74

вечен мир. Если принять в расчет особый предмет разговора — бытие, все (у элеатов тождественное "есть", "сущему сейчас" ), то не найдешь ничего странного и неоправданного в поэтико-философских утверждениях Парменида:

Каким образом то, что есть [« сущее-сейчас], могло бы быть потом? Каким образом оно могло бы быть-в-прошлом [или: "стать"]? Если оно "было" [или: "стало"], то оно не есть, равно как если ему

[лишь] некогда предстоит быть. Так рожденье угасло и гибель пропала без вести.

Ионо неделимо, ибо оно все одинаково,

Ивот тут его ничуть не больше, а [вот там] ничуть не меньше, Что исключило бы его непрерывность, но все наполнено сущим. Тем самым Все непрерывно: ибо сущее примыкает к сущему.

(7-8 (18-25); 290-291)

Отрицая за Бытием как символом Всего, воплощением всеобщей связи то, что присуще физическим вещам и состояниям, элеаты, без сомнения, правы. Заострив парадоксы, противоречия проблем многого и единого, прерывного и непрерывного (континуума), целого и части, элеаты одновременно и поставили в тупик, и продвинули вперед философско-математическую, логическую мысль.

То, как эти проблемные сдвиги, парадоксы, противоречия запечатлелись в более общих философских рассуждениях о бытии, а вместе с Тем о едином и многом, движении и покое, кратко рассмотрим на Примере Зенона.

Зенон Элейский: апории в свете проблемы бытия

Зенон Элейский (акме — середина V в. до н.э.) — фигура Значительная, но и по-своему экстравагантная. Диоген Лаэртий сообщает: „Был он человеком исключительных достоинств и в философии, и в политической жизни, сохранились его книги, полные большого ума" [6; 298]. Известны мнения доксографов об участии Зенона в заговоре против элейского тирана Неарха (или, возможно, Диомедонта), о провале заговора и отважном, дерзком поведении философа после ареста. "Когда на допросе его стали спрашивать о сообщниках и об оружии, которое он привез на Липару, он донес на всех друзей Тирана с тем, чтобы оставить его в одиночестве, а потом, [заявив], что он-де должен кое-что сказать ему на ухо кое о ком, укусил [тирана за ухо] и не отпускал до тех пор, пока не был заколот..." [6. С. 298299]. Так было или иначе, но об антитиранических настроениях Зенона и его "презрении к сильным мира сего", сродни гераклитовскому, сообщается в ряде свидетельств.. Но все же сведения о жизни Зенона — скорее легенды, о которых до сих пор не прекращаются споры. Посещал ли Зенон Афины, чтобы принять участие в спорах с афинскими мудрецами, или, как утверждает тот же Диоген Лаэртий, он Никогда не покидал родного города? Точно ответить на этот и другие спорные вопросы пока не представляется возможным.

75

А вот о приверженности Зенона учению Парменида и о его собственных рассуждениях доксографы сообщают единодушно и достаточно подробно, хотя до нас дошли не тексты приписываемых самому философу сочинений (в словаре Суда приводятся их названия — «Споры», «Против философов», «Истолкование учений Эмпедокла», «О природе»), а пересказ того, что последующим мыслителям — Аристотелю, Симпликию, Филопону и др. — казалось в них (илиимевшихся к их времени пересказах) самым интересным и важным.

Главные философские утверждения Зенона являются своего рода повтором исходных тезисов философии Парменида: Сущее одно, еди-

но, а потому оно непрерывно и неделимо (20а), не имеет частей (20b), неподвижно, бесконечно (20с). Отсюда, согласно Пармениду и Зенону, следует, что есть только единое и нет многого, есть только неделимое и нет деления, есть только неподвижное и нет движения.

Можно сразу заметить и возразить, что из характеристик сущего (бытия) как такового не следует то же для обычных тел и состояний мира. Зенон такое возражение предвидит и вовлекает современников, а также и потомков в спор как раз об обычных вещах и состояниях. В споре он формулирует уже знакомые намапории. О двух из апорий — "Ахиллес и черепаха" и "Стрела" — уже упоминалось. Главный аргумент в пользу того, что Ахиллес не догонит черепаху, типично зеноновский, и онлежит в основании целого ряда парадоксальных рассуждений Зенона. Симпликий, комментируя соответствующий пересказ Аристотеля, так передает этот аргумент: „В самом деле, необходимо, чтобы догоняющий прежде, нежели он догонит, сначала достиг черты, с которой стартовал убегающий. Но за то время, пока догоняющий приходит к ней, убегающий продвинется на какое-то расстояние, хоть и меньшее, чем пройденное [за то же время] догоняющим..." (26; 309). Более общего характера аргумент — "Дихотомия" — устанавливает: чтобы пройти некоторое расстояние, надо пройти половину, потом половину половины и так до бесконечности. Значит, о погоне Ахиллеса за черепахой надо, согласно Зенону, заключить следующее: „И так как в силу бесконечной делимости величин можно брать все меньшее и меньшее расстояние до бесконечности, то Ахиллес не догонит не только Гектора, но даже черепаху" (26; 309). Но не думайте, что Зенон оставит быстроногого Ахиллеса столь бессильным, а обыденное сознание покинет совершенно обескураженным. Преподав обычному человеку лишь один важный урок — надобно не только уметь сомневаться в своих очевидностях, но и уметь их отстаивать, — Зенон скорее стремится повергнуть в прах тех, против которых с самого начала было затеяно сложнейшее интеллектуальное разбирательство. А именно: философов, которые диалектически утверждают пусть и противоречивую, но совместимость единого и многого, бесконечного деления и пределов деления, движения и покоя. Это в них выпущены стрелы апорий, в том числе и стрела так нужного Зенону воображаемого лука. Парменид обругал философов, допускающих возникновение-уничтожение и единое-многое, "лишенными знанья", людьми "о двух головах", и Зенон, верный ученик, употребляет всю изобретательность своего незаурядного ума, чтобы доказать, что учитель был совершенно прав.

76

Ахиллес ведь несомненно догонит черепаху. Следовательно, не правы те (философы и математики), которые допускают бесконечность деления. Что именно с быстроногим бегуном и тихоходной черепахой происходит в обычной жизни, уже не является предметом рассмотрения. В мысли же "делить" можно как угодно, лишь бы соблюдались некоторые принципы и правила теоретического поиска. В том ''мире" вполне уместна даже смена ролей: "победа" черепахи на агоне! Но в том-то и дело, что э'лейцы постоянно смешивают Ахиллеса и черепаху как образы сущего, реально существующего (и тут вместо Ахиллеса можно поставить любого бегуна, состязающегося с любой черепахой), и их же как ирреальных, чисто идеальных "персонажей" теоретического действа. (Даже и такое смешение по-своему плодотворно, ибо теоретическое рассуждение часто — не всегда, однако, — связано с какими-то сущими, существованиями и их моделированием.)

Несколько иначе обстоит дело в апории о стреле и в других сложных рассуждениях, касающихся движения. Поскольку и тут в спор включена проблема бесконечного — конечного, аргументация снова

направлена против их диалектики и на удержание единого, бесконечного, вечного. Отсюда и общефилософские выводы элеатов, ориентированные сразу против диалектики пифагорейцев, Гераклита, атомистов, Эмпедокла, — выводы, которые мы разбирали толькоприменительно к проблеме сущего и бытия.

Парадоксы бытия

Вспомним, что "раскол" на категории сущего, существования и бытия возник из двойственности учения о первоначале. Как было показано ранее, первоначало и связано с сущими, со сферами сущего, и выводит к абстрактным проблемам всеобщего. Если иметь в виду вещи природы, человека какприродное существо и ставить вопрос обих существовании, разговор о возникновении-уничтожении, частях-целом, конечном-бесконечном вполне имеет смысл. Но представим, что философское размышление, не переставая относить первоначало к миру, сосредоточивается на логике и сущности самого первоначала. Чтоесть и как "есть" вода Фалеса или огонь Гераклита? Ясно, что к нимуже не относятся характеристики, справедливые в отношении воды какойто реки или огня какого-либо очага. Да и те объективные всеобщие связи мира, те сущие, которые как бы сконцентрированы "за" философскими категориями, принципиально отличны от преходящих, конечных предметов, процессов, предметных целостностей. Бытие в этом двойном

толковании (всеобщая связь и философское ее понимание), действительно, не имеет физических частей, не может быть — в обычном смысле — делимо, подвергнуто конкретному изменению и т. д.

Бытие не имеет степеней сравнения, размеров (не может быть "маленьким", "большим", "средним"), качеств (неможет быть зеленым или красным) и т.д. Неочевидно ли это? Философия элеатов подтолкнула к тому, чтобы рядом с очевидностями повседневного чувственнопредметного опыта поставить и очевидности интеллектуального рассуждения и усмотрения. Она стала защищать право ученых и философов

77

на работу с абстрактными "мирами", которые с точки зрения обыденного сознания могут представляться странными, причудливыми, ирреальными, фантастическими. Но ведь работа эта чем дальше, тем больше превращалась в важнейшую составляющую человеческой культуры, а причудливые "вечные миры" религии, математики и самой философии неожиданно оказались для множества людей по крайней мере не менее нужными и близкими, чем мир вещей природы или общественных институтов. Общие и всеобщие идеи (единства, движения, места и времени, делимости сущего, бытия и т.д.) — вот над чем вслед за предшественниками и в остром, ярком споре с ними начинают, но только начинают трудиться элеаты. И пожалуй, как раз непосредственно от них символическая эстафетная палочка размышления

и спора передается великому Платону. Но мы несколько повременим,

сее передачей, рассказав перед этим еще об одной новаторской реформе, начатой в философии античности.