Марианна Вебер - Жизнь и творчество Макса Вебера

деятельность как пример современного предпринимательства в своей большой работе о «духе» капитализма.

Карл Вебер достиг медленно и с большим напряжением замет­ ного благосостояния и репутации выдающегося, даже гениально­ го торговца. Он жил скромно, его удовольствием и отдыхом были охота и прекрасный сад. Большая семья, родоначальником кото­ рой он стал, дети и внуки почитали его как патриарха и подчиня­ лись во всех сферах жизни его авторитету. В деревне он также гла­ венствовал, не только потому, что у него было больше денег, чем у других, и он давал возможность заработать, но прежде всего вследствие его благородно-дистанцированной манеры себя вести. Он держался в стороне от жителей деревни, был властно привет­ лив со своими подчиненными, безукоризненно вежлив с равны­ ми, рыцарствен с женщинами. На него взирали с почтением и тай­ ной робостью и награждали его, когда он стал стареть, неким мифическим нимбом. Он в зрелые годы потерял свою любимую, духовно одаренную жену и остался один. Его старшая дочь Анна вышла замуж в 18 лет также за очень молодого, приезжего врача Эдуарда Шнитгера из Лемго, и вхождение этого несостоятельно­ го молодого человека в патрицианскую семью было для него боль­ шой честью. Но счастье было недолгим. Анна умерла при родах второго ребенка. Эдуард сам заразил ее послеродовым сепсисом, связанным с его практикой. С этой высокоодаренной молодой женщиной было утрачено невосполнимое сокровище едва рас­ крывшихся сил любви и духовной силы. Вся деревня оплакивала ее. Но в ее молодую, воодушевленную любовью жизнь рано пала тень тяжелого горя. У ее мужа стали проявляться следы таинствен­ ного психического заболевания - беда была тем страшнее, что причина его странностей не была признана болезнью. После смер­ ти Анны судьба его была решена. Он продолжал работать, но фу­ рии мании преследования гнали его с места на место. Иногда ему казалось, что ближайшие родственники являются причиной его страха и мученья. Семья была в отчаяньи из-за гибели Анны. Эду­ ард вскоре передал свою маленькую дочь старой матери, вдове директора гимназии, в маленьком городке Лемго на Липпе, кра­ сивые старые остроконечные дома которого свидетельствуют о значительной древности. В жизни этой женщины одно бремя сме­ няло другое: в тяжелейших условиях с многочисленными болезня­ ми и страданиями она, наконец, вырастила шестерых детей, и те­ перь три ее сына были поражены тяжелыми психическими заболеваниями. Лишь один сын и дочери были здоровы, умны и решительны, они зарабатывали на жизнь преподаванием и несли вместе с болезненной старой женщиной тяжесть судьбы. Всем им помогали юмор, великодушие, непритязательность в отношении к

154

жизни и непоколебимая, смиренная набожность, в силу которой они пытались объяснить все несчастья как «испытания», как знак особого богосыновства. Они боролись и страдали, но без озлобле­ ния, их жизнь была скудна и тяжела, но каждая весна все-таки дарила новые цветы, любовь и уважение людей. Под попечением этих женщин росла Марианна. Тетя была строга и требовательна, к тому же измучена заботами и всегда перегружена работой. Но дитя с благодарностью ощущало горячую любовь, понимало и сми­ ренное величие этих женщин, которые еще способны были улы­ баться при всех своих бедах. И Марианна пережила все тяжелые обстоятельства их жизни: внезапное безумие двух дядей в тесной квартире, жалобы женщин на их тяжкую ношу; тайный ужас, страшные звуки и картины наложили на нее свою печать.

Однако радость молодой жизни подчинила себе все эти впечат­ ления без заметного вреда. Ведь земля была новой и прекрасной и, несмотря на все, полной любви. К тому же фон ее жизни со­ ставлял считавшийся богатым эрлингхаузенский дед, благодаря которому она принадлежала к уважаемому роду. Настанет день, когда врата откроются ей для более широкого, светлого существо­ вания. Только когда детство отзвучало, тяжесть пережитого легла на душу девушки. Она быстро сложилась в рефлектирующую, бо­ рющуюся натуру, восприимчивую к радости и жаждущую жизни, но также открытую для страданий. Когда ей было около 17 лет, ее дед Вебер решил, что уже пора вывести внучку из жизни малень­ кого города и воспитать ее соответственно ее сословным требова­ ниям в известном институте большого города. Марианна охотно учится многому, начинает ощущать духовный голод, становится че­ столюбивой, слушает настоящую музыку и видит подлинное ис­ кусство, сравнивает себя с другими. Когда она около 19 лет уез­ жает из Ганновера, она является во всех отношениях культурным человеком, предъявляющим определенные требования, и стано­ вится чуждой скудным условиям жизни в маленьком городе. Она уже не годится для этих рамок; вскоре умирает бабушка, Мари­ анну никто не задерживает в этом городишке, да и как ей там удов­ летворить свою жажду жизни? Ее школьные подруги уже пережи­ ли неплодотворное страдание неполноценной молодости, и теперь медленно увядают в неутоленной тоске по женскому счас­ тью, предназначенному лишь немногим в кругу уважаемых лиц маленького города. Ведь молодые мужчины уезжали, часто навсег­ да, или возвращались со спутницей жизни. Девушки оставались дома у стареющих родителей, и лишь самые сильные вырывались, чтобы наравне с братьями искать удовлетворяющую их работу. Лемго, прежний ганзейский город, был подобен забытой новым време­ нем красавице, жизнь там была трясиной без свежего притока —из

155

глубины которой иногда поднимались дурные пузыри: отврати­ тельные сплетни, злобные интриги.

Марианна оказалась без родины. Трудное существование отца она разделить не могла. Эрлингхаузеновская семья готова была приютить ее; многодетная младшая сестра Анны, муж которой стал совладельцем отцовской фирмы, сердечная и глубоко чув­ ствующая женщина, ласково встретила ее. В этом гармоничном кругу семьи Марианна должна была, помогая, подготовиться к своим будущим обязанностям хозяйки и матери. Уже давно пора. Когда-нибудь ведь найдется подходящий для нее человек, хотя ус­ ловия в сельской местности не слишком благоприятны для духов­ но притязательной девушки. Однако Марианна нетипична и вос­ стает внутренне против традиционной девичьей судьбы. Мелкие домашние обязанности в семье, которая в сущности не нуждает­ ся в ее помощи, представляются ей незначительными, она не об­ ладает готовностью вмешиваться в дела; подчиненная помощь сто­ ит ей преодоления. Гармоническая, но однообразная сельская жизнь, в которой мужчины заняты делом, а женщины домом и детьми, не могут удовлетворить ни ее полный стремлений дух, ни ее жажду жизни. Нет никаких предметов для развития заключен­ ной в ней силы. Она чувствует, что пульсирующий в ней дух осуж­ ден на бездействие. Дни не летят, а тянутся. Она почти заболева­ ет от скуки, глубоко несчастна и при этом ее мучает совесть. Вся семья ощущает ее чуждость с растущим неудовольствием, ей охот­ но бы помогли, но как? Эта девушка настолько не соответствует считающемуся священным идеалу женственности, который при­ влекает мужчин и служит образцом женщинам, к тому же пребы­ вание в институте, с его строго регулируемой работой и богатством импульсов, сделало ее, вероятно, непригодной для жизни в дерев­ не. Так что же делать? Искать профессию? Это ни к чему. Смысл в профессии для женщины есть, только если она бедна и не мо­ жет рассчитывать на замужество. Внучка Карла Вебера не может и не должна зарабатывать деньги, что бы подумал об этом «свет»! Девушка сама также не знает, что предпринять. Стать учительни­ цей как вечно перегруженные тети или ухаживать за больными? Нет, это ее не привлекает и в этом нет необходимости. Учиться? Рассказывают, что некоторые энергичные женщины изучают в Швейцарии медицину. Однако это слишком необычно, ее пуга­ ют требования этой профессии. Она, правда, смела, но нервна и негероична по своей натуре.

Когда Марианне был 21 год, шарлоттенбургская семья сжали­ лась и пригласила ее на несколько зимних недель. Теперь она может воспринять духовную атмосферу этого дома и сокровища культуры большого города. Быстрый ритм берлинской жизни ох-

156

ватывает ее —вот, наконец, жизнь\ Она с трудом справляется с впе­ чатлениями. Асессор Макс везет ее на первый бал и благодушно играет роль дядюшки. Она впервые знакомится с кругом интерес­ ных молодых людей. Самыми статными и значительными ей пред­ ставляются три взрослых кузена. Оба более молодых безусловно красивы, этого нельзя сказать об асессоре. Он не уделяет никако­ го внимания своей внешности, он корпулентен, его грушеобраз­ ная голова со шрамом коротко острижена. Тонко обрисованные губы странно контрастируют с большим, некрасивым носом, мрачный взор часто скрывается за пересекающимися бровями.

Нет, этот колосс некрасив и не моложав, но в каждом своем движении сильный мужчина и, несмотря на его массивность, его движения полны тайного очарования. Как эластична его поход­ ка, как много говорят его руки! Время от времени в его взгляде сверкают молнии: добрые, гневные, озорные —и время от време­ ни прорывается его своеобразный, освобождающий юмор, участ­ ливое понимание, рыцарская доброта. Но больше, чем молодые люди и вся эта шумная жизнь, значит для девушки материнская любовь Елены, которая, правда, указывает новой племяннице на «верность в мелких делах» и на ценность помощи и служения, но одновременно признает ее право на работу вне дома и выход из семьи. Впервые девушка почувствовала, что ее собственное бытие рассматривается не как невежественное и эгоистическое, а при­ нимается таким, как оно есть. Она возвращается в эрлингхаузеновскую семью с серьезными намерениями, успокоенная сознанием того, что когда-либо сможет приложить усилия и найти путь к соб­ ственной жизни. Эрос ее еще не затронул. Но дома в тиши сельс­ кой жизни образ странного кузена встает в ее памяти и втайне принимает все более прочные очертания. Он вел себя так просто, скромно, даже почти скучно, совсем не казался «демоничным» и все-таки занимает фантазию. Оценить его дух она еще не может, его судьба для нее скрыта, но при этой дистанции она ощущает его человеческую значимость, его душу. После многих совещаний и так как еще через год ничего не произошло, патриарх соглашает­ ся с тем, чтобы Марианна попыталась развить скромный талант к живописи. Весной 1892 г. она переезжает в Берлин. Там она на­ конец находит то, что ей нужно: строгую, направленную на дос­ тижение цели работу и шарлоттенбургский дом. Теперь перед ней чрезмерность богатства, которую она может охватить, если будет внешне и внутренне мучиться, для чего всегда существует повод. Непосредственное наслаждение моментом редко бывает дано этой борющейся за свою форму душе; она слишком занята собой и слишком непреодолимы судьба ее юности, страдание близких. У нее тонкое восприятие страдания других, она прежде всего пони-

157

мает Елену, понимает ее судьбу, чувствует ее недосягаемую доб­ роту и чистоту, почитает и преданно любит ее, охотно позволяет ей себя воспитывать, хотя ей совершенно ясно, что она —дитя земли, совершенно иная по своей натуре, чем эта святая женщи­ на и совершенно иной останется навсегда. «В твоем обществе сер­ дце всегда становится открытым для всего человечества!» Доче­ ри Елены еще слишком молоды, к тому же с ними она и не могла бы делить домашние трудности —так Марианна становится ее близким другом еще до того как Елена предполагает, что она ста­ нет ей в будущем дочерью.

Когда девушка через полтора года вновь встречается с асессором, она сразу же понимает, как с ней обстоит дело, но знает также, что может оставаться вблизи него только в том случае, если никто не заподозрит о ее любви. Она узнает и о нежной, прелестной Эмми, о ее таинственной болезни и о том, как она близка Елене. Осталь­ ное она предполагает. Эта тайна ее не беспокоит, она хочет в дан­ ный момент только любить и дышать вблизи любимого.

Осенью 1892 г. Вебер поехал на юг, чтобы впервые после пяти лет увидеть Эмми, которая обрела вторую родину в санатории, расположенном в прекрасной местности. Она все больше преодо­ левает свою болезнь и служит другим страдающим помощью и опорой. Когда он рассказывает об этом Марианне, она чувствует, что он посетил Эмми, чтобы понять, каковы теперь их отноше­ ния —и что он покончил с прошлым. Она размышляет о том, по­ чему это произошло именно теперь. Ее чувство получает новый от­ тенок, она начинает надеяться. Но этот путь ведет вдоль бездны. Друг асессора, которого опекает Елена, просит руки Марианны. Она слишком занята своими мыслями, чтобы заметить это. Она только ощущает, что кузен изменил свое поведение по отношению к ней и опять ушел в себя. Елена страстно желает заключения это­ го союза, в котором она видит счастье обоих. И «ее взор был за­ темнен», тем более, что она все еще надеется на брак Макса с Эмми. Ведь ее сын навестил Эмми, приходят сведения о ее мед­ ленном выздоровлении. Марианну отдали, не спросив ее. Возник­ ло невероятное смятение. Елена чувствовала себя ответственной перед своим молодым другом, она настолько страдала от чувства вины перед ней, что оказалась на грани душевного заболевания. Этот момент требовал всестороннего отрешения. Оно казалось единственно достойным, единственно выносимым. Вебер написал Марианне письмо, которое, как ни что другое, освещает судьбу его юности и его сущность в то время.

«Прочти это письмо, Марианна, когда ты будешь спокойна и способна владеть собой, ибо я скажу тебе то, услышать что ты, быть может, не готова. Ты думаешь, полагаю, что между нами все

158

кончено, и я укажу тебе на тихую, прохладную гавань резинья­ ции, в которой я сам уже несколько лет пребывал. Но это не так.

Прежде всего одно: если мы как-то друг друга понимаем, то мне не надо тебе говорить, что я никогда не посмею предложить мою руку девушке как свободный дар, —только в том случае, если я сам нахожусь под божественным принуждением полной безус­ ловной отдачи, я могу и со своей стороны ее требовать и принять. Это, чтобы ты в последующем не поняла бы меня неправильно. Теперь слушай.

Я знаю тебя, ты можешь сама это сказать себе после несколь­ ких дней, так как ты во многом, —это я теперь понимаю, —была для меня загадкой. Ты же меня не знаешь, иначе быть не могло. Ты не видишь, как я мучительно и с меняющимся успехом пыта­ юсь обуздать страсти, которые природа заложила в меня; но спро­ си мою мать; я знаю, что ее любовь ко мне, которая смыкает мне уста, потому, что я не могу ей отплатить за нее, коренится в том, что я в моральном отношении всегда был предметом ее постоян­ ных забот. В течение многих лет я никогда не думал, что сердце молодой девушки может принять мою трезвую сущность, поэто­ му я был слеп и в моем отношении к тебе так же верил в свое мне­ ние.

Когда я заметил чувство моего друга к тебе и мне показалось, что ты на него отвечаешь, я не мог понять, почему все вновь и вновь меня охватывало смутное чувство как будто бы грусти, ког­ да я смотрел на тебя и думал, что увижу тебя идущей жизненным путем с ним или с другим. Я счел это эгоистическим ощущением того, кто завидует чужому счастью и подавляет это чувство. Но это было нечто другое. Ты знаешь, что это было. Мои уста не смеют произнести это слово, ибо я несу двойную вину перед прошлым и не знаю, смогу ли ее искупить. Ты знаешь о ней, но несмотря на это я должен об этом сказать.

Сначала события последних тяжких дней. Более тяжелый удар, чем ты теперь способна оценить, мы оба, но только по моей вине, нанесли счастью жизни моего друга. Его чистый образ стоит между нами. Он знает об этом моем письме тебе, он мужествен и честен. Однако не знаю, придет ли время и когда, чтобы он мог спокой­ но и без чувства утраты, живо разделяя твое чувство, посмотреть тебе в глаза, видя, как ты появляешься перед ним с другим. Пока это не свершится, я не могу строить счастье своей жизни на его отречении. Ибо тень прошлого легла бы на чувство, которое я мог бы предложить женщине, идущей со мной.

Но мне предстоит сказать и о еще более тяжелом.

От моей матери ты знаешь, что я —как я теперь полагаю —был шесть лет тому назад близок чистому сердцу девушки, она кое в

159

чем похожа на тебя, но не во всем. Но тебе неизвестна вся тяжесть ответственности, которую я, тогда еще почти мальчик в отноше­ нии к девушкам, взял на себя; я ощутил это поздно и на всю жизнь. Она, я это понял позже, лучше меня чувствовала мое состояние. Долгое время я сомневался, кончено ли все между нами. Чтобы удостовериться, поехал в Штутгарт. Я увиделся с ней, ее образ и голос были прежние —но, видишь ли, как будто рука некоего духа стерла ее образ в глубине моего сердца, передо мной был не тот образ, который жил во мне, будто из другого мира. Почему? Не знаю. Мы расстались, как я думал, навсегда.

И вдруг на Рождество до меня доходит слух, что врачи не мо­ гут обнаружить причину ее продолжающейся болезни и приходят к выводу о все еще существующем скрытом чувстве. И я тщетно ищу в себе окончательный ответ на вопрос: возможно ли, что я, желая ей помочь покончить с тем чувством (если оно еще было), пробудил в ней надежду? Теперь приходит известие, что она по­ правляется и сама в это верит, а меня вдвойне мучает сомнение: что укрепило ее нервы —надежда или отказ? Как бы то ни было, уже от нее я не мог бы принять холодный отказ, покорность; я не должен быть мертв для нее, если хочу жить для другой; поэтому я должен посмотреть ей в глаза и убедиться в том, что ее сердце бьет­ ся в унисон с моим, видя, что счастье жизни, которое она бы мне дала, если бы этому не воспрепятствовали предрассудки, неопре­ деленность моего положения в тусклое время пребывания рефе­ рендарием, и моя слабость, я получаю от другой. Но когда это сбу­ дется? Не знаю.

И вот я тебя спрашиваю: отказалась ли ты внутренне от меня в эти дни? Или приняла такое решение? или ты сделаешь это те­ перь? Если нет, то уже поздно, тогда мы связаны, и я буду требо­ вателен к тебе и не буду щадить тебя. Я говорю тебе: я иду тем путем, которым должен идти и который тебе теперь известен. И тебе придется идти им со мной. Куда он приведет, далек ли он, по­ ведет ли он нас вместе на этой земле, я не знаю. И хотя я теперь знаю, как ты сильна, гордая девушка, ты все-таки можешь не вы­ держать, ибо если ты идешь со мной, тебе придется нести не толь­ ко твою тяжесть, но и мою, а ты не привыкла идти таким путем. Поэтому проверяй нас обоих.

Однако мне кажется, что я знаю, как ты решишь. Высоко взды­ маются волны страстей, и вокруг нас темно, пойдем со мной, мой великодушный товарищ, выйдем из тихой гавани резиньяции в открытое море, где в борьбе душ вырастают люди и преходящее спадает с них. Но помни: голова и сердце моряка должны быть ясны, когда под ним бушуют волны. Нам нельзя допускать какуюлибо фантастическую отдачу неясным и мистическим настроени-

160

ям души. Ибо если чувство захлестывает тебя, ты должна обуздать его, чтобы трезво управлять собой.

Если ты идешь со мной, то не отвечай мне. Тогда я при встрече молча пожму тебе руку и не буду опускать глаза перед тобой, и ты также не делай этого.

Прощай, тяжелое бремя возлагает жизнь на тебя, ты, непоня­ тое дитя, —я же скажу тебе только одно: благодарю тебя за то бо­ гатство, которое ты внесла в мою жизнь; мои мысли с тобой. И еще раз: пойдем со мной, я знаю, ты пойдешь».

Когда девушка прочла это письмо, ее потрясло невыразимое, вечное. Она больше ничего не желала. Все ее существование бу­ дет впредь благодарственной жертвой за дар этого часа. Но ах! как тяжело было ожидание, когда экстаз прошел. Ибо отречение сме­ нилось теперь надеждой. Ида и Елена обменивались письмами. Через несколько месяцев после этого —они казались долгими — Макс и Марианна могли обручиться. Душа Елены была еще боль­ на, но она уже могла вынести новое событие, ведь девушку она давно полюбила как дочь. Так она начала тихо и самоотверженно радоваться будущему своих детей.

Когда сын посетил невесту в ее общей семье, Елена дала ему следующее благословение: «Макс, который сейчас уезжает, пере­ даст тебе сердечное приветствие. С радостным и благодарным сер­ дцем я провожаю моего «Большого», я ведь знаю, я не теряю его, напротив, получаю его с удвоенным богатством, поэтому час рас­ ставания мне не тяжел, как иной бедной матери. Все, что я про­ пустила и сделала неправильно, это знаешь ты, как и он, вы вме­ сте доведете в обоюдном воспитании до завершения; и еще одно, милые дети, запомните как предостережение: Делите радость и горе, такова воля Божья: если одному становится тяжело, пусть другой поможет, а не проявляет из любви или из страха трусли­ вую и ложную заботливость. Макс знает, что в этом ему еще мно­ гому надо учиться, и он будет об этом помнить из любви ко мне. Храни вас Бог! Любовь остается навсегда. Твоя мать».

Над становящимся счастьем лежал покров всех пережитых чу­ жих и собственных страданий. Эта пара не могла и не хотела ни­ чего сбрасывать, Их молодость еще стояла перед ними и они мед­ ленно учились ей. Новая жизнь лишь постепенно снимала наслоения с сущности Макса, образовавшиеся вследствие чувства вины, отречения и вытеснений разного рода. Он не щадил себя. Сразу после помолвки Вебер поехал в Страсбург, чтобы погово­ рить с Идой, которая была ему второй матерью. Оказалось, что и она годами переходила от страха к надежде за свое дитя. Перед Ве­ бером вновь встает вся его ответственность за то, что он заставил нежную любящую девушку мучительно ждать решающих слов,

161

которые никогда не были сказаны. С дороги он пишет невесте об этой волнующей поездке: «... В кармане моего пальто я нашел вто­ рой том книги Мюнхгаузена, которая там застряла и вместо заду­ манных рецензий прочел историю белокурой Лизбет. Думал при этом о моей смуглой вестфальской девушке и мне становилось ясно, что ты по ряду черт могла бы быть Лизбет, но еще яснее, что я ничем не похож на Освальда. Что за старого холостяка выбрала ты, мое дитя, —мне подчас становится очень тяжело, будто я — объект невероятного заблуждения твоего вкуса, которое в один прекрасный день может исчезнуть. Но дальше. В Гейдельберге меня узнали в доме Бенекке, мимо которого я проезжал; я ужи­ нал там, принятый с поистине трогательной радостью этими уди­ вительно хорошими людьми, —только Дора (подруга Эмми), ка­ залось, еще оставалась под впечатлением последних событий и была сердечной, но оставалась довольно молчаливой. И во мне ожило прошлое, давно уже забытое чувство растроганности охва­ тило меня, когда я возвращался вдоль Неккара домой. Лунный свет дробился на бесчисленные сияющие лучи в неудержимо стре­ мящемся потоке; и замок, освещенный сзади, темно взирал на него, контуры его фасада оставались неразличимыми и неопреде­ ленными, как будущее. Лежа в кровати, я смотрел на эту темную, большую и грозную массу лунного света, но проснувшись, я уви­ дел в окружающей его зелени растений радостных предвестников весны... Здесь очень тепло, и поездка в Страсбург была почти лет­ ней. Тетя встретила меня очень сердечно, и после трапезы мы дол­ гие часы сидели в саду и говорили обо всем. В основном все об­ стоит так, как я думал —я тебе еще напишу об этом, мы еще не совсем кончили. Мое чувство ответственности не вполне ослабе­ ло, оно останется у меня надолго, это я вижу, но будь спокойна, дитя, я уже давно справился с ним, и оно больше не является для меня источником волнения, как это было в тяжелой ситуации последнего времени; я сознаю, что виновен в тяжких ошибках, но не совершил ничего, чего мне следовало бы стыдиться. Летом тебе надо будет познакомиться в Страсбурге с тетей и с Эмми, этого я добился, я ведь знаю, как охотно ты пойдешь на это из любви ко мне».

«... Никогда в жизни еще не чувствовал себя таким усталым, как теперь. Отчасти, вероятно, и от того, что всему предшество­ вали страсбургские дни. В них было непривычно для меня то, что я просто тихо сидел и воспринимал в непрерывном духовном об­ щении с моей тетей прошлое, настоящее и будущее, причем боль­ ше с эмоциональной точки зрения, чем ставя перед собой прак­ тическую цель. Это очень противоречит моим привычкам, и ты в моем письме, вероятно, заметила большое утомление, которое я

162

от этого испытал. Тем не менее это помогло ей и мне, и хотя у меня теперь такое чувство, что я прошел через своего рода мель­ ницу, перемалывающую кости и душу, ты увидишь, любимая, когда я вновь обниму тебя, что я сделал дальнейший шаг в пре­ одолении всего того, чем обременило меня прошлое. Тогда ты больше не будешь думать, дитя, что я что-то вынужден скрывать от тебя, как ты пишешь в своем последнем письме. Что бы это могло быть? Ты ведь знаешь все о прошлом и о моем внутреннем отношении к нему и знаешь, что меня заботит только то, чтобы установить по возможности сердечное и непринужденное отно­ шение между прошлым и настоящим, чтобы освободить нас от всякого предположения, что наше счастье построено на молча­ ливой и болезненной покорности других».

Когда Эмми, узнав о его помолвке, написала ему с любовью сестры сердечное письмо, он ответил ей следующее:

«Моя милая Эмми, много лет я не испытывал такой чистой ра­ дости от письма, как вчера от написанного тобой в день моего рождения, ибо ты уверила меня в том, —на что я надеялся, - что мы остались столь же близки друг другу, как всегда, и что я нашел в тебе сестру одного возраста со мной, которой мне всегда очень не хватало. Я всегда - ты это знаешь —сравнивал встречающихся мне женщин и девушек с тобой, для моей грубой натуры было большой удачей, что я внутренне чувствовал необходимость видеть представительниц другого пола твоими главами. Так же я посту­ пил по отношению к той, за счастье жизни которой я теперь несу ответственность, и думаю, что это не изменится. Осенью мы с то­ бой виделись лишь мельком и говорили недолго. Тогда я еще не предполагал, что мне предназначено взять на себя такую ответ­ ственность за чужую жизнь. В последние годы, о безрадостной пустоте которых я вспоминаю с ужасом, —ты, вероятно, почув­ ствовала это в моих письмах, —я был настолько погружен в пол­ ную резиньяцию, несвободную от известной горечи, что, если бы прекрасные воспоминания прошлых лет не бросали грустный свет на мое книжное существование, полностью ушел бы —я бы ска­ зал —в автоматическое выполнение моей профессиональной де­ ятельности, к большому горю, как ты понимаешь, моей матери. Не знаю, насколько подробно твоя мать при ее недолгом пребывании рассказала тебе предисторию моей помолвки и знаешь ли ты, что своей резиньянцией я доставил и другим тяжелые страдания. Не­ способный поверить, что чувство столь одаренной девушки может относиться ко мне, я решил, не без некоторого внутреннего пре­ одоления, сущность которого я тогда не понял, что объектом его является один из моих ближайших друзей, который, в свою оче­ редь, проявлял к ней большой интерес. Лишь тяжело взволновав-

163