1.2. Субъектно-объектная организация сверхтекста лозунгов

При общем коммуникативно-прагматическом подходе к текстовому материалу мы рассматриваем категории адресанта и адресата в рамках коммуникативной ситуации протеста. “Под коммуникативной ситуацией будем понимать сложный комплекс внешних условий общения и внутренних состояний общающихся, представленных в речевом произведении — высказывании, дискурсе. Этот комплекс, с одной стороны, порождает речь, а с другой — отражается в речи в своих существенных компонентах” (Формановская 1998: 49). Конструктивные аспекты коммуникативной ситуации — адресант, адресат, их речевые действия, их социальные и психологические роли” (там же: 53).

Коммуникативная ситуация современной акции протеста тяготеет к конфликтному типу общения, при котором позиции участников общения находятся в противоречии (см. Седов 1996, Федосюк 1993, Формановская 1998 и др.). В ситуации акции протеста лозунг предназначен адресату-противнику, против которого и проводится публичная акция протеста. Акция защиты также направлена против чьих-либо действий, вызвавших психологическую, моральную, материальную неудовлетворенность адресанта. Коммуникативная роль определяется позицией участника общения. Адресант сверхтекста занимает доминирующую коммуникативную позицию. Поскольку лозунг относится к текстам массовой коммуникации, мены коммуникативных ролей не происходит. Адресант и адресат сверхтекста характеризуются устойчивыми коммуникативными ролями.

Акция протеста и функционирующие в связи с ней лозунги имеют цель обнародовать позицию, мнение участников данной акции относительно кого-либо или чего-либо, именно “обнародовать”, привлечь внимание как можно большего числа лиц, в том числе не только союзников, но и нейтральных адресатов, наблюдателей. Отсюда увеличение значимости роли так называемого молчащего наблюдателя (Бабаян 1998). Таким образом, лозунг распространяет свое воздействие не только на прямого адресата-противника (иногда — союзника), но и на всякого, кто оказался получателем лозунга. Иными словами, лозунг как публичный текст предполагает три компонента коммуникативной ситуации: автор, адресат и косвенный адресат (наблюдатель).

В зависимости от типа адресанта выделяются три разновидности сверхтекста: авторский, неавторский и сверхтекст с собирательным характеризованным образом автора (Купина, Битенская 1994: 217-218). Лозунговый сверхтекст относится к разновидности с собирательным характеризованным типом адресанта.

Лозунг принадлежит к типу текстов с характеризованным коллективным авторством, и применительно к сверхтексту возможно говорить о типичных характеристиках образа автора, коллективного автора (Осмысление образа автора в текстах разных функциональных стилей см.: Бахтин 1979, 1996а, Виноградов 1980, Купина 1983, Лапп 1988, Майданова 1987, Матвеева 1990, Шмелев 1977 и др.). Н.И.Формановская подчеркивает, что “каждая языковая личность в общении наделена коммуникативными, социальными и психологическими ролями, совокупность которых создает варианты речевого поведения, воплощающиеся в бесконечном разнообразии высказываний и текстов” (Формановская 1998: 82). Формы проявления автора в текстах разных функциональных стилей в первую очередь регламентируются его социальной ролью и статусом по отношению к адресату.

Сильная коммуникативная позиция автора лозунга в значительной мере формирует образ адресата, задает его социальную и психологическую позицию. Изучение образа адресата проводилось как в работах по поэтике художественной речи (Бахтин 1979, Винокур Г.О. 1990, Долинин 1985, Степанов 1988б и др.), так и в рамках лингвистической прагматики по отношению к текстам всех функциональных разновидностей (Шмелев 1977, Славгородская 1986, Новое в зарубежной лингвистике 1986, вып.17, Чудинов 1990 и др.). В массовой коммуникации образ адресата имеет принципиально иную природу, нежели в личностно ориентированном общении. “Суммарный образ адресата — это прежде всего общие для определенной аудитории социальные атрибуты. Коммуникатор обращается к каждому в отдельности, но воздействует не на некоторый ролевой набор личности, а на отдельные ролевые сегменты, общие для всех индивидов, составляющих конкретную аудиторию” (Тарасов и др. 1984: 53). Соглашаясь с Е.Ф.Тарасовым, добавим, что адресант воздействует на тот ролевой статус адресата, который часто определяется картиной мира адресанта, а не объективной действительностью. В содержании лозунга отражаются общие социально-ролевые характеристики субъекта речи и формируется суммарный образ внутрисверхтекстового адресата.

Формально субъект речи в лозунговом высказывании выражается при помощи местоименных и глагольных форм 1-го лица множественного числа, последние в некоторых случаях влекут за собой эллипсис местоимения, поскольку глагольная форма указывает на действующее лицо. Роль эллипсиса в лозунгах существенна: вся смысловая нагрузка переходит на глагол и акцентирует внимание получателей лозунга на требуемом действии.

Местоимение мы имеет несколько семантико-прагматических возможностей. В лозунгах, на наш взгляд, субъект речи употребляет местоимение мы со значением <я + все>. В этом случае происходит отождествление адресанта со всем социумом (или социальной группой), возникает ощущение и убеждение, что “я поступаю как все” (Формановская 1998: 140). Например: Отстоим свободу писателей России! (август 1991, г.Москва); Горбачев, мы с тобой! (февраль 1990, г.Москва); Спасем нашу Родину! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Хотим жить! (март 1997, г.Екатеринбург).

В оценочных конструкциях сверхтекста, которые выражают косвенную имплицитную императивность, как правило, субъект речи также остается имплицитным: Ельцин — предатель! (март 1993, г.Москва). Психологи, работающие по методике нейро-лингвистического программирования, считают, что “потеря субъекта относится к таким утверждениям, которые принимают форму обобщения по поводу мира... Говорящий пользуется этой формой, когда принимает правила, подходящие для него и его модели мира, за справедливые и для других” (Кэмерон-Бендлер 1993: 236), сходным образом интерпретирует подобные высказывания Е.М.Вольф: “Такая оценка предстает как истинная не в некотором “возможном мире” субъекта, а в реальном мире и/или во всех “возможных мирах”. Оценки, представленные как истинные в реальном мире, в прагматическом аспекте являются безапелляционными, они не предполагают возможности спора (Вольф 1985: 37). Безапелляционность оценок и суждений субъекта речи в лозунге обусловлена требованиями жанра.

В части лозунгов адресант представлен метонимически: УрГЮА против реформы! (апрель 1998, г.Екатеринбург); СИНХ против! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Депутат не трусь! С тобой “Трудовая Россия”! (апрель 1998, г.Москва). В перечисленных лозунгах имя субъекта замещается метонимическим наименованием. Легко выстраивается цепочка: название организации — работники этой организации; название политического движения — сторонники этого движения. В следующем лозунге групповой субъект обозначается прямо: Студенты-бюджетники говорят: “Нет всеобщему платному образованию!” (апрель 1998, г.Екатеринбург).

Грамматический и семантический субъекты могут не совпадать, однако через позицию объекта прозрачно проглядывает семантический субъект: Научным коллективам — достойная зарплата и социальные гарантии! (июнь 1998, г.Обнинск); в данном случае субъект — научные сотрудники, члены сложившихся научных коллективов. В лозунге Ответь, Борис, за что же даром мы гибнем в шахте под горным ударом! (июль 1998, г.Москва) субъект выражен местоимением, смысловое наполнение которого восстанавливается из контекста. Понятно, что в шахте под ударом гибнут шахтеры. Нельзя не отметить, что лозунг построен путем деформации известных строк из стихотворения М.Ю.Лермонтова “Бородино”. В текстах лозунгов это редкий пример, свидетельствующий о чувстве юмора и верности культурным традициям (в данном случае это касается шахтеров). Нужно отметить, что паспортизация субъекта речи чаще всего происходит по профессиональной или социальной принадлежности.

По формальной представленности адресата лозунги в сверхтексте можно разделить на две группы: лозунги с заполненной позицией адресата (глагольные формы 2-го лица: Бойтесь опасных минсвязей! (январь 1991, г.Москва); вокативы: Ельцин! Россия с тобой! (февраль 1991, г.Москва)) и лозунги с незаполненной позицией адресата (Гласность и свобода! (февраль 1991, г.Москва)). В сверхтексте достаточно частотны конструкции без указания адресата, что обусловлено прагматическими условиями — обращенность экстралингвистически задана уже самой акцией протеста (митинг проходит часто у здания администрации, Думы, заводоуправления). “Утрата адресата меняет семантику и прагматику структуры и дает риторическую фигуру: риторический вопрос, риторическое обращение, эмоциональное восклицание” (Формановская 1998: 102). В сверхтексте также возможны косвенно адресованные конструкции с вопросительными словами, например: Кто уничтожает интеллект России? (март 1997, г.Екатеринбург); Как ты могла себя отдать на растерзание вандалам, Россия? (сентябрь 1993, г.Екатеринбург).

Кроме формальной представленности, адресант и адресат в текстах лозунгов наделяются определенными социальными и психологическими ролями. Социальная роль как прагмалингвистическая категория складывается из позиции, которую человек занимает в обществе, функции, свойственной этой позиции, и нормативного образца поведения, следующего из позиции и функции (Формановская 1998: 85, см.также: Карасик 1992: 164, Кон 1967: 23 и др.). Социальные роли адресанта, представленного некоторой совокупностью митингующих, группой “притесняемых” со стороны государства, и прямого адресата, представителя власти, определяются как неравноправные: “подчиненные” и власть предержащие.

Н.И.Формановская подчеркивает, что социальные роли связаны с социально-психологическими, составляют с ними единство. Социально-психологические роли адресанта и адресата мы характеризуем как конфликтные, поскольку они задаются конфликтным типом общения. Исключение составляют лозунги, использующиеся на митингах поддержки, где адресант и адресат находятся в отношениях сотрудничества (Держись, Борис, с тобой Россия! (январь 1992, г.Москва)). Однако подобные лозунги входят в оппозицию с лозунгами протеста (Долой Бориса Первого! (ноябрь 1998, г.Москва) и таким образом вовлекаются в общую конфликтную ситуацию. Внелингвистические факторы социально-психологических противоречий коммуникантов известны, и отражение этих противоречий на содержательном уровне лозунга выявляется с учетом прагматической информации.

По мнению А.С.Панарина, в современной российской действительности преобладает “манихейско-фаталистический тип сознания, характеризующийся тем, что человеческие судьбы индивидуальным образом, на основе личных способностей и заслуг, не перерешаемы, что реванш побежденных возможен только как революционно-эсхатологический, коллективный прорыв в землю обетованную. Едва ли когда-либо в прошлом манихейский образ обладал столь сильной социально-психологической достоверностью, как сейчас” (Панарин 1996: 255, 258-259). Манихейско-фаталистический тип сознания выдвигает две основных идеи: во-первых, мы — проигравшие, побежденные, несправедливо обделенные; во-вторых, можно все потерянное, отобранное вернуть путем переворота, насилия, революции.

В лозунговом сверхтексте коллективный субъект речи выполняет социально-психологическую роль изгоя, которого оттеснили на обочину жизни, что подтверждается доминирующими уничижительными речевыми характеризаторами голодный, нищий: Нет реформам, доведшим людей до нищеты! (июнь 1994, г.Екатеринбург); Голодный врач опасен для больного! (февраль 1992, г.Йошкар-Ола); Профессора России — нищие! (декабрь 1995, г.Екатеринбург); Обещали счастливое детство — оказались голодными дети! (февраль 1996, г.Полевской); Мрем с голоду! (март 1997, г.Екатеринбург); Остановить обнищание России! (март 1997, г.Екатеринбург); Не обрекайте школу на нищету! (март 1997, г.Екатеринбург); Мы хотим работать и не хотим нищенствовать! (март 1997, г.Екатеринбург); У нас денег нет! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Реформы идут — шахтеры голодают! (май 1998, г.Анжеро-Судженск). Как видим, общий негативный психологический настрой адресанта, который на речевом уровне выражается в устойчивых предикациях и определениях, проявляется независимо от социальной или профессиональной принадлежности коллективного субъекта речи.

Кроме частотных смыслов “голодный” и “нищий”, реализуются устойчивые смысловые характеризаторы обманутости и обделенности: Нас объегорили и нас обгайдарили! (февраль 1992, г.Москва); Без зарплаты нам “труба”! (ноябрь 1997, г.Самара). Неологизм обгайдарить, образованный от имени собственного, передает особое отношение к реформам правительства Е.Гайдара: эти реформы признаются грабительскими и несправедливыми. Лозунги выражают отчаяние людей, катастрофизм мышления. Так, слово труба имеет значение <конец>, <смерть>. Вместе с тем подобные тексты свидетельствуют о нежелании людей самостоятельно искать выход из создавшегося положения. Так, низкая покупательная способность воспринимается как подавление и не рассматривается, скажем, как стимул к повышению трудовой активности или проявлению предпринимательской инициативы. Поэтому быстро и легко рождается болезненное чувство униженности. Лозунг Когда пришла беда, мы были нужны, а теперь — никому! (январь 1997, г.Екатеринбург) передает чувства одиночества, ненужности, отчуждения народа от власти, государства. Все эти характеризующие смыслы составляют специфику субъекта сверхтекста лозунгов наших дней.

Чувство униженности “притесняемых” каузируется не только материальными трудностями, но и трудностями психологическими. К группе “притесняемых” относятся и те люди, которые, кроме среднего материального достатка, потеряли социальный престиж. Часть этой социальной группы — рабочие. В СССР пролетариат был провозглашен “творцом истории”, хозяином страны, а через 70 лет оказался снят с пьедестала. О подобной психологической ситуации пишет Эрих Фромм в связи с исторической судьбой среднего класса в 1924-1928 годах в Германии: “Перед войной представитель среднего класса ощущал, что он все-таки не рабочий, он все-таки “кто-то”. После революции социальный престиж рабочего класса значительно вырос, и соответственно изменился взгляд на средний класс. Теперь его представителям не на кого было смотреть сверху вниз; исчезла эта привилегия, которая всегда была одной из главных радостей в жизни мелких лавочников и тому подобной публики” (Фромм 1990: 181). После развенчания коммунистической идеологии в Советском Союзе рабочий класс тоже лишился привилегии считаться “кем-то”. В сверхтексте обнаруживаются лозунги, сохраняющие обобщенную авторскую позицию. В таких лозунгах точка зрения напрямую соотносится с революционной, марксистско-ленинской позицией коллективного субъекта, характерного для сверхтекста русских тоталитарных идеологем (Купина 1995: 67, см. также: Ромашов 1995). Используются те же номинации семантического субъекта речи: народ, трудящиеся, рабочие, рабочий класс: Власть народу! (апрель 1998, г.Кемерово); Долой геноцид трудящихся! (апрель 1998, г.Москва); Вставай, поднимайся, рабочий народ! (май 1998, г.Владимир); Власть — Советам рабочих, специалистов и служащих! (май 1998, г.Владимир); Рабочий класс, организуйся! (март 1998, г.Самара). Стремление к возврату Советской власти, возможно, обусловлено не столько притягательностью экономической или политической модели, сколько тоской по ситуации, при которой понятны социальные роли, ясны ценностные ориентиры и гарантировано сохранение собственного иерархического положения.

Другую часть группы “притесняемых” составляет средняя интеллигенция: врачи, учителя, преподаватели высшей школы, инженеры и др. Эта часть людей “при коммунистах” не была высокооплачиваемой, однако по традиции обладала высоким духовным престижем русской интеллигенции. Сегодня, будучи предельно низко оплачиваемой, средняя интеллигенция теряет традиционный духовный престиж, что отражается в лозунгах с явной социальной характеристикой адресанта: Не унижайте преподавателя и студента! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Чиновники! Вам не стыдно перед учителями? (ноябрь 1997, г.Самара); Просим считать учителя Человеком! (декабрь 1997, г.Волгоград); Господин Россель, не путайте интеллигенцию с рабами! (январь 1998, г.Екатеринбург). Все эти и подобные лозунги выражают стремление к возвращению утраченного социально-психологического ролевого статуса.

В противовес чувству изгойства и ненужности групповому субъекту свойственно чувство собственной значительности — социальной, интеллектуальной, психологической: Без зарплаты оборонке страна будет беззащитна! (март 1997, г.Екатеринбург); Достояние нации — нищий учитель? (декабрь 1996, г.Сыктывкар); Текстильщики без денег — вы без штанов! (апрель 1994, г.Иваново).

Отношения сопоставления в предложениях с союзом “а” актуализируются контрастными содержательными компонентами, которые подчеркивают гражданскую, культурную ценность субъекта: Мы — граждане, а не толпа, мы — народ, а не элементы! (апрель 1990, г.Москва); Рабочие — люди, а не скоты! (апрель 1998, г.Н.Новгород). Показательно, на наш взгляд, что утверждение значительности происходит через отрицание уничижительного отождествления: Мы не пыль на ветру! (май 1998, г.Владивосток); Мы не Гулаг! (май 1998, г.Инта).

Отождествление большой части населения с группой “притесняемых” говорит о нарастании чувства групповой обиды. По законам массовой (групповой) психологии в случаях групповой обиды начинает работать принцип, при котором побежденный, униженный обретает духовный престиж и моральное превосходство над победившим. По словам Н.Бердяева, такой парадокс берет свое начало в христианской этике: “Мытарей и грешников Евангелие поставило выше фарисеев, нечистых выше чистых, не исполнивших закон выше исполнивших, последних выше первых” (Бердяев 1993: 96).

Каким образом чувство морального превосходства проявляется в лозунгах? Моральное превосходство закрепляется в языковой прагматике на грамматическом уровне:

а) в императивных конструкциях, в особенности периферийных (например, инфинитивный императив), которые имеют отчетливую социальную маркировку: их употребление естественно в речи “начальника”, но не в речи “подчиненного” (Храковский, Володин 1986: 197; Апересян 1995: 140): Сначала прибавьте зарплату, потом повышайте квартплату! (май 1997, г.Москва); Обеспечьте трудящимся достойную жизнь! (сентябрь 1997, г.Москва); Не праздновать, а протестовать! (декабрь 1998, г.Новосибирск); Хватит обещаний, пора делать! ( февраль 1998, г.Москва); Губернатор и правительство должны отвечать за свои слова! (январь 1998, г.Екатеринбург); Никаких компромиссов в борьбе за социализм! (ноябрь 1997, г.Москва);

б) в употреблении личного местоимения ты со значением <ты хамское> (см.: Апресян 1995а), с помощью которого говорящий маркирует свой более высокий статус, только в ситуации акции протеста не административный, а моральный: Ельцин! Когда твои реформы дадут результат? (апрель 1998, г.Самара); Ельцин! Не тебе судить о нашем мэре! (октябрь 1997, г.Ленинск-Кузнецкий); Терентьев! Отдай вкладчикам деньги! (ноябрь 1997, г.Владивосток). Употребление местоимения ты возможно и со значением <ты фамильярное, панибратское>: Борис, ты не прав! (апрель 1993, г.Москва); Зюганов, не бойся Бориса Первого! (сентябрь 1997, г.Москва).

Эта черта психологического превосходства протестующего субъекта обусловлена тем, что “в массе в силу одного только факта своего множества, индивид испытывает чувство неодолимой мощи, позволяющее ему предаться первичным позывам, которые он, будучи одним, вынужден был бы обуздывать. Для обуздания их повода тем меньше, так как при анонимности, а тем самым и безответственности масс совершенно исчезает чувство ответственности, которое всегда индивида сдерживает”, — пишет Ле Бон в “Психологии масс” (цит. по: Фрейд 1991: 75). Психологическое превосходство протестующего субъекта проявляется и в использовании в лозунгах сниженной, в том числе бранной лексики, адресованной представителям властных структур. Хотя В.И.Жельвис справедливо отмечает “оборотную” сторону инвективной лексики, выступающей “не как символ социального доминирования, а, наоборот, как оружие слабых, как некое подобие компенсации за невозможность ответить обидчику более ощутимыми средствами” (Жельвис 1997а: 57).

На фоне социально-ролевой позиции субъекта сверхтекста, заключающейся в роли проигравшего, побежденного, несправедливо обделенного, но обладающего моральным превосходством над победившим, формируется образ адресата — виновника плачевного положения группового и коллективного субъекта. Лозунговый текст заостряет социально-ролевые позиции коммуникантов. Внутрисверхтекстовой прямой адресат лозунга — субъект с противоположной социальной и психологической ролью. “Выбор “инакомыслящего” адресата повышает заряд полемичности, напряженности, трагической контрастности, дает возможность обнажить мотивы драмы, несогласия” (Степанов 1988б: 120). Этот вывод Г.В.Степанова об адресате художественного текста можно спроецировать на современный лозунг: в качестве “инакомыслящего” адресата видятся властные государственные структуры, политики и чиновники, их представляющие. “Традиционно русский народ виновниками своего бедственного положения считает господствующие классы” (Бердяев 1990: 14). “Вся русская интеллигенция не любила государство и не считала его своим. Государство — это были “они”, чужие, “мы” же жили в ином плане, чуждом всякому государству” (Там же: 54). В лозунговом сверхтексте дихотомии “народ” и “государство”, “народ” и “капитал”, о которых говорил Н.Бердяев, также присутствуют и выглядят не менее достоверно, чем в 1917 году: Долой власть, убивающую народ! (май 1997, г.Курган); Все, что украдено, верните народу! (октябрь 1997, г.Н.Тагил).

Характеризуя власть как враждебную, адресант имеет для этого основания. “Узурпация “приватизации” номенклатурой породила монополитический номенклатурный бизнес; круговая порука стала главным препятствием свободной рыночной соревновательности. Картина мира, основанная на фаталистических презумпциях коллективной судьбы, связана и со своекорыстной политикой номенклатурной приватизации” (Панарин 1996: 259-261). Номенклатурная приватизация способствует насаждению идеологии групповой обиды вместо идеологии индивидуального успеха. Наиболее частотный речевой характеризатор адресата содержит смысл “воровать”, “красть” — <преступно присвоивать, похищать чужое>: У нас украли победу! (май 1997, г.Москва); Отдайте 8 украденных зарплат! (март 1997, г.Екатеринбург); Верните ограбленные вклады-92! (май 1997, г.Москва); Воровство или новый Октябрь! (ноябрь 1997, г.Москва); Все, что украдено, верните народу! (февраль 1998, Н.Тагил); Грабители! Кто из вас украл зарплату? (февраль 1998, Н.Тагил); Хватит грабить! (апрель 1998, г.Екатеринбург). Таким образом, адресат выступает как объект обвинения и характеризуется как вор и грабитель.

Противопоставление коммуникантов на содержательном уровне следующее: на одной стороне голодные и нищие, на другой — воры и грабители. Цепочка хода мысли (Матвеева 1990: 23) очевидна: мы — голодные и нищие, потому что вы у нас все украли.

Приниженным психологически свойственно обращаться к покровительственным инстанциям, а не к юридической защите. В текстах лозунгов нередко встречается взывание о помощи. В таких случаях адресат лозунга наделяется силой, способной извне разрешить затруднения адресанта: Помогите нам выжить! (март 1993, г.Москва); Поднимите народ с колен! (ноябрь 1997, г.Владивосток); Дайте денег! (апрель 1998, г.Екатеринбург); Господин Губернатор, спаси Данилу-мастера! (февраль 1997, г.Екатеринбург). Воздействующая сила последнего из приведенных лозунгов определяется не только оппозицией господин — работник, но и опорой на сказы П.П.Бажова, герой которых — Данила-мастер — воплощал лучшие черты знаменитых уральских мастеров.

Надежды на лучшую жизнь часто связываются с конкретным политиком. Последнее, в частности, можно интерпретировать как свидетельство снятия ответственности за собственную судьбу с самого субъекта. В этом плане особенно показателен лозунг Истрепалась вся одежда, на тебя, Аман, надежда! (апрель 1998, г.Кемерово). Другие примеры: Мы верим только Лебедю! (апрель 1996, г.Екатеринбург); Ельцин — наша надежда! (январь 1991, г.Москва); Президент, не дай на растерзание страну и народ свой!!! (февраль 1998, г.Владивосток).

Такая черта коллективного субъекта, как поиск покровителя, крепкой руки отражает элементы патриархальной парадигмы — представлений об обществе как единой семье во главе с суровым, но справедливым и заботливым отцом. Свидетельством подобного подхода к властям является и персонификация группового адресата в лице одного из политиков. Устойчивая патриархальная парадигма противоречит демократическим основам общества.

Нужно сказать, что субъект сверхтекста лозунгов не проецируется на единую социальную или политическую группу. В условиях социальной поляризации общества, отсутствия единой идеологии становится невозможной и единая коллективная точка зрения. Кроме того, социальная группа не может структурироваться только стихийно; требуется сознательная работа по ее формированию: “...социальную группу, мобилизованную вокруг общего интереса и обладающую единством действия, нужно производить, создавать путем постоянной целенаправленной работы, социально-культурной и в то же время политической — ...через конструирование представлений (в широком интервале от номинаций и практических таксономий до идеологем, мифов и “научных” теорий) о группе” (Бурдье 1994: 189-190). У совокупности митингующих нет социального представителя, доверенного лица. Групповая персонификация субъекта с помощью номенклатурных наименований подчеркивает тенденцию к формированию совокупности групповых субъектов, объединенных точкой зрения на мир. Это проявляется в лозунгах, которые выполняют “назывную” функцию: Федерация профсоюзов Свердловска! (май 1998, г.Екатеринбург); Союз советских офицеров! (май 1998, г.Москва); Российская коммунистическая рабочая партия! (май 1998, г.Екатеринбург); Коммунистическая партия Российской Федерации! (май 1998, г.Владивосток); ЛДПР! (апрель 1998, г.Москва); НБП! (апрель 1998, г.Москва); Трудовая Россия! (ноябрь 1997, г.Екатеринбург). Как видим, в основном это политические партии и движения коммунистической ориентации. Они пытаются придать политическое звучание экономическим требованиям митингующих. До настоящего момента группа “притесняемых” не получила яркой политической окраски.

Обратимся к третьему компоненту коммуникативной ситуации акции протеста — косвенному адресату. На присутствие косвенного адресата высказывания впервые было обращено внимание представителями теории речевых актов (Кларк, Карлсон 1986). Нас интересует один из типов косвенных адресатов, выделяемых Г.Кларком и Т.Карлсоном, — тип непосредственного косвенного адресата — публичные сторонние участники. “Открытые письма, адресованные “Президенту”, “нефтяным кампаниям”, публикуются как политические заявления в газетах и жураналах. Хотя такие письма и адресованы конкретным людям, их главные адресаты — читатели газет и журналов, являющиеся сторонними участниками этих публичных актов. Без информативов по отношению к читателям эти публичные акты лишаются своей цели” (Кларк, Карлсон 1986: 279). Г.Г.Почепцов определяет косвенного адресата следующим образом: “Косвенный адресат — это он, противостоящий я и ты. С другой стороны, косвенный адресат находится здесь, при речевой интеракции я и ты, самым непосредственным образом влияя на коммуникантов” (Почепцов 1987: 37, см. также Бабаян 1998, Формановская 1998). В ситуации акции протеста косвенный адресат является коммуникативно существенным. Любой получатель лозунга становится непосредственным косвенным участником коммуникации. Хотя внешне лозунг адресован государственным деятелям, представляющим официальную власть, он обретает свою силу только благодаря публичному выражению, благодаря присутствию косвенного адресата, которым является неисчислимое множество получателей лозунга.

Мы выявили социально-психологические роли адресанта и адресата в сверхтексте. Какая же социально-психологическая роль предназначена косвенному адресату? Понятие косвенного адресата возможно соотнести с нададресатом в теории М.М.Бахтина: “В разные эпохи и при разном миропонимании этот нададресат и его идеально верное ответное понимание принимают разные конкретные идеологические выражения (бог, абсолютная истина, суд беспристрастной человеческой совести, народ, суд истории, наука и т.п.)” (Бахтин 1996: 337). Нададресат в понимании М.М.Бахтина (см. также: Степанов 1988б: 113-124) мыслился, прежде всего, по отношению к художественному тексту, поэтому “нададресат неисчислим по природе: смена читательских поколений непрерывна, как непрерываема история человеческой цивилизации” (Степанов 1988б: 124). Конечно, жизнь художественного произведения несопоставима с “жизнью” лозунга во время акции протеста, лозунг не рассчитан на “смену читательских поколений”. Косвенный адресат, или нададресат, лозунгового сверхтекста находится не в “метафизической дали”, а максимально приближен во времени и пространстве к адресанту, потому возможно сказать, что социальная позиция косвенного адресата в сверхтексте весьма обобщенна: косвенный адресат — современник, участник и свидетель происходящих событий.

При этом косвенный адресат приближен к адресанту не только во времени и пространстве, но и психологически. По исследованию В.Н.Бабаяна, косвенный адресат (молчащий наблюдатель — в терминологии В.Н.Бабаяна) может объединяться, вступать в альянс с одним из членов коммуникативного акта против третьего (Бабаян 1998: 12). В сверхтексте лозунгов, на наш взгляд, адресант объединяется с косвенным адресатом против прямого адресата. Косвенный адресат лозунга мыслится как потенциальный союзник субъекта сверхтекста, проявляющий “идеально верное ответное понимание” адресанта. Лингвистическим маркером альянса адресанта и косвенного адресата могут являться инклюзивные местоимения, собирательные существительные, существительные во множественном числе (Бабаян 1998: 13). В сверхтексте лозунгов косвенный адресат выражается лингвистически эксплицитно с помощью существительных, передающих семантику собирательности (Программа 500 дней — программа для народа! (сентябрь 1990, г.Москва)); существительных во множественном числе (Душителям нации нет места в Кремле! (октябрь 1997, г.Москва)). Как мы уже отмечали, коллективный субъект выражается местоименными формами 1-го лица множественного числа со значением <я + все> (72 года их террора и нашего позора! (октябрь 1990, г.Иркутск), Мы против очернения нашей истории! (ноябрь 1990, г.Омск)). Под “всеми” и подразумевается косвенный адресат, выполняющий социально-психологическую роль союзника. Об этом же свидетельствует употребление глагольных форм 1-го лица множественного числа со значением совместного действия или переживания (Защитим КПСС! (февраль 1991, г.Москва), Бюро обкома — не верим! (февраль 1990, г.Волгоград)).

В сверхтексте есть лозунги, в которых отсутствуют формальные маркеры косвенного адресата. Но даже не проявляя себя в каждом отдельном лозунге, косвенный адресат обязательно присутствует в сверхтексте как целостном образовании.

Г.А.Золотова выделяет несколько типов отношений субъекта речи и адресата в тексте, называя их регистровыми вариациями (Золотова 1995: 120-132). В сверхтексте лозунгов отношения коллективного адресанта и косвенного адресата строятся, по нашему мнению, по генеративно-волюнтативной вариации: “...не от говорящего Я к потенциально-обобщенному ТЫ, а от обобщенного ВСЕ к потенциально-конкретному ТЫ” (Золотова 1995: 131). Коллективный субъект речи обращается к косвенному адресату как к потенциально-конкретному члену общества. Лозунг предназначается не обобщенному косвенному адресату, а вовлекает в сферу своего воздействия любого человека, ставшего получателем лозунга, и навязывает ему роль своего союзника.

Массовая адресация лозунга в редких случаях подчеркивается обращением: Граждане России! Почтите память жертв 73-х летнего террора большевиков против своего народа! (ноябрь 1990, г.Комсомольск-на-Амуре); Люди! Будьте разумны! Не допустите ошибки по поводу переименования города! (февраль 1991, г.Екатеринбург); Граждане России! К старому возврата нет! (март 1993, г.Екатеринбург); Люди мира! Защитите нас от российского фашизма! (май 1995, г.Грозный). В последнем случае позиция субъекта речи демонстрирует нежелание обращаться к стране, с которой ведется война, поэтому адресатом является мировая общественность.

Подведем итоги анализа субъектно-объектной организации сверхтекста лозунгов.

Коммуникативная ситуация протеста включает три компонента: адресант, адресат и косвенный адресат (молчащий наблюдатель).

Адресант может быть выражен: а) грамматически: при помощи местоименных и глагольных форм 1-го лица множественного числа; б) семантически: через позицию грамматического объекта в тексте лозунга; в) метонимически. Паспортизация субъекта протеста возможна по профессиональной или социальной принадлежности.

Позиция адресата в лозунговом тексте может быть заполненной/незаполненной. При заполненной позиции адресат выражен глагольной формой 2-го лица или вокативом.

Лингвистическим маркером косвенного адресата могут являться инклюзивные местоимения, собирательные существительные, существительные во множественном числе.

Социально-психологические роли коммуникантов распределяются следующим образом: адресант — ущемленный в правах, обездоленный и потому протестующий, адресат — властвующий, ущемляющий права и личное достоинство адресанта, косвенный адресат — союзник адресанта.