6. Триединство принципов русской пунктуации

Итак, мы назвали три принципа современной русской пунктуации: грамматический, смысловой, интонационный. Как видим, существующая в настоящее время пунктуация не отражает какого-либо единого принципа в чистом виде. Однако она системно организована. Можно с уверенностью сказать, что грамматический принцип является сейчас ведущим, тогда как принципы смысловой и интонационный выступают в качестве хотя и обязательно действующих, но дополнительных. В отдельных конкретных проявлениях они могут быть выдвинуты и на передний план, если только это не приведет к забвению основного — грамматического. Например, несовпадение интонации и пунктуации заключается всегда в том, что знак имеется там, где требует этого грамматическое строение предложения, а не интонационная пауза.

Если посмотреть на современную пунктуацию, учитывая исторический аспект, то становится понятной и даже естественной ее кажущаяся невыдержанность. Это новый этап в ее историческом развитии, причем этап, характеризующий более высокую ступень. Структуру, смысл, интонацию — все это отражает современная пунктуация. Письменная речь получает возможность быть организованной не только достаточно четко, но и вместе с тем выразительно. Пожалуй, самым большим достижением современной пунктуации (если не учитывать частные проявления несовершенства) является тот факт, что все три принципа действуют в ней не разобщенно, а в единстве. Действительно, так ли уж часто мы употребляем знаки, пользуясь каким-либо одним принципом? Мы уже достаточно убедились на примерах, что, как правило, интонационный принцип сводится к смысловому, смысловой к структурному, или, наоборот, структура предложения определяется его смыслом, так же как интонация — его смыслом и структурой. Выделять же отдельно принципы сейчас можно лишь условно, для удобства изучения. На самом деле в большинстве случаев они действуют нераздельно, хотя с соблюдением определенной иерархии. Любой текст подтверждает это:

33

Сказки пашут для храбрых.

Зачем равнодушному сказка?

Что чудес не бывает,

Он знает со школьной

скамьи.

(А. Коваленков.)

 

Первый знак — точка. Она обозначает конец предложения, границу между двумя предложениями (структура); понижение голоса, длительную паузу (интонация); законченность сообщения (смысл). Второй знак — вопросительный. Он передает вопросительную интонацию, но последняя обусловлена структурой и смыслом особого по цели высказывания типа предложения. Ведь автор ничего не сообщает, он пока лишь вопрошает. Наконец, запятая. Она обозначает одновременно и границу частей предложения (структура), и расчлененность мысли (смысл), и паузу на стыке частей (интонация).

Именно сочетание принципов является показателем развитости современной русской пунктуации, ее гибкости, позволяющей выражать тончайшие оттенки смысла и структурное многообразие речи.

Современная русская пунктуация — это очень сложная и богатая система, хотя и недостаточно последовательная, так как разные звенья ее покоятся на разных основаниях. Но именно в разносторонности этой системы таятся большие возможности для пишущего, именно это превращает пунктуацию при творческом ее использовании в мощное стилистическое средство.

В этом смысле очень интересен пересказ К. Паустовским рассуждений Бабеля: «Все абзацы и вся пунктуация должны быть сделаны правильно, но с точки зрения наибольшего воздействия текста на читателя, а не по мертвому катехизису. Особенно великолепен абзац. Он позволяет спокойно менять ритмы и часто, как вспышка молнии, открывает знакомое нам зрелище в совершенно неожиданном виде. Есть хорошие писатели, но они расставляют абзацы и знаки препинания кое-как»¹.

Твердость и стабильность русской пунктуации определяется ее грамматическим принципом, а возможности передать богатство и разнообразие смысловых оттенков и эмоций — принципами смысловым и интонационным. Так что диапазон «нот при чтении» оказывается очень широким, и потому воздействие текста на читателя,

¹ Паустовский К. Г. Близкие и далекие. М., 1967. С. 341.

34

при безусловной талантливости пишущего, может стать чрезвычайно сильным.

Вот, например, как «с точки зрения наибольшего воздействия на читателя» пользуется пунктуацией И. Бунин (хотя не всегда следуя общепринятым нормам):

Помню раннее, свежее, тихое утро... Помню большой, весь залитой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и —запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скрип телег. Это тархане, мещане-садовники, наняли мужиков и насыпают яблоки, чтобы в ночь отправлять их в город,— непременно в ночь, когда так славно лежать на возу, смотреть в звездное небо, чувствовать запах дегтя в свежем воздухе и слушать, как осторожно поскрипывает в темноте длинный обоз по большой дороге.

(И. Бунин. Антоновские яблоки.)

 

Тире, поставленное после союза и, очень четко и вместе с тем многозначительно отграничивает самое главное в повествовании, то, что явилось его основой, его художественным образом. Не будь этого тире (и поставлено оно не перед союзом, а после него, чтобы подчеркнуть непрерывность цепи и одновременно — значительность последующего описания), все слилось бы в едином перечне воспоминаний. Не меньшую, хотя иную эмоциональную нагрузку несет тире и перед сочетаниемнепременно в ночь.

Большая выразительность достигается и тогда, когда точка внезапно разрывает живую, плавную ткань повествования. Текст становится более энергичным, динамичным. Вот пример:

А потом были длинные жаркие месяцы, ветер с невысоких гор под Ставрополем, пахнущий бессмертниками, серебряный венец Кавказских гор, схватки у лесных завалов с чеченцами, визг пуль, Пятигорск, чужие люди, с которыми надо было держать себя как с друзьями. И снова мимолетный Петербург и Кавказ, желтые вершины Дагестана и тот же любимый и спасительный Пятигорск. Короткий покой, широкие замыслы и стихи, легкие и взлетающие к небу, как облака над вершинами гор. И дуэль. И последнее, что он заметил на земле,— одновременно с выстрелом Мартынова ему почудился второй выстрел, из кустов под обрывом, над которым он стоял.

(К. Паустовский. Разливы рек).

35

Спокойное описание разрушается здесь точками, поставленными в тех местах, где либо замыкается круг перечисления (перед вторым и третьим предложениями), либо появляется сообщение, резко диссонирующее с предшествующим описанием, несущее в себе большую психологическую нагрузку (И дуэль. И последнее, что...), т. е. там, где нужно резко прервать читателя, заставить его вникнуть в суть трагедии.

Цели воздействия на читателя служит и абзацный отступ, как один из указателей членения текста (в этом смысле абзац можно причислить к знакам препинания). Глубоко продуманное абзацное членение помогает постичь написанное.

Абзацный отступ не может быть случайным. Группа предложений между двумя абзацными отступами намечает строго последовательный переход от одной темы к другой, т. е. взаимосвязь предложений осуществляется по логико-смысловому принципу построения текста. Однако абзац может и неожиданно прервать последовательное течение мысли, приобретая тем самым эмоционально-выделительную функцию.

Вот пример «тематического» (логико-смыслового) членения текста на абзацы:

Хутор раскинулся далеко в стороне, и возле причала стояла такая тишина, какая бывает в безлюдных местах только глухою осенью и в самом начале весны. От воды тянуло сыростью, терпкой горечью гниющей ольхи, а с дальних прихоперских степей, тонувших в сиреневой дымке тумана, легкий ветерок нес извечно юный, еле уловимый аромат недавно освободившейся из-под снега земли.

Неподалеку, на прибрежном песке, лежал поваленный плетень. Я присел на него, хотел закурить, но, сунув руку в правый карман ватной стеганки, к великому огорчению обнаружил, что пачка «Беломора» совершенно размокла. Во время переправы волна хлестнула через борт низко сидевшей лодки, по пояс окатила меня мутной водой. Тогда мне некогда было думать о папиросах, надо было, бросив весло, побыстрее вычерпывать воду, чтобы лодка не затонула, а теперь, горько досадуя на свою оплошность, я бережно извлек из кармана раскисшую пачку, присел на корточки и стал по одной раскладывать на плетне влажные, побуревшие папиросы.

Был полдень. Солнце светило горячо, как в мае. Я надеялся, что папиросы скоро высохнут. Солнце светило так горячо, что я уже пожалел о том, что надел в дорогу солдатские ватные штаны и стеганку. Это был первый после зимы по-настоящему

36

теплый день. Хорошо было сидеть на плетне вот так, одному, целиком покоряясь тишине и одиночеству, и, сняв с головы старую солдатскую ушанку, сушить на ветерке мокрые после тяжелой гребли волосы, бездумно следить за проплывающими в блеклой синеве белыми грудастыми облаками.

Вскоре я увидел, как из-за крайних дворов хутора вышел на дорогу мужчина. Он вел за руку маленького мальчика, судя по росту — лет пяти-шести, не больше. Они устало брели по направлению к переправе, но, поравнявшись с машиной, повернули ко мне...

(М. Шолохов. Судьба человека.)

 

Как видим, отрывок состоит из четырех абзацев (в данном случае термин используется в значении «часть текста между двумя отступами»), четко очерченных тематически: первый — общая картина ранней весны; второй — ситуация, вводящая в повествование рассказчика; третий — картина первого после зимы теплого дня и связанные с ним ощущения рассказчика; четвертый — появление основных героев рассказа. Здесь ни в одном из случаев нет смещения смысловой канвы повествования.

А вот текст, расчлененный на абзацы по иному принципу:

Несколько лет я прожил в есенинских местах вблизи Оки. То был огромный мир грусти и тишины, слабого сияния солнца и разбойничьих лесов.

По ним раз в несколько дней прогремит по гнилым гатям телега, да порой в окошке низкой избы лесника мелькнет девичье лицо.

Надо бы остановиться, войти в избу, увидеть сумрак смущенных глаз — и снова ехать дальше в шуме сосен, в дрожании осенних осин, в шорохе крупного песка, сыплющегося в колею.

И смотреть на птичьи стаи, что тянут в небесной мгле над полесьем к теплому югу. И сладко тосковать от ощущения своей полной родственности, своей близости этому дремучему краю. Так текут из болот прозрачные ключи, и невольно кажется, что каждый такой ключ — родник поэзии. И это действительно так.

(К. Паустовский. Медные подковки.)

 

Плавное нанизывание однотипных построений — и снова ехать...; и смотреть...; и сладко тосковать... — внезапно прерывается абзацем, и в этой акцентировке, в этом выделении угадывается глубокий смысл: цепь разрывается не случайно — писатель

37

снимает монотонность чтения, резко переключает наше внимание, чтобы не дать пропустить главное. А главное — это ощутить свою родственность, душевную близость с тем, что рождает поэзию...

Итак, два отрывка из художественных текстов. Равно талантливых по исполнению. Но разных по своему эмоциональному накалу. Жестко сцементированный текст из «Судьбы человека» подготавливает читателя к восприятию суровой и жестокой правды жизни. И предельно контрастный по звучанию, пронизанный поэзией текст Паустовского. Отсюда, в одном случае, следование логике развертывающегося повествования, в другом — эмоциональные «срывы», вызывающие разного рода смещения в изложении.

Как видим, современная пунктуация таит в себе большие возможности: она помогает пишущему в передаче не только мыслей, но и эмоций. И все это благодаря сложному взаимодействию в ней трех одинаково важных, но разных по своему удельному весу принципов.

С точки зрения основ пунктуации, грамматический принцип является ведущим, так как большая часть правил опирается именно на него. Правила строятся с учетом прежде всего синтаксического строя речи: пунктуация в простом предложении (при обособлении, при однородных членах, в неполном предложении, при вводных словах и т. п.), пунктуация в сложном предложении (сложносочиненном, сложноподчиненном, бессоюзном). Это делается потому, что именно здесь заложен самый большой процент объективности, так необходимый стабильным правилам.

С точки же зрения назначения пунктуации, ведущим, подчиняющим себе другие является принцип смысловой, поскольку смысл заключается в определенную интонационно оформленную синтаксическую структуру, или грамматическая структура подчиняется заданному смыслу. Таким образом, если учесть, что синтаксические единицы речи создаются для того, чтобы передавать мысли и эмоции, то станет очевидным совмещение действия всех трех принципов в единой пунктуационной системе.