсенс. Феномен бесструктурного мышления М.А. Холодная объясняет влиянием на отечественных психологов идеологических установок советского периода с их неприятием механицизма, функционалистского редукционизма²⁷. Отсюда вырос тот постулат целостности, который признает порождение частей (операций, результатов) целым (процессуальным мышлением), но запрещает влияние частей на целое. Такая односторонность выглядит весьма странно.

Однако и сам переход от неструктурной мысли к структуре интеллектуальных операций предстает таинственной метаморфозой, близкой к чуду. Куда естественнее объяснять акты мышления переходами от одних структур к другим структурам. Такие процедуры требуют сложных форм анализа, которые, однако, укладываются в обычное понятие анализа и не нуждаются в экзотическом кентавре типа «недизъюнктивный анализ». Здесь уместна параллель с критикой Г.В. Оллпортом В. Штерна (1871-1940). Последний резко отрицательно относился к любой попытке объяснить личность на уровне дифференциальных теоретических качеств (черт, установок, диспозиций). В противовес этому Оллпорт полагал, что когда исследователь простыми абстракциями замещает сложные паттерны сознания – это нормальный анализ через абстрагирование. «Несмотря на истинность утверждения о том, что личность неделима, прогресса в ее изучении стоит ожидать не от постоянной апелляции к этому факту, а от нахождения некоторых уровней анализа, которые бы в наименьшей степени предполагали пренебрежение самой структурой личности.., проведения такого рода анализа, а затем возвращения обратно к личностной целостности»²⁸. Это соображение Оллпорта полностью можно отнести и к мышлению, структура которого предполагает исследовательский анализ.

Мышление как преобразование плохой структуры в хороший гештальт. Термин «гештальт» в 1896 г. ввел Х. Фон Эренфельс и он приобрел смысл психологического целого, которое формируется в ходе структурирования перцептивного поля сознания. Открылась возможность трактовать мышление в виде способа становления гештальта. Реализацию этого пути начал В. Келер, осмысливая свои опыты с шимпанзе. Он ввел понятие структуры оптического поля, тождественной наглядно данной ситуации. Если в поведенческой ситуации возникают обстоятельства, затрудняющие достижение цели, то ее можно считать задачей. Последнее вынуждает животное искать обходной путь, преодолевающий препятствие. Келер ставил обезьян в задачные ситуации, которые требовали нахождения тел-орудий (палка, ящики). После некоторого периода научения шимпанзе находили гештальт, вписывая в задачное поле (удаленная пища) нужный элемент (орудие). Такое решение отмечалось в поведении резким толчком («инсайт»). По мнению В. Келера, в подобных случаях пере-структурирования животные проявляют разумное поведение, сопоставимое с человеческим, хотя их «представления» существенно ограничены²⁹.

Рис. 4

В качестве субъекта мышления М. Коффка взял ребенка и показал, что в ходе социального обучения у него последовательно формируются четыре области: а) моторная; б) сенсорная; в) сенсо-моторная; г) идеаторная. Последняя и делает возможным мышление как способность преобразовывать структуры ситуативного поля. Исходным здесь выступает незнакомая ситуация, в которую попадает ребенок. Она оценивается в качестве проблемы, ибо неизвестны правильные действия, что заставляет его обдумать затруднительное положение. Идеаторная способность формируется обучением в виде способа применения приобретенных знаний к новым условиям жизни. Мышление заключается в нахождении «промежуточных звеньев», которые выводят проблемную ситуацию на правильные/ неправильные реакции. К примеру, незнакомый для ребенка взрослый предлагает ему сладости. Последнее его привлекает, но пугает незнакомец, это колебание выражает проблемную ситуацию. Ребенок начинает припоминать, был ли в прошлом запрет на такое положение. Вспомнив такой запрет, ребенок не берет сладости³⁰.

Рис. 5

М. Коффка указал на три основные операции структурирования: объединение, анализ, вычленение структурного центра. Последнее он считал самым главным мыслительным действием, которое находит промежуточные звенья. Здесь безразличный элемент (запрет или что-то другое) вдруг становится центром всей структуры. Такая внезапность и является яркой феноменальной характеристикой мышления.

У М. Вертгеймера была своя триада ведущих структурных операций, где наряду с центрированием выделялись группировка и реорганизация. Их использование всецело определяется той проблемной ситуацией, которая разрешается в данный момент. Бесконечное богатство конкретики выступает проявлением некоторого единства – любая ситуация имеет определенную структуру. Если человек обнаруживает какие-то отклонения от структурной целостности: пробелы, противоречия, несогласованности и другие подобные «критические точки», значит, он находится в проблемной ситуации и его мышление вступило на путь решения. Продуктивная мысль должна сделать все возможное, чтобы осмыслить ситуацию во всех ее значимых элементах и их взаимосвязях. Такое проникновение позволяет использовать операции в целостной последовательности в соответствии со структурными требованиями проблемного поля. И тогда происходит переход от ущербной структуры S1 к хорошему гештальту S2 ³¹.

Рис. 6

Гештальт-психология осуществила явный прорыв в понимании глубинных основ процесса мышления. К достижениям следует отнести характеристику проблемы и мыслительного результата. «Критические точки» в виде структурных недостатков (пробелы, противоречия, несвязности, неясности) дают достаточно полный портрет проблемы (S1). На этом фоне продукт мышления как конечный гештальт отличается оптимальной структурно-функциональной организацией, где нет проблемных недостатков (S2). Слабым местом гештальт-теории остался процесс перехода от проблемы к результату, т.е. само решение. Одна из главных причин этого – недостаточное внимание к активности мыслящего субъекта. Конечно, речь не идет о каком-то радикальном игнорировании человеческой активности, в чем гештальтисты справедливо упрекали ассоцианистов. К примеру, М. Вертгеймер отмечает, что основной упор у него сделан на внутреннюю структурную динамику мышления, но «это вовсе не означает, что человек в ходе его развертывания остается совершенно пассивным. С его стороны предполагается желание ставить проблемы, готовность смело и искренне их исследовать, стремление к совершенству в отличие от случайной, произвольной или рабской установки»³². И все же такая позиция оказалась недостаточной, ибо гештальт-психологи применили к мышлению характеристики акта восприятия‑понимания и ограничились этим. Все операции, о которых рассуждает Вертгеймер, замкнуты на “новое и более глубокое понимание ситуации”, совпадающее с разумным восприятием. “Неприязнь бихевиористов и операционалистов к терминам типа “видение”, “усмотрение” не должна заслонить от них проблему. Мне также термины кажутся вполне уместными… То, что действительно важно в термине “видение”, может быть точно сформулировано и в операциональных терминах”³³. Акт восприятия, взятый в качестве образца мысли, погрузил субъекта в проблемную ситуацию и растворил его активность в ней. Последующее развитие теории мышления пошло по пути дистанцирования субъекта и его средств (включая операции) от проблемного материала.

Мышление есть способ решения задач. В понимании мышления к гештальт-психологии весьма близка Вюрцбургская школа (Н. Ах, К. Бюлер, О. Кюльпе, О. Зельц), которую нередко называли “психологией мышления”. Ее представители выстроили свою концепцию в ходе критики ассоцианизма. Так, О. Кюльпе заявил, что ассоцианисты игнорируют функциональные характеристики мышления, которые обслуживают целевую деятельность человека. Понятие “образа” не несет на себе субъектной печати активности и в силу этого не может быть конститутивным элементом мышления. Такой основой должно стать понятие задачи-цели.

О. Зельц предложил рабочее определение задачи как исходного пункта развертывания мышления. Он подчеркнул наличие содержательной стороны, ибо задача – это “схематически антиципируемый комплекс понятий”, в котором обнаружены пробелы. Такое нарушение структуры и задает целевую установку для продуктивного мышления: в наличной цепи нужно найти недостающее звено. Задача-проблема требует от субъекта мышления актуализации не просто знаний, а должного метода, то есть того средства, который бы мог заполнить пробел и достроить ущербный комплекс до искомой целостности. Здесь возможны два варианта: а) применение старого метода к новым условиям задачи; б) построение нового орудия из материала старых приемов. Если в первом превалирует репродукция, то во втором – творческая продуктивность. Оба вида мышления можно описать с помощью контролируемой интроспекции и такие психологические эксперименты, по мнению О. Зельца, могут сделать мышление зеркалом той скрытой логики, законы которой мы знаем пока лишь в малой степени³⁴.

Все задачи требуют привлечения наличного интеллектуального опыта индивида и при успешной мобилизации происходит своеобразный «резонанс». Модельный комплекс задачи дает такую схему предмета, где имеются пропуски, которые нужно заполнить. «Решатель» создает образ требуемого неизвестного и тем самым предвосхищает искомый результат. Такая антиципация, начинающая действовать как установка на цель, детерминирована мобилизованными абстракциями в роли средства предвосхищения. Когда известные элементы задачного комплекса органично сочетаются с антиципируемым фрагментом, это становится сигналом, вызывающим в разуме «решателя» резонанс: найден подходящий «предмет». Ищущий субъект внезапно понял (инсайт) то, что ранее было неизвестным. Так, американский физик Б. Франклин (XVIII в.) поставил задачу – как спустить заряды молнии с облаков на землю для измерения? Он вспомнил, как в детстве запускал змеев. И идея воздушного змея, полет которого можно контролировать, стала искомым решением.

Рис.7

Мышление решает задачи путем структурирования гештальта. Гештальт-психология и вюрцбургская «психология мышления» возникли почти одновременно и развивались параллельно. У этих направлений оказалось очень много общего и уже к 1930-м годам фактически они слились друг с другом с формальной выделенностью гештальт-теории. Представителем такого идейного синтеза можно считать К. Дункера, который в 1935 году прямо заявлял, что он развивает идеи О. Зельца и ему близки исследования М. Вертгеймера и В. Келера.

К. Дункер исходил из тождества задачи и поля проблемной ситуации. Задача-проблема понимается в виде такой структуры, которая содержит конфликт – наличные средства не приводят к желаемому результату, и это является затруднением, побуждающим к размышлению. «Решатель» должен сначала проанализировать ситуацию задачи и обнаружить конфликт в виде «критических точек» (отклонения от нормальной структуры). Затем нужно проанализировать весь материал проблемной ситуации, где конфликт вписан в неконфликтные условия. Последнее следует оценить под углом вопроса: что можно использовать для достижения цели (изменения конфликта)? При решении сложных задач своим испытуемым К. Дункер рекомендовал ставить эвристические вопросы наводящего характера («А что вообще делают, когда хотят с помощью какого-либо агента осуществить в определенном месте некоторый эффект?»).

Задачная стратегия К. Дункера предполагает «функциональное решение». Речь идет о сложных проблемах, решение которых складывается из последовательности промежуточных актов. Каждый из них преодолевает одну из критических точек конфликта. В структуре «функционального решения» важное место принадлежит средствам – эвристическим методам, они помогают разрешить критические точки и получить промежуточное решение³⁵.

Рис.8

Дункер углубил критику ассоцианистской модели мышления. Он показал, что нельзя объяснить мыслительное творчество только принципом переноса интеллектуального опыта со сходных случаев на данную проблемную ситуацию. Можно признать такой перенос лишь при условии отказа от представления сходства ситуаций, которое страдает порочным кругом. Всякий инструментальный перенос осуществляется в форме переструктурирования материала проблемной ситуации. В ходе мышления происходят изменения в соотношении фигура/фон («рельеф подчеркнутости»). Переакцентировка центра, вариативное выделение общего/частного, сгущение диффузных фрагментов до концентрированного «насыщения». Эти операции способны обеспечить внезапное понимание ситуации, сопровождаемое «ага-переживанием», и преобразовать проблемное поле в целостный гештальт.³⁶

При всей детализированности симбиоз задачной стратегии с гештальт-психологией в исполнении К. Дункера грешит теми же изъянами, которые присущи отдельным школам. Основное внимание по-прежнему уделяется исходной задаче и конечному гештальту. Конечно, определенные сдвиги анализа к середине мыслительного процесса присутствуют в виде «функционального решения», включающего эвристические методы и промежуточные результаты. Но это скорее плацдарм для наступления, чем само наступление.

Этапная структура мышления. Уже в рассмотренных концепциях мышление предстает в виде циклического процесса, имеющего начало, середину и конец. Здесь можно вести речь о трех этапах, представляющих развертывание мышления во времени. В принципе, возможны самые различные варианты в зависимости от того, динамику чего брать за основу. Г. Уоллес в свое время предложил трактовку мышления как открытия чего-то нового в человеческой культуре. Соответственно он выделил четыре этапа: а) подготовка открытия; б) созревание инновации; в) озарение творца; г) проверка идеи³⁷. Налицо феноменалистская версия, не претендующая на раскрытие внутренней структуры творческой мысли.

С.Л. Рубинштейн разработал модель мышления с четырьмя фазами-этапами: а) осознанная постановка проблемы; б) разрешение проблемы в форме гипотезы; в) критическая проверка гипотетического решения; г) формирование решения в виде суждения.³⁸ Нет сомнений в том, что исходным в мышлении является акт соотнесения условий и требований задачи, требующий особых интеллектуальных усилий. Но автор утверждает, что понять задачу, значит найти метод ее решения. Стало быть, для акта мобилизации метода не нашлось своей фазы и эта процедура оказалась поглощенной процессом проблематизации. Думается, что такая «экономия» теряет важнейший акт и существенный компонент мышления в форме метода.

Прагматистские модели мышления. Основоположником прагматизма считается американец Ч.С. Пирс. Хотя его основные исследовательские интересы лежали в семиотике, логике и философской методологии науки, он инициировал основную идею психологического прагматизма. По мнению Пирса, прагматизм стремится исследовать мышление в его влиянии на жизненное поведение человека. Конечно, знание имеет различные отношения к реальности, но для прагматиста важно то, что «истина означает просто способ достижения тех или иных целей».³⁹ Если истина совпадает с привычкой-верованием, то мышление является производством верований как различных способов действий.⁴⁰ Пирс не был одинокой фигурой, ибо во второй половине XIX века дух прагматизма охватил многих мыслителей, на которых повлияла эволюционная теория Ч. Дарвина. К ним можно отнести Ф. Ницше, который заявлял, что истинно то, что сообщает мышлению наибольшую силу в смысле жизненного могущества и продуктивности. Пирс же и его последователи внесли сюда еще и типичный для американского образа жизни стиль деловитости и придали ему рефлексивную форму.

В мышлении истина используется как полезное орудие. Начинания Пирса подхватил У. Джеймс. Он сделал упор на осмысление субъектной полезности знаний в противовес традиционному мировоззрению. В материалистической философии и близкой к ней психологии господствовала идея отражения, подчеркивавшая зависимость всех психических образований от природной и социальной реальности. По мнению Джеймса, такой подход игнорирует первенство практической полезности сознания, которое возникло как раз для обслуживания жизненных потребностей человека. Копирование действительности есть далеко не существенный вид соответствия, ибо реальность в виде потока ощущений весьма пластична и человек творит новую действительность, отвечающую его интересам. Вот почему нет «чисто объективной истины», а есть истинный опыт на субъективных основаниях обслуживающей работы.⁴¹

В своей концепции мышления У. Джеймс основное внимание уделил не предмету (что мыслить), а средствам (как мыслить). С точки зрения приоритета практической ценности над отражательным соответствием «…теории представляют собой не ответы на загадки, теории становятся орудиями».⁴² Конечно, теоретические формулы создаются людьми, но их выбор в качестве методов не произволен. Требуется найти такую теорию, которая в состоянии служить нам при следующих требованиях: а) она должна вносить как можно меньше изменений в багаж старых истин; б) теория обязана вести к новым фактическим результатам; в) она должна работать надежно, максимально упрощая целенаправленную деятельность. Только при этих условиях знание истинно «как орудие личной работы, инструментально».⁴³

Свои общие рассуждения Джеймс иллюстрировал не только фактами практической жизни, но и обращался к истории науки. По его мнению, понятие энергии отнюдь не претендует представлять собой нечто «объективное». Оно функционирует только как метод измерять явления природы так, чтобы все многообразие изменений объединить одной простой формулой. Так же следует оценить идеи атома, электрона и другие теоретические сущности. Все они представляют собой «удобные приемы разбираться в потоке опыта. С их помощью мы превосходно умеем производить выкладки; они нам отлично служат, но мы не должны позволять себе быть одураченными ими».⁴⁴ Последняя угроза расшифровывается в прежнем ключе – не следует поддаваться иллюзии реального существования электронов, атомов и т.п.

Обращение Джеймса к орудийным средствам мышления или к феномену метода следует отнести к несомненным достоинствам. На фоне зарождающихся гештальт-теории и задачной «психологии мышления», которые занялись «началом» и «концом» мыслительного процесса, философско-психологический анализ метода, как основного (и «срединного») инструмента человеческой активности, был пионерским начинанием. Джеймс удачно смог систематизировать субъектные основания мышления: практические потребности и интересы, целевая детерминация средств, экономия и удобство приемов метода, продуктивность мыслительной работы. Но он не смог избежать тех изъянов, которые вытекают из последовательного тенденциозного принципа. Понятно, что новое нередко утверждает себя через противопоставление старому, но здесь важно соблюсти меру в сочетании критики и сохранении традиции. Этой меры Джеймсу не хватило там, где он полностью отверг тему соответствия содержания мышления внешней реальности. Субъектные характеристики мышления гипертрофировались и обернулись субъективным произволом. Поскольку автор исповедовал радикальный эмпиризм, его функциональная трактовка мышления оказалась весьма узкой, особенно в отношении научного исследования. Это видно по его ключевым метафорам: знания растут подобно пятнам жидкости на ткани и похожи на растущий ком снега. Данные образы указывают на прогресс периферической поверхности и незыблемость центральных областей. Такой механизм как раз соответствует росту эмпирического познания на основе теоретических гипотез (объяснение и предсказание фактов). Но здесь полностью выпадает многообразие форм научно-теоретического мышления: выдвижение гипотез, построение аксиоматической теории, обобщающий синтез эмпирических законов и т.п.

Ступени рефлективно-исследовательского мышления. Самый авторитетный представитель классического прагматизма – Д. Дьюи. Он разработал весьма систематическую концепцию мышления. Уже в 1895году он предложил конфликтную теорию начала мысли. Процесс мышления возникает тогда, когда нарушается привычная связь внешнего стимула (S) с реакцией организма (R). Этот разлад оценивается как весьма важное событие, которое эмоционально переживается (удивление) и служит мотивом, запускающим работу мысли. Такая модель существенно отличалась от расхожего представления «калейдоскопа» – мысль есть все то, что приходит нам на ум. В своей программной работе «Психология и педагогика мышления» (1909) конфликтную схему Дьюи включил в более развернутую концепцию.

Речь идет о полном акте мышления, процессуальная динамика которого включает пять ступеней: (I) чувство затруднения, (II) определение проблемного затруднения, (III) представление о возможном решении, (IV) аналитическое развитие гипотезы, (V) эмпирическое обоснование результата.⁴⁵ Первая и вторая ступени часто сливаются в одну, ибо здесь в состоянии сомнения формируется один и начальный фактор мысли - проблема. Ее содержанием могут выступать различные виды затруднений: конфликт между наличными условиями и желаемым результатом, расхождение между целью и средствами. Аномалии и несвязности вызывают ощущение неожиданности, которое становится эмоциональным побудителем к поиску решения. Такое исследование начинается с определения границ затруднения и является диагнозом проблемы. После этого поиск направляется к открытию нужного метода, способного стать тем промежуточным звеном (или группой звеньев), которое устраняет разрыв и снимает остроту затруднения-противоречия. На связь проблемы с искомым представлением не могут указать ни чувства, ни формальная логика. Здесь начинается необходимая игра рационального воображения, подсказывающая того или иного кандидата. Поскольку речь идет о вероятных представлениях, то такие идеи принимают форму догадки или гипотезы. Это делает третью ступень мышления самой сложной и творческой. Когда предположение уже взбрело в голову, то о нем начинают рассуждать в плане логической уместности. Рефлексия стремится своим анализом вскрыть возможные связи между идеей и проблемой, она скрупулезно и критически устанавливает добротность гипотетического отношения. На заключительной ступени добывают экспериментальные подтверждения догадки, добавляя к логической аргументации доводы чувственных фактов. ⁴⁶