1. Лева Дорофей учит. « Чем ближе люди к Богу, тем ближе они друг к другу». Это можно доказать наглядно. Представим себе круг: центр его — Бог, к центру ведут от окружности радиусы, точки на радиусах — люди', чем ближе точки к цен­тру, тем ближе они друг к другу — чем ближе люди к Богу, тем ближе один к другому, и наоборот. — Архимандрит Амвро­сий (Юрасов);

2. Если есть среди кающихся ныне такие, кто совершил когда- либо непосредственное убийство, то есть убил кого-либо во­лею или нечаянно каким-либо орудием, рукою, отравою или еще чем, надо покаяться отдельно священнику. — Архиманд­рит Иоанн (Крестьянкин);

3. В новейшие времена перед русским народом, только что освобо­дившимся от рабства тоталитаризма, воздвиглись «золотые тельцы» грубой рыночной наживы — и многие ли избежали по­клонения этим кумирам ? Закономерна последовавшая кара Бо- жия: повсеместное обнищание народа, обесценивание денег и дороговизна хлеба насущного. — Митрополит Владимир.

4. Вот наступает зима, и вся природа как бы умирает. Деревья стоят без листьев, травы и цветы помертвели, ни одна пти­ца уже не поет в лесу, насекомые лежат оцепенелые в своих убежищах. Но вот наступает весна, приходит новая жизнь и все оживает. Являются трава и цветы, деревья снова получа­ют сок и облекаются в красоту свою... — Архимандрит Ки­рилл (Павлов);

5. ...Вуличной толпе нам случается видеть какого-нибудь забул­дыгу, который только что спьяну вывалялся в грязи.

...Но ведь мы сами во всем подобны этому несчастному, если не гораздо хуже его. Одежды наших душ замараны смрад­ной грязью страстей и похотей. — Митрополит Владимир.

Первый текстовой фрагмент представляет собой доказатель­ство (в особом, религиозном, смысле слова) и содержит науч­ную терминологию: окружность, центр, точка, радиус. При этом цель речи священника, разумеется, состоит не в геометри­ческом обосновании религиозной истины. Она заключается в эффективном, соответствующем особенностям религиозного сознания применении аналогии — «наглядного доказатель­ства», которое позволяет с опорой на жизненный (школьный) опыт лучше усвоить постигаемую верой истину. Таким образом, проповедник в своей речи строго следует нормативной для ре­лигиозной деятельности установке на использование конкрет­ного жизненного опыта верующих. Реализация этой установки не исключает обращения к форме научного доказательства и к научным терминам, но теперь уже в иной функции — как сред­ства внушения религиозных представлений.

Второй пример иллюстрирует возможность органичного ис­пользования в религиозных текстах языковых конструкций, ти­пичных для официально-деловой речи. В самом деле, перед нами сложноподчиненное предложение императивной семан­тики (надо покаяться...), начинающееся придаточным условия, что опять-таки характерно для официально-деловой речи, и при этом осложненное пояснительным оборотом, включающим в свой состав ряд однородных членов:.. .непосредственное убий­ство, то есть убил кого-либо волею или нечаянно каким-либо ору­дием, рукою, отравою или еще чем. (В юридических текстах по­добные конструкции призваны точно определить объем поня­тия о правонарушении.) Как видим, синтаксическое средство, типичное для административно-правовой сферы общения, ока­зывается востребованным при решении религиозной за­дачи: вместе с другими средствами оно используется при под­готовке верующих к исповеди.

Третий текстовой фрагмент напоминает публицистическую речь. Показательно использование в нем клишированных сло­восочетаний современных СМИ: рабство тоталитаризма, ры­ночная нажива, обнищание народа, обесценивание денег и др. Тем не менее проповедник, создавая текст, осуществляет не полити- ко-идеологическую деятельность, как может показаться, а соб­ственно религиозную. Речь идет об особой ее разновидности, имеющей целью обличение пороков эпохи, приверженности людей греховным идеям и правилам поведения. Священник от­стаивает в данном случае не политическую доктрину (это было бы отступлением от принципа «царство Божие не от мира сего»), а необходимость следования христианским заповедям не только в личной, но и в общественной жизни. Одновременно внушается религиозная истина о недопустимости служения «чу­жим богам». Употребление публицистической лексики предоп­ределено здесь самой жанровой тематикой общения, при этом идеологическая оценочность слов трансфор­мируется в оценочность религиозную.

Четвертый фрагмент текста обнаруживает отдельные прояв­ления образной конкретизации — важнейшей особенности ху­дожественной речи. Но и в этом случае проповедник приняты­ми в церковной практике способами приобщает слушателей к религиозной истине. Вызывая в сознании верующих образно­эмоциональные воспоминания (Являются трава и цветы, дере­вья снова получают сок и облекаются в красоту свою), он создает представление о всеобщности перехода от смерти к новой жиз­ни и тем самым помогает прихожанам усвоить догмат о буду­щем воскресении. Стилевая значимость используемых здесь языковых средств не в их форме, а в функции.

Наконец, пятый пример показывает, что разговорные и даже просторечные слова (забулдыга, спьяну, замараны), стилистичес­кая окраска которых, как отмечалось, не согласуется с общей возвышенной тональностью церковно-религиозной речи, могут тем не менее эпизодически использоваться в последней. Они предстают иногда как средство оптимизации коммуникативно­го контакта с аудиторией и как лексический материал для обо­значения греховного в человеческой жизни: Одежды наших душ замараны... грязью.

Решая вопрос о стилевом статусе церковно-религиозной речи, нужно иметь в виду, что стили современного русского ли­тературного языка являются незамкнутыми типами его функционирования, сложившимися в той или иной коммуни­кативной сфере, что все они в большей или меньшей степени допускают использование языковых средств других сфер. При этом иностилевые для какой-либо речевой разновидности еди­ницы употребляются в ней в измененной функции и потому перестают быть средствами другого стиля (см. § 54).

Не составляет исключения и религиозная речь. Мы видели, что характерные для того или иного из функциональных стилей русского языка единицы и явления эпизодически могут вклю­чаться в ткань церковно-религиозных текстов и что, участвуя в выполнении религиозных коммуникативных заданий, они фун­кционально преобразуются в ней, становятся элементами но­вой речевой организации.

Таким образом, тексты рассматриваемой сферы общения, воплощая веру и реализуя ее назначение, объективируя религи­озную деятельность, характеризуются стилистико-речевой сис­темностью, соответствующей специфике религиозной речи; они проявляют целостный комплекс специфических стилевых черт. Налицо, следовательно, особый способ функционирования со­временного русского литературного языка, формирующий один из его функциональных стилей — церковно-религиозный.

Изучение церковно-религиозного стиля русского литератур­ного языка только начинается. Глубже понять складывающуюся в этой области проблематику поможет знакомство с работами: Ко­жина М.Н. К основаниям функциональной стилистики. Пермь, 1968 (с. 160—175); Крысин Л.П. Религиозно-проповеднический стиль и его место в функционально-стилистической парадигме со­временного русского литературного языка//Поэтика. Стилистика. Язык и культура / Памяти Т.Г. Винокур. М., 1996; Меч/совская Н.Б. Язык и религия. М., 1998; Майданова Л.М. Религиозно-просвети­тельский текст: стилистика и прагматика // Русский язык в кон­тексте культуры. Екатеринбург, 1999; Прохватилова O.A. Право­славная проповедь и молитва как феномен современной звучащей речи. Волгоград, 1999; Крылова O.A. Существует ли церковно-рели­гиозный функциональный стиль в современном русском литера­турном языке? // Культурно-речевая ситуация в современной Рос­сии. Екатеринбург, 2000; Розанова H.H. Коммуникативно-жанро­вые особенности храмовой проповеди // Бодуэн де Куртенэ: Уче­ный. Учитель. Личность. Красноярск, 2000; Шмелева Т.В. Испо­ведь // Культура речи: Энциклопедический словарь-справочник. М., 2003; Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дис­курс. М., 2004 (с. 266—276); и др.

Важные сведения о композиционно-стилистической органи­зации проповеди читатель найдет в кн.: Феодосий. Епископ По­лоцкий и Глубокский. Гомилетика. Теория церковной проповеди. Сергиев Посад, 1999, где к тому же содержится обзор дореволюци­онных гомилетик. Примечательно, что, характеризуя язык и стиль проповеди, автор привлекает представления функциональной стилистики: «Как известно, каждая область человеческой деятель­ности имеет свою так называемую профессиональную лексику, ко­торая зависит от того, в какой сфере происходит общение людей: бытовой, деловой, научной. В силу особенности цели и содержа­ния церковная проповедь также имеет право на свой, отличный от других сфер общественной жизни, язык и свои способы выраже­ния мыслей» (с. 175). И дальше: «По утверждению современных языковедов, стилистические особенности речи создаются в зави­симости от области применения ее в общественной жизни, от сфе­ры общения людей. Задачи этого общения, содержание самой речи определяют ее стилистические особенности. Соответствует этому положению современной стилистики и своеобразие стиля церковной проповеди: так же, как и язык, он имеет свои характер­ные особенности, соответствующие сфере церковной жизни и от­личающие его от разговорного, делового, научного, художествен­ного и публицистического стилей речи» (с. 177—178).

См. также зарубежные функционально-стилистические иссле­дования: MistrikJ. Religiozny styl // Stylistyka. 1. Opole. 1992; Wojtak M.

О poczqtkach stylu religijnego w polszczyznie // Stylistyka. I. Opole. 1992; Makuchowska M. Jfzyk religijny // Jfzyk polski / Red. St. Gajda. Opole, 2001.

Разговорно~обиходный стиль