Metod_Ili_Franka_G_Uellsom_-_Voyna_mirov
.pdfcollapsed noisily (рыхлая земля шумно = с шумом обвалилась; loose —
свободный; рыхлый /о почве/), and I did not dare continue (и продолжать я не решился). I lost heart, and lay down on the scullery floor for a long time (в
отчаянии я пролежал на полу долгое время; to lose heart — падать духом,
отчаиваться: «терять сердце»), having no spirit even to move (боясь даже пошевелиться: «не имея храбрости даже двинуться»; spirit — дух, моральная сила; храбрость). And after that I abandoned altogether the idea of escaping by excavation (и после этого я полностью расстался с мыслью о побеге посредством подкопа).
It says much for the impression the Martians had made upon me (достаточно говорит о том впечатлении, которое произвели на меня марсиане, то) that at first I entertained little or no hope (что поначалу я не питал или почти не питал надежды; to entertain — принимать /гостей/; питать /надежду/, лелеять
/мечту/) of our escape being brought about by their overthrow through any human effort (что наше спасение состоится благодаря победе людей над ними =
марсианами; to bring about — осуществлять; overthrow — поражение,
свержение; effort — усилие, попытка; достижение /разг./). But on the fourth or fifth night I heard a sound like heavy guns (но на четвертую или пятую ночь я услышал звуки, похожие на /выстрелы/ тяжелых орудий).
occasion [q'keIZ(q)n], floor [flO:], impression [Im'preS(q)n]
It was on the third day, if my memory serves me right, that I saw the lad killed. It was the only occasion on which I actually saw the Martians feed. After that experience I avoided the hole in the wall for the better part of a day. I went into the scullery, removed the door, and spent some hours digging with my hatchet as silently as possible; but when I had made a hole about a couple of feet deep the loose earth collapsed noisily, and I did not dare continue. I lost heart, and lay down on the scullery floor for a long time, having no spirit even to move. And after that I abandoned altogether the idea of escaping by excavation.
481
It says much for the impression the Martians had made upon me that at first I entertained little or no hope of our escape being brought about by their overthrow through any human effort. But on the fourth or fifth night I heard a sound like heavy guns.
It was very late in the night (была уже очень поздняя ночь), and the moon was shining brightly (и ярко светила луна). The Martians had taken away the excavating-machine (марсиане убрали /свой/ экскаватор), and, save for a fighting-machine that stood in the remoter bank of the pit (и, кроме боевой машины, стоящей у дальнего края ямы) and a handling-machine that was buried out of my sight (и автоматической машины, скрытой от моих глаз: «от моего зрения»; to bury — хоронить; прятать, скрывать) in a corner of the pit immediately beneath my peephole (в углу ямы прямо под моим наблюдательным отверстием), the place was deserted by them (больше никого не было: «место было ими оставлено»). Except for the pale glow from the handling-machine (если не считать бледных отблесков, /идущих/ от автоматической машины; except for — за исключением, кроме) and the bars and patches of white moonlight (белых полос и пятен лунного света) the pit was in darkness (яма была /погружена/ в темноту), and, except for the clinking of the handling-machine, quite still (и, кроме позвякивания автоматической машины,
в ней было совершенно тихо). That night was a beautiful serenity (ночь была прекрасной ясности; serenity — ясность, чистота /неба, воздуха/;
неподвижность, спокойствие /в природе/); save for one planet, the moon seemed to have the sky to herself (за исключением одной планеты, луна,
казалось, полностью владела небом). I heard a dog howling (я услышал вой собаки), and that familiar sound it was that made me listen (и этот звук был столь знакомым, что заставил меня прислушаться). Then I heard quite distinctly a booming (затем я совершенно отчетливо услышал гул) exactly like the sound of great guns (точь-в-точь похожий на звук мощных орудий). Six distinct reports I counted (я насчитал шесть отчетливых выстрелов), and after a
482
long interval six again (и после долгого перерыва — снова шесть). And that was all (и это было все = потом наступила тишина).
moon [mu:n], beautiful ['bju:tqful], serenity [sI'renItI]
It was very late in the night, and the moon was shining brightly. The Martians had taken away the excavating-machine, and, save for a fighting-machine that stood in the remoter bank of the pit and a handling-machine that was buried out of my sight in a corner of the pit immediately beneath my peephole, the place was deserted by them. Except for the pale glow from the handling-machine and the bars and patches of white moonlight the pit was in darkness, and, except for the clinking of the handling-machine, quite still. That night was a beautiful serenity; save for one planet, the moon seemed to have the sky to herself. I heard a dog howling, and that familiar sound it was that made me listen. Then I heard quite distinctly a booming exactly like the sound of great guns. Six distinct reports I counted, and after a long interval six again. And that was all.
Chapter Four
The Death of the Curate
(Смерть викария)
It was on the sixth day of our imprisonment (это случилось на шестой день нашего заключения) that I peeped for the last time (когда я в последний раз смотрел сквозь щель; to peep — смотреть сквозь маленькое отверстие;
подглядывать), and presently found myself alone (и через минуту понял, что
/остался/ один). Instead of keeping close to me and trying to oust me from the slit (вместо того, чтобы ошиваться поблизости «от меня», пытаясь оттеснить меня от щели), the curate had gone back into the scullery (викарий вернулся в
483
судомойню). I was struck by a sudden thought (мне вдруг пришла в голову мысль: «я был поражен/осенен неожиданной мыслью»; to strike — ударять,
бить; приходить в голову, осенять). I went back quickly and quietly into the scullery (я поспешно и тихо прошел назад в судомойню). In the darkness I heard the curate drinking (во тьме я услышал, что викарий пьет). I snatched in the darkness (я вытянул руку, и в темноте; to snatch — хватать), and my fingers caught a bottle of burgundy (мои пальцы нащупали: «ухватились за» бутылку бургундского; to catch — ловить, поймать; схватить).
For a few minutes there was a tussle (борьба длилась несколько минут). The bottle struck the floor and broke (бутылка ударилась о пол и разбилась), and I desisted and rose (я перестал бороться и поднялся; to desist — прекращать,
переставать). We stood panting and threatening each other (мы стояли, тяжело дыша и угрожая друг другу). In the end I planted myself between him and the food (наконец я встал между ним и /запасами/ еды; to plant — сажать
/растения/; размещать, располагать), and told him of my determination to begin a discipline (и объявил о своем намерении установить: «начать» дисциплину; determination — определение; установление, введение /чего-л./). I divided the food in the pantry (я разделил пищу в кладовой), into rations to last us ten days (на нормы, достаточные, чтобы /прожить/ десять дней: «чтобы хватило нам на десять дней»; to last — хватать, быть достаточным). I would not let him eat any more that day (в тот день я больше не позволял ему есть). In the afternoon he made a feeble effort to get at the food (днем он сделал слабую попытку добраться до пищи). I had been dozing, but in an instant I was awake (я /в этот момент/ дремал, но мигом проснулся; to doze).
alone [q'lqun], oust [aust], divide [dI'vaId]
It was on the sixth day of our imprisonment that I peeped for the last time, and presently found myself alone. Instead of keeping close to me and trying to oust me from the slit, the curate had gone back into the scullery. I was struck by a sudden
484
thought. I went back quickly and quietly into the scullery. In the darkness I heard the curate drinking. I snatched in the darkness, and my fingers caught a bottle of burgundy.
For a few minutes there was a tussle. The bottle struck the floor and broke, and I desisted and rose. We stood panting and threatening each other. In the end I planted myself between him and the food, and told him of my determination to begin a discipline. I divided the food in the pantry, into rations to last us ten days. I would not let him eat any more that day. In the afternoon he made a feeble effort to get at the food. I had been dozing, but in an instant I was awake.
All day and all night we sat face to face (весь день и всю ночь мы сидели лицом к лицу), I weary but resolute (я был совершенно измотан, но /оставался/
непоколебимым), and he weeping and complaining of his immediate hunger (а он хныкал и жаловался на сильный голод; immediate — немедленный,
безотлагательный). It was, I know, a night and a day (это длилось, я знаю,
около суток: «одну ночь и один день»), but to me it seemed — it seems now — an interminable length of time (но мне казалось, кажется и сейчас, что прошло бесконечно много времени; interminable — бесконечный, вечный; length —
длина; длительность).
And so our widened incompatibility ended at last in open conflict (таким образом наша все возраставшая: «расширявшаяся» несовместимость завершилась в итоге открытым конфликтом; to widen — расширять/ся/). For two vast days we struggled in undertones and wrestling contests (на протяжении двух бесконечных дней мы вполголоса состязались в ожесточенной полемике; to wrestle — бороться; contest — спор, полемика). There were times when I beat and kicked him madly (были моменты, когда я исступленно бил его и пинал ногами; time — время; раз, случай), times when I cajoled and persuaded him (и
моменты, когда я упрашивал и убеждал его; to cajole — умасливать,
упрашивать; уговаривать), and once I tried to bribe him with the last bottle of burgundy (один раз я попытался подкупить его последней бутылкой
485
бургундского), for there was a rain-water pump (поскольку там был насос /для откачивания/ дождевой воды) from which I could get water (с помощью которого я мог добыть себе /питьевой/ воды). But neither force nor kindness availed (но не помогли ни насилие, ни доброта; to avail — быть полезным;
помогать); he was indeed beyond reason (он в самом деле был не в своем уме; beyond — вне, за пределами). He would neither desist from his attacks on the food (он не прекращал ни своих попыток /добраться/ до еды; attack — атака,
наступление; attacks — нападки) nor from his noisy babbling to himself (ни шумной болтовни с самим собой). The rudimentary precautions to keep our imprisonment endurable he would not observe (не соблюдал он и элементарных мер предосторожности, чтобы сохранить в тайне наше пребывание:
«заключение» /там/; endurable — терпимый; сносный; to endure smth. —
подвергаться чему-л.; выдерживать испытание временем; терпеть,
сносить). Slowly I began to realize the complete overthrow of his intelligence
(постепенно я начал осознавать, что он совершенно потерял рассудок; complete — полный; совершенный, абсолютный; overthrow —
ниспровержение, переворот; конец, поражение), to perceive that my sole companion in this close and sickly darkness was a man insane (и я понял, что мой единственный товарищ в этой душной и тошнотворной темноте был сумасшедшим; close — близкий; душный, спертый; sickly — хилый,
болезненный; тошнотворный, отвратительный).
resolute ['rezqlu:t], cajole [kq'dZqul], endurable
[In'dju(q)rqb(q)l]
All day and all night we sat face to face, I weary but resolute, and he weeping and complaining of his immediate hunger. It was, I know, a night and a day, but to me it seemed — it seems now — an interminable length of time.
And so our widened incompatibility ended at last in open conflict. For two vast days we struggled in undertones and wrestling contests. There were times when I
486
beat and kicked him madly, times when I cajoled and persuaded him, and once I tried to bribe him with the last bottle of burgundy, for there was a rain-water pump from which I could get water. But neither force nor kindness availed; he was indeed beyond reason. He would neither desist from his attacks on the food nor from his noisy babbling to himself. The rudimentary precautions to keep our imprisonment endurable he would not observe. Slowly I began to realize the complete overthrow of his intelligence, to perceive that my sole companion in this close and sickly darkness was a man insane.
From certain vague memories I am inclined to think (благодаря некоторым смутным воспоминаниям я подозреваю: «расположен думать») my own mind wandered at times (что и сам временами был не в своем уме; to wander in one‟s mind — бредить; to wander — бродить, странствовать; блуждать /о
мыслях, взгляде/). I had strange and hideous dreams whenever I slept (всякий раз,
когда я засыпал, у меня были странные, ужасные сны). It sounds paradoxical, but I am inclined to think (это звучит парадоксально, но я склоняюсь к мысли) that the weakness and insanity of the curate (что слабость и безумие викария) warned me, braced me, and kept me a sane man (предостерегли меня, заставив напрячь все силы, чтобы остаться в здравом уме; to brace — связывать,
скреплять; напрячь /силы, волю/).
On the eighth day he began to talk aloud (на восьмой день он стал разговаривать во весь голос) instead of whispering (вместо того, чтобы /говорить/ шепотом), and nothing I could do would moderate his speech (и я ничего не мог сделать,
чтобы умерить его речи).
“It is just, O God!” he would say, over and over again (это справедливо, о, Боже!
— повторял он снова и снова; just — справедливый, заслуженный). “It is just
(мы это заслужили). On me and mine be the punishment laid (да падет кара на меня и мой /род/; to lay — класть, положить). We have sinned, we have fallen short (мы согрешили, мы не оправдали /Твоих надежд/; to fall short —
терпеть неудачу). There was poverty, sorrow (повсюду были нужда и горе);
487
the poor were trodden in the dust (бедняков втаптывали в грязь: «в пыль»), and I held my peace (а я молчал; to hold one‟s peace — соблюдать спокойствие;
молчать). I preached acceptable folly — my God, what folly (мои проповеди были полнейшей глупостью, Боже, какой глупостью; to preach —
проповедовать; folly — глупость, безрассудство)! — when I should have stood up, though I died for it (тогда как мне нужно было восстать, хотя бы я и погиб за это; to stand up — подниматься, вставать; противостоять /чему-л./), and called upon them to repent — repent (и призывать их покаяться)!... Oppressors of the poor and needy (/этих/ притеснителей бедных и нуждающихся) .... The wine press of God (кара Божья; wine press — давильный пресс /для винограда/)!”
whenever [wen'evq], weakness ['wi:knIs], oppressor [q'presq]
From certain vague memories I am inclined to think my own mind wandered at times. I had strange and hideous dreams whenever I slept. It sounds paradoxical, but I am inclined to think that the weakness and insanity of the curate warned me, braced me, and kept me a sane man.
On the eighth day he began to talk aloud instead of whispering, and nothing I could do would moderate his speech.
“It is just, O God!” he would say, over and over again. “It is just. On me and mine be the punishment laid. We have sinned, we have fallen short. There was poverty, sorrow; the poor were trodden in the dust, and I held my peace. I preached acceptable folly — my God, what folly! — when I should have stood up, though I died for it, and called upon them to repent — repent!... Oppressors of the poor and needy .... The wine press of God!”
Then he would suddenly revert to the matter of the food (тут он вдруг возвращался к теме еды; to revert — возвращаться /в прежнее состояние/;
обращаться вновь, возвращаться /к мысли/; matter — вещество, материал;
488
тема, вопрос) I withheld from him (к которой я не подпускал его; to withhold
— отказывать /в чем-л./, удерживать /от чего-л./), praying, begging, weeping, at last threatening (умоляя, упрашивая, рыдая и, наконец, угрожая; to pray —
молиться; умалять, упрашивать). He began to raise his voice — I prayed him not to (он начал повышать голос, я молил его не /делать этого/). He perceived a hold on me (он осознал свою власть надо мной; hold — владение; власть,
влияние) — he threatened he would shout and bring the Martians upon us (он угрожал, что закричит и привлечет к нам /внимание/ марсиан). For a time that scared me (на какое-то время это испугало меня); but any concession would have shortened our chance of escape beyond estimating (но любая уступка значительно: «неоценимо» сократила бы наши шансы на спасение; to estimate
— оценивать, давать оценку). I defied him, although I felt no assurance (я
бросил ему вызов, хотя и не чувствовал уверенности; to defy — бросать вызов) that he might not do this thing (/сказав/ что он этого не сделает). But that day, at any rate, he did not (но, как бы то ни было, в тот день он /этого/ не сделал). He talked with his voice rising slowly (он говорил, постепенно повышая голос), through the greater part of the eighth and ninth days (почти весь восьмой и девятый день) — threats, entreaties, mingled with a torrent of halfsane and always frothy repentance (/то были/ угрозы и мольбы, смешанные с потоком наполовину безумного и всегда пустословного раскаяния; frothy —
пенистый; пустой, поверхностный, легкого содержания; не имеющий глубокого смысла; froth — пена) for his vacant sham of God’s service (в своем бездеятельном и фальшивом служении Богу; vacant — пустой,
незаполненный; бездеятельный, безучастный; sham — притворный;
поддельный, фальшивый), such as made me pity him (так что мне даже стало жаль его). Then he slept awhile (затем он немного поспал), and began again with renewed strength (и с новой: «возобновленной» силой опять принялся /за свое/), so loudly that I must needs make him desist (да так громко, что я был вынужден заставить его замолчать: «прекратить»; needs — непременно,
489
обязательно, по необходимости /чаще употребляется с must/: he needs must go, he must needs go — ему непременно надо идти).
“Be still!” I implored (замолчите: «будьте тихим»! — умолял я его; to implore).
withhold [wID'hquld], shorten [SO:tn], repentance [rI'pentqns]
Then he would suddenly revert to the matter of the food I withheld from him, praying, begging, weeping, at last threatening. He began to raise his voice — I prayed him not to. He perceived a hold on me — he threatened he would shout and bring the Martians upon us. For a time that scared me; but any concession would have shortened our chance of escape beyond estimating. I defied him, although I felt no assurance that he might not do this thing. But that day, at any rate, he did not. He talked with his voice rising slowly, through the greater part of the eighth and ninth days — threats, entreaties, mingled with a torrent of half-sane and always frothy repentance for his vacant sham of God’s service, such as made me pity him. Then he slept awhile, and began again with renewed strength, so loudly that I must needs make him desist.
“Be still!” I implored.
He rose to his knees (он поднялся на колени), for he had been sitting in the darkness near the copper (потому что сидел в темноте возле котла; copper —
медь; медный котел).
“I have been still too long,” he said (я молчал слишком долго, — сказал он), in a tone that must have reached the pit (так громко, что его должно быть, было слышно в яме: «таким голосом, который должен был достичь ямы»; tone —
тон; голос), “and now I must bear my witness (и теперь я должен нести свое
/бремя/ свидетельства). Woe unto this unfaithful city (горе этому городу, /погрязшему/ в неверии)! Woe! Woe! Woe! Woe! Woe! To the inhabitants of the earth by reason of the other voices of the trumpet (горе обитателям Земли, ибо второй раз /звучит/ трубный глас) —— ”
490