IV. Развитие колониального и послеколониального Востока: парадигмы западной науки второй половины хх в.29)

А что же концептуальные востоковедно-исторические штудии на Западе? Об их развитии в послевоенный период писать одновременно легче и труднее, чем о развитии советского востоковедения. С одной стороны, обилие западных концепций и схем истории и социальной природы афро-азиатских обществ даёт весьма пёструю, мозаичную картину. К тому же, меньшая внешняя жёсткость либерализма (которая, впрочем, компенсируется на другом уровне жёсткостью западного идеологического треугольника «консерватизм – либерализм – марксизм» в целом, с его жёстким императивом плюрализма, препятствующим – в интересах господствующих групп – конструированию целостной картины мира) создавала, опять же внешне, очень подвижную ситуацию, ещё более усиливавшуюся наличием также марксистских и вообще леворадикальных схем.

С другой стороны, всё это многообразие можно свести в несколько парадигм, анализ и оценка развития которых в целом вполне способны нейтрализовать (по крайней мере, с точки зрения целей и задач настоящей статьи) многообразие, свести его (без ущерба содержанию) в несколько репрезентативных типов. А вот здесь разнообразия, как это ни парадоксально, будет меньше, чем в советских теориях развития Востока, в которых под одной идеологической «шапкой» нередко скрывалось такое разнообразие подходов, которое далеко не всегда демонстрировал либерализм со всеми его схемами.

В послевоенном осмыслении Востока на Западе можно выделить несколько парадигм; часть из них специально разрабатывались для Востока, часть носила общий характер потому захватывала также и Восток. Речь идёт о следующем: «западный стимул –восточная реакция» (ЗС – ВР), «традиция – модернизация», «леворадикальный комплекс» (ЛРК – «развитие слаборазвитости», «теория зависимого развития», «артикуляция способов производства» и т.п.), «мир-системный анализ».

Одним из первых в послевоенный период концептуальных подходов к изучению Востока в западной науке стал ЗС – ВР. Подразумевалось, что главный импульс к изменениям шёл от Запада, а Восток реагировал – иногда медленно, иногда быстрее. Поскольку нигде на Востоке «реакция» на «вызов» не привела к появлению западоподобных институтов, в целом она была признана неудачной и неадекватной. В качестве причин указывались косность восточных обществ, их инерционность, нединамичный характер и т.д. Классика этой парадигмы – работы Дж.Фэйрбэнка и Сыю А.Крэйга³²⁾.

Уже с 1960-х гг. схема ЗС – ВР начинает подвергаться критике, ну а в 1970-е оппоненты не оставили от неё камня на камне (особенно убедительны были Я. Хеестерман³³⁾, П. Коэн³⁴⁾, Ф. Моулдер³⁵⁾). И было за что. Ведь в указанной схеме развитием на Востоке считалось лишь то, что было реакцией на Запад, главным образом имитативной. Вне сферы исследований оказывалась та часть азиатских обществ, которая не контактировала с Западом (не контактировала – получается: не развивалась?). Целостная социальная реальность дробилась на части, а затем на основе сравнения этих частей отыскивались и описывались различные несходства. При этом часто одни и те же факторы, выхваченные из контекста, фиксировались в качестве причин развития одних обществ и отсталость других.

На рубеже 1950-х – 1960-х гг. парадигму ЗС – ВР по сути вытеснила не менее жёсткая в своей бинарной оппозиционности схема «традиционное общество – модернизация» (ТОМ) (варианты: «традиционное общество – современное общество» «традиция – модернизация», «доиндустриальное общество – индустриальное общество»). Под традиционным обществом понималось аграрное (на 2/3 как минимум) общество, в котором господствуют доньютоновские наука, технология и представления о мире. Современное общество – это промышленное общество.

Значительную роль в оформлении парадигмы ТОМ сыграла работа У.Ростоу «Теория стадий роста. Некоммунистический манифест» (1962 г.). Уже из названия видно, что перед нами в большей степени идеологический документ, чем научная работа, а ещё точнее, идеологическое оружие «холодной войны», которое автор решил противопоставить марксизму. «Стадии роста», однако, не дотянули не только до марксизма, но и до его советской догматической версии. Если в «пятичленке», во-первых, хотя бы два различных антагонистических «докапиталистических» («традиционных») общества – рабовладение и феодализм и, во-вторых, их пытались хоть в какой-то степени определять в соответствии с их собственной сутью (рабство, феодализм; другое дело как эту суть трактовали), то в схеме Ростоу (и ТОМ вообще) всё разнообразие послепервобытных «докапиталистических» обществ сведено к одному единственному типу – «традиционному обществу», которое, к тому же, определялось как негатив капитализма, как то, чего нет в последнем. В 1960-е и в меньшей степени в 1970-е гг. немало работ по Востоку было написано в рамках схемы ТОМ, однако под натиском критики последняя начала отступать и в 1970- е гг. практически сошла со сцены востоковедно-исторических штудий. Впрочем, позднее её подхватили в других «сферах» – в истории России, например.

Одна из главных проблем, которую так и не решили «традиционщики» – это проблема определения и анализа самой традиции. Последняя, как показали, например, исследования индийских каст супругов С. и Л.Рудолф³⁶⁾ и работа У.Рауи³⁷⁾ о гильдиях Ханькоу конца XIX в., вовсе не является косной, способна к развитию и выполнению «современных» функций, не переставая быть традиционными. Жёсткое противопоставление традиции и современности, за которым критики справедливо разглядели европо- и капиталоцентризм, экономический и технический детерминизм, ведёт к следующему. Когда в рамках теории модернизации современные общества исследуются сами по себе, всё чаще активно подчёркиваются выживание и сохранение традиции. Однако как только современные общества сравниваются с традиционными, традиционные черты последних либо изображаются в качестве остаточных явлений, обречённых в силу неэффективности и неспособности соответствовать императивам модернизации, либо исчезают вообще. Этому исключению традиционных черт из современности соответствует исключение современных – из традиции. Методологический результат – аналитический разрыв между традицией и современностью. Кроме того, в объектив анализа теорий традиционного общества и модернизации попадали только те элементы азиатской реальности, которые непосредственно контактировали с Западом. Отсюда (в конечном счёте) парадокс: в рамках теории модернизации (и традиционного общества) поиск внутренних причин и факторов развития имплицитно, косвенно, с большей или меньшей долей осознания этого приводил к подчёркиванию факторов внешних.

Могильщиками «традиционалистов-модернизаторов» выступили представители теорий леворадикального комплекса (ЛРК) – «развития слаборазвитости (РСР), зависимости, артикуляции способов производства и ряда других³⁸⁾. Главный тезис адептов РСР и «зависимщиков» (как ранних, так и поздних, как «улучшенцев», так и «производственников») заключается в следующем: слаборазвитость Латинской Америки, Африки и Азии в XIX-ХХ вв. обусловлена не местными («традиционными») структурами, а иностранным капиталом (мировым капитализмом), который деформирует развитие этих стран, блокирует нормальное капиталистическое развитие.

В отличие от сторонников ТОМ с их главным образом эмпирическими подходами, представители теорий РСР и зависимости сделали акцент на теории. В то же время, подчёркивая роль внешних факторов, они в чём-то воспроизвели схемы ЗС – ВР только с иной оценкой «стимула» (антистимул) и в другой терминологии: «центр – периферия», «эксплуатация», «неэквивалентный обмен» и т.д. Специфика социальной природы «периферийных» обществ самих по себе леворадикалов (за исключением представителей подхода «артикуляции способов производства» и некоторых других) по сути не интересовала, важно что это была страна капиталистической периферии.

Неплохо объясняя относительно небольшие по территории и демографической массе или не имеющие длительной исторической традиции и не обладающие сложной и древней цивилизацией общества Латинской Америки и Африки, сторонники теорий РСР и зависимости споткнулись на «азиатском» материале, особенно на таких странах как Индия, Индонезия, Китай. Показательно, что исходно «зависимщики» и «слаборазвитые» разрабатывали свои теории на материале Латинской Америки и Африки (кстати, то же – с основателями «мир-системного» подхода). Но то, что работает на латиноамериканском и африканском материале, не срабатывает на азиатском, для которого ярлык «периферия» оказывается явно недостаточным и кургузым и который особенно требует теории, адекватно отражающей богатую внутреннюю природу объекта. «Слаборазвитость» и «зависимость» для этого не годятся.

Симптоматично, что как показали дискуссии (например, «развитие слаборазвитости в Китае»)³⁹⁾, попытки сделать понятия «зависимость» и «слаборазвитость» инструментом анализа социальной структуры включаемых в капсистему обществ, приводят к созданию «круговых» концепций, проблемы которых весьма напоминают ситуацию «восточного феодализма» в советской науке. Так же, как и модернизаторы, хотя и в меньшей степени чем они, сторонники РСР и зависимости рассекают живую ткань афро-азиатских обществ на две неравные части и способен объяснить развитие лишь меньшей части, тем меньше он объясняет развитие второй и тем больше ускользает целостность изучаемого общества как объекта исследования. Как заметил П.Коэн, представители подходов ЗС – ВР, ТОМ и ЛРК (включая мир-системный анализ) роднит следующее. Их подходы в большинстве случаев позволяют включать в их схемы (а следовательно, способны объяснить) развитие лишь 50-100 километровой прибрежной полосы, которая так или иначе контактировала с Западом, была включена в мировую систему или хотя бы подключена к ней. Основная пространственная и демографическая «масса» – хинтерланд по отношению к прибрежной «пёстрой ленте» – остаётся принципиально вне схемы. Для анализа этой «массы» просто нет инструментария. Неудивительно, что ни один из указанных подходов не смог адекватно объяснить национально-освободительное движение на Востоке, особенно ту его часть, что возглавлялась коммунистами (например, Китай, Вьетнам). Ведь коммунистические армии пришли из «хинтерланда» и потому для представителей обозреваемых подходов во многом оказываются чем-то вроде «всадников ниоткуда».

В рамках мир-системного анализа (МСА), возникшей на пересечении теорий зависимости и слаборазвитости, с одной стороны, и методов и концепций школы «Анналов» – с другой, противоречие между поддающимися и неподдающимися изучению посредством одного и того же подхода частями общества снималось путём отказа от национального целого («общества») как базового объекта социального анализа. Новой базовой единицей становился мир в целом – «мир-система» с тремя её зонами: ядро, полупериферия, периферия.

В этой схеме противоречия, порождённые несостыковкой анализа внутренних и внешних факторов снимались путём перевода исследования на такой уровень, где, благодаря базовой единице «мир в целом», аналитически значимость различия между внутренними и внешними факторами исчезала (или, по крайней мере, должна была исчезнуть). Отец-основатель школы МСА И.Валлерстайн ввёл термин «полупериферия», который, помимо прочего, должен был более разнообразно представить «неядровую» зону. Но представить опять-таки исходя из места, занимаемого тем или иным социумом (И.Валлерстайн отказался и от понятия «общество») в системе в целом, а не из социальных характеристик этого социума. Неудивительно, что для И.Валлерстайна, например, нет разницы между Бразилией, Россией/СССР, Индией и Китаем – это всё полупериферия.

Не буду в деталях говорить о плюсах и большом количестве минусов, уязвимых местах МСА. Отмечу лишь то, что непосредственно связано в нём с интерпретациями развития Востока, особенно таких крупных стран, «культурных миров» (К.Леонтьев) как Индия, Китай, Япония.

Сравнительному анализу развития Китая и Японии в XVII – начале ХХ вв. посвящено ставшее классическим в мир-системной традиции исследование Ф. Моулдер. Она весьма убедительно показала как различия развития двух стран связаны с их положением в мировой системе в XIX в. Однако в её работе присутствует целый пласт, не связанный с МСА и акцентирующий внутренние различия между Китаем и Японией в XVII-XVIII вв. Именно наличие двух компонент придаёт работе Моулдер убедительность и в то же время контрфактуальность по отношению к МСА.

Немало дискуссий вызвали попытки применить МСА к Индии и ЮВА как к периферии мир-системы⁴⁰⁾. Противники МСА довольно убедительно показали, что сам факт торговли между Западом и той или иной азиатской страной вовсе не превращает её автоматически в периферию, в элемент иерархического разделения труда – она может оставаться внешней по отношению к капиталистической мир-экономике зоной и в качестве таковой не поддаётся анализу МСА, которые вообще не рассчитаны на исследование внутренней природы социумов в рамках мир-экономики. Мир-системники игнорируют тот факт, что различные социальная природа, цивилизационный потенциал, длительность (инерционность) исторического развития при взаимодействии с капиталом, с мир-системой дают различные результаты и векторы разных обществ в этой системе.

Мир-системники до предела снизили значение теоретического анализа внутренних факторов развития элементов современной мир-системы. Следующим логическим шагом должен был стать отказ от этой проблемы как теоретической вообще, что и сделал А.Г.Франк. В работах, написанных в 1990-е гг. (наиболее известная – «ReOrient») он принципиально отказался от поисков специфики социальной природы обществ, существовавших в истории в последние 6-8 тыс. лет. По его мнению, чуть ли не с возникновением земледелия и городов в различных обществах присутствует всё разно- и многообразие системных характеристик: рабовладение и данничество, феодализм и капитализм. Разница – в удельном весе и комбинации различных элементов⁴¹⁾. Получается эдакий «кубик Рубика». Меняется комбинация – и перед нами иное общество; т.е. по сути всё сводится к количественным комбинациям, что даёт нам энное число уникальных социумов и делает невозможным и ненужным теоретический анализ. Леворадикальная мысль в своём последовательном развитии пришла в конце ХХ в. к отказу от теории, к идиографизации.