31. «Дон Кихот» Сервантеса как пародия на рыцарский роман и возвышенно-трагический итог Сервантеса.

Дон Кихот, бедный захолустный идальго, сведенный с ума чтением рыцарских романов и решивший восстановить древний институт странствующего рыцарства, подобно героям рыцарских романов, выезжает на подвиги в честь своей воображаемой «дамы» для защиты всех обиженных и угнетенных в этом мире. Но его доспехи — ржавые обломки вооружения его предков, его конь — жалкая кляча, спотыкающаяся на каждом шагу, его оруженосец — хитрый и грубоватый местный крестьянин, соблазнившийся перспективой быстрого обогащения, дама его сердца — скотница Альдонса Лоренсо из соседнего села, переименованная безумным Дон Кихотом в Дульсинею Тобосскую.

Точно так же пародируются в романе все рыцарские обряды и обычаи: церемония посвящения в рыцари, этикет рыцарского поединка, детали «рыцарского служения» даме (например, когда Дон Кихот приказывает «побежденным» его противникам отправиться к Дульсинее Тобосской и предоставить себя в ее распоряжение).

Также пародируются обряды «обожания» ее (самобичевание Дон Кихота в горах Сьерра-Морены, напоминающее эпизод Прекрасного Скорбника в «Амадисе Галльском»).

Разгоряченное воображение Дон Кихота заставляет его во всем видеть блистательные авантюры или волшебство, принимать ветряные мельницы за великанов, постоялый двор — за роскошный замок, таз цирюльника — за чудесный шлем, каторжников — за угнетенных рыцарей, даму, едущую в карете, — за похищенную принцессу.

Все подвиги Дон Кихота, совершаемые им для восстановления справедливости на земле, приводят к совершенно противоположным результатам. Пастушок Андрее, за которого Дон Кихот заступился, после его отъезда подвергается еще более жестоким побоям; каторжники, освобожденные им, разбегаются, чтобы сделаться снова бичом общества. Нелепое нападение на похоронную процессию заканчивается переломом ноги у ни в чем не повинного лиценциата; стремление помочь испанскому рыцарю, окруженному маврами, приводит к разгрому кукольного театра, на сцене которого это изображалось.

Все те, кого Дон Кихот пытается «защитить», молят небо «покарать и уничтожить его милость со всеми рыцарями, родившимися когда-либо на свет». Дон Кихота оскорбляют, бьют, проклинают, над ним издеваются, и, в довершение позора, его топчет стадо свиней.

Наконец, измученный морально и физически, рыцарь Печального образа возвращается к себе домой и там, тяжело заболев, перед смертью прозревает. Он снова становится доном Алонсо Кихана, прозванным за свои поступки Добрым, отрекается от рыцарских бредней и составляет завещание в пользу племянницы, с оговоркой, что она лишится наследства, если выйдет замуж за человека, любящего читать рыцарские романы.

Сатира на рыцарские романы была жанром весьма распространенным в эпоху Возрождения (Луиджи Пульчи, Фоленго, народная книга о Гаргантюа), но Сервантес совершенно трансформировал этот жанр, углубив ситуацию и усложнив образ главного персонажа. Прежде всего он наделил своего героя не только отрицательными, но также и глубоко положительными чертами, а кроме того, придал ему двойную жизнь — в здоровом и в бредовом состоянии, что делает его почти двумя различными персонажами.

Далее, Сервантес дал Дон Кихоту спутника, который является отчасти его контрастом, отчасти его дополнением. Наконец, что не менее существенно, Сервантес привел Дон Кихота в постоянное и многообразное соприкосновение с реальной жизнью, обрисованной, подобно плутовским романам, в виде серии картин различного рода общественной среды, обстановки или ситуаций, через которые последовательно проходит герой. Благодаря всему этому не только нелепость поведения Дон Кихота выступает отчетливее на фоне реальной жизни, но и самое его поведение становится средством оценки действительной жизни, изображаемой в романе критически. [403]

То, что «Дон Кихот» содержит в себе нечто большее, чем сатиру на рыцарские романы, было уже давно замечено западноевропейской и русской критикой. Однако попытки объяснить глубокий смысл романа носили по большей части абстрактный, идеалистический характер. Толкования эти исходили главным образом из противопоставления образов Дон Кихота и Санчо Пансы. Особенной популярностью пользовалась очень долгое время философско-метафизическая точка зрения, впервые сформулированная литературоведом-кантианцем начала XIX в. Бутервеком и воспринятая А. В. Шлегелем и другими немецкими романтиками. Согласно Бутервеку в лице Дон Кихота и его оруженосца Сервантес изобразил «вечный» контраст между идеализмом и материализмом, альтруизмом и эгоизмом, мечтой и «грубым здравым смыслом», причем идеализм, хотя внешне и оказывается в романе посрамленным, внутренне все же торжествует.

Сходно смотрели на «Дон Кихота» Шеллинг, Гюго, Вордсворт и Байрон; последний считал, что Сервантес причинил этим романом своей родине большой вред, подорвав у испанцев понятие о чести.

С большим талантом развил эту точку зрения Гейне. По его мнению, Сервантес намеревался написать только сатиру на рыцарские романы, но «перо гения всегда более велико, нежели он сам», и потому Сервантес, «сам того не сознавая, написал величайшую сатиру на человеческую восторженность и одушевление». Дон Кихот для Гейне — воплощение «идеального энтузиазма», а Санчо Панса — воплощение «положительного ума». Но в изображении Сервантеса оказывается, что «этот последний играет более смешную роль, ибо положительный ум, со всеми его общеполезными пословицами и поговорками, все-таки принужден тащиться на смиренном осле позади энтузиазма».

Сходных взглядов придерживался в основном и Тургенев (см. его речь «Гамлет и Дон Кихот»), считавший, что в лице Дон Кихота Сервантес изобразил «жертвенное начало», «веру в истину», бескорыстное служение высокому идеалу.

Очень близка к этим взглядам также весьма распространенная в западной критике «психологическая» интерпретация романа, видящая в нем сопоставление двух разновидностей человеческой натуры, двух типов душевного склада, одинаково законных и неизбежных во все эпохи,— пылкого мечтателя и трезвого, рассудительного практика.

Гораздо ближе к истине, чем оба эти толкования, одинаково абстрактные и неисторичные, возникшее в середине XIX в. культурно-историческое истолкование романа. Его впервые сформулировал испанский литературовед А. Дуран следующим образом: «Сервантес осмеял в своем романе комически преувеличенное сознание высших классов, противопоставив ему трезвость и рассудительность классов средних и прозаизм простого народа, чей робкий, скрытый, недоверчивый и эгоистический характер сложился под игом деспотизма и инквизиции. Дон Кихот, священник и Санчо Панса образуют единство испанского общества того времени». [404]

Однако и это толкование не является полным раскрытием сложного смысла романа.

Глубже выразил эту мысль Белинский в заметке по поводу выхода в свет «Дон Кихота» в переводе К. Масальского (1838): «Дон Кихотом» началась новая эра искусства — нашего, новейшего искусства. Он нанес решительный удар идеальному направлению романа и обратил его к действительности. Это сделано Сервантесом не только сатирическим тоном его произведения, но и высоким художественным его достоинством: все лица его романа — лица конкретные и типические. Он более живо писал действительность, нежели пародировал устарелую манеру писания романов, может быть, вопреки самому себе, своему намерению и цели»1. (1 Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 2. М., 1953, с. 424.)

Прежде всего Сервантес предал в своем романе осмеянию не только рыцарские романы как литературный жанр, но и самую идею рыцарства. Осмеивая рыцарские романы, он боролся со старым, феодальным сознанием, которое подкреплялось ими и находило в них свое поэтическое выражение. Он протестовал в своем романе против всего мировоззрения правящей верхушки Испании, пытавшейся возродить на новых основах «рыцарские» идеи, и в первую очередь против феодально-католической реакции, поддерживавшей эти идеи.

Сервантес осуждает не самого Дон Кихота, наделенного им чертами редкого душевного благородства, доброты и рассудительности, а те бредовые рыцарские идеи, которые овладели воображением бедного идальго. Последнее могло случиться лишь оттого, что Дон Кихот весь устремлен в прошлое, оттого, что он, по выражению Белинского, «лишился всякого такта действительности». Это прошлое — мир рыцарства, который Дон Кихот пытается восстановить. Он действует слепо, следуя готовым нормам и правилам, вычитанным им из старых книг и отжившим свой век, он не умеет и не хочет считаться с реальными возможностями, с подлинными нуждами и требованиями людей, с действительным положением вещей.

Несоответствие между стремлениями фантазирующего Дон Кихота и его возможностями порождает грустный комизм его образа. При этом Дон Кихот в положении «рыцаря» не только комичен, но и социально вреден. Отвлеченность его принципов, его отрыв от действительности порождают целый ряд пагубных недоразумений.

В своих авантюрах Дон Кихот не только постоянно терпит неудачи, но и сеет вокруг себя разрушение. Его безумие тем опаснее, что оно заразительно, как это видно на примере Санчо Пансы.

Показывая анахронизм рыцарских идей и вместе с тем вред их, Сервантес обличает все то, что перекликалось с ними в испанской современности.