14. А. И. Герцен. 1 июля 1858 г. («Колокол», 1 июля 1858 г.)

Год тому назад вышел первый лист «Колокола». Не­вольно останавливаемся мы, смотрим на пройденный путь... и на душе становится грустно и тяжело.

А между тем в продолжение этого года сбылось одно из наших пламеннейших упований: начался один из вели­чайших переворотов России, тот, который мы предска­зывали, жаждали, звали с детских лет, — началось осво­бождение крестьян. Но на душе не легче и чуть ли мы в этот год не сделали шаг назад.

Причина очевидна, мы ее скажем прямо и мужествен­но: Александр II не оправдал надежд, которые Россия имела при его воцарении. В прошлом июне он еще стоял, как богатырь наших сказок, на перекрестке; пойдет ли он направо, пойдет ли он налево, нельзя было знать; каза­лось, что он непременно пойдет по пути развития, осво­бождения, устройства... Вот шаг и еще шаг, — но вдруг он одумался и повернул — слева да направо.

Может, еще есть время... но его мчат дворцовые куче­ра, пользуясь тем, что он дороги не знает. И наш «Коло­кол» напрасно звонит ему, что он сбился с дороги, зво­нит ему бедствия России и собственную опасность.

Но в том-то и беда, что сильные мира сего не умеют ни слушать, ни даже вспоминать. История перед ними, но не для них она передает горький опыт народов и строгий суд царей потомством...

Какие бы ни были наши теоретические мнения, как бы мы ни были в них «неисправимы», мы их не высказывали, мы старались и охотно это делали, пока государственный рыдван плелся так себе вперед; но когда он решительно начинает пятиться, давить своими тяжелыми колесами ноги, тогда мы пойдем другой дорогой...

Кузнецов И.В., Захаров Л.Ф. Практикум по истории СССР XIX века. – М.: «Просвещение», 1970. – С. 228-229.

15. Современники о деятельности Герцена за границей в. И. Кельсаев. Исповедь

(...) В мае 1859 года, когда я приехал в Лондон, я за­стал Герцена во всем блеске его славы и авторитета. Через два года влияние его стало ослабевать, через три го­да звезда его окончательно померкла. Я познакомился с ним по общему порядку, какой не то сам завелся, не то Герценом же был заведен в Лондоне. Каждый приезжий естественным образом прежде всего бежал к Трюбнеру купить «Колокол», «Полярную звезду» и прочие загра­ничные издания. При этом выходила вечная комедия, очень льстившая Трюбнеру: русские жали ему руку, благодарили его за его либерализм, за его деятельность для блага человечества вообще, а русского народа в особен­ности. Они в простоте души принимали его чуть ли не за равного Маццини, а во всяком случае за друга и за по­мощника Герцена. Трюбнеру это ужасно льстило, он сам на себя начинал смотреть как на замечательного челове­ка, собирался (и даже совета спрашивал), не будет ли полезно гравировать его портрет для распространения в России. Он думал, что это будет содействовать развитию оппозиции. Я раз в шутку выпытал у него признание в на­дежде, что облагодетельственный им русский народ рано или поздно поставит ему памятник. В сущности Трюбнер —добрый, малый, ловкий издатель и агент американских книг, человек практически не глупый и очень оборот­ливый. На лондонских изданиях он нажил большие деньги единственно умением распространить их на континен­те. Наконец, он имел безусловное доверие к Герцену и Огареву, а потом ко мне, так что брался издавать все бе­зусловно, что только мы ему предлагали. По-русски он не знал ни слова, об России понятия не имел. Про него говорили, будто он много содействовал ввозу в Россию своих изданий, — это неправда. Он слишком осторожен, чтобы рисковать своим товаром, посылая его наудалую. Как тогда, так и после «Колокол» и пр. распространялись единственно путешественниками, возвращавшимися из-за границы.

Приезжий в Лондон обыкновенно изъявлял Трюбнеру желание удостоиться счастия познакомиться с Герценом. Трюбнер давал адрес и приглашал написать записку. В ответ на эту записку Герцен назначал свидание или у се­бя, или у приезжего, если последнему почему-нибудь не хотелось, чтобы его видели в доме Герцена. Такие случаи бывали очень часто. Лица очень высокопоставленные ни­когда не входили в дом Герцена, и тайна свидания их с ним так и остается тайной на долгое время, когда выйдут в свет неизданные главы его записок «Былое и думы», которые много прольют света на историю этого периода. Собственные имена в доме Герцена не произносились или произносились очень редко. Кто сам не хотел скрывать своих визитов, тот сам себя называл; кто конфузился или просил, чтобы его не выдавали, того имя или мы переме­няли, что было, впрочем, редко, или обыкновенно отделы­вались от нескромных вопросов тем, что не помним, не знаем, трудное имя и т. д. Да и трудно было помнить всех приезжавших на поклонение, так много их было. Они мель­кали один за другим, входили с трепетом благоговения, слушали и врезывали в память каждое слово Герцена, сообщали ему сведения словесно или в заранее приготов­ленных записках, выражали ему свое собственное сочув­ствие и сочувствие своих знакомых, благодарили за поль­зу, приносимую обличениями России, и за страх, который «Колокол» навел на все нечестное и нечистое, затем рас­кланивались и исчезали. Кого только не перебывало при мне у Герцена! Бывали губернаторы,, генералы, купцы, литераторы, дамы, старики и старухи, бывали студенты — точно панорама какая-то проходила перед глазами, точно водопад лился, и это не считая тех, с которыми он ви­дался с глазу на глаз. Много раз, стоя у камина в его кабинете в Fulham'e, я хохотал в душе, смотря на како­го-нибудь капитана в отставке, который нарочно поехал в Лондон из такой глуши, как Симбирск или Вологда, за­явить свое сочувствие, объяснить, что он не ретроград, как и сосед его Степан Петрович и как кум его Петр Сте­панович. «Это все, доложу вам, золотой наш Александр Иванович, люди благородные, свободомыслящие-с, да-с, этими людьми вся губерния наша может гордиться! И если б правительство умело выбирать людей, ценить бы-с умело благородство характера — давно бы-с они важные места занимали в государстве! Но у нас-с, как вы и сами изволили заметить, больше на низкопоклонстве можно .выехать. Вот, например, наш исправник — уж вы его от­делайте в «Колоколе», вам за это весь уезд благодарен будет, мне даже поручено просить вас об этом... Человек развратный, жену свою бьет, проиграл в карты прокуро­ру четыре рубля и не платит!» Являлись дамы с дочерьми и с сыновьями, просили написать им в альбомы, являлись люди просить совета в своих семейных делах. Какой-то господин, отправляясь в Иерусалим, писал письмо с из­вестием о своем намерении и с изложением своего взгля­да на ничтожество жизни. Все это, разумеется, сильно надоедало Герцену и Огареву и постоянно ставило их в_> самое неловкое положение. Печатать всего, что присылалось или что сообщалось, не было возможности: «Коло­кол» должен был бы принять размеры «Times», а содер­жание его состояло бы из невероятных процессов, спле­тен и всякой дряни, он потерял бы мигом все значение, превратись в орган личных неудовольствий бог знает ко­го, бог знает против кого. Клевета и так в него попадала, а что было бы, если бы все печаталось?

Серьезные свидания составляли, как я сказал, тайну Герцена и Огарева. Свидания и приемы несерьезные де­лались раз в неделю (впоследствии два раза), в назна­ченный день, обыкновенно в воскресенье, с пяти часов ве­чера. Тут-то и была каторжная работа обоим издателям «Колокола» — занимать гостей, быть любезными со все­ми, выслушивать всякий вздор и не показывать вида, что скучно. А не принимать тоже было нельзя,— каждый приезжий все-таки привозил какие-нибудь новые сведе­ния, да и в интересах пропаганды необходимо было зна­комиться с каждым, ищущим знакомства. Эти люди все-таки были передовыми в своих кружках, были смелее других, решаясь явиться публично в общество изгнанни­ков, и, воротясь домой, могли усилить свой авторитет из­вестием, что они обедали у Герцена, указали ему на не­которые злоупотребления, дотоле ему не известные, и во­обще говорили с ним о важных государственных делах. Но в сущности, сколько я мог заметить, мало кто из них, понимал ясно, чего добивается «Колокол».

Кузнецов И.В., Захаров Л.Ф. Практикум по истории СССР XIX века. – М.: «Просвещение», 1970. – С. 229-232.