Важнейшим элементом теории Куна является несоизмеримость парадигм. Между периодами нормальной науки, разделенными научной революцией, нет преемственности, по словам Куна, ученые, представляющие разные парадигм, работают в «разных мирах». Достижения предыдущей парадигмы либо вообще не могут быть восприняты, либо нуждаются в «переводе» на язык новой парадигмы. Таким образом, революция – это не скачок в развитии знания, а, скорее напротив, «обнуление» научной дисциплины – новая парадигма начинает строить свой мир заново. В таком виде куновская модель науки не оставляла места для представлений о ее продвижении к истине. Получалось, что научная революция – это не шаг вперед к истинному знанию, а лишь смена точки зрения. Такой отказ от прогрессистского видения науки вызвал наибольшей резонанс среди философов.

Кун превратил философию науки в политеоретичную дисциплину. Ее цель перестала восприниматься как открытие ключевого механизма научных открытий, который смог бы объяснить логику развития науки. Вместо этого исследователи занялись конструированием моделей, которые за тем пытались наложить на исторический материал различных научных дисциплин. Общая тенденция заключалась в том, что эти модели становились все менее и менее определенными, в них проникало все больше элементов, свойственных политическим и экономическим концепциям, и наука все в меньшей степени воспринималась как уникальный общественный институт.

Концепция ядра и защитного пояса науки у И. Лакатоса

Первая посткуновская модель науки была предложена уже упоминавшимся британским философом науки Имре Лакатосом. Он предпринял попытку выдвинуть концепцию, представляющую своего рода синтез идей Куна и рациональной точки зрения на развитие науки. Лакатос вводит понятие «научно-исследовательской программы», которая является некоторой совокупностью генетически связанных принципов, гипотез и теорий, направленных на исследование определенной предметной сферы. Если по Куну основу парадигмы составляет некоторая изначальная связка теории и основанного на ней успешного эксперимента, то научно-исследовательская программа Лакатоса включает в себя набор важных теорий и гипотез, который определенным образом соотносится с существующей экспериментальной практикой. Программа признается прогрессирующей, если ее теориям удается опережать получение опытных данных, т.е. прогнозировать их, и

– регрессирующей, если все сводится к объяснению новых данных путем переформулировки и подгонки теоретических положений. Одновременно могут существовать несколько исследовательских программ, и вследствие непредсказуемости их развития Лакатос считает, что ученые придерживаются той или иной программы по

93

собственному усмотрению, не прибегая к какой-либо диагностике. Его философия не создает методов ориентировки в научном потоке, она лишь предлагает инструмент для реконструкции и объяснения прошлого – определить программу как прогрессирующую или регрессирующую применительно к каждому отдельному моменту времени можно лишь ретроспективно.

Программа включает в себя две группы правил: отрицательную и положительную эвристику. Отрицательная эвристика указывает на теоретические положения программы, которые не могут пересматриваться. Если факты оказываются в противоречии с этими положениями, то это ставит под сомнение методы их получения и, скорее всего, они будут объявлены иллюзорными вследствие недостаточного развития исследовательской техники. Такие основополагающие положения – к примеру, в ньютонианской программе – это три закона динамики – составляют «твердое ядро» программы. Положительная эвристика, напротив, предлагает схему продвижения программы, намечает пути, которым должно следовать ее развитие. Для ученого, столкнувшегося с аномалией, такая эвристика доминирует над абстрактными правилами общенаучного метода.

Далеко не все теоретические основания программы обладают столь прочным статусом. Вокруг ядра формируются вспомогательные гипотезы, служащие примирению основ программы с аномалиями, от которых, по мнению Лакатоса, не свободна ни одна исследовательская программа. Эти гипотезы составляют «защитный пояс», подверженный постоянным изменениям, - относящиеся к нему теоретические положения систематически опровергаются и подвергаются пересмотру. Изменения в поясе имеют главной целью сохранение ядра, но, помимо этого, они могут способствовать прогрессу программы, при условии, что им удается предугадывать эмпирические данные, или регрессу, если им удается лишь придумывать объяснения уже выявленным фактам. Если развитие программы сводится к объяснениям «задним числом», то противоречия получают возможность прорваться через защитный пояс и поставить под сомнение ядро программы, что и служит основанием для научной революции.

Если Лакатос попытался смягчить теорию Куна и снизить значение субъективного, иррационального в развитии науки, то австриец Пауль Фейерабенд, напротив, предложил наиболее радикальную трактовку принципов несоизмеримости теорий и отсутствия преемственности при смене парадигм.

Гносеологический анархизм П. Фейерабенда

Пауль Фейерабенд не считал себя участником дискуссии об основах научного знания, не желая втягиваться в «войну мышей и лягушек между сторонниками Поппера и

94

Куна»63. Сама философия науки вызывает у него открытую неприязнь, а в ее представителях, придерживающихся позитивистских убеждений, он видит самую бесполезную и чванливую часть научного сообщества.

Главный противник, а можно даже сказать, враг Фейерабенда – Поппер. Его схема развития науки от проблемы к теории и, далее, к экспериментальным проверкам и формулированию новых проблем категорически неприемлема для Фейерабенда – по его мнению, она лжива, реакционна и наносит науке серьезный вред. Значимых отличий между Поппером и Куном Фейерабенд не видит: они оба занимаются выстраиванием надуманных схем и подгонкой под них истории. Надежду философии науки на выздоровление Фейерабенд связывает с Лакатосом: его модель признается наиболее точной, но, к сожалению, служит основой для ошибочных выводов – там, где следует признать хаос и анархию, Лакатос находит относительный порядок и рациональность. Тем не менее, его философия годится на роль «троянского коня» с помощью которого иррационалистскую концепцию науки можно скрытно «протащить» в лагерь позитивистов.

Научное сообщество в целом также не вызывают у Фейерабенда симпатий и характеризуются как предельно идеологизированная каста, безосновательно требующая себе колоссальных привилегий. Сам он не пытается скрыть своей предвзятости – его цель не разрешить спор о путях развития науки, а прекратить его путем перекрытия государственного финансирования, что неизбежно должно последовать за «отделением науки от государства», к которому он призывает. Лишение науки средств и привилегий само собой завершит попытки обосновать ее рациональность, которые направлены на обоснование чрезмерных аппетитов ученых.

Наука, по мнению Фейерабенда, заняла место, которое прежде занимала религия: она находится на щедром государственном содержании, пользуется доминирующим положением в образовании и объявляется единственно истинным учением, в то время как за альтернативными взглядами на мир признается право на существование лишь в качестве музейных экспонатов, иллюстрирующих заблуждения минувших эпох. Разница в правах, установившаяся между этими альтернативами и наукой, колоссальна: принятие альтернативных идеологий допускается либо в индивидуальном порядке и в таком случае не может выходить за пределы частной жизни, либо должно проследовать путем общественного обсуждения и голосования; наука же заведомо ограждена от любых демократических процедур, в которых могла бы приять участие широкая общественность.

63 Фейерабенд П. Против метода. М.: АСТ, 2007. С. 27.

95

В обоснование такого привилегированного положения приводится два главных аргумента. Во-первых, присущий ей особый рациональный метод, который ведет к получению истинного знания и который отличает науку от любой идеологии. Во-вторых, общественная ценность науки, служащей двигателем технического прогресса.

Разрушению первого аргумента служат исторические изыскания Фейерабенда. Он глубоко убежден, что в развитии науки нет места особым рациональным процедурам, с помощью которых всегда можно отличить верное направление от заблуждений и обмана. Наука развивается как борьба между идеологиями, за которыми стоят интересы определенных социальных групп, и эти идеологии отстаиваются всеми доступными способами. История демонстрирует, что в науке не соблюдается последовательность, а новые парадигмы не занимаются опровержением старых – они строят новые независимые картины мира и используют доказательства, которые имеют смысл только в рамках их собственного мировоззрения. Помимо теорий и фактов, парадигма как специфическая форма сознания ее приверженцев также включает в себя естественные интерпретации – особые способы толкования действительности, «идеи, настолько тесно связанные с наблюдениями, что требуется специальное усилие для того, чтобы осознать их существование и определить их содержание»64. Естественные интерпретации воспринимаются как самоочевидные, употребляются без дополнительных объяснений, а чтобы их выделить и пояснить, требуются специальные исследования.

Любая новая парадигма должна преодолеть естественные интерпретации старой парадигмы, и если это удается сделать, то может оказаться, что опытные данные, полученные старой парадигмой, в альтернативной интерпретации служат подтверждениями новой. Пример такой перемены точки зрения – опровержение Галио Галилеем «аргумента башни», приводимого аристотелианцами против движения Земли: если Земля движется, то камень, брошенный с башни, должен приземлиться не у ее подножия, а поодаль, так как за время его падения земная поверхность успеет сместиться. Галилей с помощью вкрадчивого стиля и набора аналогий (движение экипажа с пассажирами, корабля с грузом и др.) убеждает своего читателя в том, что движение Земли предопределяет одновременное и равнонаправленное движение всех связанных с ней предметов. Вследствие такой перемены перспективы «аргумент башни» нейтрализуется: он более не может восприниматься как опровержение и в определенном смысле может служить подтверждением движения Земли.

Достичь такого эффекта рациональным путем с помощью выделения и критики естественных интерпретаций чаще всего оказывается невозможным. Более реалистичный

64 Там же. М.: АСТ, 2007. С. 32.

96

путь – их подмена. Для этого задействуются психологические механизмы, аналогичные тем, которые делают возможным переключение между различными интерпретациями рисунков, допускающими двоякое толкование – например, набор линий на листе бумаге, который может восприниматься как куб, развернутый в две разные стороны. Невозможно одновременно видеть две интерпретации такого рисунка – на время восприятия одной из них вторая исключается из сознания. Также и с парадигмами: в случае принятия новых естественных интерпретаций, старые стираются из памяти, в терминологии Фейерабенда,

– подвергаются анамнесису. В силу того, что ход научных революций скрыт именно в таких преобразованиях интуитивного восприятия, рациональная реконструкция науки оказывается совершенно бессмысленным занятием.

Фейерабенд также не признает эстетический критерий в качестве повода для смены парадигм, указывая, что в случае с Коперником лишь ранний вариант его теории выигрывал по простоте и изящности по сравнению с системой Птолемея. В дальнейшем сам Коперник принес эстетические преимущества в жертву математической точности описания.

Изначально новая теория не способна конкурировать с господствующей концепцией ни на каком поле. На стороне старой разработанной концепции – багаж подтверждающих ее фактов и привычная «очевидность» ее взглядов. Бороться с ней в ее собственных пределах и по ее правилам попросту невозможно. В таких условиях, чтобы отстоять новый взгляд на вещи, необходима мощная и, в общем-то, иррациональная вера в его правоту, а также недюжинные хитрость и ловкость – таланты, которые позволяют подточить старую концепцию и обеспечить хоть какое-то пространство для новой. Более того, положительную роль способны играть «невежество, поверхностность или тупость», которые позволяют упрямо отстаивать самые несуразные теории вопреки господствующей очевидности.

Любое новое начинание в области познания начинается с абсурда – высказывания, мотивированного эмоциональным состоянием человека и не вписывающегося ни в какую логическую систему. Но в дальнейшем этот элемент начинает собирать вокруг себя другие высказывания, которые связаны с первоначальным тем, что взаимно обусловливают друг друга как причина и следствие, посылка и вывод, тезис и подтверждение и т.д. Разрастание этой сети служит завоеванию интеллектуального пространства. Новая теория не возникает как концепция, способная поглотить все известные факты и, к тому же, ввести ряд новых открытий. Она появляется как чья-то сумасбродная фантазия, или, в лучшем случае, как некая гипотеза ad hoc. Если, по несказанной удаче, ей удается как-то закрепиться в науке, она начинает «атаки» на

97

факты старой парадигмы, часть которых отвергаются как не имеющие смысла, а часть «захватывается» – подвергается переосмыслению в новых естественных интерпретациях. Таким образом, любая парадигма – это фактически набор теорий ad hoc, видоизменяющихся в соответствии с необходимостью закрепляться на новых территориях. Научный процесс движим не чередой переходов от открытий к дилеммам и их решению, а всевозможными «страстями» участвующих в нем ученых. Это то, что служит его движущей силой, и он попросту не может быть рациональным, так как это означало бы лишение его топлива, необходимого для движения.

Метод науки характеризуется Фейерабендом как контриндукция – подход, заключающийся в том, чтобы «вводить и разрабатывать гипотезы, которые несовместимы с хорошо обоснованными теориями или фактами»65. Развитие не только нерационально, но и необходимо неразумно – в случае соблюдения всеми участниками научного процесса единых рациональных правил, наука не смогла бы продвинуться ни на йоту. Контриндукция становится одновременно и описанием фактического положения дел в науке, и методом, который заслуживает поощрения и распространения. Для науки полезна пролиферация, т.е. размножение самых разнообразных теорий, в то время как установление единообразия вредит ей.

Помимо эмоциональной увлеченности от приверженцев новой парадигмы также требуется владение словом, навыки манипулировать аргументацией и, что, возможно, перевешивает все таланты, благосклонное настроение аудитории: «Галилей победил, благодаря своему стилю и блестящей технике убеждения, благодаря тому, что писал на итальянском, а не на латинском языке, а также благодаря тому, что обращался к людям, пылко протестующим против старых идей и связанных с ними канонов обучения»66. Необходимо не убедить, а вызвать преданность новым идеям, а преданность по определению эмоциональна и, соответственно, формируется нерациональным путем.

В то же время, защитники старой теории, отстаивают ее с не меньшей неразборчивостью в средствах. Где возможно, новые теории осмеиваются или замалчиваются, проблемы «очевидной» концепции либо скрываются, либо решаются путем построения вспомогательных гипотез, плюс – консерваторы вовсю используют доступные им возможности контролировать научное образование, по Фейерабенду – осуществлять «промывку мозгов». Выдвижение новой теории становится возможным, лишь когда среди учащихся возникает мотивация к сопротивлению и, соответственно, спрос на новую идеологию, способную послужить опорой в борьбе.

65Там же. С. 48.

66Там же. С. 142.

98

Эти схватки старого с новым никогда не заканчиваются окончательным опровержением «старой» теории, которая после поражения может отправиться в изгнание копить силы и ждать нового шанса. Революция Коперника – это одновременно пифагорейская «реакция», возвращение древней причудливой идеи, которую в свое время «опроверг» Птолемей. Старые теории, представляющие «исключительно исторический интерес», на самом деле служат запасом новых революционных идей или, иначе, все новое – это хорошо забытое старое.

Такая характеристика «научных революций» ясно указывает на то, что Фейерабенд – противник разделения внутренней и внешней истории науки, согласно которому к первой относится развитие знаний, а ко второй – деятельность ученых по получению и продвижению этого знания. Процессы открытия и отстаивания результатов сливаются: отстоять можно лишь обнаруженные факты, но обнаруженными признаются лишь те из них, которые удается отстоять, и надо учитывать, что в этой борьбе хороши все средства. В науке побеждает «крайний оппортунист», «который не связан никакой частной философией и пользуется любым подходящим к случаю методом»67. Все же апелляции к разуму используются исключительно как прием в конкурентной борьбе – за ними всегда стоит иррациональная мотивация.

Вывод Фейерабенда – история науки показывает, что никакого особого метода, отличающего деятельность ученых от любой другой, не существует, а утверждение существования такого метода – идеологический ход, призванный закрепить привилегированное положение людей науки.

Второй аргумент в пользу уникальности науки, исходящий из ее общественной ценности, Фейерабенд не оспаривает напрямую. Он охотно признает то, что современное общество во многом обязано науке своими познаниями и своим комфортом. Но предшествовавшие науке мифы оказываются в этом смысле ничуть не хуже: «Нельзя забывать, сколькими изобретениями мы обязаны мифам! Он помогли найти и сберечь огонь; они обеспечили выведение новых животных и растений, и часто более успешно, чем это делают современные научные селекционеры; они способствовали открытию основных фактов астрономии и географии и описали их в сжатой форме; они стимулировали употребление полученных знаний для путешествий и освоения новых континентов,» - перечень продолжают духовные и художественные достоинства мифов, выгодно отличающие их от науки68.

67Там же. С. 37.

68Там же. С. 26-27.

99

Работа Фейерабенда адресована радикально либеральной аудитории. Он делает много популистских заявлений на тему гуманизма, свободы и демократии, иллюстрирующих как наука выступает противодействующей им силой. Научное образование, по его мнению, калечит индивидуальность и «формирует человека, исходя из того идеала рациональности, который случайно оказался модным в науке…»69. Определенно, Фейерабенду удалось достичь крайней точки в критике науки, до которой можно дойти, оставаясь ученым. Несмотря на то, что, помимо открыто агрессивных высказываний в адрес науки, он также отвешивает комплименты астрологии, колдовству и целительству, Фейерабенд все же не предлагает перейти на сторону отрекомендованных им китайских коммунистов, объявивших в 1950-е о борьбе с «буржуазной» наукой и медициной, а лишь указывает на положительное следствие этого решения – развитие традиционной медицины, которая не вписывалась в европейское видение. Сделать еще полшага означало бы потерять право на критику науки «изнутри» и занять откровенно антинаучную позицию.

Фейерабенд выступает за утверждение в науке гносеологического анархизма. Это означает признание действительного положения дел, которое характеризуется отсутствием в науке единых методологических стандартов и постоянным применением «запрещенных» методов продвижения научных теорий. Такие запреты необходимо устранить. Единственное ограничение, которое Фейерабенд считает необходимым в отношении его принципа «все сойдет» - пресечение попыток установить единые универсальные стандарты рациональности – это единственное оружие, неприемлемое для анархиста.

Но даже такое ограничение непросто принять, учитывая, что в отсутствие единых методологических правил, развитие науки определяется «борьбой за выживание» между группами ученых. Одна парадигма сменяет другую не потому, что ей удалось переубедить противников, а вследствие занятия «командных высот» - в современной науке это редакции журналов и влияние на источники финансирования. Лишенные финансовой поддержки и доступа к сообществу, сторонники проигрывающей парадигмы вынуждены либо сменить лагерь, либо мириться с бедностью и безвестностью. Сложно представить, что в такой борьбе проигрывающая сторона будет соблюдать хоть какие-нибудь ограничения и не воспользуется апелляцией к универсальным стандартам, если это дает ей шанс на выживание.

В целом получается, что предложив анархистскую картину развития науки вне методологических стандартов, как чистой конкурентной борьбы, Фейерабенд исключил

69 Там же. С. 40.

100