Какой модерн. Том 1 (Научное издание)-2010

Ф р е д р и к Д ж е й м и с о н

метанарративов также представляет собой метанарратив10. Так же и возвышение поэтического языка Новой Критики (не-нарративного по своей сути) над другими нарративными формами дискурса возвращает нас к значимости исторического метанарратива, подобно консервативной «философии истории», пронизанной настроениями английского йомена11 старого сельскохозяйственного порядка (Элиот, Ливис), подорванного революционным Романтизмом. Этот вторичный нарратив является всего лишь второстепенным идеологическим приложением. Я бы настоял на более сильном формальном выводе, а именно на том, что само отрицание нарратива напоминает нарративный возврат репрессированного и оправдывает свою антинарративную позицию, создавая еще один, скромно маскирующийся, нарратив.12 Однако вместо того, чтобы пытаться дать этому принципу некую онтологическую формулировку, я бы предпочел придать ему методологическую форму, как рекомендацию для нахождения скрытых идеологических нарративов, работающих во всех кажущихся не-нарративными концепциях, особенно, когда они направлены против самого нарратива.

Необходимо обратиться к данному контексту для пересмотра того, что в постмодерне считалось устаревшим; его парадоксальное возвращение доказывает значимость концепции модерна, которой мы все наивно в течение долгого периода времени искали замену. Тем не менее, мнимый триумф Запада празднуется в явно постмодерных терминах как преодоление старых модернистских Утопий и продуктивистских ценностей, как «конец» идеологии, так же как и истории;

10См. мое «Введение» в книге Лиотара Состояние постмодерна.

11Крестьяне в Англии XIV-XVIII вв., которые, как правило, вели самостоятельное хозяйство. (Прим. пер.).

12Таким образом, я бы хотел исправить мои замечания в книге Марксизм и форма (Marxism and Form. Princeton: Princeton University Press, 1971, P. 332333), отмечая, что а- или анти-историцизм Новой Критики маскирует более глубокий продуктивный и идеологический исторический нарратив, или «философию истории».

348

С и н г у л я р н ы й м о д е р н

артикулируется номиналистская докса специфического и Différance*, устраняющая различия языков левого или правого крыла (на самом деле, именно отказ от разграничения левого и правого часто является центральным пунктом в «постмодерной» риторике). Какой цели может служить возрождение лозунга «модерн» после исчезновения модерного со всех полок и витрин магазинов, его устранения из медиа и послушной демодернификации, вне поля которой остались разве что несколько придирчивых интеллектуалов, открыто относящих самих себя к ископаемым? Возврат к языку модерна должен быть так или иначе постмодерным, поскольку он не связан с филологической и историографической аналитикой нашего недавнего прошлого. Происходит пересоздание модерного, смена его упаковки, его производство в огромных количествах для возобновления продаж на интеллектуальном рынке, начиная от известных имен в социологии и заканчивая обсуждением трюизмов13 во всех социальных науках (а также в некоторых искусствах).

В действительности существует множество резонов возврата к концепции модерна, хотя не все они оправданы. Постмодерн приобрел довольно сомнительную репутацию среди признанных дисциплин, когда стали очевидными некоторые его наиболее опасные последствия – ретеоретизация позднего капитализма, феминизм, примирение с так называемым «релятивизмом» и конструированием социальной реальности. Даже если не доверять самой периодизации, концепция модерна (которая уходит своими корнями к основателям социологии и с которой, в действительности, граничит сама социология как область исследований) кажется достаточно респектабельной и академичной. Но существуют и более глубокие мотивации, более серьезные преимущества рецидива модерна, во многом связанные с

13 Ф. Джеймисон использует здесь выражение «garden-variety» – нечто банальное, шаблонное, заурядное, тривиальное, обыденное, ничем не примечательное. (Прим. ред.).

349

Ф р е д р и к Д ж е й м и с о н

новым глобальным рынком, и не в последнюю очередь – с мировым рынком идей. Одним из неизбежных измерений концепции модерна была модернизация (слово, изобретенное намного позже, после Второй мировой войны). Модерн всегда был связан с технологией (по крайней мере, в «Новое время») и, в конечном счете, с прогрессом. Однако Первая мировая война нанесла сильный удар по идеологиям прогресса, в частности, тем, которые культивировали технологию. В любом случае, с конца XIX века буржуазные мыслители имели повод для серьезных сомнений в возможности прогресса. Теория модернизации, созданная после Второй мировой войны, признала за буржуазными идеями прогресса определенное будущее14. В социалистических странах сложилась другая версия модерна и модернизации, связанная с обещанием Сталина догнать Запад и его промышленность. Громогласное осуждение сталинских вариантов модернизации, которое ассоциировалось с общим утверждением о том, что марксизм и социализм по своей природе были пагубными «Прометеевыми» идеологиями, не должно заслонить параллельную дискредитацию западного варианта модернизации экологическим движением, некоторыми направлениями феминизма и левой критики прогресса и индустриализации. Впрочем, сложно представить, как можно разработать привлекательную политическую программу, если верить в «конец истории» и исключать измерения будущего и возможности радикальных перемен (не говоря уже о «прогрессе») из политического мышления.

Возврат концепции модерна происходит в ситуации, когда модернизация, социализм, индустриализация (в частности, прежний докомпьютеризированный вид тяжелой промышленности), Прометеизм, «насилие над природой» в целом дискредитированы, и можно предположить, что так называемые слаборазвитые страны захотят повернуться

14 В оригинале – «afterlife», т.е. буквально продолжение жизни после ее завершения, посмертное бытие. (Прим. ред.).

350

С и н г у л я р н ы й м о д е р н

лицом к истинному «модерну». Не принимая во внимание тот факт, что все жизнеспособные нации-государства в сегодняшнем мире уже давно «современны» во всевозможных смыслах, начиная с технологического, поддерживается иллюзия, что Запад обладает тем, чего ни у кого нет, – но тем, что другие должны для себя желать. Это непостижимое нечто может быть окрещено «модерном».

«II faut être absolument moderne!»15

Ироничный или нет, великий возглас Рембо «Необходимо быть абсолютно современным!» по-прежнему восхищает: возможно, потому, что он не только убеждает нас в том, что мы уже современны, но и дает нам возможность действовать.

Стоит вспомнить государства, которые в прошлом считались наиболее современными: Пруссия Фридриха Великого, ленинская система советов, и немного позже партий- но-диктаторская система фашизма Муссолини. Все они подтверждают пророческое суждение Макса Вебера о том, что бюрократия является самой современной формой социальной организации. Если мы их уже не считаем современными с этой точки зрения (возможно, за исключением упомянутого первым), то это потому, что, как ни печально, они не достигли того уровня эффективности, который был обещан проектом модерна. Однако США сегодня также не настолько эффективны. Что более значимо во всех этих случаях, – модерн рассматриваемых государств является модерном и для других народов, оптической иллюзией, взлелеянной завистью и надеждой, чувствами превосходства и потребностью в конкуренции. Наряду со всеми другими парадоксами, включенными в эту странную

15 «Необходимо быть абсолютно современным!» (фр.) – слова Артюра Рембо из книги «Одно лето в аду» («Une Saison en Enfer», 1873). Ср.: «Нужно быть безусловно современным!» (пер. Ю. Стефанова), «Надо быть абсолютно во всем современным!» (пер. M. Кудинова). (Прим. ред.).

351

Ф р е д р и к Д ж е й м и с о н

концепцию, данный парадокс является наиболее роковым: модерн всегда является концепцией другости.

Эффективность также включает другого, но достаточно специфическим способом. Запад не способен мыслить категорию «большой коллективный проект» в терминах социальной революции и социальной трансформации. Однако у нас есть подходящая замена, менее зависимая от воображения: для нас, и для самого «модерна», большой коллективный проект – это «моральный эквивалент войны», или просто сама война. В конце концов, по машине войны оценивают эффективность государства; и, несомненно, современные способы ведения войны предлагают наиболее продвинутую форму коллективной организации. Но фундаментальный структурный и идеологический предел нашего утопического воображения демонстрирует отсутствие альтернатив и сохранение в сознании американцев следа Второй мировой войны как великого утопического момента национального объединения и утраченного объекта нашего политического желания.

Можно ли сравнить реакции, которые «модерн» вызывает в различные исторические периоды? Данный вопрос подразумевает и содержит другой вопрос – о подлинности этих реакций и концепта, из которого они произошли или для которого они являются экзистенциальным ответом. Как сопоставить эти реакции или вывести и реконструировать их на основе исторических фактов? Литературные тексты всегда ставили эту проблему, которая впоследствии становится «горизонтом ожиданий» (Гадамер) в сопоставлении современных толкований текста с нашими собственными.

На самом деле, почему вопрос эстетического модернизма и совокупности всех видов постмодернистских текстов настолько ценен для разработки и реконструкции различных идеологий модерна? Сегодня, с особой проницательностью читая Бодлера, мы могли бы также реконструировать и другие, не-эстетические модерны, существовавшие в его период.

352

С и н г у л я р н ы й м о д е р н

Эту задачу стоит рассмотреть пренебрегая вездесущими характеристиками Нового, инновации и возникновения, сосредоточившись на не так часто упоминаемых (если вообще упоминаемых) аспектах. Так, тот, кому знакомо дело жизни Эзры Паунда, также знает и то, с какой тщательностью он всматривался в лик «настоящего эпохи»: чтобы воплотить знаки модернистских энергий, инноваций, а также локальных разрушений устаревшего (в поэзии или прозе); чтобы открыть новые типы мышления (сопоставимые в некоторой степени с идеями Кавальканти или Джона Адамса); чтобы вобрать в себя силу обещаний целой новой культуры (Джордж Антейл, Муссолини).16 Эти начинания эпохальны, они не выражают смутной надежды на будущее, они просто обращаются к общественной сфере в поисках знаков и ключей с точностью, соответствующей тому эстетическому идеалу, вокруг которого формируется поэтика Паунда.

Или возьмем Вальтера Беньямина с его удивительным геополитическим измерением модерна другой, соседней культуры:

«Бывает так, что духовные течения устремляются вниз по склону, настолько крутому, что критик способен воздвигнуть в этих местах свои энергетические установки. Перепад уровней между Францией и Германией создает для сюрреализма подобный склон. То, что возникло в 1919 году во Франции в кругу некоторых литераторов … могло бы быть тонким ручейком, который питался бы сырой скукой послевоенной Европы и последними струйками французского декаданса… [Но] немецкий наблюдатель не находится у источника. В этом – его шанс. Он на равнине. Он может оценить энергетическую мощь движения»17.

16См., например: Pound, Ezra. How to Read // Literary Essays. New York: New Directions, 1954): «и мы могли бы, по-видимому, применить к изучению литературы толику здравого смысла, так же, как мы применяем его к физике или биологии.

Впоэзии существуют простые процедуры, которые могут быть четко обозначены» (P. 19). См. также его книги: The ABC of Readings. New York: New Directions, n.d. и A Guide to Kulchur. New York: New Directions, n.d.

17Benjamin, Walter. Surrealism // One-Way Street. London: Verso, 1979. P. 225. (Пер. с нем. Н. Болдырева. См.: Беньямин В. Сюрреализм. Моментальный снимок нынешней европейской интеллигенции // Новое литературное обозрение. 2004. № 68).

353

Ф р е д р и к Д ж е й м и с о н

Отказ постмодерна от канонов и правил может быть обнаружен в его отчаянных попытках реконструировать подобные процессы и отыскать инновацию в работах, оригинальность которых не признана.

Возможно, лучше отказаться от подобных попыток понимания «барометра современного разума», если воспользоваться определением Винсента Декомба из его недавней работы, направленной против современной теории. Декомб строит свою аргументацию исходя из разграничения между «онтологиями настоящего» (что он также называет «философиями текущих событий») и (следуя Хабермасу) «дискурсами модерна и о модерне». Это различение также проясняет и мою точку зрения, которая хоть и противоположна позиции Декомба, тем не менее, предполагает продолжение проекта онтологии настоящего и отказ от безрезультатных попыток пересмотра дискурса модерна. Следует отметить, что Декомб не только основывает свое понимание онтологии, следуя Рорти, на отказе от философских амбиций, но и весьма изящно обрамляет свой философский проект, заменяя, как сказал бы Хайдеггер, «онтическое» на «онтологическое» («настоящее как настоящее … время как время … незавершенный как незавершенный … прошлое как прошлое»).18 Истинная онтология могла бы не только изъявлять желание зафиксировать силы прошлого и будущего в рамках настоящего, но и стремилась бы, как и я, распознать ослабление и виртуальное затмение этих сил в рамках текущего настоящего.

Не следует отказываться от широкого использования термина «модерн». Несмотря на то, что этот термин попрежнему сохраняет идеологическую заряженность, я предлагаю, применяя термин «модерн» исключительно к прошлому, считать его полезным тропом для создания чередующихся исторических нарративов. Что касается онто-

18 Descombes, Vincent. The Barometer of Modern Reason: On the Philosophies of Current Events. Oxford University Press, 1993. P. 18.

354

С и н г у л я р н ы й м о д е р н

логии настоящего, лучше всего привыкнуть к осознанию «модерного» как одномерного концепта (или псевдо-концепта), который лишен историчности или будущности. Из этого следует, что «постмодерный» также не обозначает будущего (более корректно было бы использовать этот термин применительно к нашему собственному настоящему), в то время как термин «не-модерный» неизбежно расширяет границы силового поля, в котором ассоциируется исключительно с «до-модерным» (а также сигнифицирует это в нашем собственном всеобщем настоящем). Радикальные альтернативы и систематические трансформации не могут быть подвержены теоретизации или представлению в рамках концептуального поля слова «современный». Вероятно, с понятием «капитализм» дело обстоит подобным образом. Но, если я предложу экспериментальную процедуру замены «капитализма» «модерном» во всех контекстах, в которых последнее понятие существует, то это будет скорее терапевтическим, чем догматическим предложением, направленным на исключение прежних проблем (и производство новых и более интересных). В чем мы действительно нуждаемся, так это в замене тематик модерна желанием по имени Утопия. Необходимо объединить паундовскую миссию распознания Утопических тенденций с беньяминовской реконструкцией географии их истоков. Онтологии настоящего требуют археологий будущего, а не предсказаний прошлого.

355

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

Андреева Елена Валерьевна – кандидат философских наук, старший преподаватель кафедры делового иностранного языка и перевода Национального технического университета «Харьковский политехнический институт»

Брюховецкая Ольга Вячеславовна – кандидат философских наук, доцент кафедры культурологии Национального университета «Киево-Могилянская академия»

Бусова Нина Андреевна – доктор философских наук, профессор кафедры теоретической и практической философии Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина

Гриценко Андрей Андреевич – член-корреспондент НАН Украины, доктор экономических наук, профессор, заместитель директора Института экономики и прогнозирования НАН Украины, заведующий кафедрой экономической теории и экономических методов управления Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина

Гусаченко Вадим Владимирович – доктор философских наук, профессор кафедры теоретической и практической философии Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина

Загурская Наталья Витальевна – кандидат философских наук, доцент кафедры теоретической и практической философии Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина

Ларченко Виктория Валерьевна – кандидат философских наук, доцент кафедры межкультурной коммуникации и иностранного языка НТУ «Харьковский политехнический институт»

356

П р и л о ж е н и я

Малахов Виктор Аронович – доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник отдела философии культуры, этики и эстетики Института философии имени Г.С. Сковороды Национальной академии наук Украины

Мамалуй Александр Александрович – доктор философских наук, профессор кафедры теоретической и практической философии Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина

Перепелица Олег Николаевич – кандидат философских наук, доцент кафедры теоретической и практической философии Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина

Петренко Дмитрий Владимирович – кандидат философских наук, старший преподаватель кафедры теории культуры и философии науки Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина

Скоробогатов Дмитрий Анатольевич – аспирант кафедры теоретической и практической философии Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина

Стародубцева Лидия Владимировна – доктор философских наук, профессор кафедры теоретической и практической философии, заведующая кафедрой медиа-комму- никаций Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина

Шильман Михаил Евгеньевич – кандидат философских наук, доцент кафедры теоретической и практической философии Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина

357