основания рассматривать науку как некоторое самостоятельное явление попросту исчезают.

Научные войны

В 1970-х социологический поворот стал свежей струей в философии науки, фактически исчерпавшей возможности логических и лингвистических реконструкций, в 1980-х он начал активно ветвиться, породив ряд новых течений, отличавшихся причудливостью и радикализмом, а в 1990-х занял места «мэйнстрима» науковедения, захватившего кафедры, редакции и экспертные советы, распределяющие финансирование. Количественному росту социально-конструктивистских исследований не сопутствовало качество работ, отличавших зачинщиков социологического поворота. И если реакция ученых на работы Блура, Барнса и Латура ранжировалась между любопытством и раздражением, то поток посредственных работ от социального конструктивизма повлек за собой возмущение и протест.

Философ Ян Хакинг в своей работе «Социальное конструирование чего?» выделяет три основных линии разногласий между учеными и социологами: неизбежность против случайности, реализм против номинализма и внутренняя стабилизация науки против внешней. Т.е. ученые считают, что развитие науки идет по единственно возможному верному пути, имеет дело с реально существующими объектами и научные споры разрешаются путем сопоставления научных данных. Социологи соответственно заявляют о возможности существования иных путей научного развития и определяющей роли случайности в состоявшемся выборе, о несоответствии научных понятий и подлинных явлений, а также о преобладании социальных и психологических факторов в научном развитии98.

Начало полемической войны, вызванной этими разногласиями, обычно связывают с изданием в 1994 г. книги биолога Пола Гроса и математика Нормана Левита «Высокие суеверия: как университетские левые с наукой поссорились». В достаточно резкой манере авторы заявили о научной безграмотности и самонадеянности новых науковедов. Гросс и Левитт связывают распространение конструктивистских взглядов на науку с постмодернистской модой на деконструкцию, основная идея которой сводится к тому, что любой текст отражает культуру, в которой он был создан, и разбор текста с точки зрения культурного анализа позволяет раскрыть, какое он имел значение для создавшего его автора. При этом цель любого автора – выразить свои интересы скрытно, замаскировать их с помощью претензий на объективность, а задача исследователя – «сорвать покровы».

98 См. Hacking I. The social construction of what? Cambridge: Harvard University Press, 1999. P. 63-99.

131

Эта идея позволила гуманитариям претендовать на альтернативное, культурологическое понимание любого явления, в том числе и науки.

Исследователь, «принявший» деконструкцию, получал возможность работать, игнорируя недовольство «традиционных» специалистов: их сопротивление объявлялось заведомо направленным на защиту своей властной позиции и служило подтверждением правильности избранного пути, примерно в том же смысле, как в психоанализе возмущение пациента служит признаком того, что терапевту удалось приблизиться к чему-то значимому. Распространение такого ненаучного (по Попперу) подхода позволило гуманитариям описывать науку в самых затейливых красках, при этом полностью оградив себя от критики. Постмодернистская позиция, изначально связанная с левым политическим флангом и марксизмом, была принята на вооружение протестной группой в американских университетах, которую волновали главным образом проблемы гендерной и расовой дискриминации. Агрессивный, претензионный характер выступлений этой группы превратил постмодернизм в оружие разоблачения, которое без разбору направлялось на всех неугодных. Ученые-естественники оказались в их числе за свой элитизм, за связи с военно-промышленным комплексом и за то, что большинство из них оказались мужчинами белой расы.

Первое упоминание «научных войн» было сделано Эндрю Россом – редактором постмодернистского журнала «Social Text», который охарактеризовал выход книги Гросса и Левитта как открытие «второго фронта» «культурных войн» между консерваторами и левыми99. При его активном участии в 1996 г. был подготовлен специальный выпуск журнала, посвященный этой полемике. И именно в этом выпуске состоялось опубликование злополучной статьи физика Алана Сокала «Преступая границы: к трансформационной герменевтике квантовой гравитации». Сразу после выхода номера Сокал опубликовал в другом журнале – «Lingua Franca» – заметку, в которой заявил, что статья в «Social Text» содержит целый набор утверждений, очевидно абсурдных для любого физика. То, что наполненный бессмыслицей текст был опубликован, Сокал считал наглядным подтверждением низких интеллектуальных стандартов редакторского коллектива журнала, в который, помимо Росса, входил целый ряд фигур, пользующихся широким признанием в постмодернистских кругах. Его статья послужила доказательством, что люди, которые претендуют на новое «прогрессивное» понимание естественных наук, на самом деле совершенно не разбираются в научных дисциплинах, анализом которых занимаются.

99 См. Zammito J. A nice derangement of epistemes: post-positivism in the studies of science from Quine to Latour. Chicago: University of Chicago Press, 2006. P. 253-254.

132

Далее, Сокал предложил свое видение причин, по которым опубликование его статьи состоялось: это стиль, идеологизированность и авторитеты. Сокалу удалось перенять специфический язык постмодернистов, включить в текст цитаты всех главных гуру (Жака Деррида, Жиля Делеза, Донны Харауэй и др.), сопровожденные восторженными комментариями, и наполнить статью отсылками к «общеизвестным» догмам: «реальность» - это социально-лингвистический конструкт, научное «знание» - отражение доминирующей идеологии и властных отношений, наука не имеет оснований для утверждения своего преимущества над оппозиционными ей системами знания и т.д. Публикация статьи, таким образом, послужила доказательством тотальной политизированности постмодернистов – приверженность авторитетам, соответствие «генеральной линии» и идентификация в качестве «своего» на основании владения жаргоном оказались достаточными, чтобы принять в печать текст, посвященной одной из самых сложных областей физики, не проконсультировавшись ни с одним специалистом.

Розыгрыш Сокала был направлен против наиболее одиозных и действительно безграмотных представителей нового науковедения. В отличие от них, работы эдинбуржской школы, Латура, Кнорр-Сетины и других заметных авторов этой волны попросту не позволяют заподозрить их в той научной безграмотности, которую продемонстрировала редакция «Social Text». Но главный результат конфликта, который пока еще вряд ли можно считать завершенным, - яркая демонстрация того, что сами гуманитарии оказались в полной мере подвержены социальному конструктивизму, который они приписывали ученым-естественникам. Остроумный ход разгневанного физика указал на критерий, действительно способный выявить черту, на которой в науке заканчивается социальное и начинается реальное: там, где усердный автор, готовый потратить время на изучение текущей дисциплинарной моды и жаргона специалистов, может провести бессмысленный вывод в научное издание, господствует социальное, там же, где такой поворот невозможен, явно имеет место внешнее влияние, источником которого следует признать реальность, не допускающую возможности искажать представления о себе самой.

Вопреки засилью политизированных квазинаучных изданий, расплодившихся в 1990-е, важной заслугой социологического поворота следует признать то, что его последователи на деле совершили переход от спекулятивных схем к микроанализу социальных групп, составляющих научное сообщество. Волна «хождений» в лаборатории, начатая Латуром, позволила собрать богатый эмпирический материал, который способствовал выявлению ранее не замечаемых закономерностей научной деятельности (разрыв между описанием действий ученых и их реальной деятельностью, соотношение

133

текстов публикаций и реальной работы и т.д.). Опираясь на этот богатый материал, этнометодологи сумели выступить в споре с позитивистской точкой зрения на науку с хорошо обоснованной позицией, позволившей им добиться признания, в том числе и у сторонников институциональной социологии науки.

Примером влияния этнометодологических исследований на мертонианца могут служить «реалистско-конструктивистские» убеждения одного из представителей школы Мертона Стефена Коула: «Реалист-конструктивист считает, что наука – объект социального конструируирования, осуществляемого как в лаборатории, так и в сообществе в целом, но это конструирование, в большей или меньшей степени, находится в зависимости от потока информации из эмпирического мира. Вместо заявления о том, что природа не имеет влияния на когнитивное содержание науки, реалист-конструктивист утверждает, что природа обладает некоторым влиянием и что относительное значение этого влияния в соотношении с влиянием социальных процессов является переменной, которая должна быть подвергнута эмпирическому изучению. Я не утверждаю, что доказательства полученные из эмпирического мира полностью определяют содержание науки, но я так же отвергаю точку зре ния, что они вообще не имеют значения»100. Таким образом, уровень согласия в науке можно определить как существенно более низкий, нежели предполагали позитивисты, но все же консенсус возможен, и он может быть достигнут не только в результате социальных компромиссов, как на том настаивали сторонники конструктивистской точки зрения.

Вопрос об уровне согласия в науке может по-разному решаться в зависимости от того, идет ли речь о знаниях, составляющих ядро дисциплины, или о переднем крае исследований. Ядро науки составляют знания, которые сообщество признает истинными и значимыми. Знания же, возникающие на переднем крае, воспринимаются лишь как претендующие на истинность, и если в первом случае ситуация отличается практически полным консенсусом, то во втором характеризуется непрерывными разногласиями. В целом, Коул выделяет три группы переменных, определяющих возможность принятия новой работы в качестве истинного знания: содержание работы, социальные характеристики автора и параметры научной системы, в которой автор работает. Коул признает, что для заурядных работ социальные факторы имеют преимущественное или, по крайней мере, одинаковое значение по сравнению с содержанием. Однако в случае с открытиями, способными изменить ядро знаний, их содержание резко перевешивает влияние социальных факторов. Более того, открытия, способные сразу же изменить ядро научной дисциплины, способны так же резко изменить ее социальную структуру,

100 Cole. S. Making Science. Between Nature and Society. Harvard University Press. Cambridge: 1992. P. 235.

134

выдвинуть новых лидеров и выставить влиятельных оппонентов в неприглядном свете. В качестве примера таких радикальных открытий Коул приводит спиральную модель ДНК Джеймса Уотсона и Фрэнсиса Крика.

Если бы наука действительно была столь независима от фактов, как на том настаивают социальные конструктивисты, то это неизбежно вело бы к выводу, что любая научная проблема имеет ряд альтернативных решений, которые в равной степени могли бы быть приняты в качестве истины и способствовать дальнейшему развитию знания. Получается, что если бы вместо спиральной модели ДНК была бы предложена какая-либо иная модель, она также была бы признана важным открытием и привела бы к тем же высоким темпам роста знаний. Таким образом, в качестве критерия «истинности» предлагается научный и общественный резонанс открытия. То, что с развитием науки эта модель ДНК может быть признана ошибочной, вовсе не означает, что в данный исторический момент она не является верной и легко может быть заменена любой другой неверной теорией.

Взгляд, который предлагает Коул, с одной стороны, учитывает разработки социальных конструктивистов в области исследования влияния факторов социального характера на процесс формирования научного знания, но в то же время нацелен на то, чтобы избежать «патовой» ситуации, в которую ставит социологию науки конструктивистский подход: «Даже если в некотором «универсальном» смысле не существует метода, который позволил бы определить, в какой степени одна парадигма ближе подошла к «реальным» законам науки, чем другая, исключение природы и эмпирического мира из нашей модели роста научного знания осложняет понимание того, почему определенные знания становятся частью ядра, в то время как большая часть нового знания туда не проникает. Таким образом, основанием моего выбора реалистической перспективы являются причины социологического характера»101.

Отрицая крайний релятивизм, Коул видит задачу социологии науки в том, чтобы определить, в какой степени развитие науки детерминируются социальными процессами, а в какой – эмпирической информацией. Если же из социального анализа науки удалить все эмпирическое содержание, то социологический подход окажется обескровленным. Социальные факторы попросту не дают ответа на вопрос, каким образом наука формирует ядро знаний. Если бы этот отбор проходил исключительно на социальной основе, наука вряд ли смогла бы завоевать столь значимое место в обществе.

101 Cole. S. Making Science. Between Nature and Society. Cambridge: Harvard University Press, 1992. P. 25

135