2.5. Катартический характер речевой агрессии и источники ее смягчения

На акцию протеста в целом и лозунги, в частности, возможно посмотреть и с других позиций. Современную акцию протеста можно соотнести с карнавальной народной культурой, о которой писал М.М.Бахтин (Бахтин 1990). Он говорил о подчеркнуто неофициальном, внецерковном, внегосударственном аспекте мира в народно-смеховой культуре, что позволяло во время карнавала, празднества нарушать запреты и иерархию социальной жизни Средневековья. На этой же особенности смеховой культуры останавливается В.И.Жельвис: “Карнавализация жизненного уклада приводит к установлению связей особого типа, в основе которых лежит отступление от правил и норм как социальных, так и моральных, этических” (Жельвис 1990: 14). В этом смысле интересна позиция Йохана Хейзинга, который видит в человеческой цивилизации homo ludens и считает, что игра — это онтологический статус существования людей, социальной жизни, что “культура не может существовать без определенного игрового содержания” (Хейзинга 1992: 238). По его мнению, игровые формы присутствуют во всех сферах жизни, поскольку игра “гарантирует гибкость отношений, допускающую напряжения, которые иначе были бы невыносимы” (Там же: 234), “карнавальное ядро культуры — это жизнь, оформленная в игровых формах” (Бахтин 1990: 12).

Одной из форм выражения народной смеховой культуры Средневековья М.М.Бахтин называет фамильярно-площадный контакт между людьми. Фамильярность создает вольную карнавальную атмосферу, особый тип общения, невозможный в повседневной жизни. В аспекте карнавализации жизни акция протеста предстает своеобразной формой очищения, снятия напряжения, отдушиной, где возможно, по каранавальной традиции, говорить грубости и поносить сакральное: “для фамильярно-площадной речи характерно частое употребление ругательств” (Бахтин 1990: 22). В.И.Жельвис также отмечает карнавальный характер инвективы и подчеркивает, что “инвективное глумление не только не свидетельствует о том, что для говорящего нет ничего святого, но как раз об обратном: о неосознаваемом им самим преклонении перед поносимым сакральным понятием” (Жельвис 1990: 22).

Современная акция протеста демонстрирует тип общения коммуникантов, нормативно неприемлемый в сфере массовой коммуникации. Принципы антиэтикета, лозунги-злопожелания, разговорность сближают лозунги с речевыми жанрами народной карнавальной культуры. Ругательства и злопожелания в лозунгах выполняют профанную функцию, которая предоставляет возможность психологического облегчения, катартического освобождения от чувства тревоги, страха, отчаяния. Однако нельзя однозначно говорить о снижении агрессивности за счет реализации профанной функции: по законам массовой психологии, происходит заражение эмоциями, агрессивность способна увеличиваться, и в результате “обращающийся к инвективе определенно проигрывает, закрепляя в своей модели поведения агрессивные, деструктивные моменты, нанося себе моральный, психологический ущерб” (Жельвис 1990: 69). Таким образом, речевая агрессия в сверхтексте носит амбивалентный характер: освобождая адресанта от психологического напряжения, она становится привычной реакцией на фрустрирующие ситуации.

К психологическому облегчению и, соответственно, определенному смягчению агрессии приводят не только ругательства, но и смех, тоже являющийся частью каранавальных традиций. Его социальная функция проявляется в том, что “смех снимает психологические травмы, облегчает человеку его трудную жизнь, успокаивает и лечит. Смех в своей сфере восстанавливает нарушенные в другой сфере контакты между людьми, так как смеющиеся это своего рода “заговорщики”, видящие и понимающие что-то такое, чего они не видели до этого или чего не видят другие” (Лихачев и др. 1984: 3). Комический эффект в лозунгах достигается с помощью языковой игры, иронии, которые значительно снижают речевую агрессию как в отдельном лозунге, так и в сверхтексте в целом. Комическое способствует снижению агрессивности, поскольку “расшифровка намеков, подсоединение к тексту фоновых знаний — это интеллектуальная операция, которая, вместе с эмоциональной реакцией смеха, на время чтения блокирует другие эмоции, в том числе и агрессивную настроенность” (Майданова, Соболева 1997: 85).

Языковая игра, вслед за Т.А.Гридиной, понимается нами “как процесс направленного ассоциативного воздействия на адресата, достигаемого при помощи различных лингвистических механизмов” (Гридина 1996: 10). Прагматический аспект языковой игры связан с установкой на эстетическое восприятие неканонического использования языковых единиц (Там же: 4). В языковую игру включаются и популярные сегодня в прессе приемы привлечения внимания, о которых пишет Е.А.Земская: “пародирование, вышучивание, травестирование официальной фразеологии, лозунгов, призывов, всех известных цитат, названий марксистско-ленинских статей и книг — одно из самых частых средств выразительности в современной публицистике” (Земская 1996а: 22).

Начнем анализ приемов языковой игры в лозунговом сверхтексте с примеров деидеологизации прецедентных текстов. В начале 1990-х годов активизировался процесс сознательного разрушения идеологических догм, норм, предписаний тоталитарной эпохи путем осмеяния. Одним из способов деидеологизации стал прием деформации прецедентных текстов, который использовался как средство языкового сопротивления (Купина 1995: 107). Деформация прецедентных текстов содержательно “переворачивает” идеологическое предписание: Догоним и перегоним Африку! (январь 1990, г.Москва); Догоним и перегоним, добьемся и перебьемся! (январь 1992, г.Воронеж) или дает противоположную официальной характеристику основного объекта прецедентного текста: Партия наш рулевой — цены, разруха, разбой! (март 1991, г.Свердловск); Спасибо КПСС за развитой социализм! (ноябрь 1990, г.Омск); Партия была, есть и будет есть! (октябрь 1990, г.Омск). “Обратная” оценочность, внося комический эффект, одновременно утверждает амбивалентность объекта, если принимать во внимание функционирование текста как знака народно-смеховой культуры: “профанная оценка явления, по существу, неотторжима от сакральной оценки того же самого явления, и в аксиологическом смысле приходится говорить о диалектическом единстве сакрального и профанного в одном и том же явлении (Жельвис 1990: 15-16).

Модели прецедентных текстов используются для передачи обыденных фрустрирующих ситуаций, вызывая комический эффект стилистическим несоответствием формы и содержания: Трущобники всех стран, переселяйтесь! (июль 1997, г.Екатеринбург).

Интересен лозунг Ельцин “ум, честь и совесть нашей эпохи”! (апрель 1998, г.Красноярск). Цитата из ленинской работы, ставшая крылатым выражением в СССР, дается в кавычках, которые актуализируют “обратное”, противоположное прямому, значение прецедентного текста, и характеризует президента отрицательно. С другой стороны, смысл лозунга можно интерпретировать иначе: имя собственное президента выступает знаком новой, несоветской России, а цитата заставляет вспомнить содержательную “пустоту” официальных лозунгов, тем самым “как бы” сравнивается советская и постсоветская эпохи, их схожесть обнаруживается в том, что провозглашаемые ценности порой оказываются профанацией. Ср., например, лозунг Любая власть лжет! (апрель 1998, г.Екатеринбург).

В лозунге Борис, ты больше не правь! (май 1998, г.Москва) использован прием квазицитации (Земская 1996б: 157). Основой для трансформации послужила фраза Е.Лигачева Борис, ты не прав!, сказанная Б.Н.Ельцину в период его конфликта с ЦК КПСС в 1988 г. и ставшая очень популярной, “знаковой” в общении.

Обыгрываются не только идеологические прецедентные тексты. Иронически переосмысляются под влиянием социальных факторов и пословичные выражения: например, Ученье — свет, а неученых — тьма! (октябрь 1998, г.Владивосток); На Чубайсе шапка горит! (декабрь 1997, г.Москва). Высмеивание цвета волос Чубайса сочетается с обвинением его в нечистых делах: На воре шапка горит — “кто-либо невольно или случайно обнаруживает, выдает то, что больше всего хочет скрыть” (ФС: 532) и передает смысл “Чубайс — вор”.

В ироническом контексте предстают используемые этикетные речевые формулы. Этикетные знаки и их значения маркируют взаимоотношения и взаимодействия людей в обществе. В сверхтексте лозунгов этикетные речевые формулы, например, благодарности, пожелания, выполняют функцию, обратную функции вежливости: Спасибо за ОГРОМНУЮ оценку нашего труда! (декабрь 1997, г.Москва); Спасибо Шапошникову за создание рабочих мест в США! (апрель 1998, г.Омск); Президенту нашу пенсию и ...долгих лет жизни! (ноябрь 1997, г.Москва); Желаем жить на стипендию! (апрель 1998, г.Екатеринбург).

Но комическое не всегда нейтрализует агрессию, содержащуюся в лозунге. Например, естественное в рамках каранавальной культуры высмеивание внешних данных человека в лозунгах предстает как саркастический выпад, не способствующий снижению агрессии: Чем голоднее народ, тем шире брюхо у Попова! (июль 1992, г.Москва); Рыжий, конопатый, подавись моей зарплатой! (июнь 1998, г.Новосибирск). В последнем лозунге речевая агрессия усугубляется злобностью пожелания. По мнению психологов, “в целом существующие данные свидетельствуют о том, что в некоторых случаях смех действительно может быть “лучшим из лекарств”, когда дело касается агрессии. Однако, чтобы произвести такой благоприятный эффект, сюжеты юмористических материалов не должны своей основой иметь враждебность или агрессию. В противном случае влияние юмора как способа подавить агрессию может быть полностью элиминировано” (Бэрон, Ричардсон 1997: 321). Не подавляется агрессия и в лозунге: Готовят новые расправы для наших дедов и отцов два друга — рыжий и кудрявый по имени Чумцов! (ноябрь 1997, г.Москва). Выделение внешних признаков рыжий, кудрявый в сочетании с контаминацией фамилий Чубайс и Немцов акцентируют внимание получателя лозунга не на “злодеяниях” называемых политиков, а на самих политиках. Лозунгодатель намеренно использует прием осмеяния внешности, стремясь подчеркнуть, что “физическая природа вскрывает недостатки природы духовной” (Пропп 1997: 49). Рифма способствует легкому, шутливому восприятию лозунга. В то же время сочетание слов готовят новые расправы поддерживают необходимую долю речевой агрессии по отношению к упомянутым политикам.

Еще пример языковой игры с прецедентными текстами: Ваши реформы оставили от обильной России только крылышки с прокладками! (апрель 1998, г.Омск). В лозунге трансформировано крылатое выражение из детской песенки: Остались от козлика ножки да рожки с сохранением смысла: “почти ничего не осталось”. Слова из особо раздражающей многих рекламы женских гигиенических средств прокладки с крылышками “переворачиваются” и, поскольку относятся к сфере физиологии, “человеческому низу”, метонимически обозначают с оттенком уничижения весь ассортимент зарубежной продукции. Содержание лозунга отражает бытующее в определенной социальной группе представление о том, что зарубежные товары нужны, чтобы вытеснить, подавить отечественные (эту же тему, но без языковой игры, развивает лозунг Российский рынок сбыта — российским товарам! (апрель 1994, г.Москва)). Расшифровка квазицитации снижает речевую агрессию, выраженную эксплицитной оценочностью, но не уничтожает ее.

Используется и такой прием языковой игры, как ложноэтимологическая реноминация, при которой происходит смещение оценочной ориентации узуального слова к отрицательному полюсу квалификации обозначаемого (см. Гридина 1996: 136-138):

Долой самодуржавие! (апрель 1998, г.Екатеринбург). Контаминация двух лексических единиц “самодурство” и “самодержавие” порождает смысл “единая власть самодура”.

Долой прихватизацию и прихватизаторов! (апрель 1998, г.Москва). Контаминация двух лексических единиц “прихватить” и “приватизация” порождает смысл “частная собственость присвоена незаконно”.

Такие аксиологемы-политизмы (Гридина 1996: 137), как прихватизация, самодуржавие, выявляют социально осознанные основания негативной оценочности.

О сближении отдельных лозунгов сверхтекста с народной культурой говорит тот факт, что в лозунге возможно использование потенциально фольклорных жанров: К нам теперь былая жизнь больше не воротится. До свиданья, коммунизм! Здравствуй, безработица! (ноябрь 1997, г.Екатеринбург); персонажей: Лучше Ельцина — только Змей Горыныч! (май 1998, г.Санкт-Петербург).

Лозунги в ситуации протеста стали довольно частым явлением общественной жизни. О том, что эта форма борьбы уже хорошо освоена населением России, говорит факт появления пародий на лозунги в “шутливых” акциях протеста: Покажите нас по телевизору! (октябрь 1998, г.Н.Новгород); Нет голоду и холоду! (октябрь 1997, г.Минск); Долой слякоть! (ноябрь 1997, г.Москва); Требуем прояснения погоды и повышения градусов! (ноябрь 1997, г.Москва). Возможно, что, выдвигая невыполнимые требования в лозунгах-пародиях, адресант иронизирует над самим собой, над безрезультатностью “серьезных” акций протеста. В связи с этим уместно привести слова В.И.Жельвиса: “Действовать по юмористической модели нередко эквивалентно своеобразному сдвигу во внутренней организации индивида, который, высмеивая опасную ситуацию и себя в ней, как бы смотрит свысока, видит себя могучим, неуязвимым, хозяином положения” (Жельвис 1990: 13).

Для современных лозунгов характерна большая свобода (лучше сказать — вседозволенность) в выборе речевых и экспрессивных средств, и мы соглашаемся с М.М.Бахтиным, для которого очевидно, что “фамильярный контакт в современном быту очень далек от вольного фамильярного контакта на народной карнавальной площади. Ему не хватает главного: всенародности, праздничности, утопического осмысления, миросозерцательной глубины (Бахтин 1990: 21-22). Об этом же пишет Й.Хейзинга: “Сегодня пропаганда, которая хочет завладеть каждым участком жизни, действует средствами, ведущими к истеричным реакциям масс, и поэтому, даже когда она принимает игровые формы, не может рассматриваться как современное выражение духа игры, но только как его фальсификация” (Хейзинга 1992: 238). Несмотря на пессимизм Й.Хейзинги, нам представляется важным присутствие юмора в лозунгах, наличие иронического восприятия жизни, поскольку смех “есть проявление любви к жизни и жизнерадостности” (Пропп 1997: 31).

Итак, речевая агрессия в лозунговом сверхтексте обнаруживает традиции карнавальной народно-смеховой культуры и носит катартический характер. Источником смягчения вербальной агрессии в лозунгах являются приемы комического, языковой игры. И хотя лозунги с эффектом комического составляют незначительную часть сверхтекста, они свидетельствуют о положительных тенденциях в обществе, ибо “ироничное отношение людей к происходящему ... в условиях разноголосицы и разнонаправленности векторов развития общества, утраты привычной бинарной оппозиции “наши — не наши” облегчает ориентировку” (Лаптева 1996: 151).

Лозунги сверхтекста в целом, в большей или меньшей степени проявляя речевую агрессию, способствуют распространению в обществе определенного психологического настроя на агрессивность, и тем самым формируют “...агрессивную социальную среду. “Агрессивная логосфера” — не только продукт общества. Она сама формирует социум, воздействуя на него” (Михальская 1996: 160).

Выводы

1. Категориальная специфика сверхтекста лозунгов проявляется в том, что единство всех текстов обеспечивается модальностью волеизъявления, соединенной с отрицательной оценочностью. Единицы сверхтекста образуют четыре группы по признаку формальной выраженности/невыраженности категории модальности: эксплицитное волеизъявление + эксплицитная оценочность; имплицитное волеизъявление + эксплицитная оценочность; эксплицитное волеизъявление + имплицитная оценочность; имплицитное волеизъявление + имплицитная оценочность. Отметим лозунговую стандартную фразеологию, или клишированные обороты для выражения категорического волеизъявления с положительной оценочностью Да здравствует + кто/что и с отрицательной оценочностью Долой + кого/что; Вон + кто/что; Нет + кому/чему. Семы интенсивности, категоричности, выпада, а также нарушение культурных табу, коммуникативных конвенций и законов создают культурно-языковой фундамент вербальной агрессии. В лозунговом сверхтексте выделяются три степени речевой агрессии. Основание для классификации степеней агрессии — коннотативная семантика языковых составляющих текста. Формальным основанием выделения степеней агрессии является классификация лозунгов по возможным парам соотнесенности средств выражения модальности волеизъявления и оценки.

2. Первая степень речевой агрессии проявляется в имплицитных семах неприятия, предупреждения, нападения и свидетельствует о враждебной настроенности адресанта. Содержание лозунгов, отражающих первую степень речевой агрессии, прямо указывает на фрустрирующую ситуацию, неблагополучные социальные условия, которые вызывают психологическую напряженность, озабоченность людей, вышедших на митинг. Первая степень речевой агрессии характерна для группы лозунгов с имплицитно выраженными волеизъявлением и оценкой. Эта степень речевой агрессии связана с функцией поддержания агрессивного состояния, деструктивной психологической настроенности протестующего субъекта и стремлением вызвать подобное состояние у адресатов лозунга.

3. Вторая степень речевой агрессии характеризует группу лозунгов с эксплицитным волеизъявлением и имплицитной оценкой, а также лозунги из группы с имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценкой, не имеющие в тексте нелитературных оценочных слов и выражений. Лозунги, отражающие вторую степень речевой агрессии, из группы с имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценкой реализуют общий смысл "нависшая угроза”, выполняют в сверхтексте функцию поддержания агрессивного состояния адресанта и получателя лозунга. Лозунги из группы с эксплицитным волеизъявлением и имплицитной оценкой агрессивно, насильственно вводят предмет речи в сферу адресата и побуждают его, используя семантику угрозы, предупреждения, совершить выгодное адресанту действие.

4. Третья степень речевой агрессии проявляется в прямом оскорблении, прямом выпаде против власти и ее представителей, прямом призыве к насильственной ликвидации этой власти, разрушению, уничтожению. Третью степень речевой агрессии представляют лозунги с эксплицитно выраженными волеизъявлением и оценкой, а также лозунги из группы с эксплицитным волеизъявлением и имплицитной оценкой, содержащие смыслы унижения и уничтожения, и лозунги из группы с имплицитным волеизъявлением и эксплицитной оценкой, имеющие в тексте грубые, оскорбительные слова и выражения, находящиеся за пределами литературного лексикона. Инвективное (в широком смысле) словоупотребление несет двойную отрицательную нагрузку, поскольку одним из его важных признаков является сугубо устный характер — в лозунгах же ругательства и злопожелания закрепляются в письменном виде и ориентированы на массовое восприятие.

5. С одной стороны, лозунги оказывают отрицательное воздействие на психологический климат общества; с другой, — ситуация протеста и поддерживающие ее лозунги становятся одним из способов снятия психологического напряжения, вызванного фрустрациями. Современная акция протеста демонстрирует тип общения коммуникантов, нормативно неприемлемый в данной сфере. Антиэтикетные формулы, злопожелания, элементы разговорности, языковая игра — все это сближает лозунговый сверхтекст с речевыми жанрами народной карнавальной культуры.

Юмор в лозунгах способствует снижению агрессивности, поскольку разного рода фоновая информация, намеки, каламбуры требуют интеллектуальных усилий воспринимающего, что, вместе с эмоциональной реакцией смеха, на время блокирует другие эмоции, в том числе и агрессивную настроенность. Но смех способен утрачивать свои положительные качества, если он основывается на враждебности или агрессивности.