187

1.БЫТИЕ И СТАНОВЛЕНИЕ. ЗНАНИЕ О БЫТИИ И ИСТИНЕ

Восновании всякой самой изощренной теории и самой утонченной культуры лежит изначальное простое видение или понимание того, что есть нечто данное, самостоятельное, открытое нашему взору. Но и удивление: мы видим, что нечто есть, но как оно может быть — остается непонятным. Именно философу, как говорит Платон, "свойственно испытывать такое изумление (то Ga\))j.a^Eiv). Оно и есть начало философии" («Теэтет» 155c-d). С ним согласны и Аристотель («Метафизика» I 2, 982Ы1-983а14), и Прокл, и Олимпиодор.

Подобным "ясным чудом" для античной философии выступает понимание того, что в мире и вне мира текучих преходящих вещей есть нечто устойчивое и неизбывное. Все усилия были сосредоточены на попытках выяснить, как это может быть и как это следует мыслить. С одной стороны, "все течет" (Ttavta pei — выражение приписывается Гераклиту) — и река, и камень, и человек; с другой же стороны — в этом течении неизменно присутствует проблеск, явление неизменного и устойчивого, нечто всегда равное себе, то, что всегда есть и, стало быть, вечно, не возникает и пребывает как самостоятельное. То, что всегда изменчиво, именуется становлением (уеуеоц), а то, что всегда неизменно, — бытием, сущим (ov, ouaia, то eivai) (Платон, «Тимей» 28а слл.; Аристотель, «Метафизика» III 4, 999Ь6; IX 9, 1051Ь29).

Установления этого различия — у истоков греческой, а значит, и европейской философской мысли. Что такое становление? Становление — это движение к бытию («Определения» 411а). Значит, прежде всего становление определяется исходя из бытия, поэтому у него нет собственной сущности, оно пусто и ничтожно. Кроме того, оно никогда еще не есть, но только собирается быть, тянется к бытию. Само бытие трактуется трансцендентно, т.е. как запредельное по отношению к возникновению; между тем и другим для греческой мысли — непереходимая граница. Но никогда не достигая бытия, становление вместе с тем не может прекратиться, — весь бег, поток его, существуя только мнимо, "как если бы", питается неиссякаемой силой и единством бытия. Становление, будучи ничем (из действительного сущего), всегда возникает и исчезает, — строго говоря, его даже невозможно и определить как изменчивое, ибо оно постоянно меняется и ускользает, как об этом говорит Платон устами Сократа (и наоборот — сам Сократ говорит устами Платона, своего ученика, в его диалогах, в которых, быть может, и не дословно переданы высказывания Сократа; мудрейшего из эллинов, но, без сомнения, действует и говорит Сократова душа, его гений):

Сократ: Но разве может быть чем-то то, что никогда не задерживается в одном состоянии? Ведь если бы оно когда-нибудь задержалось в этом состоянии, то тут же стало бы видно, что оно нисколько не изменяется; с другой стороны, если дело обстоит так, и оно остается само собой, как может оно изменяться или двигаться, не выходя за пределы своей идеи?

Кратил: Никак не может.

188

Сократ: Ведь в первом случае ононе могло бы быть никем познано. Ведь когда познающий уже вот-вот бы его настигал, оно тотчас становилось бы иным и отличным от прежнего, и нельзя было бы узнать, каково же оно или в каком состоянии пребывает; а никакое познание, конечно, не познает того, о чем известно, что оно не задерживается^ ни в каком состоянии.

Кратил: Да, это так.

Сократ: И, видимо, нельзя говорить о знании, Кратил, если все вещи меняются и ничто не остается на месте. Ведь и само знание — если оно не выйдет за пределы того, что есть знание, — всегда остается знанием и им будет; если же изменится самая идея знания, то одновременно она перейдет в другую идею знания, т.е. [этого] знания уже не будет. Если же оно вечно меняется, то оно вечно — незнание. Из этого рассуждения следует, что не было бы ни познающего, ни того, что должно быть познанным. А если существует вечно познающее, то есть и познаваемое, есть и прекрасное и доброе, и любая из сущих вещей, и мне кажется, что то, о чем мы сейчас говорили, совсем не похоже на поток (pofi) или порыв (фора) (Платон, «Кратил» 439е440с).

Античная философия исходит из того, что только бытие есть,

устойчиво пребывает, и только благодаря ему можно что-то точно знать. О текучем же, о том, что то существует, а то нет, постоянно меняется, как бы насмехаясь и уходя от пристального наблюдения разума, знания нет и не может быть — о вещах становящихся бывает лишь более или менее правдоподобное, не обоснованное вполне мнение, бо^а, не достигающее, впрочем, самой истины. Об истине говорит точное знание, гтахцщ, которое, по убеждению античных мыслителей, имеет дело с тем, что иначе быть не может (Аристотель, <<Никомахова этика» VI 3, 1139Ь20), т.е. обладает высшей, абсолютной степенью достоверности и конкретности, ибопредставляет то, что есть "так или иначе", некое concretum, сгусток явления истины. Точное знание, следовательно, направлено на вечное бытие, а не на возникающее. Истина не может поэтому произвольно выбираться, порождаться и конструироваться. Истина не создается, она открывается, она — абсолютная данность. Приэтом истина обладает такой незыблемостью и силой, что стоит ее помыслить, произнести, как ложь и мнимое оказываются совершенно бессильными, отменяющими самих себя: „Надежно ведь лишь истина стоит", — по слову Софокла («Антигона» .1196).

Подлинное знание поэтому говорит о ставшем и неизменном и само есть неизменное, необратимое и завершенное, — то, что уже есть. Проводится обоснованное различение: бытие и знание о нем — уже ставшее, становление и мнение о нем — еще не окончательно сущее. Важнейшим основоположением греческой философии является потому тезис о тождестве бытия и мышления: „Мыслить и быть — одно и то же", — как говорит Парменид (ВЗ). В самом деле, поскольку мыслящее мыслит тождественное, непреходящее, постольку оно и есть — и поскольку есть, постольку мыслит, не может не мыслить. Иначе говоря, только бытие умопостигаемо. Бытие — то, что есть само по

.

;

189

себе, а по причастности ему существует все остальное — мир преходящих вещей и событий. Кроме того, бытие определяется из самого себя, а из него — все другое: у становления, текучего и временного, нет своего начала и своей причины, их оно находит только в бытии\ неуничтожимом и вечном.

Резюмируем, что говорит о бытии античная философия: 1) бытие есть, не как "есть" чего-то другого, его свойство (ибо "быть" и "быть чем-то" — вещи разные), но просто, абсолютно "есть" ; в этом смысле бытие являет некую неразложимую данность, не выводимую из ее понятия, т.е. существует прежде всех своих возможных разделений; 2) бытие поэтому цельно, т.е. просто, и 3) едино, противостоит текучей множественности; кроме того, бытие 4) познаваемо (только оно в сущности и познаваемо), т.е. мыслимо, — есть (само по себе) разум и причастно истине и 5) есть совершенство, или иначе 6) прекрасная чистая мыслимая форма, определяющая неоформленное и преходящее; бытие также 7) неизменно, т.е. не возникает, но всегда уже есть, стоит в единомгновенном просвете вечности внетекучей длительности и 8) если выражаться более поздним языком философии, трансцендентно, запредельно миру становления (но не самому разуму); кроме того, бытие 9) самосуще, т.е. не имеет никакого иного

•бытия как своего начала, 10) необходимо,	или аподиктично, в том
смысле, что не может не быть, и наконец	бытие есть 11) ставшее и

12) тождественное. *

2. ЦЕЛЬ. БЛАГО. БЛАГО И КОСМОС

Античное мышление неизменно задается простым вопросом: для чего? Прибегая к более поздним определениям, можно сказать: оно зиждется на принципе телеологизма, т.е. целесообразности. Ведь если что-то происходит, то происходит не просто так — у него есть причина, его порождающая, а также и причина, ради которой возникшее и причастное бытию выступает в путь: „Начало вещи, — утверждает Аристотель, — то, ради чего она есть, а становление — ради цели" (Платон, «Горгий» 507d; Аристотель, «Метафизика» IX 8, 1050а9; ср. «Никомахова этика» VI 2, 1139а31 слл.). При этом цель есть не только у каждого поступка, но и у всякой вещи, которая существует не просто так. И потому она должна, во-первых, выполнять некое собственное предназначение и, значит, имеет свою судьбу и, во-вторых, стоять в нужной пропорции и гармоническом уложении космоса — ведь у целого и у любой его части есть некоторая цель. Если же есть цель, есть и смысл — "ради чего". Значит, все по видимости случайные и хаотические стремления должны сходиться к единому пределу.

А то, к чему все стремится, есть для многих античных мыслителей Благо. "...У всех действий, — как говорит Платон, — цель одна — Благо, и... все прочее должно делаться ради Блага, но не Благо ради чего-то иного" («Горгий» 499е; ср. Плотин «Эннеады» I, 7, 1). И вот это самодовлеющее Благо есть первая и последняя конечная целевая причина ("ради чего", той eveica) и совершенная цель мира и сущего.

190

Но как Бытие относится к Благу? Вопрос, надо признать, не такой простой, и в античной философии можно найти весьма различные ответы на него. Благо есть Благо для всего, в том числе и для самого себя. Оно — то, ради чего устроено и существует все зримое, оно дает и смысл, и бытие всему сущему. Благо, как понимает его Платон, — безначальное начало как бытия, так и познания: „Познаваемые вещи могут познаваться лишь благодаря Благу; оно же дает им и бытие, и существование, хотя само Благо не есть существование, — оно — за пределами существования, превышая его достоинством и силой" («Государство» VI, 509Ь; ср. Плотин, «Эннеады» V, 2, 1). Значит, Благо — по ту сторону, выше бытия, выше всех сотворенных вещей и выше не-сущего и не смешано с ними. При этом, будучи сверх- и до-бытий- ным, оно сверхсуще и не относится к существующему: оно преждесущий источник, "родитель бытия", и только благодаря этому своему почти не выразимому в слове (потому что слово все-таки определяет сущее и относится к сущему) сверхсущественному небытию все есть здесь. Более того, все сущее определяется в своем стремлении к конечной цели и Благу. Поэтому Благо недоступно точному познанию, ибо знание знает бытие, потому что есть бытие; Благо же выше бытия. Благо постоянно пребывает как бы под сомнением, — несомненно лишь то, что без него ничего нет и быть не может, нет и бытия.

Позднее понимание Бога как сверхсущего Блага характерно для апофатической, или отрицательной, теологии, тесно связанной в своих истоках с греческой платонической мыслью. Так, Григорий Нисский говорит, что мы знаем лишь то, что Бог есть (не как бытие, но как сверхсущее его начало), но что Бог есть — не знаем; так же высказываются и Дионисий Ареопагит, и Иоанн Дамаскин, и Максим Исповедник, и Григорий Палама. Михаил Пселл, стоящий у самого устья греческой мысли, уже византийской, но по-прежнему питающейся от своих античных истоков, так рассказывает о своем философском развитии: „Намереваясь затем подняться к первой философии и приобщиться к чистому знанию, я обратился к рассмотрению бестелесных понятий в так называемой математике, которая занимает среднее положение, с одной стороны, между наукой о телесной природе и независимым от нее мышлением и, с другой стороны, между самими сущностями, которыми занимается чистая мысль, дабы затем постигнуть и нечто еще более высокое: сверхсущее и сверхмыслимое" («Хронография». М., 1978. С. 81).

Таким образом, о самом Благе можно говорить только отрицательно, апофатически — оно выше всего, выше мнения, представления, суждения и понятия, выше познания, выше стремления, вне тождества. По этой причине следует сказать, что первое самотождественное и самостоятельное — это бытие: ведь бытие стоит в самом себе, начинаясь при Благе.

Благо — до и вне определения и выражения. Даже и слово его не достигает. Благо — ничто из сущего. Если и можно говорить о Благе, то только как об абсолютном сверхсущем единстве, едином, делающем возможным бытие.

191

Как доказывает Платон в своем диалоге «Парменид» (137с слл.), для того чтобы было нечто познаваемое, доброе, прекрасное, — вообще что-то было, прежде должно быть единое — начало тождественности. Но коль скоро единое — начало (а также и конец), оно должно быть целью стремления всего. И как таковое оно — Благо, запредельная , недостижимая цель (достижимыми могут быть только ее множественные конечные бытийные представления), высвечивающая все существующее, но само выше познания, бытия и даже мнения. И вот Благо само по себе и есть единое трансцендентное, которому ничто не причастно. Если же положена множественность, то, помимо самого единого, положено и бытие, "есть", находящееся в сфере двуединства "единое-есть", где положена единица, единое как принцип единения, но вместе с ним, нераздельно — также и принцип множественности, инаковости. Поэтому вообще, для того чтобы нечто было, было бы и само чистое бытие, необходимо наряду с тождественным положить и иное. Поэтому и чистое бытие как абсолютное положительное предполагает также и абсолютное отрицательное и неотделимо от него, — как бы некой тени, "тьмы небытия", наличной при свете, хотя и не существующей самостоятельно, без и вне света. Бытийный этот свет обязательно должен предполагать тень, чтобы быть видимым и зримым: "...не будь Солнца, — говорит Гераклит, — мы бы не знали, что такое ночь" (В 99). Свет в сущем зрим только приналичии тени, вещи видны как объемные только из полутеней. Но, как говорит Платон, а вслед за ним и вся платоническая традиция в лице Плотина, Ямвлиха, Прокла, — выше бытийного, чреватого инаковым света пребывает абсолютный свет Блага самого по себе, свет незримый и невидимый,ибо не причастный иному и не смешанный с ними потому неразличимый, неотличный от абсолютного мрака.

Таким образом, Благо задает единораздельную структуру всего бытийного и становящегося, которая образует прекрасную гармонию.Гармония же, или лад, — это совершенная прилаженность, притертость одного к другому во всеобщем уложении, соразмерность, неявная, "тайная" Гераклитова симметрия, проявляющаяся исподволь, порой внарочитых неточностях архитектурного строения мира. (Такстроят греки корабль на верфи: к остову прилаживают доску за доской, чтобы между ними не осталось ни малейшего зазора.) И эта прекрасная,

одухотворенная, живая, причастная бытию структура есть космос

(Платон, «Тимей» 29d слл.; Плотин, «Эннеады» VI, 6, 18; Филолай, В 21) — такое уложение, где у каждого есть свое собственное место — как физическое, так и логическое и онтологическое; значит, у каждого есть свойсмысл. К этому месту каждое и стремится, определяясь Благом.

Поэтому Благо устанавливает целую иерархию существующего,

лестницу всевозрастающей простоты, единства и совершенства, восходящую к самому Благу, стоящему во главе иерархии, однако вне ее.

Принципами иерархии выступают запредельность Блага и его единство и единственность, проявляющиеся прежде всего в идеальном умопостигаемом космосе, собрании чистых бытийных форм — прообразов вещей — эйдосов, или идей. В космосе этом, прекрасном уложении,