7. Доклад следственной комиссии по делу петрашевцев, представленный 19 декабря 1849 г. Николаю I

Секретная следственная комиссия, по окончании производства дела, предоставляя записку из оного на высочайшее утверждение, между прочим, излагала:

1) Буташевич-Петрашевский, еще с юношества за­разившись либеральными понятиями, которые, по окон­чании в 1841 году университетского курса, в нем еще более укоренились от усвоенных им социальных и ком­мунистических идей, — под личиною общественных улучшений, путем мира и закона, — возымел замысел на ниспровержение нашего государственного устрой­ства. Для этой цели он употреблял различные средства: пытался посеять зловредные начала социальных систем в молодое поколение посредством учителей, сам развра­щал юные умы социальными книгами и беседами и, наконец, с 1845 года начал действовать уже в духе пропаганды и собирать у себя в известные дни знако­мых ему учителей, литераторов, студентов, кончивших или оканчивающих курс, и вообще из лиц разных со­словий. На сходках сих происходили либеральные раз­говоры, читались лекции и речи в духе социализма и коммунизма, нападали на религию и верование во все святое, осуждали наше государственное управление, представляя действия административные в искаженном виде, порицали правительственные лица и даже свя­щенную особу вашего императорского величества. Петрашевский постоянно возбуждал и направлял эти суждения. Он доводил посетителей своих до того, что они если и не все делались социалистами, то уже полу­чали на многое новые взгляды и убеждения и остав­ляли собрания его более или менее потрясенными в прежних своих верованиях и наклонностью к пре­ступному направлению. Впрочем, собрания Петрашевского не представляли собою организованного тайного общества, он и без этого достигал своей цели вернее и безнаказаннее, чем достигал бы оной посредством тайного общества, — средства более опасного, которое легче могло бы пробудить совесть завлеченного и скорее повести к открытию злоумышления, тогда как тут и раскаивающийся и не разделявший мнений Петрашевского, оставляя его собрания, не считали противным своей совести не доносить о них, как о собраниях обыкновенных. Не довольствуясь этим, Петрашевский устремил преступные свои помыслы к скорейшему до­стижению переворота, уже не путем мира, а действиями насильственными, для чего пытался уже образовать тай­нее общества, отдельно от своих собраний, и в этих видах из числа лиц, посещавших его собрания, ока­завших более прочих склонность к свободомыслию, сво­дил помещика Спешнева с отставным подпоручиком Черносвитовым и имел с ними преступные разговоры о возможности восстания в Сибири, и вслед за тем сводил Спешнева же с поручиком Момбелли и участ­вовал с ними в совещаниях об учреждении тайного oбщества под названием товарищества или братства взаимной помощи.

При следствии Петрашевский не только не скрывал желания полного и совершенного преобразования быта общественного в России, но явно сознавая себя фурь­еристом и социалистом, объявил, что он желал стать во главе разумного движения в народе русском.

2) В постепенном развитии исследования о собра­ниях у Петрашевского комиссия раскрыла еще, что у двух из посетителей, титулярного советника Кашкина и коллежского асессора Дурова, были в известные дни собрания, в том же социальном и либеральном духе. Собрания у Кашкина начались с ноября месяца прошлого 1848 года и состояли из кружка не столь многочисленного, но более единомышленного, чем круг Петрашевского, в нем была определенная цель: изуче­ние систем социальных и коммунистических и, по пре­имуществу, системы Фурье.

Кружок этот составляли (кроме коллежского совет­ника Дебу 1-го) молодые люди, все одинаково образованные, равные и по положению своему в обществе и по своему состоянию. Некоторые из них безотчетно предавались социальным утопиям, а в смысле науки не­которые желали применить их в быту России, другие же промышляли уже и о возможно скорейшем приведе­нии их в действие, и все это выражали на бывших у них сходках. Здесь, между прочим, сделано было соглаше­ние доставить библиотеку на общие деньги из социальных и либеральных книг, и распорядителем этой библи­отеки назначен был коллежский советник Дебу 1-й, ко­торый выписывал те книги чрез посредство Буташевича-Петрашевского; наконец положено было сделать на общие же деньги, в квартире одного из участников, кол­лежского секретаря Европеуса, обед в честь Фурье, назначив для сего день его рождения, и на этом обеде, бывшем 7 апреля сего года, произнесены были самые преступные речи против существующего порядка вещей и положено было для успешнейшего распространения учения Фурье, перевести на русский язык его сочи­нения.

Собрания у коллежского асессора Дурова были то­же немногочисленны и существовали весьма короткое время (с начала марта до половины апреля месяца сего года, по одному разу в неделю). Кружок этот состоял из лиц, посещавших Буташевича-Петрашевского, но ме­нее смешанный, нежели у сего последнего. Цель соб­раний сначала была чисто музыкально-литературная, впоследствии же и на них стали читать сочинения в либеральном духе, сверх того предполагалось еще пи­сать статьи против правительства и распространять их посредством тайной типографии, что однако ж, по об­щему соглашению, оставлено без исполнения, и самые вечера, как отступившие от первоначальной своей цели, прекратились.

3) Поводом к подозрению о существовании тайного общества под названием Русского был найденный у одного из посетителей собраний Петрашевского поме­щика Спешнева проект подписки для вступления в Рус­ское тайное общество, с обязательством выступить на бунт вооруженною рукою, по требованию распоряди­тельного комитета и с обязанностью афильировать, в это общество новых членов. Но Спешнев признался только в том, что заразившись коммунистическими идеями во время четырехлетнего пребывания своего за границею, он мечтал о способах произвести переворот и в нашем общественном быте, а обязательная подпис­ка, в бумагах его найденная, была лишь один проект, написанный им несколько лет назад, которого он ни­кому не показывал. Хотя же в заключении сей подпис­ки содержится обязательство: «Я подписываю для себя один экземпляр сих условий и храню его у себя как форму для аффилиации другим», но ни у одного из обвиняемых, несмотря на внезапное арестование их бумаг, подобной копии не найдено, и ни один ни соб­ственным сознанием, ни опечатанными бумагами не уличен, чтобы знал о существовании этого общества.

4) Подозрение о преступных замыслах отставного подпоручика Черносвитова возбуждено показанием того же помещика Спешнева, который, между прочим, объ­яснил, что Черносвитов в бытность в конце 1848 года в С.-Петербурге, в совещаниях с Спешневым и Петрашевским, наводя на мысль о вероятном существовании тайного общества в России, рассказывал о способах к восстанию и, указывая на Восточную Сибирь и на Урал, излагал даже и самый план восстания в смысле возможности оного.

Петрашевский, с своей стороны, не только подтвер­дил показание Спешнева, но еще прибавил, что Черно­свитов неоднократно внушал ему мысль на цареубийст­во и рассказывал, что он член какого-то тайного об­щества, состоящего из 16 человек.

Но Черносвитов, по распоряжению комиссии аресто­ванный в Сибири и доставленный в С.-Петербургскую крепость, не сознавая себя государственным преступ­ником и отвергая всякое участие в каком бы то ни было тайном обществе, показал, что на собрании у Петрашевского он дозволял себе иногда резкие суждения о начальстве и о правительстве и, увлекаясь мыслию о будущности Сибири, которую любит как родину, дей­ствительно не раз называл ее Великою Империею. От­носительно же прочих на него показаний Черносвитов отозвался, что преступные мысли о восстании в Сибири не могли бы родиться у Петрашевского и Спешнева без его с ними разговоров, и он, не смея оправдывать ни страсти своей к подобным рассказам, ни своей неосмо­трительности, признает виновным себя более их, потому что он старее и опытнее, и ему не должно было рас­суждать с ними о делах государственных.

5) Поручик Момбелли, был заражен в высшей сте­пени преступными идеями, сделал в конце 1848 года предложение: сперва штабс-капитану Львову, а потом Петрашевскому и помещику Спешневу об учреждении тайного общества под названием товарищества или братства взаимной помощи из прогрессистов и людей передовых мнений, которые могли бы двинуть граж­данский быт вперед на новых началах посредством возвышения друг друга. Для сего происходили в квар­тире Спешнева совещания, причем Момбелли предлагал составить комитет из учредителей для управления об­ществом и указал на необходимость хранить все это втайне, под опасением смерти изменнику. Львов опре­делил состав общества, Спешнев читал написанный им план тайного общества на восстание. Однако ж общест­во это, по разногласию совещавшихся, не состоялось. При этом нельзя не заметить, что Момбелли, по соб­ственному его выражению, был одним из самых гнус­ных либералов, и такое вредное направление его ума доказывается, кроме описанного его преступного за­мысла, найденными у него разными рукописными со­чинениями, в которых изложены демагогические мысли в отношении России и в высшей степени дерзкие от­зывы о священной особе вашего императорского вели­чества.

И наконец, 6) Выводимое, по наблюдениям агентов, из речей мещанина Петра Шапошникова намерение приступить к бунту, при самом внимательном рассле­довании комиссии, не подтвердилось. Обнаружено однако ж, что Шапошников, питая вредный образ мыслей и будучи подстрекаем посещавшим его студентом Толстовым и сыном почетного гражданина Катеневым, людьми развратного поведения, вел с ними у себя на квартире преступные разговоры о религии и правитель­стве и рассуждал о возможности ввести в России рес­публику, причем один раз Катенев (в нетрезвом виде) вызывался даже на цареубийство.

7) При исследовании описанных обстоятельств комиссия обращала особенное внимание на то, не имели ли вышеозначенные сходки тайно условленной между собою связи. Но не нашла к тому ни доказательств, ни улик. Организованного тайного общества не обнару­жено, чему служат ясным доказательством неоднократ­ные и неудачные попытки образовать оное. Хотя от­дельные лица желали быть пропагаторами и были таковыми, но ни благоразумное годичное наблюдение за их действиями, предшествовавшее учреждению ко­миссии, ни тесная связь, в которую так удачно вступил агент с Петрашевским и другими его единомышлен­никами, ни допросы, учиненные арестованным лицам, на коих, по их собственному сознанию, падало одно только подозрение, ни строгий разбор всех их бумаг особою комиссиею, ни пятимесячное заключение обвиняемых в казематах, сильно расстроившее здоровье и даже нервную систему некоторых из них, ниже искреннее раскаяние многих не довели к подобному открытию. Самые главные виновные, несмотря на то, что созна­лись в таких преступлениях, которые положительно подвергают их строгому по законам наказанию, не указали существования какого-либо организованного тайного общества, которое имело бы отрасли в раз­ных слоях народа. Хотя некоторые из лиц, прикосно­венных к делу, иные по служебным занятиям, другие по частным надобностям, ездили вовнутрь России, но комиссия не могла признать их миссионерами общест­ва, не имея никаких положительных к тому данных, наиболее тогда, как при всем усиленном разыскании существование организованного тайного общества, ни плана общего движения — не доказано.

Изложив, таким образом, главные черты дела, ко­миссия пишет, что если и этого, к сожалению, доста­точно для признания, что были замыслы на ниспровер­жение и превращение государственного устройства, то нельзя, однако ж не заметить с радостным для русского сердца чувством, что на попрание святых обетов прися­ги дерзнула доныне только горсть людей ничтожных, большей частью молодых, что горсть эта, сколько стро­гим исследованием доказано, весьма немногочисленна, что ни собственно в среде ее, ни в ее соучастниках, не является ни одного лица, стяжавшего себе не только значительность, но даже известность, наконец, что на­чинания этой несчастной толпы, при всей ее преступ­ности, были безумны и во всех отношениях чужды нравам, понятиям и чувствам русского народа и войска нашего, в котором самые важнейшие преступники на­ходили невозможным обрести какое-либо сочувствие. При всем том комиссия полагает, что и открытого уже совершенно достаточно, дабы обратить на себя самое бдительное внимание правительства. Россия имеет могу­чие опоры противодействия, которые Европою уже ут­рачены: религию, преданность народа к государю им­ператору, сильное и верное войско; сверх того ее ог­раждают дальность расстояний, немногочисленное по пространству народонаселение и малое число пролета­риев. Как ни сильны сии надежды, но со злом должно бороться и нельзя поручиться, чтобы и впредь не возникли у нас замыслы, подобные настоящим: ибо единомыслие заключается не в обществе условленном, а в самом духе социального учения, не столько в де­лах, сколько в идеях. Числа людей в России, заражённых таким духом, комиссия определить не может, но она имеет нравственное убеждение, что они есть и сверх открытых ныне; что маяк их на Западе; что число их, по всей вероятности, будет умножаться и, следовательно, частные покушения и попытки могут проявляться и в будущем времени.

В заключение комиссия всеподданнейше повергала на высочайшее вашего величества воззрение те убеж­дения, которые возникли в ней при рассмотрении этого дела и которые, по мнению ее, имеют также осо­бенную важность для будущего:

1) Общественное обучение требует особого наблю­дения как относительно духа и направления препода­вания вообще, так и относительно строгого выбора учителей и проверки их преподавания.

2) Огромное количество вторгающихся к нам ино­странных сочинений самого опасного содержания, спо­собствующих превратному образу мыслей доказывает, что или цензура наша не довольно осмотрительна, или что принимаемые против ввоза запрещенных книг меры не довольно еще бдительны и строги.

3) Собственная наша журналистика требует самого осмотрительного цензурного надзора. Хотя в последнее время, по высочайшей вашего императорского величест­ва воле, на сей важный предмет обращено уже осо­бенное внимание, но многие выпущенные из высших учебных гражданских заведений молодые люди, не до­вольствуясь служебными окладами, для подкрепления своих средств обращаются к составлению журнальных статей, а в числе сих статей, при недостатке бдитель­ности цензуры, нередко прорываются такие, коих на­правление явственно вредно, и посредством сего легкого способа зараженные уже вольнодумством сочинители разливают яд свой во внутренность государства и в умы, чуждые еще пагубных мечтаний. Переводы статей о социальных движениях в Европе, помещаемые в на­ших русских газетах, требуют' также бдительного на­блюдения со стороны правительства.

Наконец, 4) Настоящий разврат умов, прилипчи­вость вредных идей, соблазнительность некоторых но­вых учений для голов слабых и неопытных, подрыв священных основ, на коих утверждается незыблемость и благоденствие государств, — все сие указывает прямо на необходимость наблюдать за движением обществен­ного состава не только в его целом, но и в частностях, следственно, на необходимость возможно бдительного наблюдения со стороны полицейских начальств за сбо­рищами и собраниями, дабы не могли из них постепен­но образоваться те анархические союзы и клубы, кото­рых печальные плоды разрушили благоденствие Ев­ропы...

Материалы по истории СССР для семинарских и практических занятий. Освободительное движение и общественная мысль в России XIX в.: Учеб. пособие/ Сост. В.А. Фёдоров, Н.И. Цимбаев. – М.: Высшая школа, 1991. – С.187-194.