Шейгал Елена Иосифовна. Семиотика политического дискурса. Диссертация

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

21

эллиптична; диалогична, тогда как текст подготовлен, нормативен, развернут,

монологичен или диалогичен, отличается от речи графической репрезентацией языкового материала (Богданов 1993). Дискурс в таком понимании объединяет все параметры, свойственные и речи, и тексту, что вполне вписывается в развиваемую нами концепцию дискурса.

Хотелось бы обсудить еще одну характеристику дискурса, на размышления о которой навело определение дискурса, данное С.И.

Виноградовым: «Завершенное коммуникативное событие, заключающееся во взаимодействии участников коммуникации посредством вербальных текстов и/или других знаковых комплексов в определенной ситуации и определенных социокультурных условиях общения» (Виноградов 1996а: 139). В целом этот подход можно описать по формуле «дискурс = текст + интерактивность +

ситуативный контекст + культурный контекст», что не противоречит общепринятому пониманию (текст в ситуации общения). Возражение вызывает определение дискурса как завершенного коммуникативного события. На наш взгляд, завершенность присуща тексту, но не дискурсу. В

этой связи представляется важным подчеркнуть недискретность дискурса, под которой мы понимаем несводимость дискурса к отдельным коммуникативным событиям. В нашем представлении дискурс принципиально континуален, не имеет временных границ начала и конца – невозможно определить, когда закончился один дискурс, и когда начался другой. В то же время дискурс,

безусловно, дискретен в смысле его членимости – единицами членения и анализа дискурса являются коммуникативный ход, реплика, обмен, трансакция

(Макаров 1998). Коммуникативное событие как самая крупная единица членения дискурса находится с ним в инклюзивных отношениях.

По аналогии с соссюровской дихотомией «язык речь»,

представляющей две ипостаси существования языка (виртуальное и реальное),

в данной работе предлагается понимание дискурса как системы коммуникации, имеющей реальное и потенциальное (виртуальное) измерение.

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

22

В реальном измерении – это поле коммуникативных практик как совокупность дискурсных событий, это текущая речевая деятельность в определенном социальном пространстве, обладающая признаком процессности и связанная с реальной жизнью и реальным временем, а также возникающие в результате этой деятельности речевые произведения (тексты), взятые во взаимодействии лингвистических, паралингвистических и экстралингвистических факторов.

Впотенциальном измерении дискурс представляет собой

семиотическое пространство, включающее вербальные и невербальные знаки, ориентированные на обслуживание данной коммуникативной сферы, а

также тезаурус прецедентных высказываний и текстов. В потенциальное измерение дискурса включаются также представление о типичных моделях речевого поведения и набор речевых действий и жанров, специфических для данного типа коммуникации.

Представление о семиотическом пространстве наглядно выражено Ю.М. Лотманом через развернутую метафору музея: «Представим себе в качестве некоторого единого мира, взятого в синхронном срезе, зал музея, где в разных витринах выставлены экспонаты разных эпох, надписи на известных и неизвестных языках, инструкции по дешифровке, составленные методистами пояснительные тексты к выставке, схемы маршрутов и экскурсий и правила поведения посетителей. Поместим в этот зал еще экскурсоводов и посетителей, и представим себе это все как единый механизм (чем, в

определенном отношении, все это и является). Мы получим образ семиосферы». (Лотман 1996: 168)

Ю.М. Лотман подчеркивает неоднородность семиосферы:

семиотическое пространство заполняется различными по своей природе языками (Лотман 1996: 166). Под языками он имеет в виду разные семиотические системы/коды – от моды в одежде до языка танцев или архитектуры.

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

23

Применительно к семиотическому пространству политического дискурса также можно говорить о неоднородности задействованных в нем

«языков»: помимо вербальных знаков и паралингвистики, существенное значение имеет политическая символика и эмблематика, семиотика зданий или, шире, семиотика пространства (знаковое использование пространства). В

политическом дискурсе знаковый статус приобретает сама фигура политика и определенные поведенческие моменты (знаковые действия). В этой связи представляется уместным процитировать К. Хадсона: «Язык политики не сводится только к словам. То, что политики считают значимым или не значимым, так или иначе находит отражение в стиле жизни нации. Политика – это одежда, еда, дом, развлечения, литература, кино и отпуск – в такой же мере, как речи и статьи. Бутылочка с приправой на обеденном столе сэра Гарольда Вильсона в резиденции на Даунинг-стрит 10 была частью языка лейбористов в течение его срока пребывания у власти, с ее помощью он как бы публично заявлял, что предпочитает разделять вкусы простых людей и избегает элитизма. Никакие слова не могли бы лучше выразить эту мысль»

(Hudson 1978: 19).

Для того чтобы ответить на вопрос, каково же место текста в предлагаемой модели дискурса, необходимо рассмотреть еще два момента.

Во-первых, в ней находит отражение концепция «лингвистики языкового существования», развиваемая Б.М. Гаспаровым. «Наш язык представляется мне гигантским мнемоническим конгломератом, не имеющим единого строения, неопределенным по своим очертаниям, которые к тому же находятся в состоянии постоянного движения. Он вмещает в себя неопределенно большое – принципиально неисчислимое – количество разнородных «кусков» предыдущего языкового опыта, имеющих самую разную форму и объем. <…> Наша языковая деятельность осуществляется как непрерывный поток «цитации», черпаемой из конгломерата нашей языковой памяти» (Гаспаров 1996: 13-14).

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

24

Сходное понимание дискурса обнаруживаем в работах французской

школы анализа дискурса. Так, Ж. Куртин, развивая концепцию архива М.

Фуко предлагает рассматривать порядок политического дискурса как одну из разновидностей существования исторической памяти. «Формулы – источники исторической памяти дрейфуют в плотном, слоистом пространстве дискурсов,

подвергаясь при этом изменениям» (Куртин 1999: 99). Согласно М. Фуко,

дискурс представляет собой синтез «уже-сказанного» и «никогда-не-

сказанного» (Фуко 1996: 27).

В приводимых концепциях для нас принципиально важно то, что в виртуальное измерение дискурса включаются в том или ином виде созданные ранее тексты (целые тексты, фрагменты, преобразованные цитаты),

составляющие не только материал для «цитирования», но – шире – социально-

исторический фон дискурса, часть его когнитивной базы.

Во-вторых, в данной работе предлагается модель не дискурса вообще, а

институционального дискурса. Всякий институциональный дискурс (в отличие от личностно ориентированного общения – в бытовом или художественном

дискурсе) использует определенную систему профессионально-

ориентированных знаков, или, другими словами, обладает собственным подъязыком (специальной лексикой, фразеологией и паремиологией).

Поэтому, в отличие от рассмотренных выше, предлагаемая нами модель институционального дискурса включает также и язык (подъязык). Такой подход перекликается с точкой зрения А. Макхоула, который разграничивает

значения термина «дискурс» как абстрактного и как конкретного

(исчисляемого) существительного. «Дискурс» в абстрактном употреблении означает приблизительно то же, что «языковое употребление» или «язык в употреблении» (language use or language-in-use). «Дискурс» как исчисляемое существительное – это «относительно дискретное подмножество (subset) языка

в целом, используемое для специфических социальных или

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

25

институциональных целей», например «медицинские дискурсы средних веков» (McHoul 1994: 940).

Язык как абстрактная знаковая система реально существует в виде дискурса, вернее дискурсов. Не существует абстрактного общения. Общение всегда протекает в определенной сфере человеческой деятельности, в

определенном социальном пространстве. Именно поэтому в лингвистической литературе, как правило, мы сталкиваемся с анализом не дискурса вообще, а

некого конкретного дискурса – для термина «дискурс» характерно сочетание с агентивным или генетивным определением: публичный дискурс, политический дискурс, советский дискурс, дискурс власти, дискурс оппозиции, дискурс инакомыслия, дискурс террора, дискурс перестройки, дискурс национальной безопасности, патриотический дискурс, дискурс ответственности, мы-

дискурс, дискурсы претендентов на власть, дискурс Жириновского, дискурс борьбы, предвыборный дискурс, дискурс предубеждений, сексистский дискурс,

расистский дискурс, дискурс об иностранцах, феминистский дискурс, дискурс рынка, дискурс потребительской культуры, дискурс надежды и отчаяния.

П.Б. Паршин считает, что сочетаемость слова «дискурс» позволяет определить природу этого феномена – дискурс определяется им как характеристика коммуникативного своеобразия агента социального действия: «Легко видеть, что специфицирующее определение (генетивное или агентивное) указывает либо на физическое лицо, либо на группового агента социального действия, либо на некоторую социально значимую категорию,

которая на поверхности может выступать как предмет обсуждения (например,

ответственность), но с большим успехом может быть описана как метафорический агенс, «передающий» некое сообщение своим партнерам по коммуникации – какой-то части общества или обществу в целом. Например,

дискурс ответственности — это не столько то, как говорят об ответственности, сколько то, как социальная категория «ответственность» проявляет себя в коммуникативных формах («то, как говорит

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

26

ответственность»); политический дискурс – это, грубо говоря, «то, как говорит политика» (если угодно, «политики», «в политике»), научный дискурс XIX века

– это «то, как говорила наука XIX века» и т.п.» (Паршин 1999б).

Думается, что категорию агенса вполне можно рассматривать в таком широком ракурсе, с единственной оговоркой, что в случаях типа дискурс ответственности – природа агенса не метафорическая, а метонимическая, так как определение в данном случае выражает один из релевантных признаков агенса, в частности его социальную или идеологическую позицию. Кстати,

анализируя разнообразие значений термина «дискурс», П. Серио определяет одно из них как «обозначение системы ограничений, которые накладываются на неограниченное число высказываний в силу определенной социальной или идеологической позиции» (Серио 1999а: 26). Такое понимание агенса соответствует значительному количеству словосочетаний из приведенного выше списка: советский дискурс, дискурс перестройки, дискурс

предубеждений, расистский дискурс, феминистский дискурс, мы-дискурс и др.

Соглашаясь с П.Б. Паршиным в том, что специфика агента социального действия существенна для определения типа дискурса, мы, тем не менее,

считаем, что одного этого фактора не достаточно, и здесь не менее значимым является фактор интенции. Человек вступает в то или иное дискурсное пространство не только в определенной социальной роли (включающей или подразумевающей и фактор сферы общения или тип социального института),

но и с определенными целями. Так, фундаментальной целью научного дискурса является полемика в поисках истины в процессе научного познания действительности; назначение религиозного дискурса можно определить как объединение в вере; юридический дискурс предназначен для регулирования правоотношений между субъектами социума; интенцией педагогического дискурса является социализация личности, а цель художественного дискурса – ее творческое самовыражение. Что касается интенциональной базы политического дискурса, то ее составляет борьба за власть.

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

27

Итак, в предлагаемой концепции институциональный дискурс оказывается предельно широким понятием, охватывающим как языковую систему (ту ее часть, которая специфически ориентирована на обслуживание данного участка коммуникации), так и речевую деятельность (в совокупности лингвистических и экстралингвистических факторов) и текст.

Сказанное можно представить в виде формулы:

ДИСКУРС = ПОДЪЯЗЫК + ТЕКСТ + КОНТЕКСТ Компонент «текст» в этой модели конкретизируется как «творимый

текст + ранее созданные тексты». Компонент «контекст» включает в себя такие разновидности, как «ситуативный контекст» и «культурный контекст».

Предметом анализа в диссертации является виртуальный аспект политического дискурса. Выше он был определен как семиотическое пространство дискурса, которое охватывает все типы знаков,

ориентированных на обслуживание сферы политической коммуникации,

тезаурус прецедентных высказываний и текстов, набор речевых действий и жанров, специфических для данного типа общения.

Структура диссертации отражает аспекты избранного предмета исследования. В главе I дается общая характеристика политического дискурса,

а материал последующих трех глав коррелирует с тремя разделами семиотики:

семантикой, прагматикой и синтактикой в их преломлении к специфике политического общения. Соответственно, в фокусе внимания находятся

вопросы о чем?, для чего? (с какой целью?) и как? (в каких формах?)

осуществляется данный вид коммуникации.

ГЛАВА I

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА

1.Содержание и границы политического дискурса

Вданном разделе мы попытаемся ответить на следующие вопросы:

Какое содержание вкладывается в термин «политический дискурс»? Что

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

28

понимается под языком политики? Каковы критерии отнесения того или иного текста (жанра, речевого произведения) к политическому дискурсу? С какими другими сферами общения (видами дискурса) он пересекается и взаимодействует? Где граница, отделяющая его от других видов дискурса?

Связь между языком и политикой проявляется, прежде всего, в том, что ни один политический режим не может существовать без коммуникации. Язык нужен политикам для того, чтобы информировать, давать указания, проводить законодательные акты, убеждать и т.д. Специфика политики, в отличие от ряда других сфер человеческой деятельности, заключается в ее преимущественно дискурсивном характере: многие политические действия по своей природе являются речевыми действиями. Не случайно ряд ученых считает, что политическая деятельность вообще сводится к деятельности языковой

(Dieckmann 1975; Edelman 1988), а в современной политологии наблюдается тенденция рассматривать язык не столько как средство отражения политической реальности, сколько как компонент поля политики (Ealy 1981).

Что имеют в виду, когда говорят: язык политики, политическая коммуникация, политический дискурс? В большинстве работ эти термины используются практически как взаимозаменяемые. На наш взгляд, два последних действительно можно употреблять как нестрогие синонимы. Что касается политического языка, то существуют разные точки зрения на его лингвистический статус. Одни ученые пользуются этим термином как данным априори и не требующим комментария, другие подвергают сомнению само существование феномена политического языка, третьи, не отрицая факт его существования, пытаются определить, в чем заключается его своеобразие.

Первая точка зрения выражена, в частности, в работе А.Н. Баранова и Е.Г. Казакевич «Политический язык – это особая знаковая система,

предназначенная именно для политической коммуникации: для выработки

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

29

общественного консенсуса, принятия и обоснования политических и социально-политических решений...» (Баранов, Казакевич 1991:6).

Второй подход находим у Б.П. Паршина: «Совершенно очевидно, что чисто языковые черты своеобразия политического дискурса немногочисленны и не столь просто поддаются идентификации. То, что обычно имеется в виду под «языком политики», в норме не выходит за рамки грамматических, да, в

общем-то, и лексических норм соответствующих идиоэтнических

(«национальных») языков – русского, английского, немецкого, арабского и т.д.

Такие выходы имеют место и легко поддаются идентификации и объяснению лишь в крайних случаях – подобно тому, как лишь в крайних случаях идиостилистическое своеобразие в литературе затрагивает собственно язык или процессы вербализации (как у В. Хлебникова или А. Платонова в русской литературе)» (Паршин 1999 б). П.Б. Паршин приходит к выводу о том, что под

политическим языком подразумевается вовсе не язык, или, по крайней мере,

не совсем и не только язык. В связи с этим он выдвигает тезис о том, что предметом политической лингвистики является идиополитический дискурс,

под которым понимается «своеобразие того, что, как, кому и о чем говорит тот или иной субъект политического действия» (Паршин 1999 б).

Близкая точка зрения выражена и в работе Д. Грейбер: «Политическим язык делает не наличие какого-то специфического вокабуляра или специфических грамматических форм. Скорее это содержание передаваемой информации, обстоятельства, в которых происходит распространение информации (социальный контекст), и выполняемые функции. Когда политические агенты (actors) общаются на политические темы, преследуя политические цели, то, следовательно, они говорят на языке политики» (Graber 1981: 196).

Сторонники третьей точки зрения считают, что языку политики свойственно специфическое содержание, а не форма. В формальном отношении язык политики отличается лишь небольшим числом

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

30

канонизированных выражений и клише (Corcoran 1979). П. Серио в качестве грамматических особенностей советского политического дискурса выделяет гипертрофированную тенденцию к номинализации и сочинению (Sériot 1985).

Рассуждая об исследовании П. Серио, Ю.С. Степанов рассматривает советский политический дискурс как «первоначально особое использование языка, в

данном случае русского, для выражения особой ментальности, в данном случае также особой идеологии». Особое использование, по мнению Ю.С.

Степанова, «влечет активизацию некоторых черт языка и, в конечном счете,

особую грамматику и особые правила лексики» (Степанов 1997: 723).

Думается, что отрицать существование «языка политики» нет оснований, и его следует рассматривать как один из профессиональных подъязыков – вариантов общенационального языка. Более точным коррелятом устоявшегося в языкознании термина «профессиональные языки» является определение «профессиональные лексические системы» (Общее языкознание

1970: 478), поскольку специфика профессиональных языков заключается именно в лексике, предназначенной для номинации референтов той или иной предметной области деятельности.

Что касается грамматики, то нам представляется неправомерным говорить о каких-то грамматических особенностях, присущих языку политики,

впрочем, так же, как и другим специальным подъязыкам. На наш взгляд,

тенденция к более активному употреблению определенных грамматических форм и конструкций еще не дает оснований говорить о наличии у того или иного подъязыка «особой грамматики» (по Ю.С. Степанову). Применительно к политическому языку в литературе упоминаются такие особенности грамматики, как, например, тенденция к устранению лица при помощи номинализованных конструкций-девербативов и безагенсного пассива

(Рижинашвили 1994), инклюзивное использование личных местоимений мы,

наш. Эти грамматические особенности, однако, в отличие от специальной лексики, не являются чертами, присущими исключительно политическому