1947 Году и лишь в 1962 году дали небольшую прибыль. Британская

транспортная комиссия контролирует железные дороги и прочие транспортные

службы, национализированные в 1948 году, и с того самого времени стабильно

теряет деньги, причем потери 1962 года втрое превысили потери 1958-го. Нам

говорят: потери на национализированных предприятиях оправданны. Это, мол,

все равно, что почта: она работает на общество, и к ней нельзя подходить с

теми же мерками, что к коммерческому предприятию. Возможно, подобная

логика не всем по вкусу, но, даже если с ней согласиться, напрашивается

вывод: потери, необходимые для блага общества, имеют свой предел. Нельзя

до бесконечности уменьшать число предприятий, облагаемых налогом, и

ежегодно плодить отрасли, на которые будут работать все остальные.

Поклонники национализации могут нам напомнить, что первым делом под

национализацию попали предприятия, бывшие на грани банкротства. Это верно,

но склонность к банкротству проявляют _все_ национализированные

предприятия. Да оно и не может быть иначе, ибо чем больше предприятие

отождествляется с государством, тем меньше вероятность, что ему придется

экономить на заработной плате. Почему? Потому что каждый уволенный за

ненадобностью - избиратель. Каждый вновь принятый на работу - тоже

избиратель. Поэтому каждая партия, стоящая у власти, стремится

трудоустроить побольше людей. Она откладывает сокращение штатов - пусть

этим занимается оппозиция, когда придет ее черед возглавить кабинет.

Выходит, при нашей системе парламентского правления национализированные

предприятия имеют как бы хроническую тенденцию к банкротству. И повернуть

эту тенденцию на сто восемьдесят градусов не так просто.

Что сказать, наконец, о таком доводе: национализированные предприятия

создаются, чтобы составить конкуренцию предприятиям частным? Идея выглядит

привлекательной, и первым делом (ведь мы антимонополисты) хочется

воскликнуть: "Хорошая мысль!" С появлением "Независимого телевидения"

Би-би-си стала работать лучше, никто не будет это отрицать. Отсюда

следует, что и "Независимое телевидение", появись оно на свет раньше,

стало бы работать лучше при появлении такого конкурента, как Би-би-си.

Если государственные организации появляются там, где есть частные

монополии (например, в кинопромышленности), это стимулирует именно ту

конкуренцию, какая нам нужна. В теории все привлекательно. А на практике?

Прошлый опыт позволяет предположить - государство не будет (возможно, оно

просто не в состоянии) вести честную игру. Классический пример находим в

топливной промышленности. Теперь известно, что даже консерваторы ратовали

за высокую пошлину на нефть, имея в виду интересы Национального управления

угольной промышленности. Однажды об этом было заявлено вслух. Чтобы

уравновесить этот шаг, правительство решило слегка придушить наполовину

национализированный сектор кинопромышленности. Но откуда столь

диаметрально противоположный подход? И почему в обоих случаях принято

ошибочное решение? Объяснение, по всей видимости, таково: Национальное

управление угольной промышленности теперь часть государственной структуры,

и за эту структуру его многочисленные сотрудники отдают свои голоса, а

голос работников кино едва слышен. Но если вести честную игру не могут

даже консерваторы, чего же нам ждать от социалистов, которым идея

конкуренции никогда не была дорога и свята? Наверное, честная конкуренция

между государственными и частными предприятиями в конце концов приведет к

созданию монополии - как ни крути. Правительство, как и частный

предприниматель, стоит на страже своих интересов - голоса избирателей! - и

доверять ему должность рефери не стоит.

Выходит, во всех случаях аргументы в пользу монополий серьезной критики

не выдерживают. А ведь есть аргументы и против монополий. Некоторые столь

очевидны, что о них и говорить не стоит, но три мы упомянем, ибо они,

пожалуй, не так бросаются в глаза. Во-первых, национализированная

монополия вечно стоит перед дилеммой, что она такое: служба общественного

пользования или коммерческое предприятие? Является ли она частью

государства или все же стоит особняком? Сделайте ее частью государства - и

скоро она начнет терпеть убытки. Если правительство станет увольнять

государственных служащих, это ему дорого обойдется, оно начнет терять

голоса избирателей. А вот купить их оно может - равномерным распределением

рабочих мест и даже синекур, что случается нередко.

Теперь предположим, что за основу взята обратная политика.

Железнодорожная компания "Бритиш рейл" не имеет под собой ничего, кроме

собственных колес. Национальное управление угольной промышленности

конкурирует с частными фирмами по добыче нефти - и даже с фирмами,

импортирующими уголь. Первый результат: не останется даже намека на то,

что государство контролирует общественную собственность. А как может быть

иначе? Парламент может начертать железным дорогам программу действий;

министр может назначить величины грузовых тарифов, стоимость пассажирских

перевозок... но при одном условии - потери возможны, а скорее всего,

неизбежны. Велеть директорам делать то, делать се и при этом извлекать

прибыль - на это министр рассчитывать не может. Если мы хотим, чтобы

организация как минимум ничего не теряла, а то и приносила хоть какой-то

доход, директорам надо развязать руки.

По сути, наша форма представительного правительства такова, что вопрос

этот быстро не решить. Форма эта предлагает нам два конкурирующих

политических курса. Консерваторы считают, что национализированная

промышленность должна завоевывать себе право на жизнь деньгами, как

минимум не быть убыточной, а если надо, давать серьезный бой свободным

предпринимателям. Социалисты же утверждают, что национализированные

предприятия имеют право на потери, а возникающий при этом дефицит не имеет

большого значения. В конце концов политика социалистов возьмет верх. Уже

берет, и потери год от года становятся все ощутимее. Субсидии

национализированным предприятиям - в числе прочих катаклизмов - изрядно

пошатнули всю нашу экономику.

Монополии - национализированной или нет - присущ еще один недостаток.

Дело в том, что большой организации приходится терпеть массу неудобств

из-за одного своего размера. Возьмем для примера одно из крупнейших

слияний нашего времени, приведшее к созданию министерства обороны. У нас

было три национализированные службы, которые прямо боролись за власть и

деньги и косвенно - за дело. Тогдашнее правительство решило пойти на

слияние, имитируя Пентагон; кстати говоря, в Пентагоне аналогичный

эксперимент с треском провалился. Расходы на управление солидно возросли

уже в первый год. Мы испытываем очевидную и безотлагательную потребность в

пехоте, но мы имели глупость расформировать славные полки с героической

историей, и сейчас нам их очень недостает. Теперь вместо штыков у нас

чиновники и системы хранения документов, кочующие из кабинета в кабинет

справки и затяжные чаепития. Перед лицом бесчисленных и легко

предсказуемых чрезвычайных обстоятельств мы приняли удивительное решение -

создать гигантский штаб и управлять из него войсками, которых у нас больше

нет, и крейсерами, которые некем укомплектовать. Кризис-другой - и толпе

истеричных бунтарей будет противостоять наш последний стратегический

резерв (может быть, лейб-гвардейцы).

Впрочем, размер не главное - монополии не сочетаются с формой

представительного правительства, какое мы создали и пытаемся сохранить.

Отождествляясь с государством, монополии превращаются в орудие официальной

политики, и в один прекрасный день выясняется: большинство избирателей

работают непосредственно на государство. А это меняет всю природу и

государства, и общества. Это, по сути дела, означает: государственные

служащие будут голосовать за себя, за то, чтобы их как можно дольше никто

не трогал. И тогда выбор невелик: либо диктатура, либо полный крах.