60. Сохранение индивидуального своеобразия подлинника в переводе.

Сохранение художественной ценности произведения возможно только при условии передачи не только общего смысла произведения, но и его образной системы, особенностей языка и индивидуального стиля автора. В переводе не должны рождаться новые образы, они должны переосмысляться переводчиком при помощи средств языка перевода. Перевод должен осуществлять не только передачу содержания оригинала на другом языке, но и отражение его художественно-эстетических и стилистических качеств, воплощённых в образном слове. Содержание оригинального произведения при переводе должно передаваться в своеобразии его художественной формы, т.е. во всей совокупности средств, при помощи которых автор выразил свой замысел. Переводчик, выполняя функцию посредника между автором и иноязычным по отношению к нему читателем, переводчик обязан соответствовать переводимому им автору, он должен стремиться к равнозначности. Поскольку лингвистические возможности двух языков не эквивалентны и системы их строения несходны, добиться равнозначности образов оригинала и перевода при простой замене слов и предложений одного языка словами и предложениями другого языка нельзя, так как даже в близкородственных языках совпадения в лексических значениях слов немногочисленны. Напротив, мы наблюдаем расхождения на уровне лексики, грамматики и стилистики. Поэтому необходимо не просто подставлять слова, а преобразовывать художественную структуру оригинала, учитывая, конечно, лингвистические, эстетические, поэтологические и этические данности переводящего языка и принимающей культуры. Отразить всё многообразие образности оригинала не в ущерб нормам языка, на который осуществляется перевод, трудно еще и потому, что образность уходит своими корнями в социально-культурную почву, на которой создаётся текст. Различные социально-культурные факторы рождают у людей разные образы, потому что в каждой культурной среде люди по-своему преломляют окружающую действительность.

1. It was not until they were quite exhausted and could no longer maintain the pace at which they had fled from the race-ground, that the old man and the child ventured to stop, and sit down to rest upon the borders of a little wood. Here, though the course was hidden from their view, they could yet faintly distinguish the noise of distant shouts, the hum of voices and the beating of drums. Climbing the eminence which lay between them and the spot they had left, the child could even discern the fluttering flags and white tops of booths; but no person was approaching towards them, and their resting-place was solitary and still. Some time elapsed before she could reassure her trembling companion, or restore him to a state of moderate tranquility. His disordered imagination represented to him a crowd of persons stealing towards them beneath the cover of the bushes, lurking in every ditch, and peeping from the boughs of every rustling tree.

Старик и девочка лишь тогда решились остановиться и отдохнуть у опушки небольшого леска, когда совсем выбились из сил и уже не могли бежать. Ипподром скрылся у них из глаз, хотя отдаленные крики, гул голосов и барабанная дробь доносились и сюда. Поднявшись на холм, отделявший их от того места, которое они только что покинули, девочка разглядела вдали флажки, трепыхавшиеся на ветру, и белые навесы балаганов, но здесь, на опушке, стояла полная тишина и вокруг не было ни души. Ей не сразу удалось успокоить своего дрожащего спутника и хоть сколько-нибудь рассеять его тревогу. Больное воображение рисовало ему преследователей, подкрадывающихся к ним из-за кустов, прячущихся в каждой канаве, выглядывающих из-за ветвей каждого дерева.

2. There can be hardly anyone who has not heard of yoga, and, whether you are 16 or 60, you can reap the benefits of taking it up as a hobby. Yoga has been developed by Hinduism and is a system of training the body and the mind. It’s goal is to make it easier for people to remove all distractions which hinder reaching that state of mind and body by which they can live a life of the spirit in union with their maker. Reaching this state is much more difficult than might be imagined. For this purpose, the training is divided into stages, which become gradually harder and harder. The aim of taking part in the physical training is to bring the body under complete control in such areas as the regulation of breathing and the flexibility of muscles, every of which plays an important part in controlling our overall movements. The stress of mental training, as well as physical body behavior, make undisturbed concentration possible. Anyone trained in this way is called a yogi. So what are we waiting for? Maybe it’s time we all headed for the nearest yoga class and started training now!

Нет ни одного человека, который не слышал бы о йоге. И в 16, и в 60 лет, вы можете пожинать плоды своего увлечения. Йога была разработана Индуизмом и является системой обучения тела и ума. Цель состоит в том, чтобы облегчить людям устранение от всех отвлекающих факторов, которые препятствуют достижению состояния ума и тела, благодаря которым они могут жить духовной жизнью в союзе с их создателем. Достижение этого состояния намного сложнее, чем можно себе представить. Для этой цели обучение делится на этапы, которые становятся все труднее и труднее. Цель участия в физическом обучении – довести организм до полного контроля в таких областях, как регулирование дыхания и гибкость мышц, каждая из которых играет важную роль в контроле наших общих движений. Стресс ментальной тренировки, а также поведение физического тела делают возможной невозмутимую концентрацию. Любой, кто обучается таким образом, называется йогом. Так чего же мы ждем? Может быть, пришло время, всем отправиться на курсы йоги и начать тренироваться сейчас!

3. “A witch”, wrote Thomas Vaughan in1650, is a rebel in physics, and a rebel is a witch in politics. The one acts against nature, the other against order, the rule of it. For both are in leage with the devil”. Modern science was born in the 16th and 17th centuries, and its enemy was witchcraft. Witchcraft was a force of darkness that could not be understood by experiment, theory and observation. Science was a new way of knowing that seemed to be sweeping away such old darkness. And it was a masculine way of knowing. Religious terror and male conviction resulted

in the death of an estimated three million women in Europe during the 250 years of the systematic persecution of witches. “The view was that the mind was masculine and nature feminine”, says Dr JanHarding, who works with the Fawcett Society to promote women in science. “It was not though that women were equipped to do science, but they appeared to have access to some other form of knowledge. So it was thought they must get that knowledge from the devil.” The Royal Society in London was where modern science was institutionalised and codified. Dominated for years by the titanic figure of Isaac Newton, it was the exclusive club in which the scientific dream was first dreamt.

«Ведьма», писал Томас Воган в 1650 году, является повстанцем в физике, а повстанец – ведьма в политике. Один действует против природы, другой против порядка и его правила. Ибо оба находятся в лиге с дьяволом». Современная наука зародилась в XVI-XVII веках, а ее врагом было колдовство. Колдовство считалось силой темноты, которая не могла быть распознана экспериментом, теорией и наблюдением. Наука являлась новым способом узнать, что, казалось, сметало старую тьму. И это был мужественный способ познания. Религиозный террор и убежденность мужчин привели к гибели примерно трех миллионов женщин в Европе в течение 250 лет систематического преследования ведьм. «Представление состояло в том, что ум был мужским и прирожденным женским», – говорит д-р Ян Хардинг, который работает с обществом Фосетт по продвижению женщин в науке. «Дело не в том, что женщины были способны заниматься наукой, но они, похоже, имели доступ к какой-то другой форме знаний. Поэтому считалось, что они должны получали это знание от дьявола». Королевское общество в Лондоне оказалось местом, где современная наука была институционализирована и кодифицирована. Доминированное в течение многих лет титанической фигурой Исаака Ньютона, это было эксклюзивное сообщество, в котором впервые мечтали о научной мысли.

4. “The view was that the mind was masculine and nature feminine”, says Dr JanHarding, who works with the Fawcett Society to promote women in science. “It was not though that women were equipped to do science, but they appeared to have access to some other form of knowledge. So it was thought they must get that knowledge from the devil.” The Royal Society in London was where modern science was institutionalized and codified. Dominated for years by the titanic figure of Isaac Newton, it was the exclusive club in which the scientific dream was first dreamt. And it was utterly, rigorously, and unarguably a men’s club. Margaret Cavendish, Duchess of Newcastle, was allowed entry in 1667 to see a demonstration of Boyle’s celebrated air pump, but that was about it, and nobody had any doubts that neither she nor any other woman was capable of grasping the arcana of this new and staggeringly effective form of knowledge. It is worth knowing that Newton himself, having changed the universe, is thought to have died celibate.

«Представление состояло в том, что ум был мужским и прирожденным женским», – говорит д-р Ян Хардинг, который работает с обществом Фосетт по продвижению женщин в науке. «Дело не в том, что женщины были способны заниматься наукой, но они, похоже, имели доступ к какой-то другой форме знаний. Поэтому считалось, что они получали это знание от дьявола ». Королевское общество в Лондоне было тем местом, где современная наука была институционализирована и кодифицирована. Доминированное в течение многих лет титанической фигурой Исаака Ньютона, это было эксклюзивное сообщество, в котором впервые мечтали о научной мысли. Всё было совершенно, строго- неоспоримо мужской клуб. Маргарет Кавендиш, герцогиня Ньюкаслская, была допущена к посещению в 1667 году, чтобы увидеть демонстрацию знаменитого воздушного насоса Бойля, однако никто не сомневался, что ни она, ни какая-либо другая женщина не смогла схватить аркану этой новой и ошеломляющей эффективной формы знания. Стоит упомянуть, что сам Ньютон, изменив вселенную, умер безбрачным.

5. Our group fell silent at the base of a narrow steel ladder that rose vertically through the maze of girders at the south-eastern end of Australia’s Sydney Harbour Bridge. We needn’t have

worried about the first part of the climb. Up to this point, our guided tour had been little more than a stroll, but now our task was to face the ladder. It must have been at least 50 feet high. There were handrails, and our safety belts would be tethered to a cable to break a fall, but the prospect couldn’t have been more daunting. What lay at the top was stepping out on to the exposed upper arch of the bridge, with blue sky all round and the water almost 262 feet below. We ought to have found this out before embarking on what now seemed a singularly reckless mission! My own fear of hights was extreme, but, on this sparkling morning, I saw no option but to climb to the summit of one of the world’s best-loved icons – a miracle of engineering recognized by people everywhere. As I climed, the tension drained out of me, and I was driven by an exhilarating feeling of conquest. At the top, I dropped my gaze to the vast pool of the harbour below. It might just as well have been a millpond from this height. We stood on a small viewing deck in the warm sunshine, flushed with excitement and arms raised as our guide took a celebratory photograph.

Наша группа затихла у основания узкой стальной лестницы, которая вертикально возвышалась сквозь лабиринт балок на юго-восточном конце австралийского моста через гавань Сиднея. Нам не нужно беспокоиться о первой части восхождения. До этого момента наша экскурсия была не более чем прогулкой, но теперь наша задача состояла в том, чтобы встретиться с лестницей. Она должно быть не менее 50 футов. Были поручни, и наши ремни безопасности были привязаны к кабелю, чтобы предотвратить падение, но перспектива была устрашающей. То, что лежало наверху, выходило на открытую верхнюю арку моста, окутанного голубым небом и водой почти на 262 фута вниз. Мы должны были знать это, прежде чем приступать к тому, что теперь казалось необычайно безрассудной миссией! Мой собственный страх перед огнями был чрезвычайным, но в это сверкающее утро я не видел выбора, кроме как подняться на вершину одной из самых любимых символов мира – чудо техники, признанное людьми повсюду. Когда я поднялся, напряжение прошло, и меня охватило волнующее чувство покорения. Наверху я бросил взгляд на обширный бассейн гавани внизу. Возможно, с этой высоты, это был мельничный пруд. Мы стояли на небольшой смотровой площадке в теплом солнечном свете, вспыхнув от волнения и подняв руки, когда наш гид сделал праздничную фотографию.

6. Travel does not broaden the mind. It was the Victorians who were really obsessed with travel. They lived at a time when travel really did harden the body and improve the spirit. It took a rare breed of man to trudge through some malaria-infested swamp in a pith helmet after the native bearers had drunk all the whisky, stolen the rations, and run off with the compass. Since then, travellers have thought of themselves as faintly noble, and they look down on mere tourists who stay in comfortable hotels and ride in air-conditioned buses. To travellers it is a mark of pride to suffer as much as possible. They get a perverse joy from spending all day squatting over a sordid cesspit. Paul Theroux, a best-selling travel writer, is one of the people caught up in the myth: “The nearest thing to writing a novel is travelling in a strange country. “Travel, he declares, is a creative act. It isn’t. It may be fun. It may be interesting. But travellers get no insight into eternal truths.

Путешествие не расширяет кругозор. Викторианцы- те, кто действительно были одержимы путешествиями. Они жили в то время, когда путешествие действительно укрепляло тело и улучшало дух. Требовалась редкая порода людей, чтобы тащиться через какое-то болото, зараженное малярией, в шлеме, когда местные выпили всё виски, украли пайки и убежали с компасом. С тех пор путешественники думают о себе как о немного благородных, и свысока смотрят на простых туристов, которые останавливаются в комфортабельных отелях и ездят на автобусах с кондиционером. Для путешественников знак гордости страдать как можно больше. Они получают извращенную радость сидеть весь день на корточки над грязной выгребной ямой. Поль Теро, популярный автор о путешествиях, является одним из людей, поддерживающих мифе: «Самое близкое к написанию романа – путешествие в необычную страну. «Путешествие, утверждает он, является творческим актом. Это не так. Оно может быть веселым. Оно может быть интересным. Но путешественники не понимают вечных истин.

7. Virginia Water. My first sight of Virginia Water was an unusually sultry afternoon at the very end of August 1973, some five months after my arrival in Dover. I had spent the summer travelling around in the company of one Stephen Katz, who had joined me in Paris in April and whom I had gratefully seen off from Istanbul some ten days before. I was tired and road-weary, but very glad to be back in England. I stepped from London train and was captivated instantly. The village of Virginia Water looked tidy and beckoning. It was full of lazy late-afternoon shadows and an impossible green lushness such as could only be appreciated by someone freshly arrived from an arid climate. Beyond the station rose the Gothic tower of Holloway Sanatorium, a monumental heap of bricks and gables in park-like grounds. Two girls I knew from my home town worked as student nurses at the sanatorium and had offered me sleeping space on their floor and the opportunity to ring their bath with five months of accumulated muck.

Мой первый визит в Вирджинию Уотер состоялся необычайно знойным днем в самом конце августа 1973 года, примерно через пять месяцев после моего прибытия в Довер. Я провел лето, путешествуя в компании некого Стивена Каца, который присоединился ко мне в Париже в апреле и кого я с благодарностью проводил из Стамбула приблизительно за десять дней до этого. Я вымотался и устал от дороги, но был очень рад вернуться в Англию. Я вышел из лондонского поезда и был мгновенно впечатлен. Деревня Вирджиния Уотер выглядела аккуратно и манила. Она была полна ленивых теней в конце дня и невозможной зеленой пышностью, которую могли оценить только недавно прибывшие из засушливого климата. За вокзалом возвышалась готическая башня Холлоуэйского санатория, монументальная куча кирпичей и фронтонов на парковых площадках. Две девочки из моего родного города, которых я знал, работали там в санатории медсестрами и предложили мне пристанище на 5 месяцев, спальное место на полу и возможность принимать ванну.

8. Dickens and his world. With the circulation of Pickwick Papers in 1836, young Dickens enjoyed an unprecedented ascent into the favour of the British reading public. He magnificently disapproved a theory that his fame disappear just as quick as it had come. He remained until his death 34 years later undenyingly the most popular novelist the English speaking world had ever known. The public displayed an insatiable appetite for his works, and there was also a great fusion of them through innumerable dramatic adaptations (nearly all are completely unauthorized, the copywright laws being much weaker). His immense popularity was based on the widespread perception of him as a great champion of the poor and dispossessed against all forms of injustice and abuse of power. In his personal life, however, he was incapable of achieving the level of fulfilment that he enjoyed with the public, and all his close emotional relationships with women invariably ended in failure. Yet out of his needs and fears, his disappointments and his longings, Dickens created an extraordinary range and variety of female characters. They live on in our minds and our culture in all their strangeness and distinctiveness, unlike any other female characters created by Victorian novelists, no matter how well they may have understood women.

Диккенс и его мир. С распространением «Посмертныч записок Пиквикского клуба» в 1836 году молодой Диккенс беспрецедентно восстал за британскую читающую публику. Он великолепно отверг теорию о том, что его слава исчезает так же быстро, как и пришла. До момента смерти и 34 года после он оставался самым популярным романистом в англо-говорящем мире. Публика проявляла ненасытный аппетит к его работам, наблюдалось также великое слияние с ними благодаря бесчисленным драматическим адаптациям (почти все совершенно несанкционированные, с намного слабее законом копирайтства). Его огромная популярность основывалась на широко распространенном восприятии его как великого защитника бедных и лишенных, выступающего против всех форм несправедливости и злоупотребления властью. Однако в личной жизни он не мог достичь уровня удовлетворения, которым пользовался у публики, и все его тесные эмоциональные отношения с женщинами неизменно заканчивались неудачей. Однако из-за его потребностей и страхов, разочарований и его стремлений Диккенс создал необычный диапазон и множество женских персонажей. Они живут в наших умах и нашей культуре со всеми их странностями и самобытностью, в отличие от любых других женских персонажей, созданных викторианскими романистами, независимо от того, насколько хорошо они могли понять женщин.

9. It is a frequent theme that modern life has heralded the demise of a sense of community. Our working lives, partially as a result of new computer technologies, are in a state of flux. Among other changes, individuals now collaborate with workers with whom they have little face-to-face contact. There is also greater pressure to move from one work location to another, as well as from one company to another, and workers who have become more specialised also have less and less in common with their local colleagues. There are parallel changes in domestic life. For many, there are fewer members of an extended family in close proximity. A feature of post-industrial society is the loss of shared experiences between people who live in one location. There is less access to neighbours or extended family for reciprocity and assistance, or reaffirmation, or even information. From whom do you get advice if there is a problem? Individuals feel more and more isolated, deprived of both family and neighbours in the new post-industrial society. Thus, one hears talk about the loss of a general sense of collective commitment. As a result, community appears to be under threat.

Частой темой является то, что современная жизнь объявила о кончине чувства сообщества. Наша трудовая жизнь, частично в результате новых компьютерных технологий, находится в состоянии изменения. Среди других изменений- теперь люди сотрудничают с работниками, с которыми у них мало контактов лицом к лицу. Существует также большее давление для перехода с одного места работы на другое, а также из одной компании в другую, а работники, которые стали более специализированными, также имеют все меньше и меньше общего со своими коллегами. В семейной жизни происходят параллельные изменения. Для многих число членов расширенной семьи находиться в непосредственной близости. Особенностью постиндустриального общества является потеря общего опыта между людьми, которые живут в одном месте. Существуют меньше доступа к соседям или членам семьи для взаимности и помощи, или переподтверждения, или даже информации. От кого Вы получаете совет, если есть проблема? Люди чувствуют себя все более изолированными, лишенными семьи и соседей в новом постиндустриальном обществе. Таким образом, один слышит разговоры о потере общего чувства коллективной приверженности. В результате сообщество, похоже, находится под угрозой.

10. The animal and plant species that populate our planet are woven into a vast ecological web. But as we pull at the fabric of the natural world, we always run the risk that it will unravel unexpectedly. If we want the human race to survive too, conserving the species that live alongside us is essential. Zoos, at their best, provide an example of how to do this on our dooesteps. Nevertheless, zoos are an endangered species themselves. They face an onslaught of criticism from some quarters and have to struggle to keep costly conservation programmes alive. The situation is not helped by the trend towards lower visitor numbers. The conservationist argument is a solid reason to keep zoos, but they do well to emphasize their other benefits in order to survive these

pressing issues. Some provide an excellent way for people to relax, escaping the pressures of work and the general rough and tumble of urban life. A dose of nature can be the perfect antidote to a day at the office. While zoos are entertaining us and helping us to unwind, they also have the opportunity to educate us. Programmes for the very young have great potential for improving public attitudes towards the animal kingdom, enabling children to develop an early understanding of the importance of animals within the ecology of our world, and thus shaping their opinions and values throughout their lives.

Виды животных и растений, населяющие нашу планету, вплетены в обширную экологическую цепь. Но поскольку мы тянем сеть естественного мира, мы всегда рискуем, что он неожиданно порвется. Если мы хотим, чтобы человеческая раса также выжила, сохранение видов, которые живут рядом с нами, имеет важное значение. Зоопарки, в лучшем случае, приводят пример того, как это сделать. Тем не менее, зоопарки представляют собой находящиеся под угрозой исчезновения виды. Они сталкиваются с натиском критики с некоторых сторон и вынуждены бороться за сохранение дорогостоящих программ обеспечения. Ситуации не способствует тенденция к снижению числа посетителей. Аргумент в защиту природы является веским основанием для сохранения зоопарков и подчеркивания их других преимуществ, для выживания в этих насущных проблемах. Некоторые обеспечивают превосходный способ для людей расслабиться, избегая давлений на работе и общей неразберихи городской жизни. Доза природы может быть идеальным противоядием в рабочий день. В то время как зоопарки развлекают нас и помогают нам расслабиться, у них также есть возможность обучить нас. Программы для очень молодых людей имеют большой потенциал для улучшения общественного отношения к животному царству, что позволяет детям развивать раннее понимание важности животных в экологии нашего мира и тем самым формировать их мнения и ценности на протяжении всей их жизни.

11. A New Perspective On The Downfall Of Rome. Ancient Rome may have been destroyed by the mosquito rather than Attila the Hun. That is the conclusion of a British scientist who has discovered malaria in the bones of a three-year-old child who died in around 450 AD. And, according to Dr Robert Sallares, it may explain why the Huns were able to sack the Eternal City in 476. The fact that scientists have been able to find evidence of malaria means that it must have been very common. Malaria would certainly have had a huge influence on the economy and every other aspect of life in Rome. The Romans’ ability to fight off the barbarians would have been weakened. Mosquitoes bred in the River Tiber, which was very marshy. Cutting down trees meant the rivers silted up, creating perfect breeding conditions for mosquitoes. As the barbarians sapped Rome’s strength, the city’s sewers fell into disrepair and malaria took an even stronger grip. Dr Sallares’s work is set to rewrite history books. Previously, researchers believed that Rome’s downfall had been caused by a combination of barbarians spilling over its frontiers and decadence at home. However, the new research shows that if the hero played by Russell Crowe in Gladiator had really wanted to save Rome, he would have been better advised to drain the stagnant ponds where mosquitoes bred.

Новый взгляд на падение Рима. Древний Рим, возможно, был уничтожен комарами, а не Аттилой Хун. Таков вывод британского ученого, который обнаружил следы малярии в костях трехлетнего ребенка, который умер около 450 г. н.э. И, по словам доктора Роберта Саллареса, это может объяснить, почему гунны смогли разграбить Вечный город в 476. Тот факт, что ученые смогли найти доказательства малярии, означает, что она, должно быть, была очень распространена. Малярия, несомненно, оказала бы огромное влияние на экономику и все остальные аспекты жизни в Риме. Способность римлян отбиваться от варваров была бы ослаблена. Комары разводились в реке Тибр, которая была очень болотистой. Сокращение деревьев означало, что реки заилили, создавая идеальные условия размножения для комаров. Поскольку варвары иссушили силу Рима, коллекторы города пришли в упадок, и малярия взяла еще более сильную мощь. Работа доктора Саллареса предусматривает переписывание книг по истории. Раньше исследователи полагали, что крушение Рима было вызвано сочетанием варваров, выходящих за пределы границ и упадком дома. Однако новое исследование показывает, что, если бы герой, сыгранный Расселом Кроу в «Гладиаторе», действительно хотел спасти Рим, ему было бы лучше посоветовать высушить застойные пруды, где разводились комары.

12. The prison service must relax its policy of not allowing women to keep their babies with them in jail beyond the age of 18 month, the Court of Appeal ruled yesterday. The ruling opens the floodgates for prisoners to make a case to keep their children with them until the age of three or four. Two mothers convinced of drug offences, both with girls aged two, brought test cases arguing that separating them from their children breached their right to family under the European Convention on Human Rights. The Justice High Court ruled last May that the prison service was entitled to operate its current policy. But yesterday, Lord Phillips allowed the appeal of one mother known only as Q. The judges ordered the service to reconsider her case. The Home Office and the prison service were lawfully entitled to have a policy, the judges said, but to adopt what can only be described as a stringent and rigid stance, despite the possibly catastrophic consequences of separation, defeated the policy’s aim of promoting the welfare of the child. Mr Justice Lightman warned last May, however, that the increasing numbers of mothers of young children who were becoming involved in the drugs trade could not expect too lenient treatment because it would send out the wrong message.

Пенитенциарная служба должна ослабить свою политику, запрещающую женщинам находиться вместе со своими детьми до 18 месяцев в тюрьме, постановил вчера Апелляционного суд. Управление открывает шлюзы для заключенных, чтобы изложить доводы содержать детей с ними до возраста трех или четырех лет. Две матери, обвиняемые в преступлениях, связанных с наркотиками, имеющие дочек в возрасте двух лет, принесли тестовые материалы, доказывающие, нарушение их прав на семью в соответствии с Европейской конвенцией о правах человека. В мае прошлого года Верховный суд юстиции постановил, что тюремная служба имеет право осуществлять свою текущую политику. Но вчера лорд Филлипс разрешил заслушать одну маму, известную как Q. Судьи приказали службе пересмотреть дело. Судьи сказали, что министерство внутренних дел и тюремная служба имеют право на проведение политики, но принятие того, что можно описать только как строгую и жесткую позицию, несмотря на возможные катастрофические последствия разлуки, победит цель политики по содействию благосостоянию ребенка. Г-н-судья Лайтман предупредил в мае прошлого года, что все большее число матерей маленьких детей, которые становятся вовлеченными в торговлю наркотиками, не может ожидать слишком мягкого содержания, поскольку несёт иной посыл.

13. Everyone knows that towards the end of his presidency Ronald Reagan could hardly make a move without consulting an astrologer. However, the mind boggles at the possibility that the British government might use a hotline to psychic powers. Nevertheless, it has been revealed that British Intelligence is in contact with a self-styled “psychic dreamer” who supplies them with advance information on important crimes that are about to happen. The man with the premonitory antennae is Chris Robinson, a 44-year-old former television engineer. He seems an unlikely candidate for a real-life version of The X-Files but he has had some startling successes with his predictions. Dreams provide the key. According to Robinson it all began in the late 80s, when his slumbers were interrupted by “conversations” with his dead grandmother. Later his dreams invaded by a range of symbols which enabled him to predict specific crimes. Terrorists were represented by dogs, cups signified bodies, meat pies chillingly foreshadowed multiple deaths and images of cats or dogs indicated that fanatical animal liberationists were at work. Robinson decided

to share the messages from his subconscious with the authorities and warned them of a crime that was about to take place.

Всем известно, что к концу своего президентства Рональд Рейган едва мог сделать ход, не посоветовавшись с астрологом. Однако страшно представить, что британское правительство могло бы использовать экстренную связь с экстрасенсорными способностями. Тем не менее было обнаружено, что британская разведка находится в контакте с самозваным «экстрасенсом», который снабжает их предварительной информацией о важных преступлениях, которые должны произойти. Человеком с предвидящими способностями- 44-летний Крис Робинсон, бывший телевизионный инженер. Он кажется маловероятным кандидатом на реальную версию Секретных материалов, но он отличился потрясающими успехами в предсказаниях. В снах заключается разгадка. По словам Робинсона, все началось в конце 80-х, когда его дремота была прервана «разговорами» со своей мертвой бабушкой. Позднее его сны охватили целый ряд символов, которые позволили ему предсказать конкретные преступления. Террористы были представлены собаками, чашки символизировали тела, пироги с мясом были пугающими предвестниками многократных смертельных случаев, а изображения кошек или собаки указывали, что работали фанатические борцы за свободу животных. Робинсон решил поделиться сигналами своего подсознания с властями и предупредил их о преступлении, которое должно было произойти.

14. Who was Freud? Doctor, artist or charlatan? And what is psychoanalysis? A science, a religion, or a selfish delusion, in which the importance of the world is replaced by the solipsistic fascination of the interior one? Will it heal you, or damage you further by forcing you to dwell upon those sorrows that are part of the human condition? When we feel unbearably sad, should we pull up our socks or let down our defenses and peer into that raw strange world we call our mind? Can we ever be cured of ourselves: all our fears of risk, of life, of death and love and loss? “No”, says Adan Philips, the psychoanalyst who deftly pulls the carpet out from under psychoanalysis. “We can’t”. Philips is the nearest thing we have to a philosopher of happiness. Yet he is not the kind of psychoanalyst who believes in cures. There can be no quick fix to our psychic troubles. Troubles are part of what it means to be alive; being sad is part of what it means to be happy. Those who make their way to his flat in Notting Hill – up several flights of narrow and carpeted stairs to the room at the top, to this couchless living space with the sink in the corner and the walls lined with books where he practices his uncertain arts – will discover that he is not a scientist, a medicine man, but a storyteller, someone who hears and tells stories about our lives.

Кем был Фрейд? Доктором, художником или шарлатаном? И что такое психоанализ? Наука, религия или эгоистичное заблуждение, в котором важность мира заменяется солипсическим восхищением внутреннего? Излечит ли он вас или причинит вам вред, заставив вас зациклиться на тех печалях, которые являются частью человеческого существования? Когда нам невыносимо грустно, стоит ли нам засучит рукава (поднапрячься/взять себя в руки) или расслабиться и заглянуть в этот странный мир под названием разум? Можем ли мы когда-либо излечиться от самих себя: от всех наших страхов рисковать, жить, умереть, любить и терять? «Нет», – говорит Адан Филипс, психоаналитик, который ловко выбивает почву из-под ног(опровергает) психоанализа. «Мы не можем». Филипс – самый близкий нам философ счастья. Но он не тот психоаналитик, который верит в лечение. Не может быть быстрого решения наших психических проблем. Проблемы – часть жизни; грустить- значит быть счастливым. Те, кто пробирается к его квартире в Ноттинг-Хилле – совершают несколько полетов поузкой и ковровой лестницы в комнату наверху, к его безлюдной жилой площади с раковиной в углу и стенами, уставленными книгами, где он практикует свои неуверенные искусства – узнают, что он не ученый, не медик, а рассказчик, тот, кто слышит и рассказывает истории о нашей жизни.

15. Paris unfolds like a multi-layered novel, its characters and narratives weaving tales of beauty and ugliness, pleasure and hardship. I was 18 when I first found myself there, as a student at the Sorbonne and living at an address I couldn’t pronounce. I can just about articulate it now: 33, rue de Grenelle. Of course, it was an attic, with pigeons murmuring on my windowsill. And I now understand – 30 years later – that some part of me has ever since that time been attached to Paris. In David Gentleman’s introduction to his marvelous book of Oaris watercolors, he writes: “Paris is indeed a beautiful and life-enhancing city. But because its vigor and variety shake one up, it is also an unsettling one. Visiting Paris makes one reassess one’s own ingrained and comfortable habits, views and assumptions.” He adds: “If this prospect seems a little risky, think it over: it might perhaps be safer no to go.” Should somebody have warned me at 18 that it would be “safe no to go”? There’s no doubt that first experience engendered a life-long restlessness: the whole yearning, no doubt, to be joined again to the limb or organ left behind. And I sometimes wonder whether a large portion of my work as a writer represents, above everything else, my profound desire to find an appropriate, adequate response to this place where my particular sensibility feels so much at home.

Париж разворачивается как многослойный роман со своими персонажами и повествованиями, соткающий сказки о красоте и уродстве, удовольствии и трудностях. Мне было 18 лет, когда я впервые оказался там. Я был учеником Сорбонны, и проживал по адресу, который не мог произнести. Теперь уже я могу примерно сформулировать его: 33, рута де Гренель. Конечно, это был чердак, с голубями, бормочащими на моем подоконнике. И теперь я понимаю – 30 лет спустя – что некоторая часть меня с тех пор была привязана к Парижу. В предисловии Дэвида Джентльмена к своей чудесной книге акварели Парижа он пишет: «Париж действительно красивый и жизнеутверждающий город. Но поскольку его сила и разнообразие встряхивают друг друга, это также вызывает тревогу. Посещение Парижа позволяет пересмотреть свои укоренившиеся и удобные привычки, взгляды и предположения». Он добавляет: «Если эта перспектива кажется немного рискованной, подумайте об этом: возможно, безопаснее не ехать туда». Кто-то должен был предупредить меня в 18, что было бы “безопасно не ехать”? Нет сомнений в том, что первый опыт породил постоянное беспокойство в течение всей жизни: всю тоску, без сомнения, можно было бы снова присоединить к оставшейся части. И мне иногда кажется, что большая часть моей работы как писателя представляет, помимо всего прочего, мое глубокое желание найти адекватный ответ в каком месте, моя особая чувствительность ощущает себя как дома.

16. Luke, thirteen, pauses at the office door, undecided whether to take his baseball cap off or leave it alone; he pulls it off and steps into the room – the school psychologist’s office. “Come on in Luke. Have a seat in the big chair.” Luke’s a “good kid.” He plays drums in the school band and makes fair grades, though they’ve dropped lately. At school he’s not part of the popular clique, but he does have a few good “mates.” So what brings him here? In the past few months Luke has grown increasingly sarcastic and sullen. A few evenings ago, concerned about his grades, his parents turned down his request to participate in an optional after-school activity. Luke flew into a rage. He slammed doors and kicked a hole in his bedroom wall. His mother was stunned by the violent outburst, his father was livid, but they left him alone to cool off. The next morning Dad left early for work, Luke had a headache and took a sick day off from school, and his mother called in at the school to see if anyone there might know what was troubling hum. Luke’s advisor suggested the counseling visit. As we talk my questions cruise the perimeter of his life: academics, music, friendships, family. His answers are curt, cautious and begrudging, punctuated with shrugs and a steely expression intended to keep the conversation from moving any closer than that outer edge.

13-летний Люк останавливается в дверях кабинета, не решив, снять ли бейсболку или оставить ее; всё же он стягивает её и входит в кабинет школьного психолога. «Проходи, Люк. Присаживайся на большой стул. «Люк хороший парень». Он играет на

барабанах в школьной группе и делает успехи в учебе, хотя уже не в последнее время. В школе он не из популярной клики, но у него есть несколько хороших «товарищей». Так что же привело его сюда? На протяжении последних нескольких месяцев Люк становился все более саркастичным и угрюмым. Несколько вечеров назад, обеспокоенный его оценками, родители отказались от его просьбы принять участие в факультативной послешкольной деятельности. Люк впал в ярость. Он хлопнул дверьми и пробил дыру в стене своей спальни. Его мать была ошеломлена вспышкой гнева, отец тоже пришел в недоумение, но они оставили его в покое, чтобы он остыл. На следующее утро папа ушел рано на работу, у Люка болела голова и он не пошёл в школу, мама позвонила в школу, чтобы выяснить знает ли кто-нибудь что его беспокоит. Советник(классный руководитель/учитель?) Люка предложил консультацию. Когда мы беседуем, то проплываем по всей его жизни: учебе, музыке, дружбе, семье. Его ответы короткие, осторожные и сжатые, прерывистые от пожимания плечами, препятствующие продвижению дальше этого внешней грани.

17. Every troubled boy has a different story, but their stories share a disturbing theme, a theme of emotional ignorance and isolation. Each day we try to connect with boys like Luke, who are unversed in the subtleties of emotional language and expression and threatened by emotional complexity. When we ask them to open up, most, like Luke, respond with the same flight-or-fight response we all have to threatening situations. A boy longs for connection at the same time he feels the need to begin to pull away, and this opens up an emotional divide. This struggle between for connection and his desire for autonomy finds different expression as a boy growth. But regardless of their age, most boys are ill-prepared for the challenges along the road to becoming an emotionally healthy adult. Whatever role biology plays (and the role is by no means clear) in the way boys are characteristically different from girls in their emotional expression, those differences are amplified by a culture that supports emotional development for girls and discourages it for boys. Stereotypical notions of masculine toughness deny a boy his emotions and rob him of the chance to develop the full range of emotional resources. We call this process, in which a boy is steered away from his inner world, the emotional miseducation of boys.

У каждого проблемного мальчика своя история, но их рассказы разделяют тревожную тему, тему эмоционального невежества и изоляции. Каждый день мы пытаемся сблизиться с такими мальчиками как Люк, которые не разбираются в тонкостях эмоционального языка и выражения и эмоционально подавлены. Когда мы просим их открыться, большинство, как и Люк, отвечают одинаковой ответно-угрожающей реакцией. Мальчик хочет открыться, но в то же время он чувствует необходимость начать сопротивляться, и это способствует эмоциональному разрыву. Эта борьба между общением и его стремлением к обороне находит свое выражение в процессе взросления мальчика. Но независимо от их возраста большинство мальчиков плохо подготовлены к вызовам на своём пути к становлению эмоционально здоровыми взрослыми. Независимо от роли, которую играет биология (и роль эта отнюдь не ясна) в том, как мальчики характерно отличаются от девочек в своем эмоциональном выражении, эти различия усиливаются культурой, которая поддерживает эмоциональное развитие для девочек и замедляет для мальчиков. Стереотипные понятия мужской крутизны отказывают мальчику в его эмоциях и отнимают у него шанс развивать полный спектр эмоциональных ресурсов. Мы называем этот процесс, в котором мальчик растёт вдали от своего внутреннего мира, эмоционально неправильным воспитанием мальчиков.

18. The first novel that is generally recognised as a work of science fiction is Frankenstein, written by Mary Shelly in 1817. Mary Shelly had an unconventional and often tragic life. She was the only child of Mary Wollstonecraft, the famous feminist , and William Godwin, a philosopher and novelist. She never knew her mother who died in childbirth, but her expectations of her. Her earliest years were imbued with a peculiar sort of Gothicism. On most days she would go for a walk with her father to the St. Pancras churchyard to visit her mother’s grave, and Godwin taught her to read and spell her name by getting her to trace her mother’s inscription on the gravestone. From an early age she was surrounded by famous philosophers, writers, and poets: Coleridge made his first visit when Mary was two years old. At the age of sixteen Maryy ran away to live with the twenty-one year old poet, Pecy Shelly, despite the fact that he was already married at the time. Although she was cast out of society, even by her father, this inspirational liaison produced her masterpiece, Frankenstein. She conceived of the novel when she was just 19, and was spending the summer with Shelley in Switzerland.

Первым романом, который в целом признается как произведение научной фантастики, является Франкенштейн, написанный Мэри Шелли в 1817 году. У Мэри Шелли была необычная и часто трагическая жизнь. Она была единственным ребенком Мэри Уолстонкрафт, знаменитой феминистки и Уильяма Годвина, философа и писателя. Она не знала свою мать, которая умерла при родах, но ее отец возлагал на нее высокие ожидания. Ее ранние годы были наполнены своеобразным готизмом. В большинстве дней она отправлялась на прогулку со своим отцом на кладбище Св. Панкраса, чтобы навестить могилу своей матери, и Годвин учил ее читать и писать свое имя, заставляя прослеживать инициалы матери на надгробном камне. С раннего возраста она была окружена известными философами, писателями и поэтами: Кольридж совершил свой первый визит, когда Мэри было два года. В возрасте шестнадцати лет Марья убежала жить с 21-летним поэтом Пекой Шелли, несмотря на то, что он был уже женат в то время. Хотя она была отвергнута обществом, даже отцом, эта вдохновляющая связь породила шедевр- Франкенштейн. Она задумала роман, когда ей было всего 19 лет, а то лето провела с Шелли в Швейцарии.

19. Much of the wisdom and experience one gains through travel cannot be passed on to others in an oral fashion. The lessons learned while on the road are hard to put into words, and are therefore, probably best left unsaid. It’s impossible to plan completely for what you’ll encounter along the way. At some point, you just have to trust your instincts and hope for the best. There is, however, one great truth that you can count on with absolute certainty: you can see it all! It is so easy to forge ahead on the road, eager for whatever might be around the next corner or over the next pass, never quite content. In a way, after all, that is the essence of what motivates the traveler. For many, travel time is when anticipation runs rampant. As a traveler, you shift from a home routine into a world of novel situations, blind decisions, and unfamiliar hazards. Many travelers get so wrapped up in the logistics of where they’ve just been and where they’re going to be next that they’re never quite anyplace of all. Unfortunately , these travelers may find themselves at the end of their trip, back in familiar surroundings, wondering where the time went and despairing over the fact that they hadn’t stopped more often to smell the roses along the way.

Большая часть мудрости и опыта, который каждый получает посредством путешествий, не может быть передана другим устным способом. Уроки, извлеченные на дороге, трудно выразить словами, и поэтому, вероятно, лучше всего оставить недосказанными. Невозможно запланировать полностью то, с чем Вы столкнетесь на пути. В какой-то момент ыы просто должны доверять своим инстинктам и надежде на лучшее. Есть, однако, одна большая правда, на которую вы можете рассчитывать с абсолютной уверенностью: Вы видите все это! Это так легко продвигаться вперед по дороге, жаждя того, с чем придётся столкнуться на следующем шагу, за углом. В некотором смысле, в конце концов, это суть того, что мотивирует путешественника. Для многих время в пути – это ожидание. Как путешественник, вы переходите от домашней рутины в мир новых ситуаций, слепых решений и незнакомых опасностей. Многие путешественники так обернуты в логистику того, где они только что были, и где они собираются побывать, что они по сути никогда нигде не находятся. К сожалению, эти путешественники могут оказаться в конце своей поездки, обратно в знакомой среде, задавшись вопросом, куда ушло время и отчаявшись по тому, что не остановились чаще, чтобы насладиться запахом роз по пути.

20. One of the grandest and most elaborate portraits of Jane Morris created during the latter part of Rosetti's career, Astarte Syriaca, epitomizes the ideal of the voluptuous, sensual woman -- the muse. After the death of his wife Elizabeth Siddall in 1862, Rosetti returned to the subject matter of the female figure with greater intensity and captured his models with an obsessive sense of sensuality that heralded a novel theme in his work. The painting, Venetian in style as a result of Rosetti's multiculturalism, received mixed criticism due to its strong, often disturbing, erotic content (Rossetti Archive, Astarte Syriaca [for a picture]). Indicative of the nature of his relationship with Jane Morris, Rosetti's treatment of color and feminine subject matter allocates a sense of melancholy within the work, a sentiment that consequently divulges his own tragic love for Jane, the second great muse of his life. Rosetti renders Jane as Venus Astarte in the painting. Depicted as an icon of desire and sensual perfection, Venus's direct gaze, bare shoulder, and strong stance reveal the strength of her own sexuality. Behind her torch-bearing attendants, a crescent moon shines in symbolic representation of her relation to the cosmos and the divine immortality of her womanly beauty.

Один из величайших и самых сложных портретов – Джейн Моррис, созданный во время последней части карьеры Розетти, Астарте Сириака, олицетворяет идеал сладострастной, чувственной женщины – музы. После смерти своей жены Элизабет Сиддалл в 1862 году Розетти с большей интенсивностью вернулся к предмету женской фигуры и окутал моделей навязчивым чувством чувственности, которое ознаменовало новую тему в его творчестве. Картина венецианская в стиле мультикультурализма Розетти, получила неоднозначную критику из-за ее сильного, часто тревожного эротического содержания. Ориентируясь на характер его отношений с Джейн Моррис, обращение Розетти к цвету и женскому предмету выделяет чувство меланхолии в работе, чувство, которое, следовательно, раскрывает его собственную трагическую любовь к Джейн, второй великой музы в его жизни. Розетти изображает Джейн в роли Венеры Астарте. Изображенная как икона желания и чувственного совершенства, прямой взгляд Венеры, обнаженное плечо и сильная позиция раскрывают силу ее сексуальности. Позади ее слуги с факелами, светит полумесяц в символическом изображении ее отношения к космосу и божественного бессмертия ее женственной красоты.

21. Gabriel García Márquez, the Colombian novelist whose “One Hundred Years of Solitude” established him as a giant of 20th-century literature, died Thursday at his home in Mexico City. He was 87. His death was confirmed by Cristóbal Pera, his former editor at Random House. García Márquez, who received the Nobel Prize for Literature in 1982, wrote fiction rooted in a mythical Latin American landscape of his own creation, but his appeal was universal. His books were translated into dozens of languages. He was among a select roster of canonical writers – Dickens, Tolstoy and Hemingway among them – who were embraced both by critics and by a mass audience. “Each new work of his is received by expectant critics and readers as an event of world importance,” the Swedish Academy of Letters said in awarding him the Nobel. García Márquez was considered the supreme exponent, if not the creator, of the literary genre known as magic realism, in which the miraculous and the real converge. In his novels and stories, storms rage for years, flowers drift from the skies, tyrants survive for centuries, priests levitate and corpses fail to decompose. And, more plausibly, lovers rekindle their passion after a half-century apart. Габриэль Гарсиа Маркес, колумбийский писатель, автор «Сто лет одиночества», созданный в городе Мехико. Ему было 87 лет. Его смерть была подтверждена Кристобалем Перо, его бывшим редактором в Random House. Гарсия Маркес, получивший Нобелевскую премию по литературе в 1982 году, писал художественные произведения, вдохновляясь мифическим латиноамериканским пейзажем своего собственного творчества, но его интерес был всеобъемлющим. Его книги были переведены на десятки языков. Он был включён в список авторов классической литературы, среди которых: Диккенс, Толстой и Хемингуэй, которые были хорошо приняты как критиками, так и массовой аудиторией. «Критики и читатели ждут каждую новую его работу как событие мирового значения», – заявила Шведская королевская академия словесности, присудив ему Нобелевскую премию. Гарсия Маркес считался лучшим образцом, если не создателем, целого литературного жанра, известного как магический реализм, в котором сверхестественное существует наряду с реальностью. В своих романах и рассказах, штормы бушуют в течение многих лет, цветы падают с неба, тираны живут на протяжении многих веков, священники левитируют, а трупы не разлагаются. И, что более правдоподобно, страсть бывших любовников снова разгорается после полувековой разлуки.

22. I remember the cold night you brought in a pile of logs and a chipmunk jumped off as you lowered your arms. «What do you think you’re doing in here?” you said, as it ran through the living room. It went through the library and stopped at the front door as though it knew the house well. This would be difficult for anyone to believe, except perhaps as the subject of a poem. Our first week in the house was spent scraping, finding some of the house’s secrets, like wallpaper underneath wallpaper. In the kitchen, a pattern of white-gold trellises supported purple grapes as big and round as Ping-Pong balls. When we painted the walls yellow, I thought of the bits of grape that remained underneath and imagined the vine popping through, the way some plants can tenaciously push through anything. The day of the big snow, when you had to shovel the walk and couldn’t find your cap and asked me how to wind a towel so that it would stay on your head – you, in white towel turban, like a crazy king of snow. People liked the idea of our being together leaving the city for the country.

Я помню тот холодный вечер, когда ты принес кучу журналов и бурундук выпрыгнул, как только ты опустил руки. "Что это ты здесь делаешь?" сказал ты, когда он побежал через гостиную. Он прошел через библиотеку и остановился у входной двери, как будто он хорошо знал дом. Было трудно в это поверить, но это послужило темой для стихотворения. В первую неделю мы провели за уборкой, ища разные секреты, как обои под обоями. На кухне на бело-золотой решетке был узор, состоящий из фиолетового винограда, такого крупного, как шары для пинг-понга. Когда мы покрасили стены в желтый цвет, я подумал, что кисти винограда, которые остались внизу и представляли соревнующуюся лозу, могут цепко протолкнуть что угодно. Когда была метель, когда ты должен был сделать расчистить дорогу и не мог найти свою кепку, ты спросил меня, как замотать полотенце так, чтобы он остался на голове, как будто ты сумасшедший король снега. Людям понравилась мысль о нашей совместной жизни, когда мы уехали из города в деревню.

23. He woke in the morning so unrefreshed and strengthless that he sent for the doctor. After sounding him, the fellow pulled a face as long as your arm, and ordered him to stay in bed and give up smoking. That was no hardship; there was nothing to get up for, and when he felt ill, tobacco always lost its savour. He spent the morning languidly with the sun-blinds down, turning and re-turning The Times, not reading much, the dog Balthasar lying beside his bed. With his lunch they brought him a telegram, running thus: ‘Your letter received coming down this afternoon will be with you at four-thirty. Irene.’ Coming down! After all! Then she did exist – and he was not deserted. Coming down! A glow ran through his limbs; his cheeks and forehead felt hot. He drank his soup, and pushed the tray-table away, lying very quiet until they had removed lunch and left him alone; but every now and then his eyes twinkled. Coming down! His heart beat fast, and then did not seem to beat at all. At three o’clock he got up and dressed deliberately, noiselessly. Holly and Mam’zelle would be in the schoolroom, and the servants asleep after their dinner, he shouldn’t wonder. He opened his door cautiously, and went downstairs.

Утром он проснулся такой неотдохнувший и обессиленный, что послал за доктором. Осмотрев его, тот скорчил недовольную мину и велел лежать в постели и бросить курить Это не было лишением; вставать было незачем, а к табаку он всегда терял вкус, когда бывал болен. Он лениво провел утро при спущенных шторах, листая и перелистывая "Тайме", почти не читая, и пес Балтазар лежал около его кровати Вместе с завтраком ему принесли телеграмму: "Письмо получила приеду сегодня буду у вас четыре тридцать Ирэн".Приедет! Дождался! Так она существует, и он не покинут! Приедет! По всему телу прошло тепло; щеки и лоб горели. Он выпил бульон, отодвинул столик и лежал очень тихо, пока не убрали посуду и он не остался один; но время от времени глаза его подмигивали. Приедет! Сердце билось быстро, а потом, казалось, совсем перставало биться. В три часа он встал и не спеша бесшумно оделся. Холли и mam zeile, верно, в классной, прислуга, скорее всего, пообедала и спит. Он осторожно отворил дверь и сошел вниз.

24. One hot evening in Padua they carried him up onto the roof and he could look out over the top of the town. There were chimney swifts in the sky. After a while it got dark and the searchlights came out. The others went down and took the bottles with them. He and Luz could hear them below on the balcony. Luz sat on the bed. She was cool and fresh in the hot night.Luz stayed on night duty for three months. They were glad to let her. When they operated on him she prepared him for the operating table; and they had a joke about friend or enema. He went under the anesthetic holding tight on to himself so he would not blab about anything during the silly, talky time. After he got on crutches he used to take the temperatures so Luz would not have to get up from the bed. There were only a few patients, and they all knew about it. They all liked Luz. As he walked back along the halls he thought of Luz in his bed. Before he went back to the front they went into the Duomo and prayed. It was dim and quiet, and there were other people praying. They wanted to get married, but there was not enough time for the banns, and neither of them had birth certificates. They felt as though they were married, but they wanted every one to know about it, and to make it so they could not lose it.

Душным вечером в Падуе его вынесли на крышу, откуда он мог смотреть вдаль, поверх городских домов. В небе летали стрижи. Скоро стемнело, и зажглись прожекторы. Все остальные пошли вниз и взяли с собой бутылки. Он и Люз слышали их голоса внизу, на балконе. Люз присела на край кровати. Она была свежая и прохладная в духоте ночи. Люз уже три месяца несла ночное дежурство. Ей охотно позволяли это. Она сама готовила его к операции; и они придумали забавную шутку насчет подружки и кружки. Когда ему давали наркоз, он старался не потерять власти над собой, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего в приступе нелепой болтливости. Как только ему разрешили передвигаться на костылях, он стал сам разносить термометры раненым, чтобы Люз не нужно было вставать с постели. Раненых было мало, и они знали обо всем. Они все любили Люз. На обратном пути, проходя по коридору, он думал о том, что Люз лежит в его постели. Когда пришло время возвращаться на фронт, они пошли в Duomo1 помолиться. Там было тихо и полутемно, и, кроме них, были еще молящиеся. Они хотели пожениться, но времени для оглашения оставалось слишком мало, и потом, у них не было метрических свидетельств. Они чувствовали себя мужем и женой, но им хотелось, чтобы все знали об этом и чтобы это было прочно.

25. I have always believed that if a woman made up her mind to marry a man nothing could save him. I have only once known a man who in such circumstances managed to save himself. His name was Roger Charing. He was no longer young when he fell in love with Ruth Barlow and he had had enough experience to make him careful; but Ruth Barlow had a gift that makes most men defenseless. This was the gift of pathos. Mrs. Barlow was twice a widow. She had splendid dark eyes and they were the most moving I ever saw. They seemed to be always on the point of filling with tears and you felt that her sufferings had been impossible to bear. If you were a strong fellow with plenty of money, like Roger Charing, you should say to yourself: I must stand between the troubles of life and this helpless little thing. Mrs. Barlow was one of those unfortunate persons with whom nothing goes right. If she married the husband beat her; if she employed a broker he cheated her; if she took a cook she drank. When Roger told me that he was going to marry her, I wished him joy. As for me I thought she was stupid and as hard as nails. Roger introduced her to his friends. He gave her lovely jewels. He took her everywhere. Their marriage was announced for the nearest future.

Я всегда был убеждён, что, если женщина задумала выйти замуж, ничто не может спасти мужчину. Я знал только одного мужчину, кто в таких обстоятельствах сумел выпутаться. Его звали Роджер Чаринг. Он был уже не молод, когда влюбился в Рут Барлоу, и у него было достаточно опыта, чтобы вести себя осторожно; но у Рут Барлоу был дар приводить большинство мужчин в беспомощное состояние. Это был дар чувствительности. У миссис Барлоу, которая уже дважды овдовела, были великолепные тёмные глаза, самые трогательные из тех, что я когда-либо видел; они всегда были готовы наполниться слезами и вы чувствовали, что, она испытывала большие страдания которые невозможно выдержать. Если, подобно Роджеру Чарингу, вы были крепким, дюжим мужчиной с кучей денег, почти неизбежно вы говорили себе: Я должен встать между опасностями мира и этой беспомощной бедняжкой. Мисс Барлоу была одной из тех неудачниц, с которыми ничего не может произойти правильно. Если она выходила замуж, муж бил её; если она нанимала брокера, он обманывал ей, если кухарку, та пила. Когда Роджер сказал, что наконец-то уговорил её пожениться, я пожелал ему счастья. Что касается меня, мне она казалась глупой и бескомпромиссной. Роджер представил ее своим друзьям. Он дарил ей прекрасные драгоценности и везде брал её с собой. Их свадьба была запланирована на ближайшее время.

26. It was a singular dwelling. In size it was small, of such dimensions that it could not have contained more than seven rooms, in its construction solid, with the hard stability of new grey stone, in its architecture unique. The base of the house had the shape of a narrow rectangle with the wider aspect directed towards the street, with walls which arose, not directly from the earth, but from a stone foundation a foot longer and wider than themselves, and upon which the whole structure seemed to sustain itself like an animal upon its deep dug paws. The frontage arising from this supporting pedestal, reared itself with a cold severity to terminate in one half of its extent in a steeply pitched gable and in the other in a low parapet which ran horizontally to join another gable, similarly shaped to that in front, which formed the coping of the side wall of the house. These gables were peculiar, each converging in a series of steep right angled steps to a chamfered apex which bore with pompous dignity a large round ball of polished grey granite and, each in turn, merging into and become continuous with the parapet which ridged and serrated regularly and deeply after the fashion of a battlement fettered them together, forming thus a heavy stonelinked chain which embraced the body of the house like a manacle.

Дом этот представлял собой своеобразное сооружение. Небольшой, таких размеров, что в нем могло быть не более семи комнат, но массивный, из серого камня, поражающий суровой тяжеловесностью и совершенно необычайной архитектурой. Внизу дом имел форму узкого прямоугольника, длинной стороной обращенного к улице. Стены поднимались не прямо от земли, а стояли на каменном цоколе, который был на целый фут длиннее и шире их основания, так что все здание опиралось на него, как животное – на глубоко врытые в землю лапы. Фасад, с холодной суровостью высившийся на этом цоколе, одной своей, половиной переходил в круто срезанный конек, а другая половина заканчивалась низким парапетом, который тянулся горизонтально до соединения со вторым таким же коньком над боковой стеной дома. Эти остроконечные выступы имели очень своеобразный вид: каждый из них рядом крутых прямоугольных ступенек переходил в украшенную канелюрами верхушку, на которой гордо красовался большой шар из полированного серого гранита. Они соединялись между собой парапетом, который своими правильно чередовавшимися острыми зубцами образовал как бы тяжелую цепь из каменных звеньев, кандалами сковывавшую все здание.

27. About half way between West Egg and New York the motor road hastily joins the railroad and runs beside it for a quarter of a mile, so as to shrink away from a certain desolate area of land. This is a valley of ashes – a fantastic farm where ashes grow like wheat into ridges and hills and grotesque gardens; where ashes take the forms of houses and chimneys and rising smoke and, finally, with a transcendent effort, of ash-grey men who move dimly and already crumbling through the powdery air. Occasionally a line of gray cars crawls along an invisible track, gives out a ghastly creak, and comes to rest, and immediately the ash-gray men swarm up with leaden spades and stir up an impenetrable cloud, which screens their obscure operations from your sight. But above the gray land and the spasms of bleak dust which drift endlessly over it, you perceive, after a moment, the eyes of Doctor T.J. Eckleburg. The eyes of Doctor T.J. Eckleburg are blue and gigantic – their retinas are one yard high. They look out of no face, but, instead, from a pair of enormous yellow spectacles which pass over a non-existent nose. Evidently some wild wag of an oculist set them there to fatten his practice in the borough of Queens, and then sank down himself into eternal blindness, or forgot them and moved away.

Примерно на полпути между Вест-Эггом и Нью-Йорком автострада торопливо устремляется навстречу железной дороге и с четверть мили бежит с ней бок о бок, словно хочет миновать угрюмый и пустынный участок земли, лежащий на ее пути. Это настоящая Долина Пепла – фантасмагорическая ферма пепла, золы и шлаков, которые всходят здесь как пшеница, вздымаются в небо крутыми гребнями, вспучиваются холмами и сопками, расплываются кляксами уродливых садов, оборачиваются эфемерными домами с трубами, над которыми курится дымок апокалиптических очагов, а если хорошо приглядеться, можно увидеть трансцендентные пепельно-серые призраки, снующие взад и вперед и растворяющиеся в клубах тумана из пепла и пыли. Время от времени из неведомых недр выползает чудовищная гусеница, составленная из вагонеток, и со страшным лязгом замирает на невидимых рельсовых путях. Однако через некоторое время над безжизненной серой землей с непрестанно витающими над ней облачками пыли вашему взору предстают глаза доктора Т. Дж. Эклберга. Они голубые и гигантские – с радужной оболочкой в метр диаметром. Они смотрят на вас не с лица, а из-за пары огромных желтых очков, сидящих на несуществующей переносице. Очевидно, какой-то окулист, любитель пошутить, желая расширить свою практику до Куинса, решил поставить здесь рекламный плакат, а потом или сам погрузился в вечную слепоту, или просто забыл о нем и уехал.

28. They came out of the neat restored trench, and faced a memorial to the Newfoundland dead. Reading the inscription Rosemary burst into sudden tears. Like most women she liked to be told how she should feel, and she liked Dick’s telling her which things were ludicrous and which things were sad. But most of all she wanted him to know how she loved him, now that the fact was upsetting everything, now that she was walking over the battle-field in a thrilling dream. After that they got into their car and started back to toward Amiens. A thin warm rain was falling on the new scrubby woods and underbrush and they passed great funeral pyres of sorted duds, shells, bombs, grenades, and equipment, helmets, bayonets, gun stocks and rotten leather, abandoned six years in the ground. And suddenly around a bend the white caps of a great sea of graves. Dick asked the chauffer to stop. “There’s that girl – and still with her wreath.” They watched as he got out and went over to the girl, who stood uncertainly by the gate with a wreath in her hand. Her taxi waited. She was a red-haired girl from Tennessee whom they had met on the train this morning, come from Knoxville to lay a memorial on her brother’s grave. There were tears of vexation on her face.

Они выбрались из аккуратно реставрированной траншеи и прямо перед собой увидели памятник павшим ньюфаундлендцам. Читая надпись на памятнике, Розмэри вдруг разрыдалась. Как большинство женщин, она любила, когда ей подсказывали, что и когда она должна чувствовать, и ей нравились поучения Дика: вот это смешно, а вот это печально. Но больше всего ей хотелось, чтобы Дик понял, как сильно она его любит – теперь, когда эта любовь перевернула для нее все на свете, когда она даже по полю сражения ходит будто в прекрасном сне. Они сели в машину и поехали обратно в Амьен. Теплый реденький дождик сеялся на низкорослые деревья и кусты, по сторонам то и дело попадались сложенные, точно для гигантских погребальных костров, артиллерийские стаканы, бомбы, гранаты и всяческая амуниция – каски, штыки, ружейные приклады, полусгнившие ремни, шесть лет пролежавшие в земле. И вдруг за поворотом дороги запенилось белыми гребешками целое море могил. Дик велел шоферу остановиться. -Вот та девушка и по прежнему со своим веноком. Он вышел и направился к девушке с большим венком в руках, растерянно стоявшей у ворот. Рядом её дожидалось такси. Это была молоденькая американка из Теннесси, приехавшая возложить цветы на могилу своего брата, – они познакомились с ней утром в поезде. Сейчас лицо у нее было сердитое и заплаканное.

29. There was a man not long ago, who felt he was through with the world, so he decided to be a hermit. He had a little money, and he knew that nowadays there are no hermitages going rent-free. So he bought a bit of wild land on a mountain-side, with a chestnut trees growing on it. He waited till spring; then went up and started building himself a little cabin, with the stones from the hill side. By summer, he had got himself a nice little hut with a chimney and one little window, a table, a chair, a bed, and the smallest number of things a hermit may need. Then he considered himself set up as a hermit. His hermitage stood in a sheltered nook in the rocks of mountain, and through the open door he looked out on the big, staggering chestnut trees of the upper region. These trees, this bit of property was his legal own, but he wanted to dedicate it to somebody: to God, preferably. He felt, however, a bit vague about God. In his youth he had been sent to Sunday School, but he had long been through with all that. He had, as a matter of fact, even forgotten the Lord's Prayer; like the old man in the Tolstoy parable. If he tried to remember it, mixed it up with The Lord is my Shepherd, and felt annoyed. He might, of course, have fetched himself a Bible. But he was through with all that.

Это случилось не так уж давно. Почувствовал человек, что устал от жизни, и решил стать отшельникам. Денег у него было немного, и он знал, что в наши дни вряд ли можно снять в аренду приют для отшельника. И он купил на горной террасе клочок земли, вокруг которого росли дикие каштаны: Подождав до весны, он отправился туда и принялся за строительство хижины из камней, которых вокруг было в изобилии. К лету у него уже был миленький маленький домик с I трубой и окошком, стол, стул, кровать и набор других предметов, необходимых отшельнику. И он решил, что готов к уединению. Его обитель располагалась в укромном уголке, посреди скал, и через открытую дверь он любовался огромными каштанами, которые раскачивались на ветру. Все это вполне законно принадлежало ему, но он хотел посвятить свое уединение кому-нибудь, желательно, Господу. Однако, Господа он представлял себе весьма смутно. Разумеется, когда-то он посещал воскресную школу, но с тех пор давно уже с этим покончил. По правде сказать, он даже, шитву Господню позабыл, подобно старику из притчи Льва Толстого. Когда он пытался ее вспомнить, то сбивался на пса-vi Господь наш Пастырь, и это его раздражало. Конечно, э было обзавестись Библией. Но он ведь давно кончил с этим.

30. They were true idealists, from New England. Several years before the war, they met and married; he a tall, keen-eyed young man from Connecticut, she a smallish, demure, Puritan-looking young woman from Massachusetts. They both had a little money; Not much, however. Still – they were free. Free! But what is money? All one wishes to do is' to live a full and beautiful life. In Europe, of course, right at the fountain-head of tradition. Therefore the two idealists, who were married in New Haven, sailed at once to Paris: Paris of the old days. They had studio apartment on the Boulevard Montparnasse, and they became real Parisians, in the old, delightful sense, not in the modern vulgar. It was the shimmer of the pure impressionists, Monet and his followers, the world seen in terms of pure light, light broken and unbroken. How lovely! How lovely the nights, the river, the mornings in the old streets and by the flower-stalls and book-stalls, the the afternoons up on Montmartre or in the Tuilleries, the evenings on the boulevards! They had both painted but not desperately. Art had not taken them by the throat, and they did not take Art by the throat. They painted: that's all. They knew people – nice people, if possible, though one had to take them mixed. And they were happy.

Они были истинными идеалистами из Новой Англии. За несколько лет до войны они познакомились и поженились. он – молодой человек из Коннектикута, высокий, с острым взглядом, и она маленькая, скромная, пуританская девушка. У них обоих были деньги; Однако не так много. Тем не менее – они были свободны. Свободны! Но что такое деньги? Все, что хочется каждому, это «жить полной и красивой жизнью. В Европе, разумеется, у самой колыбели культуры. Поэтому два идеалиста, которые поженились в Нью-Хейвене, сразу отправились в Париж: Париж старых времен. У них была квартира-студия на бульваре Монпарнас, и они стали настоящими парижанами, в старом, восхитительном смысле слова, а не в современном вульгаре. Это было мерцание чистых импрессионистов, Моне и его последователей, мир, видимый с точки зрения чистого света, света, сломанного и несломанного. Чудесно! Как прекрасны ночи, река, утро на старым улочках, цветочные киоски и книжные лавки, послеобеденные вечеринки на Монмартре или в Туйллере, вечера на бульварах! Они оба рисовали, но не отчаянно. Искусство не взяло их за горло, и они не взяли за горло искусство. Они рисовали: вот и все. Они знакомились с людьми- хорошими людьми, и возможно ещё с кем приходилось. И они были счастливы.

1. Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел: против-ник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его, наконец, была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет.

“It was the hour of dawn. I stood at the appointed place with my three seconds. I awaited my opponent with indiscribable impatience. It was spring and the sun rose early, so it was already hot. I caught sight of him from afar. He was on foot, carrying his tunic on his sword, and accompanied by a single second. We went to meet him. He approached with his cap, full of cherries, in his hand. The seconds paced out twelve steps between us. I was to shoot first, but I was so shaken with range that I couldn’t rely on the steadiness of my hand, and yeilded the first shot to him. But this my opponent wouldn’t agree to. It was decided to draw lots – the lot fell to him, the perpetual favourite of fortune. He took aim and shot through my cap. Then it was my turn. At last his life was in my hands. I gazed keenly at him, trying to discern the slightest trace of anxiety. He faced my pistol, electing ripe cherries out of his cap and spitting out the stones, which almost reached to where I was standing. His coolness infuriated me. What’s the good of depriving him of his life, I thought, when he doesn’t even value it? A fiendish thought passed throught my mind. I lowered the hand holding the pistol.

2. В одной из отдаленных наших губерний находилось имение Ивана Петровича Берестова. В молодости своей служил он в гвардии, вышел в отставку в начале 1797 года, уехал в свою деревню и с тех пор оттуда не выезжал. Он был женат на бедной дворянке, которая умерла в родах, в то время как он находился в отъезжем поле. Хозяйственные упражнения скоро его утешили. Он выстроил дом по собственному плану, завел у себя суконную фабрику, утроил доходы и стал почитать себя умнейшим человеком во всем околотке, в чем не прекословили ему соседи, приезжавшие к нему гостить с своими семействами и собаками. В будни ходил он в плисовой куртке, по праздникам надевал сертук из сукна домашней работы; сам записывал расход и ничего не читал, кроме Сенатских Ведомостей. Вообще его любили, хотя и почитали гордым. Не ладил с ним один Григорий Иванович Муромский, ближайший его сосед. Это был настоящий русский барин. Промотав в Москве большую часть имения своего, и на ту пору овдовев, уехал он в последнюю свою деревню, где продолжал проказничать, но уже в новом роде.

In one of our remote guberniias there was an estate owned by Ivan Petrovich Berestov. In his youth he had served in the Guards; he retired at the beginning of 1797, settled in his village; and from then on never stirred abroad. He married a noblewoman of humble means, but she died in childbirth at a time when he was out on a hunt. He soon found consolation in various undertakings around the estate. He built a house, which he himself had designed, founded a textile mill, trebled his income, and began to consider himself the cleverest man in the neighborhood – an opinion that was not refuted by his neighbors, who came for frequent visits with their families and hunting dogs. On weekdays he went about in a short velveteen jacket, and on holidays put on a coat made of a cloth of domestic manufacture; he kept the record of his expenses himself and read nothing except for the Senate Register. He was generally liked, though considered a little haughty. The only person who could not get on with him was his closest neighbor, Grigorii Ivanovich Muromskii. This latter was a true Russian nobleman. Having squandered the larger part of his fortune in Moscow and lost his wife just then, he came to live in his last remaining village, where he continued to indulge in follies, only this time of a different nature.

3. Так прошла вся зима, в каком-то ожидании чего-то. Я любил глядеть на нее украдкой, когда она сидит, бывало, за своим столиком. Она занималась работой, бельем, а по вечерам иногда читала книги, которые брала из моего шкафа. Выбор книг в шкафе тоже должен был свидетельствовать в мою пользу. Не выходила она почти никуда. Перед сумерками, после обеда, я выводил ее каждый день гулять, и мы делали моцион; но не совершенно молча, как прежде. Я именно старался делать вид, что мы не молчим и говорим согласно, но, как я сказал уже, сами мы оба так делали, что не распространялись. Я делал нарочно, а ей, думал я, необходимо «дать время». Конечно, странно, что мне ни разу, почти до конца зимы, не пришло в голову, что я вот исподтишка люблю смотреть на нее, а ни одного-то ее взгляда за всю зиму я не поймал на себе! Я думал, что в ней это робость. К тому же она имела вид такой робкой кротости, такого бессилия после болезни. Нет, лучше выжди и – «и она вдруг сама подойдет к тебе...»

So the whole winter passed in a sort of expectation. I liked looking at her on the sly, when she was sitting at her little table. She was busy at her needlework, and sometimes in the evening she read books taken from my bookcase. The choice of books in the bookcase must have had an influence in my favour too. She hardly ever went out. Just before dusk, after dinner, I used to take her out every day for a walk. We took a constitutional, but we were not absolutely silent, as we used to be. I tried, in fact, to make a show of our not being silent, but talking harmoniously, but as I have said already, we both avoided letting ourselves go. I did it purposely, I thought it was essential to “give her time.” Of course, it was strange that almost till the end of the winter it did not once strike me that, though I loved to watch her stealthily, I had never once, all the winter, caught her glancing at me! I thought it was timidly in her. Besides, she had an air of such timid gentleness, such weakness after her illness. Yes, better to wait and – “she will come to you all at once of herself…”

4. Эта мысль восхищала меня неотразимо. Прибавлю одно, иногда я как будто нарочно разжигал себя самого и действительно доводил свой ум и дух до того, что как будто впадал на нее в обиду. И так продолжалось по нескольку времени. Но ненависть моя никогда не могла созреть и укрепиться в душе моей. Да и сам я чувствовал, что как будто это только игра. Да и тогда, хоть и разорвал я брак, купив кровать и ширмы, но никогда, никогда не мог я видеть в ней преступницу. И не потому, что судил о преступлении ее легкомысленно, а потому, что имел смысл совершенно простить ее, с самого первого дня, еще прежде даже, чем купил кровать. Одним словом, это странность с моей стороны, ибо я нравственно строг. Напротив, в моих глазах она была так побеждена, была так унижена, так раздавлена, что я мучительно жалел ее иногда, хотя мне при всем этом решительно нравилась иногда идея об ее унижении. Идея этого неравенства нашего нравилась…

That thought fascinated me beyond all words. I will add one thing; sometimes, as it were purposely, I worked myself up and brought my mind and spirit to the point of believing she had injured me. And so it went on for some time. But my anger could never be very real or violent. And I felt myself as though it were only acting. And though I had broken off our marriage by buying that bedstead and screen, I could never, never look upon her as a criminal. And not that I took a frivolous view of the crime, but because I had the sense to forgive her completely, from the very first day, even before I bought the bedstead. In fact, it is strange on my part, for I am strict I in moral questions. On the contrary, in my eyes, she was so conquered, so humiliated, so crushed that sometimes I felt agonies of pity for her, though sometimes the thought of her humiliation was actually pleasing to me. The thought of our inequality pleased me…

5. Мне случилось в эту зиму нарочно сделать несколько добрых поступков. Я простил два долга, я дал одной бедной женщине без всякого заклада. И жене я не сказал про это, и вовсе не для того, чтобы она узнала, сделал; но женщина сама пришла благодарить, и чуть не на коленях. Таким образом огласилось; мне показалось, что про женщину она действительно узнала с удовольствием. Но подвигалась весна, был уже апрель в половине, вынули двойные рамы, и солнце стало яркими пучками освещать наши молчаливые комнаты. Но пелена висела передо мною и слепила мой ум. Роковая, страшная пелена! Как это случилось, что все это вдруг упало с глаз, и я вдруг прозрел и все понял! Случай ли это был, день ли пришел такой срочный, солнечный ли луч зажег в отупевшем уме моем мысль и догадку? Нет, не мысль и не догадка были тут, а тут вдруг заиграла одна жилка, замертвевшая было жилка, затряслась и ожила и озарила всю отупевшую мою душу и бесовскую гордость мою. Я тогда точно вскочил вдруг с места. Да и случилось оно вдруг и внезапно. Это случилось перед вечером, часов в пять после обеда.

I intentionally performed several acts of kindness that winter. I excused two debts, I gave one poor woman money without any pledge. And I said nothing to my wife about it, and I didn’t do it in order that she should know; but the woman came herself to thank me, almost on her knees. And in that way it became public property; it seemed to me that she heard about the woman with pleasure. But spring was coming, it was mid-April, we took out the double windows and the sun began lighting up our silent room with its bright beams. But there was, as it were, a veil before my eyes and a blindness over my mind. A fatal, terrible veil! How did it happen that the scales suddenly fell from my eyes, and I suddenly saw and understood? Was it a chance, or had the hour come, or did the ray of sunshine kindle a thought, a conjecture, in my dull mind? No, it was not a thought, not a conjecture. But a cord suddenly vibrated, a feeling that had long been dead was stirred and came to life, fooding all my darkened soul and devilish pride with light. It was as though I had suddenly leaped up from my place. And, indeed, it happened suddenly and abruptly. It happened towards evening, at five o’clock, after dinner…

6. Сияющий глаз заката падал в море за Пересыпью, и небо было красно, как красное число в календаре. Вся торговля прикрылась уже на Дальницкой, и налетчики поехали на глухую улицу к публичному дому Иоськи Самуэльсона. Они ехали в лаковых экипажах, разодетые, как птицы колибри, в цветных пиджаках. Глаза их были выпучены, одна нога отставлена к подножке, и в стальной протянутой руке они держали букеты, завороченные в папиросную бумагу. Отлакированные их пролетки двигались шагом, в каждом экипаже сидел один человек с букетом, и кучера, торчавшие на высоких сиденьях, были украшены бантами, как шафера на свадьбах. Старые еврейки в наколках лениво следили течение привычной этой процессии – они были ко всему равнодушны, старые еврейки, и только сыновья лавочников и корабельных мастеров завидовали королям Молдаванки.

The gleaming eye of the sunset was falling into the sea beyond Peresyp, and the sky was red like a red-letter day. All the shops of Dalnytskaya had now shut, and gangsters were driving past to Glukhaya Street, where Joe Samuelson kept his whorehouse. In lacquered carriages they drove, dressed up like birds of paradise, their jackets all colors of the rainbow. Their eyes were agoggle, each had a leg jutting out on the footboard, and each held in an outstretched arm of steel a bouquet wrapped in tissue-paper. Their lacquered jaunting ears moved at a walking-pace. In each carriage sat one gagster with a bouquet, and the drivers, protuberant on their high seats, were decked with bows like best men at weddings. Old Jewish women in bonnets lazily watched the accustomed procession flow past. They were indifferent to everything, those old Jewish women, and only the sons of the shopkeepers and shipwrights envied the kings of the Moldavanka.

7. Кто из монархов так попадал? Лишь отдалённый, немой, незримый православный народ был ему опорой. А все сферы ближние – образованные и безбожные – были враждебны, и даже среди государственных людей и слуг правительства проявлялось так мало рачительных о деле и честных. И разительна была враждебность внутри самой династии: все ненавидели Аликс. Николаша с сестрами-черногорками – уже давно. Но – и Мама была против неё всегда. Но – и Елизавета, родная сестра Аликс. И уж конечно лютеранка тётя Михен не прощала Аликс ревностного православия, а по болезни наследника так и готовилась, чтобы престол захватили её сыновья, или Кирилл или Борис. И затем проявившаяся этой осенью и зимой вереница разоблачителей из великих князей и княгинь, с редкой наглостью наставляющих императорскую чету, как им быть, – и даже Сандро, тесный друг юности когда-то. Сандро договорился до того, что само правительство приближает революцию, а нужно правительство, угодное Думе.

Which of the monarchs fell this way? Only a distant, dumb, invisible orthodox people were his support. And all the near spheres – educated and godless – were hostile, and even among the state people and servants of the government, there were so few diligent about business and honest. And the hostility within the dynasty itself was striking: everyone hated Alix. Nicolasha and his sisters-montenegrins hated her for a long time. Mom was against it always. Elizabeth, my sister Alix, too. And certainly lutheran aunt Mikhen did not forgive Alix jealous orthodoxy, and because of the heir's illness she was preparing to be seized by her sons, either Cyril or Boris. And then a string of denunciations from the grand dukes and princesses, which with rare arrogance instructs the imperial couple, as it should be, appeared this fall and winter, and even Sandro, a close friend of youth, once. Sandro agreed that the government itself brings the revolution closer, but a government that the Duma desires is necessary.

8. Есть основания полагать, что несанкционированный доступ к ряду аккаунтов знаменитостей стал возможен благодаря подбору пароля методом перебора. Конечно, сервис iCloud и другие подобные интернет-ресурсы защищены от подобного метода взлома, но, как показывает история, всегда можно найти лазейку. Собственно, в случае с iCloud именно так и могло произойти: если пытаться «достучаться» до хранилища при помощи сервиса Find My iPhone, то ограничения на количество и частоту попыток ввода пары «логин-пароль» можно легко обойти, получая, таким образом, возможность подбирать секретное слово сколь угодно долго. Именно это, судя по всему, и было сделано злоумышленниками, которые использовали для подбора пароля специальную программу, свободно доступную на сайте GitHub.

There are reasons to believe that unauthorized access to a number of celebrity accounts was made possible through the selection of passwords by busting. Of course, the iCloud service and other similar Internet resources are protected from this type of hacking, but as history shows, you can always find a loophole. Actually, in the case of iCloud, that's exactly what could happen: if you try to "reach" the vault with the help of the FindMyiPhone service, then the restrictions on the number and frequency of attempts to enter the "login-password" pair can be easily circumvented, thus obtaining the opportunity to select a secret word arbitrarily long. This, apparently, was done by intruders who used a special program freely available on the GitHub website to select a password.

9. Антонио Гауди – человек-миф. Эксцентричный барселонский чудак, изменивший облик каталонской столицы и ставший самым знаменитым ее жителем. Без пяти минут святой. И конечно, гениальный архитектор, творения которого нравятся всем – даже придирчивый Сальвадор Дали не стал исключением. И он сам, и его архитектура сделались каталонским трейдмарком. Еще бы: Гауди-зодчий подарил Барселоне практически все, что числится в перечне ее достопримечательностей, – начиная с собора Святого Семейства, посетителям которого непременно перескажут с десяток мифов о Гауди-человеке. Их много, таких мифов, тем более что Антонио Гауди действительно был важной фигурой в каталонской культуре. Простоватый сын деревенского кузнеца и одновременно эстет, которым восхищались в салонах Парижа, эксцентричный чудак и вдумчивый инженер. Наконец, патриот и горячий сторонник культурной самостоятельности региона, немало сделавший для того, чтобы Каталония обрела нынешний автономный статус.

Antonio Gaudi is a myth man. The excentric Barcelonian weirdo who changed the image of the Catalan capital and became its best-known inhabitant. Soon-to –be the Saint. And of course, a brilliant architect, whose creations are admired by everyone – even picky Salvador Dali was not an exception. Both he and his architecture became a Catalan trade mark. You bet…. Gaudi-architect gave Barcelona almost everything that is reflected in the list of its sight – starting with the Sagrada Familia, whose visitors will certainly retell a dozen myths about Gaudi-man. There are a lot of myths, especially due to the fact that Antonio Gaudi was really an important figure in the Catalan culture. A buster brown son of the rural smith and at the same time the esthete admired in Paris salons, the excentric oddball and the thoughtful engineer. Finally, he is a patriot and ardent supporter of the region's cultural autonomy, who did a lot for Catalonia to gain its current autonomous status.

10. Канны – это фестиваль моды. Мода. Что думают о ней люди? Считают ее чем-то таким, что меняется с наступлением нового времени года? Слетаются сюда со всех уголков земли продемонстрировать наряды, туалеты, драгоценности, коллекции обуви? Нет, они не понимают истинного значения этого слова, смысл которого в том, чтобы дать понять: я принадлежу к вашему миру. Я ношу мундир вашей армии, не стреляйте, свои! С незапамятных доисторических времен, с тех самых пор, как люди обосновались в пещерах, мода стала единственным способом сказать так, чтобы поняли все и даже незнакомцы осознали: я принадлежу к вашему племени, мы объединяемся против тех, кто слабей, и таким образом выживаем. Однако здесь многие убеждены, что «мода» – это все. Каждые полгода они тратят огромные деньги, чтобы, поменяв едва заметную деталь туалета, остаться среди единственного в своем роде племени богачей.

Cannes is a fashion festival. Fashion. What do people think about it? Do they think fashion is something that changes according to the season of the year? Did they really come from all corners of the world to show off their dresses, outfits, their jewellery and collections of shoes? No, they don’t understand the true meaning of this word which sense lies in saying: ‘I belong to your world. I’m wearing the uniform of your army, so don’t shoot we are the same.’ Since prehistoric times when people settled in caves, fashion has become the only way to say so that everyone can understand, even strangers. ‘way. I belong to your tribe. Let’s unite against those who are weaker, and thus survive.’ But a lot of people believe that ‘fashion’ is everything. Every six months, they spend a fortune for changing some almost invisible detail to remain a member of the very exclusive tribe of rich people.

11. И вот, когда все, казалось бы, в порядке, когда семья собирается вокруг стола за ужином – возникает призрак Суперкласса, продающего неосуществимые грезы под названием «роскошь», «красота», «власть». И все – нет больше благополучной, счастливой семьи. Отец работает сверхурочно, света белого не видит, чтобы купить сыну новую модель кроссовок, без которых тот будет чувствовать себя в школе последним изгоем. Жена замыкается в неприязненном молчании и плачет, потому что подруги обзавелись платьями знаменитой фирмы, а у нее нет на это денег. Подростки, вместо того, чтобы познавать истинные ценности – такие, как вера и надежда, – мечтают стать актерами. Девочки из захолустья, теряя неповторимые черты своей личности, изыскивают возможность уехать в большой город, а там пойти на все – на все решительно! – чтобы получить то, что им так желанно. Мир, который должен стремиться к справедливости, начинает вертеться вокруг материального, а оно через полгода уже ни на что не годно и подлежит замене, ибо только так и никак иначе могут удерживаться на вершине презренные существа, ныне обретающиеся в Каннах.

And now, when everything seems to be all right, when the family gathers around the table at dinner, there is a ghost of the superclass selling unrealizable dreams called "luxury", "beauty", "power". That’s it, there is no longer intact, happy family. Father works overtime, does not see the sunlight to buy his son a new model of sneakers, without which he will feel at school the outcast. The wife turns into herself in a hostile silence and cries, because her friends have got dresses of the famous firm, and she does not have money for that. Teenagers, instead of learning true values such as faith and hope, dream of becoming actors. Girls from the backwoods, losing the unique features of their personality, are looking for the opportunity to go to a big city, and there, they are ready to do anything, do anything decisively! To get what they desire so much. The world, which should strive for justice, begins to revolve around the finance, and it is no longer suitable for anything in six months, and must be replaced, for only in this way the despicable beings, that now live in Cannes can be kept at the top in any other way.

12. На Руси было принято называть подарок словом гостинец, данное слово и по сей день можно услышать в деревне. Например, вспомните приехавшую к внукам в город бабушку с большим множеством свертков, сумок и вкусными гостинцами для любимых внуков. Поэтому, гостинец и символизирует доброе отношение к объекту дарения. Причем, положительный символизм подарков можно встретить даже в старинных легендах со всего мира и в русских народных сказках. Все волшебные вещи из сказок обретают свои свойства, только если их преподнесли в подарок по доброй воле. Однако, далеко не все подарки могут доставлять исключительно радость. Стоит вспомнить Троянского Коня, и Вы все сразу же поймете. Иные подарки таят в себе какой-то символизм,так например:раньше женщины не любили принимать желтые цветы, означающие разлуку, но сейчас отношение к этому цвету немного изменилось, и дамы с удовольствием принимают желтые букетики.

In Russia, it was customary to call a gift as “gostinets”, and this word can still be heard in the village to this day. For example, remember the grandmother who came to her grandchildren with a large number of bundles, bags and delicious gostinets for her beloved grandchildren. Therefore, the gostinets symbolizes a good relation to the object of giving. Moreover, the positive symbolism of gostinets can be found even in ancient legends from around the world and in Russian folk tales. All the magic things from fairy tales acquire their properties only if they are presented as a gift of their own free will. However, not all gifts can deliver exceptional joy. It is worth remembering the Trojan horse (ф.е., калькирование) and you will understand everything right away. Other gifts conceal some symbolism, for example: before now women did not like to accept yellow flowers, which mean separation, but now the attitude to this color has changed a little, and the ladies with pleasure accept the yellow bouquets.

13. Когда в 2000 году в ходе одного из самых амбициозных научных проектов было расшифровано около 90% генома человека, многим ученым показалось, что теперь все тайны нашего организма будут окончательно разгаданы. Но очень скоро головокружение от успехов сменилось большим недоумением. Как оказалось, почти полная расшифровка генома не только не помогла генетикам ответить на старые вопросы, накопившиеся к тому времени, но и добавила множество новых. Английский генетик Джон Бердон Холдейн как-то остроумно заметил: "Мир не просто удивительнее, чем мы себе представляем, – он удивительнее, чем мы можем себе представить". Что бы вы подумали о человеке, который бы вдруг заявил, что внутри наших клеток некоторые участки генома прыгают по спирали ДНК, словно блохи по воротнику бродяги? Что у него чересчур разыгралась фантазия?

When in 2000, during one of the most ambitious scientific projects, about 90% of the human genome was decoding, many scientists thought that now all the secrets of our body will be finally solved. But very soon the dizziness of success was replaced by great bewilderment. As it turned out that almost complete decoding of the genome not only did not help the geneticists to answer old questions, accumulated by that time, but also added many new ones. English geneticist John Berdon Haldane somehow wittily remarked: "The world is not just more amazing than we imagine it, it's more amazing than we can imagine." What would you think of a person who would suddenly say that inside our cells some parts of the genome jump along the DNA spiral, like fleas on the collar of a tramp? That he has a wild fantasy?

14. Наконец-то дело пошло! Возведение одного из самых обсуждаемых российских долгостроев – нового футбольного стадиона на Крестовском острове в Санкт-Петербурге – вошло в активную фазу, и если все будет хорошо, к маю 2016 года Россия получит одно из наиболее высокотехнологичных в мире спортивных сооружений, еще одно украшение морского фасада Северной столицы. В 2018-м здесь должны пройти матчи Кубка мира по футболу (как минимум один полуфинал), а два года спустя – матчи первого в истории чемпионата Европы, не привязанного к конкретной стране или паре стран. Правда, когда в 2007 году на берегу Финского залива закладывали новую арену взамен снесенного стадиона имени Кирова, об этих грядущих суперматчах никто не знал. Предполагалось, что речь идет всего лишь о новом домашнем стадионе для питерского "Зенита", – ведь их нынешний "Петровский" давно просится в разряд памятников архитектуры.

Finally, it's began! The installation of one of the most discussed Russian long-term construction – a new football stadium on the Krestovsky Island in St. Petersburg – entered the active phase, and if everything goes well, by May 2016 Russia will receive one of the world's most high-tech sports facilities, another decoration of Northern capital sea facade. In 2018, the World Cup matches (at least one semifinal) must be held here, and two years later, matches of the first ever European championship, which are not reserved to a particular country or a couple of countries. However, when in 2007 on the shore of the Gulf of Finland a new arena was being built in place of the demolished stadium named after Kirov, nobody knew about these future supermatches. It was assumed that it was just a new home stadium for the St. Petersburg "Zenith", because their current "Petrovsky" has long been claim to be a monument of architecture.

15. О чем ты думаешь, когда слышишь о «травмах профессиональных спортсменов»? Перелом ноги у футболиста после жесткого подката соперника? Рассечение века у боксера после пропущенного удара через руку? Спорт не всегда так романтичен. Вот тебе подборка предельно бытовых и нелепых травм, которые выводят спортсменов из строя не хуже ловкой подсечки. И да, тут все – чистая правда. Итак, вспомним: 2012 год, спортивные СМИ сообщают об интересе московского «Спартака» к игроку испанской «Валенсии» и сборной Аргентины Эверу Банеге. И вроде решено: полузащитник уже одной ногой в «Спартаке», но, как стало потом известно, другой ноги ему как раз и не хватило. Видимо, автомобиль аргентинца был против переезда в Россию и решил сорвать трансфер, наехав на ногу владельцу. Как это случилось?

What do you think about when you hear phrase "injuries of professional athletes"? Football player’s fracture of the foot after a tough tackle of an opponent? Boxer’s discussion of eyelid after

a missed blow through the hand? Sport is not always so romantic. Here's a selection of extremely domestic and ridiculous injuries, which lead the athletes out of action no worse than a clever sweep. And yes, everything is true here. So, let’s remember: in 2012, sports media report about the interest of Moscow "Spartacus" to the player of the Spanish "Valencia" and the national team of Argentina, Ever Banege. And it seems everything agreed: the midfielder is already with one foot in Spartacus, but, as it became known later, he just did not have the other leg there. Apparently, the Argentine car was against moving to Russia and decided to disrupt the transfer, by tripping-over the owner’s foot. How did it happen?

16. Ханами – праздник любования цветением сакуры Японцы настолько очарованы красотой цветущей сакуры, что ввели в своей стране ритуал любования этим деревом – ханами. Это всеми любимый праздник. Начинает цвести сакура ежегодно в конце марта. Чтобы полюбоваться этим захватывающим зрелищем японцы отправляются в близлежащие парки. День для наблюдения ханами считается выходным. Перед приближением праздника по всем средствам массовой информации сообщается, когда сакура начнет цвести, и в каких местах лучше всего наблюдать за этим процессом. Длится цветение сакуры несколько дней, а порой и всего несколько часов, и это ассоциируется у японцев со скоротечностью всего земного. Этот период – отличный повод совершить путешествие в Японию. Ускорить цветение может теплая погода, а холодная – наоборот замедлить.

Hanami is a holiday of admiring the cherry blossoms. The Japanese are so fascinated by the beauty of the cherry blossoms that they have introduced in their country ritual of admiring the tree, which is called Hanami. It's everyone's favorite holiday. Sakura begins to bloom annually at the end of March. To enjoy this exciting spectacle, the Japanese go to nearby parks. A day of Hanami’s observation is considered to be a day off. Before the approach of the holiday, all mass media inform when the cherry blossom begins to blossom, and in what places it is best to observe this process. The cherry blossoms last for several days, and sometimes only for a few hours, and this is associated by the Japanese with the transience of all earthly things. This period is an excellent occasion to make a trip to Japan. Warm weather can accelerate flowering, and cold weather, on the contrary, slow it down.

17. Княжество Андорра – одно из карликовых государств Европы, не имеющее выхода к морю, княжество, расположенное между Испанией и Францией в восточных Пиренеях. Название страны происходит от баск. andurrial – «пустошь». В настоящее время княжество процветает в основном благодаря туризму. Территория Андорры занимает 468 кв. км. Столица – Андорра-ла-Велья. В рельефе Андорры преобладают разделенные узкими долинами высокие скалистые горы. Климат умеренный, со снежной холодной зимой и прохладным сухим летом. Средняя температура +9C. На территории Андорры много горных озёр ледникового происхождения. Андорра – излюбленное место для отдыха многих европейцев. В последнее время все чаще можно здесь встретить и русских. В этом маленьком государстве созданы отличные условия для отдыха и развлечений. Прекрасная современная инфраструктура – горнолыжные курорты, огромное количество гостиниц, магазинов, баров, система прекрасных дорог и транспортного сообщения, спортивно – оздоровительные комплексы.

The Principality of Andorra is one of the European microstate, without access to the sea, the principality, located between Spain and France in the eastern Pyrenees. The name of the country comes from the Basque. andurrial – "wasteland". Currently, the principality thrives mainly due to tourism. The territory of Andorra occupies 468 square meters. The capital is Andorra la Vella. The Andorran relief is dominated by narrow valleys separated by high Rocky Mountains. The climate is temperate, with a cold snowy winter and a cool dry summer. The average temperature is + 9C. On the territory of Andorra, there are many mountain lakes of glacial origin. Andorra is a favorite vacation spot of many Europeans. Recently, more and more often Russian can be seen here. In this small state there are excellent conditions for recreation and entertainment. Beautiful modern infrastructure, they are ski resorts, a huge number of hotels, shops, bars, a system of beautiful roads and transport links, sports and recreation facilities.

18. Лэнгдон отвернулся и устало взглянул в высокое зеркало на стене. Мужчина, отразившийся там, был почти незнакомцем. Встрепанный, усталый. Тебе нужно как следует отдохнуть, Роберт. Особенно тяжелым выдался последний год, и это отразилось на внешности. Обычно такие живые синие глаза потускнели и смотрели уныло. Скулы и подбородок с ямочкой затеняла щетина. Волосы на висках серебрились сединой, мало того, седые волоски проблескивали и в густой черной шевелюре. И хотя все коллеги женского пола уверяли, что седина страшно ему идет, подчеркивает ученый вид, сам он был вовсе не в восторге. Видели бы меня сейчас в «Бостон мэгазин»! В прошлом месяце, к изумлению и некоторой растерянности Лэнгдона, журнал «Бостон мэгазин» включил его в список десяти самых «интригующих» людей города – сомнительная честь, поскольку это стало предметом постоянных насмешек со стороны коллег по Гарварду.

Langdon turned away and looked wearily at the tall mirror on the wall. The man who was reflected there was almost a stranger. He was disheveled and tired. You need to get some rest, Robert. The last year was particularly difficult, and this affected the appearance. Such quicks blue eyes faded and looked sad. Cheeks and chin with a dimple were shaded with bristles. The hair on the temples was silvery gray, moreover, the gray hairs flashed in thick black hair. And although all the female colleagues assured him that the gray hair suits him, show off his scientific look, but he himself was not delighted at all. You should have seen me then at the “Boston Magazine”! To Langdon's amazement and some confusion, Boston Magazine included him in the list of the city's ten most "intriguing" people last month. Such a dubious honor, as it became the subject of constant Harvard colleagues’ ridicule.

19. Фрэнк Каупервуд во время своей длительной борьбы в Чикаго за возобновление концессий, которая, несмотря на все его усилия, кончилась для него полным крахом, обнаружил на своем пути два трудно преодолимых препятствия. Первым препятствием был возраст. Каупервуду было без малого шестьдесят. И хотя он по-прежнему чувствовал себя полным сил, он понимал, что ему будет нелегко конкурировать с более молодыми и не менее ловкими финансистами и приумножить за короткое время свой капитал, который безусловно достиг бы желанной цифры, если бы ему удалось заполучить эти концессии. А цифра эта равнялась пятидесяти миллионам долларов. Второе препятствие, которое по его трезвому суждению представлялось ему более серьезным, заключалось в том, что он до сего времени не завел никаких более или менее солидных связей, иными словами не имел никакого престижа в обществе.

Frank Cowperwood, during his long struggle in Chicago for the renewal of concessions, which, despite all his efforts, had ended in complete failure, has found on his way two difficult obstacles to overcome. The first obstacle was the age. Cowperwood was nearly sixty. And although he was still full of energy, he understood that it would not be easy for him to compete with younger and no less clever financiers and to multiply in a short time his capital, which would undoubtedly have reached the desired figure if he managed to get these concessions. And this figure was equal to fifty million dollars. The second obstacle, which, according to his sober judgment, seemed more serious to him, was the fact that he had not established any more or less influential relations to this day, that is to say, he had no prestige in the society.

20. Как много сделала Беренис для Каупервуда, явившись к нему в момент его поражения, можно судить по тому, что она возродила в нем веру в неожиданное и, более того – веру в свою счастливую звезду. Ибо Каупервуд угадывал в ней существо эгоистическое, уравновешенное, скептическое, но, конечно, не столь грубое, а много более возвышенное, чем он сам. Если он жаждал денег ради того, что они могут дать, – то есть ради власти, дабы пользоваться ею, как ему вздумается, – Беренис жаждала получить с их помощью возможность выразить свою одаренную натуру и удовлетворить тем самым свои эстетические запросы. Ей хотелось достичь этого не столько в той или иной форме искусства, сколько в самой жизни, так, чтобы и она сама и вся жизнь ее стали как бы

воплощением искусства. Она часто думала, что, будь у нее много, очень много денег и большие возможности, – чего бы она только ни сделала, дав волю своей изобретательности.

You can judge how much Berenice has done for Cowperwood, appearing to him at the time of his defeat, by the fact that she revived in him the belief in the unexpected things and, moreover, the belief in her lucky star. Cowperwood supposed her to be a selfish, balanced, skeptical creature, but certainly not so gross, but much more sublime than himself. If he wanted money for the sake of what they can give, that is, for the sake of power, in order to use it as he pleases. Berenice was eager to receive with their help the opportunity to express her gifted nature and thereby satisfy her aesthetic demands. She wanted to achieve this is not so much a particular form of art, but in life itself, so that both she and her whole life became a kind of embodiment of art. She often thought that if she had a lot, a lot of money and great opportunities she would do everything, giving the will of her ingenuity.

21. Лев Михайлович прошел через разбитые ворота, хотя можно было пройти где угодно – забора не было, лишь кое-где сохранились остатки ограды этого когда-то весьма респектабельного парка. У входа два столбика из розоватых кирпичей торчали в кучах известково-каменной осыпи, чуть подавшись друг к другу, как бы печалясь и вспоминая ранее венчавшую их арку. Случайный прохожий, возможно, полюбопытствует, что за блочные дома возвышаются над верхушками прекрасных старых деревьев. Спросит не из любознательности, а по привычке, не подумав, ибо всякий горожанин знает, как выглядит типовой больничный корпус. Спросит, чтобы подтвердить себе, сколь он догадлив и сообразителен. Случайный прохожий, скорее всего, не поинтересуется прошлым парка, потому что на самом деле он не прохожий, не проходит он – пробегает, ему некогда, он несется, у него много дел в нашем торопящемся мире: у него работа, семья, дети, хобби, магазины, очереди, развлечения, телевизор, кино, ну и так далее – целые вороха разной суеты, необходимой или ненужной, той, что возникает по инерции в городской будничной круговерти.

Lev Mikhailovich passed through the broken gate, although it was possible to pass anywhere, there was no enclosure, only here and there the remains of the fence of this once very respectable park were preserved. At the entrance two columns of pinkish bricks were sticking out in piles of calc-stone scree, leaning slightly toward each other, as if mourned and remembering the previously crowned arch. The casual passer-by, probably, is curious, about designation of the block houses, which rise above the tops of beautiful old trees. He will ask not out of curiosity, but out of habit, without thinking, for every townsman knows what a typical hospital building looks like. He will ask to confirm to himself how clever and smart he is. The casual passer-by probably will not be interested in the past of the park, because in fact, he is not a passer-by, he does not pass, he runs around, he has no time, he rushes, he has a lot to do in our hurrying world: he has work, family, children, hobbies, shops, queues, entertainment, television, movies, and so on, A whole heaps of different, necessary or unnecessary fuss, one that arises from inertia in the urban everyday life.

22. Лев Михайлович сел на скамейку вблизи этого рудиментарного осколка российского здравоохранения и огляделся. Представил себе бетонный частокол, которым в скором времени огородят парк; вообразил, каким соорудят въезд, когда вырвут два одиноких дуба, торчащих на месте ворот, и очистят все от грязи и мусора. Он закрыл глаза и увидел, как въезжает в парк карета какого-нибудь князя или графа; процокала по дорожкам лошадь с пролеткой, в которой сидел доктор, проскрипела телега с больным, привезенным в эту юдоль скорби и печали. И Лев Михайлович мысленно сравнил ушедшую красоту и наступающую целесообразность. Представил, как покатят по новым дорожкам машины «скорой помощи» в будущую фабрику силы и здоровья. Он ничему не отдал предпочтения. И то хорошо, и это…

Lev Mikhailovich sat down on a bench near this rudimentary fragment of Russian health care and looked around. I imagined the concrete palisade, which soon Garden Park will be fence in; imagined how the entrance will be built, when they pull out two solitary oaks sticking out of

the gate, and clear everything from dirt and debris. He closed his eyes and saw a carriage of some prince or count entering the park; a horse with a span going clatter along the paths in which the doctor was sitting, a cart creaked with a sick man brought to this vale of sadness and sorrow. And Lev Mikhailovich mentally compared the departed beauty and the advancing practicability. He imagined how ambulances would roll along new paths to a future factory of strength and health. He did not give any preference. And it's good, and it's ...

23. Чероки получил это свое прозвище в соответствии с существовавшей среди старателей номенклатурной системой. Предъявления свидетельства о крещении не требовалось – каждый получал свою кличку и без этого. Имя и фамилия человека считались его личной собственностью, а чтобы его удобнее было кликнуть к стойке и как-то отличить от других облаченных в синие рубахи двуногих, общество присваивало ему какое-нибудь временное звание, титул или прозвище. Повод для этих непредусмотренных законом крестин чаще всего усматривался в личных особенностях каждого. Ко многим без труда приставало название той местности, из которой они, по их словам, прибыли. Некоторые громко и нахально именовали себя "Адамсами", или "Томпсонами", или еще как-нибудь в том же роде, бросая этим тень на свою репутацию. Кое-кто хвастливо и бесстыдно раскрывал свое бесспорно подлинное имя, но это воспринималось как пустое зазнайство и не имело успеха среди старателей.

The Cherokee received this nickname in accordance with the existing nomenclature system among the prospectors. The presentation of the certificate of baptism was not required, everyone received his nickname without it. The name and surname of the person were considered his personal property, and that it was more convenient for him to click to the counter and somehow distinguish it from the other two-legged blue-clad robes, the society appropriated him some temporary title, or nickname. The reason for these unintended laws of christening was most often seen in the personal characteristics of each. The name of the area from which they have arrived bother easily to many of them. Some loudly and impudently referred to themselves as "Adams" or "Thompsons," or something like that in the same way, casting a shadow on their reputation. Someone boastfully and shamelessly revealed his unquestionably true name, but this was perceived as an empty conceit and had no success among prospectors.

24. Ох уж эти девчонки, – говорили в округе, – творят невесть что, будто им всё нипочем.А нипочем потому, что девчонки верили в своего надежного отца. Для них он был как живая крепость. Большинство людей выигрывают жизненные битвы с помощью компромиссов, возводят неприступные башни благодаря смиренному здравомыслию, строят философские мосты из отречения от эмоций и из ожогов, достающихся мародерам от бурлящего кипятка незрелых чувств. В своих воззрениях Судья Беггс укрепился, будучи еще очень молодым: его башни и часовни сооружались из интеллектуального материала. Насколько было известно его близким, он не оставил ни одной тропинки, и к его крепости не могли подойти ни приятель-пастух, ни воинственный барон. Однако именно эта неприступность обернулась брешью в его блистательном облике, и это, возможно, не позволило ему стать значительной фигурой в национальной политике.

Oh, these little girls, they said in the district, "they do, goodness knows what, and they do not care. This is because the girls believed in their reliable father. For them, he was like a living fortress. Majority of people win vital battles with compromise, erect impregnable towers thanks to humble sanity, build philosophical bridges from renunciation of emotions and from burns come to looters from bobbling boiling water of immature feelings. In his views, Judge Beggs has strengthened, being still very young: his towers and chapels were built of intellectual material. As far as his relatives knew, he did not leave a single path, and neither his shepherd boy nor the warlike baron could approach his fortress. However, it was this inaccessibility that turned into a gap in his brilliant appearance, and this, perhaps, did not allow him to become a significant figure in national politics.

25. Матье ушел со смутным сожалением в сердце. В его жизни был период, когда он бесцельно слонялся по улицам и по барам, и первый встречный мог его куда-нибудь

пригласить. Теперь с этим покончено: к чему? Но типчик попался презабавный. Он собирался сражаться в Испании. Матье ускорил шаг и с раздражением подумал: «Так или иначе, нам нечего было сказать друг другу». Он вытащил из кармана зеленую открытку: «Она из Мадрида, но адресована явно не ему. Вероятно, кто-то ему ее дал. Перед тем как подарить, он много раз потрогал ее – еще бы, она пришла из Мадрида! На его физиономии было написано странное волнение». Матье, в свою очередь, на ходу посмотрел на марку, затем опустил картонный прямоугольник в карман. Раздался гудок локомотива, и Матье подумал: «Я уже старик».Было без двадцати пяти одиннадцать; Матье пришел раньше условленного срока. Он прошагал, не останавливаясь и даже не поворачивая головы, мимо маленького голубого домика.

Mathieu left with a vague regret in his heart. In his life there was a period when he wandered aimlessly through the streets and bars, and any counterman could invite him somewhere. Now it's over,but why? However, the type was amusing. He was going to fight in Spain. Mathieu quickened his pace and with irritation thought: "Anyway, we had nothing to say to each other." He pulled a green card out of his pocket: "It is from Madrid, but obviously not addressed to him. Probably someone gave it to him. Before you give it, he touched it many times, if only it came from Madrid! A strange excitement was written on his face. " Mathieu, in his turn, looked at the stamp as he was going, then lowered the cardboard box into his pocket. The locomotive whistle sounded, and Mathieu thought: "I'm already old." It was at twenty-five to eleven; Mathieu came before the appointed time. He strode on, not stopping or even turning his head, past the little blue house.

26. Нас втолкнули в просторную белую комнату. По глазам резанул яркий свет, я зажмурился. Через мгновение я увидел стол, за ним четырех субъектов в штатском, листающих какие-то бумаги. Прочие арестанты теснились в отдалении. Мы пересекли комнату и присоединились к ним. Многих я знал, остальные были, по-видимому, иностранцы. Передо мной стояли два круглоголовых похожих друг на друга блондина, я подумал: наверно, французы. Тот, что пониже, то и дело подтягивал брюки – явно нервничал. Все это тянулось уже около трех часов, я совершенно отупел, в голове звенело. Но в комнате было тепло, и я чувствовал себя вполне сносно: целые сутки мы тряслись от холода. Конвойные подводили арестантов поодиночке к столу. Четыре типа в штатском спрашивали у каждого фамилию и профессию. Дальше они в основном не шли, но иногда задавали вопрос: «Участвовал в краже боеприпасов?» или: «Где был и что делал десятого утром?» Ответов они даже не слушали или делали вид, что не слушают, молчали, глядя в пространство, потом начинали писать.

We were pushed into a spacious white room. I felt lancinating pain in the eyes because of a bright light, I closed my eyes tight. In a moment I saw a table, there were four subjects in civilian clothes flipping through some papers. Other prisoners were crowded in the distance. We crossed the room and joined them. I knew many of them, the others were, apparently, foreigners. In front of me there were two round-headed blondes, who were much alike, I thought: probably, the French. The shorter one, now and then was pulling up trousers, he was obviously nervous. All this lasted about three hours, I was completely dulled, head was ringing. But the room was warm, and I felt quite good: the whole day we were shaking from the cold. The guards escorted the prisoners one by one to the table. Four types in civilian clothes asked everyone a surname and a profession. They did not go further, but they sometimes asked: "Did you take part in the theft of ammunition?" Or "Where were you and what did you do on the tenth in the morning?" They did not even listen to the answers, or pretended not to listen, they were silent, looking into space, then they began to write.

27. Барри. Каким мелким и незаметным он был, когда появился в нашей жизни. Мельче запятой, ничтожнее чиханья. Посетитель поэтического вечера в одном из винных садиков Вениса. Мать, как всегда, читала в белом, волосы цвета первого снега на чуть загорелой коже. Она стояла в тени большой смоковницы с листьями, похожими на ладони. Я сидела за столиком, полускрытая стопками книг, предназначенных на продажу после чтения, – тоненьких книжек, изданных «Блю шу пресс оф Остин», Техас. Рисовала листья-ладони и пчел, как они роились над упавшими смоквами, ели их, забродившие на солнце, и пьянели – пытались взлететь и шлепались обратно на землю. Меня пьянил ее голос – низкий, глубокий, согретый солнцем, с чуть заметным акцентом, – монотонный шведский напев ушедшего поколения. Услышь вы ее хоть раз, вы узнали бы завораживающую силу этого голоса.

Barry. How small and inconspicuous he was when he appeared in our life. Smaller than a comma, less than a sneeze. Visitor of the poetic evening in one of the wine gardens of Venice. Mother, as always, read in white, the first snow colored hair on a slightly tanned skin. She stood in the shadow of a large fig tree with leaves that looked like palms. I was sitting at a table, half-hidden by piles of books intended for sale after reading, thin books published by the Blue Shue Press of Austin, Texas. She was drawing leaf-palms and bees as they swarmed over fallen figs, ate them, wandered in the sun, and got drunk, they tried to fly and flopped back to the ground. Her voice made me drunk, low, deep, warmed by the sun, with a slightly noticeable accent, the monotonous Swedish melody of a bygone generation. If you heard it at least once, you would know the fascinating power of this voice.

28. Они сидели за столом друг против друга. Крошечная столовая. Массивная полированная мебель. Створки окон распахнуты во всю ширь, а за ними жаркий, томительный полдень. И небольшой палисадник, А дальше дорога, по обочинам стоят аккуратные домики, глядясь окнами друг в дружку, как в зеркало. Городок застроен сплошь новыми домами, вполне в современном духе и весьма солидными. Над крытыми красной черепицей крышами, над поникшей листвой деревьев возвышается в сонном мареве середины лета неоготическая башня школы Сен-Бридж, где учителем и куратором служит Мор. Сейчас время ленча. – Пить хочешь? – спросила Нэн. И налила себе из большого сине-белого кувшина. Мор передвинулся вместе со стулом, чтобы выбрать что повкуснее из ряда наполненных компотом бутылок, стоящих на буфетной доске. Единственное преимущество этой столовой – до всего можно дотянуться рукой.

They sat opposite each other at the table. The tiny dining room. Massive polished furniture. The leaflets of the windows are wide open, and behind them was a hot, weary noon. A small front garden, and then the road, on the roadside are neat little houses, staring at each other as if in a mirror. The town is completely built up with new houses with very impressive look and quite modern. The neo-Gothic tower of the Saint-Bridge school, where both, the teacher and curator is Mohr, rises above the roofs covered with red tiles, above the drooping foliage of trees in the sleepy haze of the middle of summer. It's lunch time. "Would you like to have a drink?" – Nan asked. And she poured herself drink out of a large blue-white jug. Mohr moved along with the chair to select which is tastier of the row filled with stewed fruit bottles, which were standing on the pantry. The only advantage of this dining room is that you can reach everything with your hand.

29. До этого мы не раз бывали во Франции как туристы и все отведенные нам две или три недели жадно впитывали блаженное тепло и щедрое солнце. И, уезжая с облупленными носами и тоской в сердце, мы каждый раз обещали себе, что когда-нибудь обязательно останемся здесь навсегда. Короткими серыми зимними днями и долгими мокрыми летними мы часто вспоминали об этом рае, жадно всматривались в фотографии напоенных жарой виноградников и деревенских улочек и мечтали о том, как по утрам нас станет будить солнце, узкими полосками пробивающееся в спальню через неплотно прикрытые жалюзи. И вот однажды, к нашему собственному удивлению, мечты превратились в реальность. Решение было принято и обратный путь отрезан. Мы купили дом, закончили курсы французского, распрощались с друзьями и знакомыми, переправили через Ла-Манш двух наших собак и сделались иностранцами.

Before that, we had been to France many times as tourists and all the two or three weeks we spent eagerly absorbing the blissful warmth and generous sun. And, leaving with flaky noses and melancholy in the heart, we always promised ourselves that someday we would definitely stay

here forever. In short gray winter days and long wet summer, we often referred to this paradise, eagerly peering into photos of the heat-filled vineyards and village streets and we were dreaming of how the sun would wake us in the mornings, with narrow beams making their way through the loosely-covered blinds into the bedroom. And then one day, to our own surprise, dreams turned into reality. The decision was made and the return journey was cut off. We bought a house, finished French courses, said goodbye to friends and acquaintances, conveyed two of our dogs across the English Channel and became foreigners.

30. В детстве я верил – и эта вера на долгие годы осталась где-то в глубине моей души – что на одной из стамбульских улиц есть дом, похожий на наш, и в этом доме живет другой Орхан, во всем похожий на меня, как близнец, как двойник. Откуда у меня взялась эта мысль, я не помню. Скорее всего, она появилась не сразу, а стала результатом сплетения в детском сознании неверных догадок, случайных совпадений, заблуждений и страхов. Чтобы объяснить, что я чувствовал, я должен рассказать об одном из первых случаев, когда она проявилась в моей голове вполне отчетливо. Однажды, в возрасте пяти лет, меня на некоторое время увезли из родного дома. После очередной ссоры и временного расставания отец и мать уехали мириться в Париж, оставив меня и моего старшего брата в Стамбуле.

As a child, I used to have a faith. And this faith for many years remained somewhere in the depths of my soul, that there is a house on one of the Istanbul streets, that looks like ours, and another Orhan, who lives in this house, just like me, like a twin, as a double. Where did this thought come from, I do not remember. Most likely, it did not appear immediately, but it was the result of a plaiting of wrong guesses, random coincidences, errors and fears in the child's mind. To explain what I felt, I should tell about one of the first cases when it manifested in my head quite clearly. One day, at the age of five, I was taken away from my home for a while. After another quarrel and a temporary separation, the father and mother left in order to put up in Paris, leaving me and my elder brother in Istanbul.