§ 2. Договор уступки как распорядительная и абстрактная сделка

А. Распорядительный характер договора уступки

I. Общие положения. 1. Договор уступки направлен на переход требования от цедента к цессионарию. Такая направленность отличает его от обязательственной сделки, которая приводит к возникновению обязательства между сторонами. Поскольку сделки, опосредствующие передачу права, отвечают всем признакам распорядительных сделок¹⁰², договор уступки традиционно рассматривается в качестве распорядительной сделки, посредством которой цедент распоряжается своим требованием¹⁰³.

В отличие от большинства цивилистов В.А. Белов определяет цессию как «договор, в силу которого одна сторона (цедент) обязуется перед другой стороной (цессионарием) в установленный срок передать (уступить) принадлежащее ему право требования к третьему лицу – должнику (цессионару) с условием ответственности за недействительность переданного требования» (курсив мой. – А.В.)¹⁰⁴. Таким образом, по мнению автора, договор цессии вызывает не переход требования, а возникновение обязанности цедента передать это требование цессионарию. Но это мнение не соответствует действительному положению вещей. Как явствует из абз. 1 п. 1 ст. 382 ГК РФ и заголовка этой статьи, договор уступки представляет собой правосделочную передачу требования и является основанием его перехода. Поэтому попытка В.А. Белова истолковать договор уступки в качестве обязательственной сделки должна быть отвергнута как искажающая смысл данного договора.

Отнесение цессии к числу распорядительных сделок оспаривается М.В. Кротовым¹⁰⁵. «Деление сделок на распорядительные и обязательственные в российском праве – полагает он, – не имеет той основы, которая позволяет выделять таковые в германском гражданском законодательстве. В соответствии с российской правовой доктриной понимание сделки не выходит за пределы понятия юридического факта, в то время как германская доктрина в широкое понятие сделки включает и юридический факт, и реализацию возникших из него прав»¹⁰⁶. Если бы в германской доктрине дело обстояло так, как это представляет себе М.В. Кротов, то она должна была бы ограничить «широкое понятие сделки» лишь теми случаями, когда из сделки возникают права, способные к реализации. Но тогда уступка требования и прощение долга – квалифицированные германским законодателем в качестве договоров (Abs. 1 § 397, § 398 BGB)! – подлежали бы исключению из «широкого понятия сделки», ибо их действие состоит не возникновении прав, а соответственно в изменении принадлежности требования и в прекращении требования с корреспондирующим ему долгом. Между тем, немецкие цивилисты еще не отважились на столь опрометчивый шаг и предпочитают пользоваться понятием сделки, которое охватывает все виды правовых последствий и едва ли противоречит представлениям о сделке, сложившимся в отечественной цивилистике¹⁰⁷.

Против выделения категории распорядительных сделок выступил Е.А. Суханов: «Необоснованными представляются попытки провести в отечественном гражданском праве традиционное для германской цивилистики деление договоров (сделок) на “вещные” и “обязательственные”. Известная только этому правопорядку категория “вещных” (“распорядительных”) сделок и связанный с ней “принцип абстрактности” <…> обусловлены особенностями германского права и не являются общепринятым или сколько-нибудь широко распространенным подходом, а их введение у нас не обусловлено какими-либо серьезными практическими потребностями»¹⁰⁸.

В другой своей работе он указывает, что германские конструкции «вещного договора» (одна из разновидностей распорядительных сделок – А.В.) и «распорядительной сделки» «…неизвестны действующему законодательству и, следовательно, не могут иметь реального практического значения...»¹⁰⁹.

Похожим образом автор рассуждает и относительно квалификации уступки требования в качестве распорядительной сделки¹¹⁰.

Между тем, подобные высказывания разработчика ГК РФ едва ли согласуются с его собственным справедливым утверждением, что при изучении гражданского права как науки во главу угла следует ставить «не информацию о действующем законодательстве (пока, к сожалению, не отличающемся ни стабильностью, ни должным качеством подготовки), а выработанные цивилистической наукой и проверенные многовековой практикой понятия, категории и конструкции, а также научный анализ их законодательного оформления в различных правопорядках <…> и реальной практики их применения» ¹¹¹. Представляется, что детально разработанное германскими цивилистами понятие «распорядительной сделки» как раз и представляет такой интерес для отечественной науки гражданского права. Ведь определения понятия «распоряжения» отсутствует как в отечественном, так и в германском законодательстве. Однако от этого не теряется практическое значение выделения этой правовой фигуры. Отечественный законодатель, например, не оперирует понятием абстрактной и каузальной сделки. Не означает же это, что такая классификация не имеет реального практического значения? Кроме того, конструкция «распорядительной сделки (распоряжения)» не является достоянием исключительно германской юриспруденции. Она используется также швейцарскими¹¹² и австрийскими цивилистами¹¹³, признающими распорядительной сделкой, в частности, цессию¹¹⁴. Нельзя также сказать, что понятие распорядительной сделки неизвестно и отечественной цивилистике. Так, в литературе предпринимались попытки общего деления сделок на распорядительные и обязательственные¹¹⁵, проводилась квалификация цессии как распорядительной сделки¹¹⁶, различались последствия одновременного заключения вещной или обязательственной сделки представляемым и представителем относительно одного и того же предмета¹¹⁷, и т.п.

Поэтому рассуждения Е.А. Суханова подверглись справедливой критике отечественными авторами, указавшими на необходимость квалификации в качестве распорядительных сделок передачи вещи в собственность¹¹⁸, прощения долга¹¹⁹ и уступки требования¹²⁰.

Наконец, необходимо помнить, что смысл деления сделок на обязательственные и распорядительные состоит в следующем. Лицо может принять на себя несколько обязательств одинакового содержания (например, продать разным лицам одну и ту же вещь). Распорядительные же сделки предполагают наличие власти распорядиться определенным правом. Поэтому если её обладатель распорядился этим правом, то его последующее распоряжение не имеет силы или связано пределами первой распорядительной сделки (например, передав вещь в собственность одного лица, больше нельзя сделать такое распоряжение в пользу другого лица) ¹²¹. Эта идея воплощена в ст. 398 ГК РФ, из которой следует, что допускается заключение нескольких договоров, устанавливающих обязательство передать индивидуально определенную вещь в собственность (например, несколько договоров купли-продажи одной той же вещи). При этом распорядиться правом собственности на эту вещь с целью исполнения взятых на себя обязательств должник может лишь один раз, и с передачей вещи в собственность одного из кредиторов права требования других кредиторов отпадают и на их место встают притязания на возмещение убытков. Аналогично обстоит дело с цессией: лицо, принявшее на себя обязательства передать одно и то же требование разным лицам, вправе совершить лишь одну уступку требования, которая имела бы силу. Для кредиторов по обязательствам передать требование, не выступавших в роли первого цессионария, наступают общие последствия неисполнения обязательств.

2. Поскольку договор уступки есть распорядительная сделка, он не может характеризоваться с точки зрения категорий, относящихся к обязательственным сделкам, и к нему неприменимы предписания закона, рассчитанные исключительно на эти сделки. Это обстоятельство не всегда учитывается в литературе. Так, называя договор цессии «транспортной распорядительной сделкой», Л.Г. Ефимова пишет, что «у цессионария нет встречных обязанностей перед цедентом по договору цессии, поэтому договор цессии следует рассматривать как односторонний»¹²². Однако деление договоров на односторонние и двусторонние (точнее: на односторонне и двусторонне обязывающие) проводится в зависимости от распределения прав и обязанностей между контрагентами и, следовательно, применимо только к облигаторным договорам. Поскольку договор уступки, будучи распорядительной сделкой, не направлен на установление прав и обязанностей между его сторонами, он не может быть назван ни двусторонним, ни односторонним договором.

Распорядительный характер договора цессии следует учитывать и при решении спорного вопроса о возможности заключения договора цессии как договора в пользу третьего лица. Давая утвердительный ответ на этот вопрос, K. Larenz отмечает, что кредитор может по договору с должником совершить такое распоряжение требованием в пользу третьего лица, которое становится непосредственным правопреемником уступающего, но вправе отказаться от требования, приобретенного без всякого содействия со своей стороны¹²³. При этом остается непонятной практическая потребность в подобном договоре цессии. Если настаивать на его допустимости лишь затем, чтобы сделать должника причастным к перемене кредитора, то отстаиваемая K. Larenz’ом конструкция вполне заменима договором кредитора и должника о том, что требование не может быть уступлено без согласия последнего¹²⁴. Кроме того, российский законодатель, следуя примеру германского законодателя, конструирует договор в пользу третьего лица в качестве обязательственной сделки¹²⁵ и, следовательно, распространяет эту конструкцию только на обязательственные договоры. Поэтому необходимо согласиться с авторами, которые полагают, что конструкция договора в пользу третьего лица к договору уступки неприменима¹²⁶.

При вынесении постановления от 18 июля 2000 г. № 77/00 Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ столкнулся с вопросом о возможности расторжения сторонами договора уступки¹²⁷. Как видно из материалов дела, правопреемник цедента и цессионарий расторгли ранее заключенное соглашение об уступке требования путем обмена письмами, после чего первый уступил это же требование третьему лицу. Суд первой инстанции признал повторную уступку требования правомерной. Постановлениями апелляционной и кассационной инстанций решение суда в этой части было оставлено без изменения. В протесте предлагалось все названные судебные акты отменить и направить дело на новое рассмотрение. При этом указывалось, что вывод суда первой инстанции о правомерности повторной уступки требования не имеет под собой достаточных оснований, поскольку (необходимая для такой уступки) обратная перемена лиц в обязательстве могла состояться только в связи с обратной цессией, а не с расторжением ранее заключенного соглашения об уступке. Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ счел такой довод протеста ошибочным, указав, что § 1 гл. 24 ГК РФ не содержит норм, запрещающих сторонам по взаимному согласию расторгнуть соглашение об уступке требования¹²⁸.

Проанализировав эту точку зрения, можно констатировать, что поверхностное представление судебных инстанций о природе договора уступки привело их к неправильному решению поставленного вопроса. Признание допустимости расторжения договора уступки требования не согласуется с положениями гл. 29 ГК РФ. Согласно п. 2 ст. 453 ГК РФ расторжение может иметь следствием лишь прекращение обязательств сторон по договору. Таким образом, по смыслу закона оно применимо исключительно к обязательственному договору, лежащему в основании уступки требования. Что же касается правового последствия договора уступки, который является не обязательственной, а распорядительной сделкой, то оно не может быть уничтожено с помощью подобного средства. Для уничтожения этого последствия требуется соглашение об обратной уступке требования¹²⁹ или перевод требования по решению суда (cessio judicialis).

Поскольку односторонний отказ от (исполнения) договора влечет за собой те же правовые последствия, что и расторжение договора (п. 3 ст. 450 ГК РФ), все сказанное о недопустимости расторжения договора уступки относится и к этой правовой фигуре.

II. Предпосылки действительности договора уступки. Такими предпосылками являются принадлежность определенного уступаемого требования цеденту и наличие у него власти распорядиться этим требованием. Поскольку эти предпосылки связаны с договором уступки как с распорядительной сделкой, они должны быть рассмотрены подробнее.

1. Принадлежность требования. Согласно абз. 1 п. 1 ст. 382 ГК РФ договор уступки опосредствует переход «права (требования), принадлежащего кредитору на основании обязательства». Следовательно, цессия имеет силу только при существовании требования, которым распоряжается цедент. Если уступаемое требование не принадлежало ему, то цессионарий не приобретает этого права даже в случае своей возможной добросовестности¹³⁰. В противном случае защита добросовестного цессионария происходила бы за счет должника, на которого ложилась бы обязанность, не существовавшая в отношении цедента¹³¹. Поэтому при уступке требования определяющим является принцип «nemo plus juris ad alium transferre potest, quam ipse habet». Ввиду того, что здесь отсутствует носитель видимости права, которой мог бы довериться приобретатель, то добросовестное приобретение требования от неуправомоченного лица исключается^{132, 133}.

Как известно, иначе обстоит дело с приобретением права собственности. Если вещь выбыла из владения по воле собственника и возмездно приобретена добросовестным лицом, то она поступает в его собственность и потому не может быть виндицирована у него (п. 1 ст. 302 ГК РФ). Основанием такого регулирования послужило то обстоятельство, что добросовестный приобретатель доверился созданной по воле прежнего собственника видимости права собственности у неуправомоченного отчуждателя – владению отчуждаемой вещью.

В связи с изложенным следует отклонить предложение В.В. Байбака допустить приобретение «права кредитора на требование» от неуправомоченного отчуждателя при соблюдении условий, аналогичных перечисленным в п. 1 ст. 302 ГК РФ, в частности, в ситуации, когда лицо приобретает требование от того, кто заключил с кредитором недействительный договор об уступке требования¹³⁴. Это предложение обречено на неудачу, поскольку автор так и не показал, что выступает носителем видимости «права кредитора на требование», доверие к которой достойно защиты. Кроме того, реализация предложения В.В. Байбака в ряде случаев не позволит определить, кто является обладателем требования (например, кредитор передал другому лицу требование по недействительному договору уступки, после чего путем действительной цессии сделал кредитором второго цессионария, а первый цессионарий также произвел уступку, как он считал, причитавшегося ему требования добросовестному лицу).

При рассмотрении первой предпосылки возникает вопрос о допустимости уступки будущих требований (предварительной, или антиципированной уступки). Необходимо согласиться с учеными, признающими возможность такой уступки¹³⁵. Уступка будущего требования прямо упоминается в ст. 826 ГК РФ. Допустимость распоряжения будущим требованием подтверждается и другими предписаниями гражданского законодательства. Так, согласно п. 6 ст. 340 ГК РФ договор о залоге, который также является распорядительной сделкой, может быть заключен относительно требования, которое залогодатель приобретет в будущем.

В современной российской цивилистике, где институт уступки требования еще не получил глубокой разработки, довольно широко распространено мнение о недопустимости цедирования будущих требований.

Так, анализируя ст. 384 ГК РФ, М.И. Брагинский приходит к выводу: «… нельзя передать другому право, которое возникнет в будущем, поскольку объем передаваемых прав, как следует из указанной статьи, определяется на момент передачи»¹³⁶. Однако этот вывод ошибочен. Действие договора уступки («переход требования») проявляется, как правило, с момента его заключения («передачи требования») (п. 1 ст. 425 ГК РФ). Но договор уступки может вступить в силу не сразу, а, например, с осуществлением отлагательного условия. Следовательно, момент заключения договора уступки и момент его вступления в силу могут не совпадать. Ситуация такого рода имеет место и при уступке будущего требования^137, 138. Последующее возникновение уступаемого требования в этом случае играет роль condicio juris для проявления действия уже заключенного договора уступки.

В соответствии со ст. 384 ГК РФ требование, уступленное anticipando, переходит к цессионарию в состоянии, в котором оно находилось на момент своего возникновения. Что касается попытки М.И. Брагинского объяснить предписание ст. 826 ГК РФ как случай передачи «несозревшего» требования ¹³⁹, то ее нельзя признать убедительной. В ст. 826 ГК РФ речь идет об уступке именно будущего (не «несозревшего») требования и о его последующем возникновении, а не каком-то «созревании». Таким образом, противоречие закону выдвинутого автором тезиса о недопустимости уступки будущих требований не устраняется ¹⁴⁰.

Касаясь вопроса о допустимости уступки будущего требования, Л.А. Новоселова утверждает, что «характеристика цессии как действия по передаче права исключает возможность использовать в качестве предмета уступки право, отсутствующее на момент передачи» ¹⁴¹. Затем она пишет, что не исключается «возможность заключения договора, в рамках которого сам момент уступки (понимаемый как момент передачи или перехода права) может быть отнесен на будущее по сравнению с моментом совершения соглашения о передаче права»¹⁴². После этого указывается, что «отсутствие в гл. 24 ГК РФ правил, регулирующих … соглашения об уступке будущих требований, … не является непреодолимым препятствием для совершения подобных сделок, которые во избежание смешения их с традиционными сделками уступки можно было бы именовать «сделками о будущей передаче (уступке) права требования»¹⁴³. В связи с тем, что под «соглашением об уступке требования» автор понимает также обязательственный договор, лежащий в основании цессии, и смешивает понятия «передачи» и «перехода», трудно понять, к какому окончательному выводу приходит автор по вопросу о допустимости уступки будущего требования.

Стремясь обосновать недопустимость уступки будущего требования, В.А. Белов пишет: «…При отсутствии требования отсутствует и обязательственное правоотношение, а значит отсутствуют и должник и кредитор, т.е. двое из трех участников операции уступки. Отсутствие же потенциального цедента делает просто невозможным заключение договора цессии»¹⁴⁴. Во-первых, нельзя согласиться с утверждением автора, будто debitor cessus относится к числу «участников операции уступки». Договор уступки требования заключается между цедентом и цессионарием. Участия должника в этой «операции» не требуется (см. выше, § 1, А, II, 2). Рассуждения В.А. Белова об отсутствии «потенциального цедента» страдают тем же недостатком, что и рассмотренный выше взгляд М.И. Брагинского. Цедент как сторона в заключенном договоре уступки уже наличествует. Но для вступления этого договора в силу необходимо, чтобы цедент был кредитором по уступаемому требованию, т.е. чтобы требование ему принадлежало. В случае уступки будущего требования эта предпосылка выполняется после заключения договора цессии. Во-вторых, автор совершенно игнорирует родство договоров цессии и залога как распорядительных сделок, когда он, признавая допустимость залога будущих требований, отрицает возможность их уступки¹⁴⁵.

Рассматривая предписание ст. 826 ГК РФ, В.А. Белов все же указывает, что отличие обычной уступки требования («сингулярной сукцессии») от цессии, происходящей в рамках договора факторинга, является «скорее, плодом развития положительного законодательства, чем закономерностью» ¹⁴⁶. Очевидно, автор имеет в виду отсутствие общей нормы о возможности уступки будущего требования, без которой последняя, по его мнению, является недопустимой. Однако связь между распорядительным характером договора цессии и принадлежностью уступаемого требования цеденту не зависит от того, какой каузальный договор лежит в основании уступки требования. Поэтому если законодатель положительно решает вопрос о допустимости цедирования будущих требований в ст. 826 ГК РФ, то так же должен решаться вопрос и в других случаях уступки будущих требований¹⁴⁷.

Даже ст. 826 ГК РФ, прямо допускающая антиципированную цессию, нередко толкуется в литературе на основе воззрения, что нельзя передать требование, которое не существует; допустимо лишь возникновение обязательства передать требование, которое возникнет в будущем, и, «прежде чем перейти к цессионарию, требование должно возникнуть из договора, заключаемого цедентом с должником, то есть первоначально требование должно появиться у цедента, который уже затем передает его фактору, выполняя перед ним свое обязательство (курсив мой – А.В.)»¹⁴⁸. Однако из предписаний ст. 826 ГК РФ как раз явствует, что совершение уступки требования, т.е. изъявление воли на его переход, допустимо до приобретения этого требования клиентом. В момент возникновения уступаемого требования у клиента оно переходит к финансовому агенту. Нового волеизъявления о переходе требования в это момент не требуется. Поэтому в абз. 2 п. 2 ст. 826 ГК РФ поясняется, что не требуется дополнительного оформления уступки, т.е. повторного изъявления цедентом и цессионарием воли о переходе требования, уже облеченного в соответствующую форму. Аналогично обстоит дело с переходом требования в момент наступления обстоятельства, выступающего отлагательным условием цессии. Поэтому едва ли можно усмотреть трудности в объяснении позиции законодателя в п. 2 ст. 826 ГК РФ вместе с Д.А. Медведевым, который полагает, что в случае, когда предметом договора факторинга является будущее требование или когда уступка обусловлена каким-либо событием, никакого оформления цессии не потребуется ¹⁴⁹.

2. Власть к распоряжению требованием. Договор уступки действителен только тогда, когда у цедента есть власть к распоряжению требованием, или, что одно и то же, право распорядиться требованием. Право распорядиться требованием представляет собой побочное по отношению к требованию право с преобразовательным характером действия¹⁵⁰.

Власть распорядиться правом (право распоряжения) не следует смешивать с дееспособностью кредитора¹⁵¹. Не может она рассматриваться и в качестве проявления правоспособности кредитора. Так, И.Н. Трепицын указывал, что стороны договора об уступке, «как и субъекты каждой юридической сделки, должны быть вообще правоспособными, а в частности цедент должен иметь право распоряжения данным обязательством, а цессионарий – право на его приобретение»¹⁵². Между тем очевидно, что необходимостью наличия у цедента «права распоряжения данным обязательством» его правовое положение отличается от положения «вообще правоспособного» лица, в том числе и цессионария. Ведь приобрести право может любой, кто способен иметь права и обязанности, а распорядиться правом – лишь тот, кто находится с ним в отношении, явно выходящем за рамки правоспособности. Равным образом нельзя согласиться с С.Б. Култышевым и А.С. Шевченко, включающими возможность распоряжения правом в содержание гражданской правоспособности со ссылкой на ст. 18 ГК РФ, согласно которой «граждане могут … совершать любые не противоречащие закону сделки и участвовать в обязательствах …»¹⁵³, так как при систематическом толковании ст. 18 и п. 1 ст. 17 ГК РФ, который определяет понятие правоспособности, отмеченная возможность граждан оказывается их способностью иметь права и обязанности из любых не противоречащих закону сделок, в том числе обязательственных.

Вопреки бытующему в литературе взгляду¹⁵⁴, право распоряжения не может рассматриваться в качестве составной части требования, являющегося объектом распоряжения. Порочность этого взгляда становится особенно заметной в случае, когда требование и право распорядиться им принадлежат разным лицам¹⁵⁵. Так, в соответствии с Федеральным законом «О несостоятельности (банкротстве)» кредитор, оставаясь обладателем требования, лишается права распорядиться требованием. Это право причитается конкурсному управляющему, который может с согласия собрания кредиторов (комитета кредиторов) от собственного имени распорядиться принадлежащим банкроту требованием посредством его уступки (абз. 5 п. 1 ст. 126, абз. 2 п. 3 ст. 129, ст. 140 Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)»).

Возможны ситуации, когда кредитор не утрачивает права распоряжаться требованием, но терпит ограничения в его осуществлении. Такие ограничения могут заключаться, например, в необходимости соблюдения дополнительных условий (так, государственное или муниципальное предприятие не вправе совершать уступку требования без согласия собственника – абз. 2 п. 4 ст. 18 Федерального закона «О государственных и муниципальных унитарных предприятиях») или в запрете распоряжения требованием посредством уступки, как это имеет место при наложении ареста на требование (ч. 1 ст. 83 Федерального закона от 2.октября 2007 г. № 229-ФЗ «Об исполнительном производстве»¹⁵⁶).

Наличие у цедента власти к распоряжению требованием необходимо в момент вступления договора уступки в силу¹⁵⁷. Если кредитор уступает требование другому лицу, то он не вправе больше распорядиться им: при переходе требования к цессионарию право распоряжения цедента оказывается «исчерпанным». Отныне требование принадлежит цессионарию, который в силу закона приобретает право распоряжения этим требованием. Если одно и то же требование уступлено кредитором несколько раз, то его приобретает первый по времени цессионарий¹⁵⁸.

3. Определенность уступаемого требования. Как и другие распоряжения, договор уступки подчиняется принципу определенности, или специальности (Bestimmtheits- oder Spezialitätsprinzip): содержание этого договора должно сделать возможным определение требования, которое затрагивается в своей принадлежности цеденту¹⁵⁹. Напротив, при обязательственных договорах, когда предметом долга являются требования, допускается его определение и родовыми признаками¹⁶⁰. Например, клиент может обязаться уступить финансовому агенту денежные требования на определенную сумму, возникшие из договоров поставки товаров.

В самом общем виде можно сказать, что уступаемое требование при заключении договора уступки должно быть индивидуализировано так, чтобы можно было определить, что получит цессионарий¹⁶¹.

Иногда отмечают, что предметом договора цессии может быть лишь индивидуально определенное требование, причем индивидуализацию считают достигнутой через индивидуализацию кредитора и должника, а также предмета, содержания и основания возникновения требования¹⁶².

Пожалуй, ключевой из соответствующих характеристик является основание возникновения уступаемого требования. Так, например, притязания на возмещение вреда могут быть уступлены, даже если объем вреда, подлежащего возмещению, или личность должника еще неизвестны¹⁶³. Однако что именно необходимо для индивидуализации предмета уступки, зависит от обстоятельств конкретного случая.

Рекомендации по определенности предмета соглашения об уступке требования содержатся п. 12, 13 и 16 Обзора практики применения арбитражными судами положений гл. 24 ГК РФ¹⁶⁴: 1) уступка возникшего в связи с нарушением обязательства притязания на подлежащую уплате неустойку допустима и в том случае, когда на момент совершения уступки размер неустойки окончательно не определен; 2) отсутствие в соглашении об уступке части требования, возникшего из длящегося обязательства, указания на основание возникновения уступаемого требования, а также на конкретный период, за который оно уступается, может свидетельствовать о незаключенности этого договора; 3) соглашение об уступке требования не признается незаключенным, если отсутствие в нем указания на обязательство, в состав которого входило уступаемое требование, в данном случае не повлекло отсутствие согласования сторонами предмета указанного соглашения (например, если должника с цедентом связывает лишь один кредитный договор).

В абз. 5 п. 8 постановления Пленума Верховного Суда РФ и Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ от 4 декабря 2000 г. № 33/14 «О некоторых вопросах практики рассмотрения споров, связанных с обращением векселей» отмечается, что «при оформлении уступки права требования отдельным документом в нем необходимо индивидуализировать вексель, права по которому являются предметом уступки. При отсутствии такой индивидуализации уступка не может считаться состоявшейся, как не содержащая условия о своем предмете»¹⁶⁵.

4. Договор уступки – «вещный договор»? Многие цивилисты, желая подчеркнуть отличие цессии от сделки, лежащей в ее основании, сравнивают ее с передачей вещи в собственность другого лица (традицией)¹⁶⁶. Как известно, Ф.К. Савиньи определял традицию как договор, «но не обязательственный, а вещный, резко отличающийся от обязательственного договора (продажа, мена и т.д.), могущего служить ей основанием и в большей части случаев действительно лежащего в ее основании и предшествующего ей»¹⁶⁷.

И уступку требования иногда называют вещным договором. Допустимость такого словоупотребления объясняют, в частности, тем, что «вещный» происходит от слова «res», которое обозначало в пандектном праве не только телесную вещь, а вообще какой-то предмет¹⁶⁸. Действительно, деление вещей на телесные и бестелесные проводилось римскими юристами и до сих пор удержалось в § 353 ABGB, который называет собственностью «всё, что принадлежит кому-либо, все его телесные и бестелесные вещи».

Между тем такое деление вещей, по справедливому замечанию Е.В. Васьковского, «не имеет практического значения и может только вести к недоразумениям, побуждая применять нормы, касающиеся вещей, к правам, которые требуют совсем иных норм»¹⁶⁹. Представляется, что одним из таких недоразумений является конструкция «права собственности на требование», имеющая непосредственное отношение к цессионному праву. Так, F. Leonhard, рассматривая вопрос об идентичности требования, принадлежавшего цеденту, с требованием, которое приобретает цессионарий, указывал, что в результате уступки «изменяется лишь право господства на требование, которое лучше и выразительнее всего обозначить как собственность» и что «для договора, который переносит требование, вполне действуют принципы вещного права»¹⁷⁰. Обозначая при этом договор уступки как вещный договор, автор хотел подчеркнуть, что договор уступки, как и передача вещи в собственность, не порождает обязательства, отличен от правового основания, абстрактен и имеет силу, если основная сделка недействительна.

Однако полное уподобление процесса распоряжения требованием посредством договора уступки отчуждению права собственности на вещь означало бы, что для приобретения требования требуется как соглашение о переходе «права собственности на требование», так и уступка самого требования, т.е. две распорядительные сделки, поскольку налицо два права и, стало быть, два предмета распоряжения. Как германский, так и российский законодатель рассматривает этот процесс иначе и требует для приобретения требования только его уступки, ничего не зная о перенесении «права господства» на него¹⁷¹.

Поэтому, как справедливо отмечает K. Larenz,  рассмотрение распоряжения требованием как отчуждения права собственности на него влекло бы за собой ненужное и сбивающее с толку удвоение права. То, что F. Leonhard и его сторонники называют «правом собственности на требование», в действительности представляет собой принадлежность требования кредитору, которая может быть названа «абсолютной» в том смысле, что релятивное по своей природе право требования принадлежит лишь кредитору и никому другому. Именно об изменении принадлежности требования, а не о перенесении абсолютного права на требование нужно вести речь, описывая действие договора уступки^{172, 173}.

Кроме того, при допущении абсолютного права на требование должник будет состоять с кредитором в двух правоотношениях (обязательственном отношении и абсолютном отношении) и нести две обязанности: в рамках обязательственного отношения – обязанность совершить определенное действие, в рамках абсолютного отношения – обязанность воздерживаться от вторжения в сферу абсолютного права на требование, в том числе от действий, которые могут привести к его прекращению. Однако если должник исполнит лежащую на нем обязанность facere, что повлечет прекращение требования, то он с неизбежностью вторгнется в сферу абсолютного права на требование, поскольку с прекращением требования прекратится и абсолютное право на него. Если же должник во исполнение своей обязанности non facere воздержится от совершения задолженного действия, то он нарушит требование кредитора. Таким образом, в результате приписывания кредитору абсолютного права на требование возникла бы немыслимая ситуация, при которой обязанное лицо является носителем взаимоисключающих обязанностей¹⁷⁴.

Таким образом, во избежание недоразумений есть все основания согласиться с цивилистами, которые указывают на недопустимость отождествления понятия распоряжения (распорядительной сделки) с понятием вещной сделки¹⁷⁵. Как отмечает A. Tuhr, цессия хотя и имеет больше сходства с перенесением собственности, чем с обязательственным договором, она не может обозначаться в качестве вещного договора, потому что это выражение должно быть ограничено изменением вещных прав¹⁷⁶. Ту же мысль выражает G. Lüke, когда указывает, что уступка «является распоряжением, но не вещной сделкой, так как она имеет предметом не вещное право, а требование»¹⁷⁷.

Все сказанное против конструкции «права собственности на требование» и понимания договора уступки как «вещного договора» mutatis mutandis применимо против отечественных авторов, по мнению которых требование выступает объектом некоего «абсолютного права» кредитора на требование, а уступка служит средством перенесения такого права¹⁷⁸.

В этой связи следует критически оценить мнение Б.Б. Черепахина, по которому отличие распорядительных сделок от обязательственных состоит в следующем: «Распорядительные сделки приводят к абсолютно-правовым последствиям, в частности к переносу или установлению права собственности, права залога, права на патент. Обязательственные сделки производят обязательственные последствия, порождая, изменяя или прекращая обязательственное правоотношение»¹⁷⁹. Во-первых, Б.Б. Черепахин проводит деление сделок на распорядительные и обязательственные применительно к односторонним сделкам, хотя для наступления названных им правовых последствий по общему правилу необходимо заключение договора. Во-вторых, отграничение распорядительных сделок от обязательственных производится Б.Б. Черепахиным не по характеру правовых последствий, как это делается в классическом варианте, а по характеру прав, относительно которых совершается та или иная сделка: под «распорядительными сделками» он фактически понимает сделки по поводу абсолютных прав, а под «обязательственными сделками» – сделки, устанавливающие обязательственные права или воздействующие на них. При таком подходе уступка требования и другие сделки, направленные на изменение и прекращение обязательств, оказываются «обязательственными сделками», поскольку не совершаются относительно абсолютных прав, хотя, несомненно, обладают чертами сходства с первой группой выделенных Б.Б. Черепахиным сделок, ибо для наступления их правовых последствий необходимо выполнение тех же предпосылок.

Б. Договор уступки и каузальная сделка

I. Общие положения. Вызывая переход уступленного требования, договор цессии влечет за собой увеличение имущества цессионария за счет имущества прежнего кредитора. Таким образом, уступка требования есть предоставление (предоставительная сделка) (Zuwendung)¹⁸⁰.

Д.О. Тузов исключил цессию из числа предоставлений на том основании, что «она влечет переход только права требования, а не реального имущества»¹⁸¹. Такая квалификация цессии была оценена Е.А. Крашенинниковым как вульгаризация классического учения о предоставлениях¹⁸². В связи с этим упреком Д.О. Тузов уточнил свою позицию и стал понимать под имущественным предоставлением «лишь реальное предоставление, такое как уплата денег или передача вещи, иное реальное увеличение имущества или получение каких-то выгод (в частности, в результате выполнения работ или оказания услуг), не состоящих в одном лишь переходе требования, которое еще предстоит осуществить (как, например, при цессии)»¹⁸³. Подобное уточнение едва ли проясняет ситуацию, так как оно вызывает впечатление, будто наряду с «реальными» существуют также некие «нереальные» предоставления, не влекущие «реального» увеличения имущества и т.п. Между тем распорядительная сделка, посредством которой производится транслятивное перенесение требования, вполне подходит под понятие предоставления¹⁸⁴. Увеличение имущества цессионария в результате уступки требования является вполне реальным: цедированное требование способно выступать предметом распоряжений цессионария, включается в его конкурсную массу, на него может быть обращено взыскание, и т.д. Поэтому квалификация цессии в качестве предоставления не подлежит никакому сомнению.

Среди предоставлений выделяются абстрактные и каузальные сделки¹⁸⁵. Следовательно, эта квалификация применима и к договору уступки.

Если договор уступки конструировать как абстрактную сделку, то его действительность не будет зависеть от отсутствия или недействительности causa cessionis. Мнение об абстрактном характере договора уступки является абсолютно господствующим среди германских цивилистов¹⁸⁶. Напротив, в австрийской цивилистике этот договор с опорой на предписания позитивного права традиционно характеризуется в качестве каузальной сделки¹⁸⁷. Среди швейцарских цивилистов вопрос об абстрактной или каузальной природе цессии является спорным¹⁸⁸.

Мнение об абстрактном характере уступки требования представлено и в российской юриспруденции¹⁸⁹. В пользу этого мнения свидетельствуют следующие факты.

а) Предписание абз. 1 п. 1 ст. 382 ГК РФ не упоминает основание договора уступки требования в качестве необходимого условия его действительности. По смыслу закона, этот договор может совершаться по самым различным основаниям. Causa cessionis входит в состав сделки, на основании которой совершается уступка требования. Чаще всего такой сделкой является обязательственный каузальный договор (например, договор купли-продажи требования) (подробнее о causae, см. ниже, II). По отношению к договору уступки он выступает в качестве основной, или каузальной, сделки. Заключение договора уступки и лежащего в его основании каузального обязательственного договора обычно производится одновременно, т.е. обязательство передать требование исполняется уже при заключении облигаторного договора. Они оформляются одним документом, который на практике именуется договором уступки требования. Помимо волеизъявления сторон о передаче требования в нем указывается основание, по которому производится цессия. Однако он может называться, например, договором купли-продажи требования и в нем может содержаться соглашение сторон о передаче требования. В любом случае договор уступки необходимо четко отграничивать от лежащей в его основании каузальной сделки¹⁹⁰. Их единство является лишь кажущимся. Это обстоятельство не всегда учитывается в отечественной цивилистике, что ведет к неправильному пониманию роли обоих видов сделок. Так, например, М.М. Агарков, указывая на необходимость различения распорядительной сделки уступки требования и обязательственной сделки, в силу которой совершается уступка, в то же время утверждает, что «распорядительная сделка часто совпадает с обязательственной, являясь ее составной частью. Например, в соглашение сторон о продаже долгового требования включено и соглашение о переходе его к новому кредитору» (курсив мой. – А.В.)¹⁹¹.

б) Из содержания ст. 1106 ГК РФ вытекает, что договор уступки признается действительным и в том случае, когда основная сделка не существует или является недействительной (например, вследствие ее ничтожности). Действие договора уступки не уничтожается отсутствием или недействительностью обязательства, в осуществление которой он был заключен. Оно может быть ликвидировано только с помощью притязания, предусмотренного ст. 1106 ГК РФ. Поскольку действие договора уступки не зависит от действительности соглашения, лежащего в его основании, следует признать, что отечественный законодатель конструирует этот договор как абстрактную сделку.

Практически значимыми следствиями из абстрактности договора уступки являются повышенная оборотоспособность уступаемого требования¹⁹² и лишение должника возможности заявлять возражения, вытекающие из каузальной сделки между цедентом и цессионарием¹⁹³.

Все же абстрактность не есть необходимое свойство договора уступки. По воле сторон этого договора его действительность может быть поставлена в зависимость от осуществления causa cessionis. Такой случай имеет место, если договор уступки заключается под условием. Если выполнение causa является отлагательным условием договора уступки (например, исполнение встречного обязательства со стороны цессионария как условие вступления в силу договора уступки), то его действие наступит лишь с выполнением этого условия. Если отпадение основания сделано отменительным условием уступки требования (например, исполнение обеспечиваемого обязательства при обеспечительной цессии), то с наступлением условия восстановится кредиторство цедента.

Некоторые считают, что исключение абстрактности договора уступки осуществимо и другими средствами, в частности путем использования положений о недействительности части сделки¹⁹⁴. Согласиться с этим нельзя. Как справедливо отмечается в литературе, такой взгляд ведет к устранению принципа абстракции¹⁹⁵, который положен в основу законодательного регулирования уступки требования.

II. О несостоятельности трактовки договора уступки как каузальной сделки. С точки зрения принципа каузальности наличие и действительность основания суть необходимые условия действительности договора уступки. Так, например, если causa cessionis не имеет силы, то цессионарий не приобретает требования¹⁹⁶.

1. Высказывания в пользу понимания договора уступки как каузальной сделки можно встретить в отечественной литературе.

И.Б. Новицкий аргументирует подобную точку зрения следующим образом: «Относительно абстрактности уступки права требования никаких указаний в законе нет, а потому нет оснований признавать ее абстрактной»¹⁹⁷. Какие именно указания закона имеются в виду, автор не поясняет. Помимо того, что эта позиция является совершенно неубедительной, она, как уже было показано, не может быть признана приемлемой de lege lata. То же относится и к позиции Л.Г. Ефимовой, которая объявляет договор цессии каузальной сделкой без приведения какой-либо аргументации¹⁹⁸.

Б.Л. Хаскельберг и В.В. Ровный признают каузальный характер цессии, когда объявляют ее вспомогательной сделкой и пишут: «… цессия сама по себе и вне зависимости от той сделки, во исполнение которой она совершается, не может влечь правовых последствий. Ее направленность получает выражение в основном договоре, который может предусматривать уступку права на различных условиях, в частности на условиях возмездности (договоры купли-продажи, мены) или безвозмездности (договор дарения)»¹⁹⁹. Приведенные рассуждения вступают в противоречие со ст. 1106 ГК РФ, из которой следует, что цессия сама по себе вызывает переход требования, даже если лежащая в ее основании сделка является недействительной.

Обосновывая каузальный характер цессии, М.В. Кротов прибегает к следующей аргументации: договор уступки представляет собой сделку, правовым результатом которой является переход требования от кредитора к третьему лицу; поскольку цессия преследует цель перемены кредитора в обязательстве, отсутствие такой цели делает цессию недействительной сделкой²⁰⁰. Из сказанного явствует, что под каузальностью договора уступки автор фактически понимает зависимость действия уступки от соответствия волеизъявлений цедента и цессионария их действительной воле. Однако при таком понимании каузальности деление сделок на абстрактные и каузальные становится излишним, поскольку все сделки будут являться каузальными. Нетрудно также видеть, что в своих рассуждениях М.В. Кротов смешивает два разных понятия: цель договора уступки, т.е. его непосредственный результат, предвосхищенный в сознании сторон, и основание этого договора. Конечно, если стороны договора уступки не имели своей целью вызвать переход требования, то такой договор является недействительным. Но в этом случае мы имеем дело с недействительностью о недействительности не каузального, а мнимого или притворного договора уступки (ст. 170 ГК РФ). Приведенные выше рассуждения М.В. Кротова не имеют отношения к проблеме абстрактности-каузальности договора уступки в ее традиционном понимании и поэтому не могут поколебать защищаемый здесь взгляд об абстрактности договора уступки.

2. Сомнения в целесообразности конструирования договора уступки в качестве абстрактной сделки были высказаны некоторыми швейцарскими цивилистами. Им, например, «трудно понять, почему требование должно перейти к другому лицу, хотя стороны вовсе этого не желали»²⁰¹. Авторы упускают из вида тот очевидный факт, что переход требования от цедента к цессионарию в силу договора уступки предполагает волеизъявления сторон, направленные на достижение этого последствия. Если таких волеизъявлений нет, то нет и договора уступки.

Далее, авторы указывают, что преследуемое конструированием договора уступки как абстрактной сделки повышение оборотоспособности требований, не подтвержденных ценными бумагами, не является задачей цессионного права²⁰². При этом не учитывается то обстоятельство, что дальнейшее развитие данного института как раз преследует цель такого повышения оборотоспособности требований. Примером сказанному могут служить п. 1 ст. 828 и п. 2 ст. 993 ГК РФ, определяющие последствия договора уступки, совершенного вопреки соглашению о запрете или ограничении цессии.

Аналогичные замечания могут быть сделаны в отношении позиции В.В. Байбак, который утверждает о практической нецелесообразности конструирования цессии в качестве абстрактного договора и отмечает, что при векселе существует специальный механизм, обеспечивающий стабильность оборота требований за счет абстрактности распорядительных сделок по их передаче. Автор задается вопросом: зачем же тогда придавать абстрактный характер общегражданской цессии? Если кредитору необходимо придать денежному требованию повышенную оборотоспособность, он может добиться облечения обязательства в вексельную форму и в полной мере вкусить все преимущества и недостатки абстрактности передачи вексельных требований. Но навязывать всем обладателям обязательственных требований абстрактность цессии представляется излишним. Такое положение в известной степени противоречит принципу экономии правовых средств, поскольку появляются две распорядительные сделки, обладающие одинаковыми преимуществами и недостатками; при таком положении дел абстрактность цессии при абстрактности индоссамента противоречит также гражданско-правовому принципу диспозитивности²⁰³. В.В. Байбак упускает из виду ряд обстоятельств. Во-первых, оборотоспособность вексельных требований достигается прежде всего не «абстрактностью индоссамента» – правильнее было бы сказать: абстрактностью передачи в собственность индоссированного векселя, – а тем, что права, вытекающие из индоссированых векселей, приобретаются индоссатом в порядке первоначального (оригинарного) приобретения, а не в порядке правопреемства, как это происходит при цессии. Это, в частности, означает, что при передаче векселя по индоссаменту вексельному должнику принадлежит значительно меньшее число возражений против требований векселедержателя, чем должнику по уступленному требованию (ср.: ст. 17 Положения о переводном и простом векселе и ст. 386 ГК РФ). Поэтому едва ли всякий должник позволит кредитору «добиться облечения обязательства в вексельную форму». Во-вторых, как уже отмечалось выше, принцип абстрактности уступки требования не является императивно навязанным: цедент и цессионарий могут сделать действие цессии зависимым от силы каузальной сделки.

III. Об основаниях договора уступки. Договор уступки совершается по различным основаниям. Охарактеризуем вкратце основные из них.

1. Наиболее распространенным основанием договора уступки является исполнение какой-либо обязанности (сausa solvendi). Обязанность кредитора уступить свое требование может проистекать из закона (например, п. 1 ст. 993 ГК РФ), односторонней сделки (при легате – п. 1 ст. 1137 ГК РФ). Но чаще всего она обосновывается договором (т.н. pactum de cedendo).

Можно ли договор, обязывающий к совершению уступки требования, понимать как предварительный договор (ст. 429 ГК РФ), устанавливающий обязанность к заключению в будущем основного договора – договора цессии? Многие цивилисты указывают, что отношение между распорядительным договором и договором, устанавливающим обязанность к его заключению, нельзя понимать как отношение между основным и предварительным договором²⁰⁴. Поэтому и pactum de cedendo является основным договором, а не предварительным договором, обязывающим к заключению другого, основного договора^205, 206. Такая позиция подтверждается предписаниями ст. 429 ГК РФ, из п. 1 которой следует, что основным договором выступает «договор о передаче имущества, выполнении работ и оказании услуг», т.е. договор, устанавливающий обязательства по передаче имущества, выполнению работ и оказанию услуг. Следовательно, договор, из которого возникает обязанность к уступке требования, представляет собой основной договор («договор о передаче имущества» в смысле п. 1 ст. 429 ГК РФ). Практическим следствием подобной квалификации этого договора является то, что его форма не зависит от формы договора цессии (ср.: п. 2 ст. 429 ГК РФ), а к обязательствам по совершению цессии не применяются п. 5, 6 ст. 429 ГК РФ.

Обычно на практике примерами договора, по которому одна из сторон обязуется совершить цессию, выступают договоры купли-продажи и мены. Своеобразный взгляд на допустимость купли-продажи и мены требований представлен В.В. Витрянским. Ссылаясь на предписание п. 1 ст. 455 ГК РФ, он утверждает, что «товаром по договору купли-продажи могут быть любые вещи, не изъятые из оборота (ст. 129 ГК)»; «… следовательно, имущественные права не могут признаваться товаром по договору купли-продажи, а стало быть, и обмениваемыми товарами по договору мены»; «… по договору мены каждая из сторон передает один товар в обмен на другой в собственность другой стороне (по договору купли-продажи товар передается в собственность покупателя). Имущественные права в самостоятельном виде не могут принадлежать кому-либо на праве собственности или на ином вещном праве». Поэтому п. 1 ст. 455 ГК РФ, а также законодательное определение договоров купли-продажи и мены исключают возможность признания имущественных прав товаром, сделки по их отчуждению (продаже) не могут считаться договорами купли-продажи, а сделки по их взаимной уступке (или передаче товара в обмен на уступку имущественного права) – договорами мены²⁰⁷. По мнению автора, «всякая возмездная уступка имущественных прав (цессия) является продажей этих прав», к которой предписания об уступке требования подлежат приоритетному (по отношению к общим положениям о купле-продаже товаров) применению; если же сделка связана со взаимной уступкой имущественных прав, то «речь идет о двойной цессии, которая регулируется нормами ГК об уступке прав требования (ст. 382 – 390 ГК)»²⁰⁸.

Изложенный взгляд В.В. Витрянского о недопустимости признания требований объектом договора мены проведен в п. 3 Обзора практики разрешения споров, связанных с договором мены, утвержденного Информационным письмом Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 24 сентября 2002 г. № 69, где указывается, что «договор, по которому произведена передача товара в обмен на уступку права требования имущества от третьего лица, не может рассматриваться как договор мены»²⁰⁹. Вместе с тем необходимо отметить, что в своем постановлении от 12 сентября 2000 г. № 970/00 Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ признал обоснованным и соответствующим ст. 567 ГК РФ вывод суда апелляционной инстанции, что соглашение, на основании которого уступка требования производится в обмен на объект недвижимости, не завершенный строительством, представляет собой договор мены²¹⁰. Что касается вопроса о допустимости договора купли-продажи требования, то судебная практика отвечает на него утвердительно²¹¹.

Оценивая взгляд В.В. Витрянского по рассматриваемому вопросу, необходимо обратить внимание на противоречивость занимаемой им позиции: с одной стороны, он считает вполне приемлемой продажу требования, с другой стороны – отрицает допустимость заключения договора купли-продажи требования. Кроме того, нельзя, как это делает В.В. Витрянский, называть продажей требования всякий договор (по терминологии В.В. Витрянского: всякую «возмездную уступку имущественных прав»), по которому должно причитаться встречное предоставление за уступку требования. О продаже требования можно говорить лишь в том случае, когда сторона, в пользу которой устанавливается обязанность к уступке требования, возлагает на себя встречную обязанность к уплате денежной суммы в качестве покупной цены.

С учетом предписания п. 4 ст. 454 ГК РФ допустимость заключения договора купли-продажи требований не подлежит сомнению. Тот факт, что предписания § 1 гл. 30 ГК РФ сформулированы применительно к договору купли-продажи, выступающему основанием передачи права собственности на вещи, означает, что они по аналогии применимы к договору купли-продажи, который служит основанием передачи иных имущественных прав, в частности, уступки требования. Поскольку правила о купле-продаже, а стало быть, и предписание п. 4 ст. 454 ГК РФ, соответственно применимы к отношениям сторон договора мены (п. 2 ст. 567 ГК РФ), следует признать правильной позицию тех авторов, которые допускают мену имущественных прав и, в частности, требований²¹². Правильность этого вывода подтверждается предписанием абз. 2 п. 1 ст. 8 Федерального закона «Об ипотечных ценных бумагах»²¹³.

В этой связи представляется уместным сравнить предписания ГК РФ о купле-продаже и мене (п. 1 и 4 ст. 454, п. 2 ст. 567 ГК РФ) с аналогичными положениями BGB: § 433: «По договору купли продавец вещи обязывается передать вещь покупателю и предоставить собственность на вещь. Продавец должен предоставить покупателю вещь свободной от недостатков в вещи и праве.

Покупатель обязан уплатить продавцу оговоренную покупную цену и принять купленную вещь»;