1.3. Темпоральная и локальная характеристика сверхтекста лозунгов

Категория темпоральности и локальности, или — в соединении — категория хронотопа (Бахтин 1974: 134), достаточно полно исследована в лингвистике применительно к текстам разных функциональных стилей (Бахтин 1974, Гальперин 1981, Лихачев 1987, Майданова 1987, Матвеева 1990, Москальская 1981, Тураева 1979 и др.). В сверхтексте лозунгов категории темпоральности и локальности имеют свою специфику.

Восприятие времени возможно только через события: “Где нет событий — нет и времени” (Лихачев 1979: 213). Какие же события отражаются в сверхтексте лозунгов?

Оглядываясь на выделенные тематические линии сверхтекста, видим: тематика напрямую связана с материальными и психологическими трудностями, переживаемыми в переходный период людьми, которые становятся субъектом протеста. Социально-политические изменения в стране вплотную “приближены” к человеку, они близки ему, потому что непосредственно влияют на его материальное и социальное положение. В большинстве своем микротемы сверхтекста включены в личную сферу (Апресян 1995б: 645) митингующих. Ю.Д.Апресян дает широкое определение личной сферы: “...в эту сферу входит сам говорящий и все, что ему близко физически, морально, эмоционально или интеллектуально: некоторые люди, плоды труда человека, его неотъемлемые атрибуты и постоянно окружающие его предметы; дети и животные, поскольку они требуют его покровительства и защиты; а также все, что находится в момент высказывания в его сознании. Личная сфера говорящего подвижна — она может включать большее или меньшее число объектов в зависимости от ситуации” (Апресян 1995а: 645-646). Такие тематические линии, как экономические реформы и новые экономические реалии; явления, сопровождающие экономические реформы и связанные с ухудшением материального и социального положения субъекта (безработица, рост цен, налогов и др.); невыплата зарплаты важны для субъекта так же, как и микротема детства, и входят в личную сферу субъекта сверхтекста. По словам Н.Д.Арутюновой, которая разводит значение концептов событие и факт с логико-лингвистических позиций, “событие принадлежит жизненному пространству, разделенному на пересекающиеся личные сферы” (Арутюнова 1999а: 525; см. также: Степанов 1995: 111-119), “...чтобы происходящее могло стать событием, оно должно стать для личности-носителя сознания чем-то из ряда вон выходящим, более или менее значительно меняющим его поведение” (Руднев 1996: 126). В лозунге отражается событие как социальное явление, имеющее место в политической, экономической, общественной жизни страны и обладающее значимостью для определенной социальной группы, а теоретически — для всего народа. В настоящем социально-политическом пространстве, а следовательно, и в сверхтексте нет события, которое бы структурировало лозунги, как это наблюдается в сверхтексте идеологем тоталитарного языка, где Октябрьская революция отражается как центральное событие, становится точкой отсчета для всех лозунгов или — шире — для идеологии в целом (см.: Купина 1995: 60). В лозунговом сверхтексте отражаются события, имеющие “рядовое” значение для не входящих в “притесняемую” группу, не затрагивающие “личную сферу” косвенных адресатов. “Событие в жизни одного может пройти не замеченным для другого” (Арутюнова 1988: 172). Иными словами, событие для митингующих, например, в г.Полевском из-за невыплаты зарплаты не становится событием “на оси жизни” для тех, у кого нет “личной” заинтересованности в ее выплате. Событие для одних тем самым низводится для других до значения факта как “способа анализа событий действительности”; факт есть “величина объективная”, он отбрасывает все то, что обнаруживает связь с личностью” (см.: Арутюнова 1998: 499). Таким образом, в лозунговом сверхтексте находят отражение события, обладающие значимостью в картине мира адресанта. События эти не являются строго упорядоченными.

Лозунг, его жанровые характеристики, требует актуальности, злободневности, его содержание тесно связано с конкретным моментом действительности, он является реакцией на событие, важное в настоящий момент для определенной социальной группы. Отражение реального потока времени в тексте получило в лингвистике название объективного времени: синтез отраженного реального и перцептуального времени с преобладающей ролью первого, когда отображаемое связывается с определенным моментом или периодом жизни субъекта, национальной или мировой истории, будем называть объективным временем текста (Москальская 1981: 12). Объективное время в тексте лозунга, как в целом в публицистическом стиле, имеет точкой отсчета текущий момент действительности. Точка отсчета, векторный нуль (Тураева 1979: 46, 47) играет важную роль для темпоральной структуры текста: “наличие некоторой точки отсчета необходимо. Именно это и делает возможным реализацию временных значений глагольных форм — передачу разобщенности, неразобщенности с точкой отсчета” (Там же: 46). Совокупность лозунгов, образуя сверхтекст, не создает временной структуры; события, отражаемые в сверхтексте, не имеют временной последовательности, но имеют общую для всех точку отсчета — текущий момент действительности, “теперь”, “сейчас-ситуацию”.

Лозунг в ситуации протеста часто оперирует формой императива. “При повелительном наклонении глагольное действие всегда относится (за исключением “вневременных” высказываний типа не в свои сани не садись) к будущему времени. Таким образом императив характеризуется отсутствием противопоставленности настоящего-будущего времени прошедшему, то есть отсутствием морфологической категории времени как таковой. ...Временная “ущербность” императива проистекает также из его жесткой дейктической привязки к наличной речевой ситуации” (Сильницкий 1990: 92). Еще раз подчеркнем, что императивные формы в лозунгах указывают на ситуацию настоящего. Итак, центральная темпоральная координата в сверхтексте лозунгов — настоящее время, выражаемое лексическими, глагольными и ситаксическими средствами.

Лексические сигналы объективного времени в лозунгах редки: Когда пришла беда, мы были нужны, а теперь — никому! (январь 1997, г.Екатеринбург). Точное указание количества месяцев/лет в тексте лозунга имеет, как правило, дополнительную смысловую нагрузку — увеличение силы воздействия, например: Без зарплаты 10 месяцев (март 1997, г.Екатеринбург); Два года нет выплаты на детей! Сколько еще ждать? (январь 1998, г.Екатеринбург); Не получаем зарплату с августа 1998г! (апрель 1998, г.Екатеринбург); 72 года их террора и нашего позора (октябрь 1990, г.Иркутск); Да здравствует 80-летие Великого Октября! (ноябрь 1997, г.Москва).

Близкая соотнесенность содержания лозунга с реальным временем позволяет опускать прямые темпоральные указатели в лозунговом тексте. На первый план выходят косвенные темпоральные указатели (Чернухина 1984: 55-71). В качестве косвенных темпоральных указателей чаще всего выступают:

— имена собственные: Горбачев не президент, а диктатор! (октябрь 1990, г.Иркутск); Защитим Гдляна и Иванова от роя Яриных! (октябрь 1990, г.Москва); В отставку Ельцина — Гайдара! (декабрь 1992, г.Москва); Долой большевистских грабителей Зорькина, Воронина, Хасбулатова! (март 1993, г.Екатеринбург);

— наименования организаций: КПСС дождется своего Нюрнбергского процесса (ноябрь 1990, г.Комсомольск-на-Амуре); Поддерживаем бойкот Гостелерадио СССР (март 1991, г.Москва); За Конституцию и права Верховного Совета будем стоять насмерть (сентябрь 1993, г.Екатеринбург); Ельцину верим, съезду нет (март 1993, г.Москва); Долой правительство и продажную Думу (ноябрь 1997, г.Москва).

Грамматические средства выражения объективного времени — глагольные формы. Основным значением является значение настоящего времени. Для выражения значения настоящего времени используются глагольная форма настоящего времени несовершенного вида — в том числе со значением вневременности. “При изображении конкретного действия значение вневременности метонимически сливается с представлением о настоящем времени” (Виноградов 1986: 465): Права человека нарушаются не только в Чечне! (март 1995, г.Екатеринбург); Меняем барак на правительственную дачу! (декабрь 1996, г.Екатеринбург); Кто уничтожает интеллект России?! (март 1997, г.Екатеринбург); Ельцину верим, съезду — нет! Даешь референдум! (март 1993, г.Москва).

К настоящему времени со значением вневременности (концептуальности) относятся и экспрессивные синтаксические безглагольные конструкции: Мэр Коняхин — порядок в городе! (октябрь 1997, г.Ленинск-Кузнецкий); Коммунисты! Питерцы с вами! (ноябрь 1997, г.Москва); Наука — 4% бюджета! (декабрь 1997, г.Москва); Мы — русские, с нами — Бог! (октябрь 1993, г.Москва).

К настоящему времени притягиваются и глагольные формы прошедшего времени. Прошедшее время чаще всего имеет перфектное значение, то есть указывает на то, что действие произошло в прошлом, а результат сохраняется в настоящем: Народ России! Наступил уже час пробудиться от иллюзорного сна! (сентябрь 1993, г.Екатеринбург); Нас вырастил Сталин на верность Родине! (октябрь 1993, г.Москва). Глагольные формы будущего времени также тесно связаны со значением настоящего времени: действие, выражаемое формой будущего времени совершенного вида, исходит из настоящего, простираясь в будущее в его результате: Дорогие депутаты! Поменяемся зарплатой? (февраль 1992, г.Йошкар-Ола); Этот съезд Россию съест! (март 1993, г.Москва); Ельцин! Когда добьешься свободы российских журналистов? (август 1997, г.Москва).

Итак, объективным временем в сверхтексте лозунгов является настоящее время, включенное в широкий темпоральный и ситуативный контекст. В сверхтексте точка отсчета объективного времени так и остается “точкой”, не образуя темпоральной направленности всего сверхтекста как целостного образования. Темпоральная характеристика сверхтекста фиксирует положение дел в “настоящем”.

Несмотря на то, что основной темпоральной координатой является настоящее время, в лозунговом сверхтексте складывается тенденция направленности в будущее. Тенденция направленности в будущее соотносится, на наш взгляд, с циклическим типом социального времени.

Политологи заявляют о временной дихотомии современного мира, проявляющейся в различении линейного и циклического типов социального времени. Линейное время предполагает долговременность кумулятивных процессов, которые способствуют наращиванию качественно новой информации о материальных и социальных ресурсах общества (см.: Бурлова 1997, Панарин 1996). “Циклическое время вращается по кругу и представляет собой перетасовку карт из одной и той же колоды. Общественный процесс выступает как игра с нулевой суммой: изъятие у одних для возвышения других. И поскольку совокупный общественный потенциал в этой системе практически не растет или растет крайне медленно, то энергия социального возвышения (одних) примерно равна энергии социального падения (опустошения) в отношении других. Достигнув точки абсолютного упора, маятник истории поворачивается в противоположном направлении” (Панарин 1996: 75). Ощущение цикличности времени характерно, в частности, для манихейско-фаталистического типа сознания, которое, по данным лозунгового сверхтекста, свойственно коллективному протестующему субъекту. Циклическое время движется “скачками” и предполагает, предопределяет социальный взрыв, который поменяет местами “верхи” и “низы” общества, это повторяемость событий. Циклическое время, выделяемое политологами, соотносится с динамической моделью пространства (Яковлева 1993).

В сверхтексте российских лозунгов временная направленность в будущее индуцируется содержательным контекстом. Будущее в лозунговом сверхтексте удивительно похоже на прошлое: “скачком” в будущее мыслится революция: Да здравствует новая революция! (ноябрь 1997, г.Москва); Лимит на революции не исчерпан! (май 1998, г.Москва); Революции быть! (май 1998, г.Санкт-Петербург); Страну спасет диктатура рабочего класса! (май 1993, г.Москва); Дзержинский — вместо Чубайса! (ноябрь 1997, г.Москва). В качестве сигналов, ассоциативно напоминающих пути достижения будущего, выступает идеологическая лексика: диктатура пролетариата, революция, имя собственное Дзержинский. Характерно, что эти сигналы имплицитно содержат смысл “насилие”.

Возможно выделить темпоральную оппозицию, представленную лексическими конкретизаторами сегодня — завтра, которая вносит прямое указание на будущность и ее характер:

Сегодня мы с плакатом, завтра — с автоматом! (март 1990, г.Москва). “Завтрашнее” событие не конкретизируется и не называется, но, по сравнению с “сегодняшней” ситуацией, положение будет ухудшаться и вынудит к крайним мерам: слово автомат выступает как знак психологической готовности к насилию.

Сегодня Сербия — завтра Россия! (июль 1993, г.Екатеринбург). Сопоставление России — Сербии акцентирует внимание на потенциальной возможности гражданской войны в России.

Сегодня вы нас — завтра мы вас! (май 1998, г.Волгоград). Несмотря на содержательную неопределенность, подтекст лозунга прогнозирует насильственные действия в ближайшем будущем, “завтра”, которые внесут кардинальное изменение в ход жизни — притесняемые и притесняющие поменяются местами.

Как видим, образ “завтра” сопровождается смыслами, связанными с насилием (автомат, гражданская война). Данные сверхтекста подтверждают, что “общественная жизнь современной России сориентирована на прежние идеалы циклического возвращения к романтике насилия” (Бурлова 1997: 21-22).

Пространственная характеристика сверхтекста тесно связана с географической территорией России. Единым затекстовым денотатом рассматриваемого сверхтекста является Россия, ее социальное пространство. Соответственно локальное поле лозунгов охватывает все географическое пространство России. Каждый лозунг сверхтекста имеет прямое отношение к указанному денотату, поэтому в содержании лозунга не обязательно появляется локальный указатель.

Ключевым пространственным указателем является наименование страны Россия (Русь). Пространственный указатель Россия имеет и символическое значение. В контекстном окружении ключевого слова Россия в лозунговом сверхтексте прослеживается две тенденции.

Во-первых, контекстные партнеры лексемы Россия часто передают негативные смыслы:

а) “зависимость”, “униженность”, “второстепенность”, например: Россия без науки — колония Запада! (декабрь 1997, г.Москва); Как ты могла себя отдать на растерзание вандалам, Россия? (сентябрь 1993, г.Екатеринбург); Нет репетиции захвата России! (июль 1998, г.Владивосток). Чувство национального унижения передается и широко распространенной клишированной моделью современных лозунгов кто? что? + позор России, в которой вербализуется отрицательная морально-этическая оценка собственной страны: Нищий профессор — позор России! (февраль 1994, г.Екатеринбург); Голодный студент — позор России! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Правительство — позор России! (январь 1998, г.Н.Тагил);

б) “гибель”, “уничтожение”, свидетельствующие о катастрофизме мировосприятия: Реформы Бориса — гибель России! (март 1997, г.Екатеринбург); Россия на голгофе идеологического черепа государственных мертвецов!!! (сентябрь 1993, г.Екатеринбург); Конец России близок! (апрель 1998, г.Санкт-Петербург); Ельцин+Чубайс — это смерть России! (июнь 1997, г.Москва); Люди! Очнитесь! Россия в беде! Где вы, Пожарские? Минины, где? (ноябрь 1997, г.Москва). Имплицитно негативный смысл присутствует в текстах лозунгов, в которых реализуется намерение “спасать” ( т.е. избавлять от чего-нибудь страшного) Россию от врагов: Спасение России — главная цель! (май 1998, г.Владивосток); Спасем нашу Родину! (апрель 1998, г.Екатеринбург).

Таким образом, признаки, приписываемые России в реальном презентивном плане, указывают на то, что для массового сознания типично восприятие России как пассивной жертвы, страдающей родины, нуждающейся в спасении.

Во-вторых, в лозунгах ключевое слово Россия употребляется и в положительном контексте. Положительное представление о России как о великой и сильной стране, как правило, связано с мифологизированной ретроспекцией, в тесном переплетении со словами-идеологемами социализм, социалистический: Да здравствует Россия советская, социалистическая! (январь 1993, г.Москва); Труд! Народовластие! Социализм! Россия! (август 1998, г.Екатеринбург); Россия будет великой и социалистической! (май 1997, г.Москва). Наследуя идеологическое содержание, пространственный символ Россия автоматически расширяется до территориальных границ Советского Союза: Мы верим: воспрянет Великая Русь! И будет воссоздан народов Союз! (ноябрь 1997, г.Москва). Россия мыслится центром духовного единения, которое приведет к восстановлению социалистического государства: Восстановим Союз братских народов на основе социализма! (ноябрь 1997, г.Москва); Союзу братских народов — быть! (май 1997, г.Москва); В СССР! (январь 1998, г.Севастополь); Мы с тобой, братская Белоруссия! (ноябрь 1997, г.Самара). В перечисленных лозунгах смысл “единство” передается лексемой с идеологическими коннотациями: братский — “близкий, родственный по духу, глубоко дружеский” (МАС, т.1: 52), широко употребляемой в тоталитарном языке. “В сверхтексте тоталитарных идеологем при частом употреблении слова народ нейтрализовалась сема национальность при актуализации семы социальная общность” (Купина 1995: 67). “Идеологическое содержание пространственного символа Советский Союз полностью соответствует “главной организующей идее” тоталитарного мышления — идее “единства большого общества” (Купина 1995: 56).

В оппозицию с идеей “единства большого общества” вступает идея национальной исключительности, с которой связано гиперболически положительное восприятие образа России, ее возвеличивание. Например: Да здравствует Россия! Да здравствует Фронт национального спасения! (декабрь 1992, г.Москва); За Русь, за Россию, за русских! За святую черносотенную Русь! (апрель 1993, г.Екатеринбург). Примечательно, что в тексте лозунга легализовано слово черносотенный. Употребляясь в одном ряду со словом святой, оно утрачивает негативные коннотативные смыслы, наведенные культурно-фоновым содержанием. В лозунге Россия — все, остальное — ничто! (май 1998, г.Москва) возвеличивание России основано на противопоставлении русского и нерусского при абсолютизации русского. В сверхтексте эксплуатируется словообразовательное гнездо с корнем росс/русс и слово Русь, которое не входит в состав гнезда (см.: Тихонов 1985: 49, 881), с актуализацией и гиперболизацией семы национальность. Например, Русским — русское правительство! (апрель 1992, г.Москва); Мы — русские! С нами — Бог! (октябрь 1993, г.Москва). В лозунгах националистического типа положительный проспективный план часто связывается с избавлением от этнически чужих жителей России, представляемых обобщенно: Инородцев вон из России! (октябрь 1993, г.Москва) или конкретно: Жиды! Вон в Израиль! (октябрь 1990, г.Москва); Чернокожие, убирайтесь из Москвы! (октябрь 1993, г.Москва).

“Осознанная любовь к своему народу не соединима с ненавистью к другим. ... ненависть к другим народам (шовинизм) рано или поздно переходит и на часть своего народа — хотя бы и на тех, кто не признает национализма” (Лихачев 1987: 466-467). Наблюдаемое детабуирование лексики, содержащей коннотацию уничижения при именовании различных национальностей, свидетельствует о неблагополучии в сфере духовной культуры.

Другие локальные указатели демонстрируют пространственные точки и границы сверхтекста российских лозунгов. Появление названия конкретного города, региона обусловлено, как правило, политической или экономической напряженностью. В этих случаях в лозунге содержательно важно назвать конкретное место, так как локальный указатель подчеркивает единичность происходящего, необходимость словесно обозначить “горячую точку” России. В пространственной карте сверхтекста лозунгов зафиксированы географические российские объекты.

Отдельные города России: Москва — третий Рим, а не Содом (январь 1991, г.Москва); Екатеринбург — Свердловск. История отцов и дедов не продается, не предается! (февраль 1991, г.Екатеринбург).

В ряду локальных указателей, обозначений субъектов Российской Федерации, в сверхтексте особую позицию занимает топоним Чечня/Ичкерия. В качестве сильного контекстного партнера выступает слово война, которое притягивает другие слова из этой тематической сферы: солдат, каратель. Это говорит о том, что тема войны с Чечней в то время, когда велись активные военные действия, являлась одной из самых актуальных, значительных в общественном сознании. Причем протестующий субъект в лозунгах — на стороне мятежной республики: Признать республику Ичкерия! ДС (июль 1995, г.Екатеринбург); Руки прочь от Чечни! (декабрь 1994, г.Москва); Война в Чечне — позор России! (январь 1995, г.Екатеринбург); Войну — долой, солдат — домой! (январь 1995, г.Москва); Мы растили сыновей не для войны! (январь 1995, г.Москва); Нет войне в Чечне! (март 1995, г.Екатеринбург); Военных преступников, навязавших войну — к ответу! (июль 1995, г.Екатеринбург); Войска — долой, Чечне — покой! (декабрь 1995, г.Грозный). Отрицательная оценка этой войны прослеживается и в привлечении такой лексики, как каратель, палач: Солдат! Не будь карателем! (январь 1995, г.Екатеринбург); Позор палачам! (февраль 1995, г.Москва). Справедливости ради приведем единственный зафиксированный пример, отражающий противоположную точку зрения: ТВ и Ковалев! Прекратите травлю российской армии! (февраль 1995, г.Москва). Лозунг появился после выступлений известного правозащитника С.А.Ковалева против военных действий в Чечне.

В сверхтексте нередко встречаются обозначения локальных объектов, не входящих в состав Российской Федерации, но считающихся “своими” со времен Советского Союза. Особенно ярко чувство единства проявляется в отношении Крыма: Суверены окружают русский Севастополь окопами (июль 1993, г.Екатеринбург); Россия, Крым неотделимы! (январь 1998, г.Севастополь).

Нужно сказать, что в лозунгах начала 90-х годов поддерживалась идея национального суверенитета, например: Свободу Литве! (октябрь 1991, г.Москва); В Литве — танки, на экранах — танцы! (февраль 1991, г.Свердловск); Грузинские фашисты бомбят города Абхазии! (октябрь 1992, Москва); Абхазия будет жить! (октябрь 1992, Москва). Ближе к середине 90-х появляются лозунги, в которых “акцент” делается на ущемлении прав русского населения в отделившихся республиках: В Латвии последыши латвийских стрелков увольняют русских инженеров! (июль 1993, г.Екатеринбург); В Кишиневе в 1993г. закроют 12 русских школ! (июль 1993, г.Екатеринбург); Русским детям в Казахстане препятствуют в изучении родного языка! (июль 1993, г.Екатеринбург).

Говоря о пространстве лозунгового сверхтекста нужно отметить, что наблюдается противопоставление пространства России и обобщенно представляемого пространства Запада или, в частности, США. Имена собственные в таких случаях употребляются как косвенные локальные указатели: Не допустим, чтобы наша страна стала 54 штатом Америки (февраль 1992, г.Москва); Русские! Доколе будете пресмыкаться перед Западом? (июнь 1996, г.Екатеринбург); Ельцин — холуй Буша! (декабрь 1992, г.Москва); Ельцин — холуй Запада! (декабрь 1992, г.Москва)

Сверхтекст лозунгов имеет темпоральные и локальные границы, обусловленные ситуативно. Денотативная ситуация (Борисова 1999: 153), стоящая за сверхтекстом, имеет “объективные”, формально установленные, временн`ые границы (с 1990 по 1999гг включительно) и “объективные” локальные деления, совпадающие с географическим пространством Российской Федерации. Таким образом, тексты лозунгов как единицы сверхтекста обладают единой пространственно-временной отнесенностью.

Основной темпоральной координатой сверхтекста является текущий момент действительности, настоящее время, передаваемое лексическими (прямыми и косвенными), грамматическими, синтаксическими средствами. В сверхтексте присутствует темпоральная оппозиция сегодня — завтра, правый член оппозиции включает смысл “насилие”. Формирующаяся тенденция векторной направленности в будущее соотносится с циклическим типом социального времени.

Ключевой пространственный указатель сверхтекста — Россия. Стереотипное речевое окружение слова Россия распадается на два аксиологически противоположных контекста. Негативные смыслы “униженности”, “зависимости” и “гибели”, “уничтожения” передают катастрофическое восприятие политико-экономических изменений в стране. Позитивные смыслы “уникальности”, “силы”, “величия” реализуются реже. Положительно Россия воспринимается, как правило, в связи с утверждением значимости социалистических идеологем или в связи с идеей национальной исключительности. Другие локальные указатели, встречающиеся в сверхтексте, подчеркивают конкретность происходящего, географическую привязанность события и связанную с этим необходимость словесно обозначить “горячую точку” России.