Абстрактное и конкретное. Истина

Как уже было отмечено, конкретное определяется как «единство в многообразии». При этом конкретное не означает чувственно, наглядно воспринимаемой вещи или события, то есть{167}  того, что многие привыкли именовать конкретным в обыденной речи. Если уж прибегать к этому понятию, то такие вещи и события точнее было бы назвать чувственно-конкретными. Например, мы с детства способны чувственно-конкретно представить себе кусок сахара как единство сладости, белизны, твердости, искристости и т. д. Однако такое чувственно-конкретное знание не несет в себе знаний ни о технологии получения сахара, ни о химическом составе его, ни о его роли в человеческом организме. Тот, кто все это знает, то есть тот, кто знает сущность данного объекта, обладает по-настоящему конкретным, а точнее — теоретически-конкретным знанием. Человек же, знакомый с сахаром лишь на уровне его чувственной конкретности, обладает весьма абстрактным знанием о сахаре.

Конкретное, как таковое, по-латыни значит: «сращенное», и поэтому может обозначать как вещь (или систему вещей), так и понятие. Но и в том и в другом случае конкретное обозначает целостное (единство многообразного в полном смысле этого выражения). Абстрактное, опять-таки в согласии с происхождением этого слова, с его этимологией, это, напротив, — «отвлеченное, извлеченное, обособленное от чего-то, изъятое откуда-то». И опять-таки следует подчеркнуть, что указанные характеристики могут относиться и к материальному предмету, и к отдельному понятию, извлеченным из контекста системы вещей и понятий. В полном смысле абстрактны отломанная от стола или стула ножка — это уже никак не стол и не стул, отсеченная конечность животного — это уже не живой организм и т. д. Но абстрактно и понятие свободы, взятое вне связи его с понятием необходимости. Поэтому знание о любом предмете на уровне знания его чувственных характеристик явно носит еще весьма абстрактный характер: ведь оно отвлечено от самого главного в предмете — от его сущности.

Правильное понимание категорий абстрактного и конкретного навсегда избавляет нас от наивного обыденного преклонения перед так называемым «абстрактным мышлением». В своей единственной популярной статье «Кто мыслит абстрактно?» Гегель убедительно и остроумно показывает, что абстрактно мыслит необразованный человек, базарная торговка, а не просвещенный{168}   человек, удел которого, напротив, высокая конкретность мышления³². «Конкретность истины — это зависимость знания от связей и взаимодействий, присущих тем или иным явлениям, от условий, места и времени, в которых они существуют и развиваются»³³.

Абстрактной истины нет, истина всегда конкретна. Мы уже в свое время обозначили это положение как один из основополагающих принципов диалектики. Теперь, однако, пришло время внимательно и подробно рассмотреть все главные стороны гносеологического содержания этого известного, но, к сожалению, не всегда правильно понимаемого выражения.

Абстрактное и конкретное — это такие же формы движения мысли, как субъективное и объективное, чувственное и рациональное, содержательное и формальное, эмпирическое и теоретическое, историческое и логическое. Предлагаемая в нашей работе последовательность рассмотрения всех этих форм (см.: таблица № 3) не случайна: диалектика абстрактного и конкретного завершает этот ряд, как бы впитывая в себя все предыдущие формы, которые, если внимательно присмотреться к ним, суть лишь определенные моменты движения от незнания к знанию, от абстрактного знания к знанию конкретному. Рассмотрим же вновь, как бы «пятясь назад», в самых общих чертах эти диалектические моменты движения к истине.

Во-первых, истина, как единство многообразного, есть единство настоящего, прошлого и будущего исследуемого объекта. Истина есть единство всех сторон, всех этапов развития вещи или явления на пути от абстрактного начала к конкретному финалу. Иными словами, вне исторического рассмотрения проблемы, обогащающего наличное бытие объекта ретроспективным и перспективным взглядом на него, превращающим отражение объекта из плоскостного в объемное, невозможно познание истины. Принцип историзма — величайший принцип познания, но цели он достигает лишь при правильном понимании диалектики исторического и логического.

Поскольку такое понимание предполагает, прежде всего, умение находить подлинное начало-сущность объекта, то, во-вторых, истина есть единство такого начала-сущности с пространственно-временными условиями и результатами его проявления.{169}В этом смысле истина есть единство эмпирического и теоретического. Эмпирическое знание ухватывает явление, теоретическое — сущность.

В-третьих, истина есть единство содержательного и формального: если найденное и проверенное на практике решение не выразить, не оформить правильно, подобающе, сообразно законам формальной логики, то истина просто-напросто будет недоступна людям. Ее нельзя будет продуцировать, хранить, передавать и использовать в качестве информации.

В-четвертых, как мы видели, истина есть единство чувственного и рационального: вспомним то, что говорилось выше об интуиции, о творческом воображении и о том, что красота есть чувственная форма истины.

И, наконец, в-пятых, истина есть единство объективного и субъективного. В последнем тезисе есть несколько чрезвычайно важных аспектов. Прежде всего, нельзя видеть в истине нечто принадлежащее одному лишь субъекту познания. Речь идет вот о чем. Исти­ну обычно определяют как знание, соответствующее своему пред­мету, совпадающее с ним. А этого мало, надо, чтобы такое понимание истины было дополнено важным аспектом соответствия самого объекта своей сущности. Вот как объяснял это положение Гегель: «…Я беру истину еще и в том более определенном смысле, что она присуща или не присуща предметам в них самих. Неистинный предмет вполне может существовать, а у нас может быть правильное о нем представление, но такой предмет не то, чем он должен быть, то есть он не сообразен со своим понятием (это мы называем также дурным). Дурное действие не истинно, понятие разумной воли в нем необъективно, а понятие такое есть то, чем должно быть действие, то есть присущее ему предназначение»³⁴.

Речь в данном случае идет о том, что недостаточно отобразить объект таким, какой он есть, ведь он может быть и незрелым, неразвитым и аномальным. В этом случае и наше знание будет не истиной, а заблуждени­ем. Глупо судить о мужских качествах по облику и поведению пятилетнего мальчика, а о качестве яблока — по вкусу незрелой дички. Разговорный язык и здесь показывает нам диалектичес­кую укорененность истины в объекте. Ведь {170}говорим же мы: «истинный мужчина», «истинный патриот» и т. д.

Отсюда понятно, что и суждение о практике как критерии истины требует точно такой же поправки: практика также дол­жна быть зрелой, истинной, и только тогда она может вынести вердикт истинности или ложности нашим знаниям. И вообще, истина не есть некое абстрактное понятие, а характеристика, единящая теорию и практику: в конечном итоге, не отвлечен­ное же от жизни суждение должно претендовать на статус ис­тинного, а весь уклад человеческого образа жизни, ее устрой­ства и направленности развития. Только с таких позиций мож­но правильно понять выражение: «истина есть процесс». Практика как воплощенное диалектическое единство субъекта и объекта с самого начала была и порождающей причиной, и целью, и средой, в которой совершается процесс познания исти­ны, и центральным звеном этого процесса, и, наконец, критери­ем истины. Сразу оговоримся, что это справедливо по отношению не к любой практике, а только к практике в самом широком и глубоком ее понимании — как всего историко-культурного опыта человечества.

«Истина есть идеальная форма развертывания всей совокупности моментов действительности по ее собствен­ным законам на основе и в перспективе ее предметного преоб­разования, практики»³⁵.

Иными словами, без присутствия субъекта, его интересов и потребностей истина не раскроется. Да и кому ей в таком случае раскрывать себя?

Итак, истина есть единство субъективного и объективного, единство объективных свойств предмета преобразования и субъективных потребностей, интересов, целей самого преобразователя. Иными словами, этот аспект конкретности истины можно было бы выразить так: истина лишь тогда конкретна, когда она не только подлинно отражает объективные свойства предмета познания, но и ориентирована на подлинное благо человека и человечества. В этом аспекте понятие «истина» переплетается с понятиями «справедливость», «добро», «правда». Как разъясняет Владимир Даль, правда есть истина на деле, истина во благе, честность, неподкупность, справедливость³⁶.

{171}Итак, правда — родственное истине понятие. В частности, родственность эта заключается и в том, что правда тоже должна быть конкретной. Например, произнеся «чистую правду», можно убить родного тебе человека. Или, допустим, ты сказал о себе, причем — о себе давнишнем — что-то плохое. Да это было, но ты за прошедшее время уже раскаялся и изменился, и поэтому эта «чистая правда» стала уже неправдой. Вспомним, как «носились» с «правдой», мучая себя и других, герои Достоевского. Настасья Филипповна, например. Вот почему и правда, как истина, не может быть абстрактной.

Сказанное о конкретности истины проливает свет и на та­кие ее важные характеристики, как абсолютность и относитель­ность. Здесь главным ключевым словом является «конкретность». Абсолютная истина может быть только конкретной истиной. Одно без другого не существует, ибо абстрактно понимаемая абсолютная истина — нонсенс, абсурд, «вещь-в-себе». Высказывание: «Температура кипения воды равна 100 градусов по Цельсию» только тогда является абсолютной истиной, когда это высказывание конкретизировано другими высказываниями, такими, например, как: «Кипение происходит при атмосферном давлении, равном 760 миллиметрам ртутного столба», «кипению подвергается обычная пресная вода, а не морская или так называемая тяжелая вода» и др. Истина относительна в своем движении, в своей ото­рванности от практики и абсолютна в тех пунктах, где учиты­вается вся практика человечества, где достигается достраивание объекта до его сущности.

Сущность — это второе «ключевое слово», с которым необходимо связывать содержание понятия «абсолютной истины». Понтий Пилат как приверженец субъективистского, релятивистского понимания истины, не мог понять той истины, которую нес людям Иисус Христос. Он стоял в двух шагах от Абсолютной Истины и в упор не видел ее. А эта простая (все гениальное — просто!) Абсолютная Истина состояла и состоит в том, что человек, если он хочет себе не гибели, а спасения, должен уметь любить и прощать и ставить духовное выше материального.

На примере уже одной этой Великой Истины видно, какую важную социальную роль играют освоенные человечеством{172} истинные знания. «…Истины, как многократно проверенные жизненным опытом положения превращаются в ценности (нормы, установки, догматы, заповеди и т. п.) и как таковые выполняют роль регуляторов»³⁷.

Таким образом, ценности, как и факты, имеют два разных уровня. Вначале они принимаются человеком на веру, эмпирически, на уровне пред-рассудка, а затем проходят сложный путь обоснования (подтверждения либо опровержения), становясь теоретически осознанными, непререкаемыми регулятивными принципами, отказ от которых уже означает не что иное, как отказ от человеческого в человеке.

Когда кто-то не совсем, может быть, обдуманно отрицает истину, он должен бы хорошо понимать: нет истины, значит, нет и ошибки, значит, нет и греха. Под разными обличьями идет в наше время наступление на идею Абсолюта: прямое отрицание объективной истины (субъективизм, агностицизм), абсолютизация случайности (синергетика), отрицание прогресса как истинного пути и т. д. А ведь идея Абсолюта – это непреходящая ценность мировоззрения.