Военное дело

Вооружение месоамериканских воинов соответствовало техническому уровню этой цивилизации. Основным оружием ближнего боя были деревянные мечи с кремниевыми и обсидиановыми лезвиями по краям, деревянные палицы-булавы, тоже утыканные осколками обсидиана, а также копья с наконечниками из того же материала. Дальнобойным оружием служили луки со стрелами и «духовые ружья» — трубки, из которых выдувались глиняные «пули». Впрочем, ацтеки не любили оружие дальнего боя, предпочитая поединки. Для защиты воина служили плетёные щиты с двумя ручками и хлопчатобумажные «панцири» из цельного куска ткани; аристократам служили защитой деревянные шлемы. Великолепно выглядели парадные щиты — настоящие мозаичные панно из драгоценных и полудрагоценных камней, нередко украшенные ещё и птичьими перьями.

Впрочем, если отсталое вооружение ацтеков можно объяснить сложными историческими условиями развития цивилизаций Америки, то стратегическую тупость их военачальников нельзя оправдать ничем. По сути, они признавали лишь один способ ведения боя: согнать побольше бойцов в единую массу и задавить противника численным превосходством. Воспоминания спутников Кортеса не содержат ни одного примера, когда индейские военачальники попытались бы маневрировать. Больше того, обычно они пытались преградить путь испанцам в каком-нибудь узком месте, где сгрудившаяся масса бойцов теснила друг друга. При этом маневрирование становилось вообще невозможным, и даже громадное численное превосходство индейцев не могло принести плодов: испанцы в своих железных кирасах просто прорубались через их ряды. Даже в последней битве в долине Отумба (8 ноября 1520 г.) они повторили всё ту же ошибку, хотя уже могли извлечь уроки из прошлых поражений.

Военная тактика была достаточно своеобразна. Она наводит на мысль, что у тольтеков и ацтеков война носила не столько «прагматический», сколько мистический характер, своего рода образ жизни, достойный потомков бога войны. Для её начала годился любой повод, а можно было обойтись и без повода. Враги могли и не испытывать ненависти друг к другу, они просто играли роли, освящённые традицией (очень интересное рассуждение на этот счёт есть у М.Элиаде в «Мифе о вечном возвращении»), поэтому тлашкаланцы могли сегодня с бешеной яростью бросаться на испанцев, а уже назавтра стать их вернейшими союзниками против ацтеков.

Начало войны обставлялось целым ритуалом. Наметив жертву, Тройственная Лига трижды направляла к ней специальных послов (в первый раз ехал посол Теночтитлана, ровно через 20-дневный месяц — посол Тескоко, ещё через месяц — лично правитель Тлакопана). Посол предлагал будущим жертвам добровольно присоединиться к Лиге, обещая защиту и покровительство, а в качестве платы передавал список требуемой дани. После третьего отказа покориться война считалась объявленной. При этом ацтеки мобилизовывали всех взрослых мужчин, включая даже жрецов, что позволяло собрать 150-тысячное войско (армия мирного времени у них была невелика). Велась она до захвата главного храма вражеской столицы: поражение бога означало поражение его племени, которое после этого сразу сдавалось на милость победителя.

В битве воин стремился не убить или ранить врага, а непременно взять его в плен живьём: для жертвоприношений богам необходимы были живые пленники, и многие войны велись специально ради их захвата. Ацтеки ради этого специально терпели рядом со своей столицей независимое и крайне враждебное им княжество ольмеков Тлашкалá, чтобы в любой момент иметь возможность захватывать пленников. Если же войны долго не было, устраивалась «цветочная война» — своего рода турнир, бой между двумя армиями статистов, после которого побеждённых всё-таки приносили в жертву (Стингл 1984: 103).

Эта особенность ацтекской тактики — одна из причин того, что в отряде Кортеса оказалось поразительно мало убитых и раненых. Впрочем, трофеями могли служить и головы врагов — особенно в эпоху, когда человеческие жертвы ещё не приобрели большого размаха.

Такое особое отношение к войне, ведущейся не ради практических целей, видно и из другого. В эпопее Кортеса не раз описаны случаи, когда индейская армия, уже близкая к победе, разбегалась, как только испанцам удавалось убить её командующего и захватить знамя. З.Косидовский делает отсюда вывод, что массе воинов были чужды интересы, за которые сражались аристократы, они «считали войну делом вождей, а не своим собственным», что объясняется «только глубокой классовой пропастью между народом и его повелителями» (Косидовский 1968: 272). Мне это не кажется убедительным: ведь разбегались не только рядовые бойцы, но и свита командующего, состоявшая из знати. Ведь не был же командир единственным аристократом во всём войске! Зато если считать, что исходом сражения должна была стать мистическая победа, а гибель командира и потеря знамени её исключала, тогда всё становится на свои места: когда битва проиграна в главном, дальнейшее уже не имеет значения, воинам остаётся только спасаться. Итак, воины сражались в силу своего кастового долга (дхармы, как сказали бы в этом случае индусы), а итог битвы подводился на небесах, а не на земле. Всё это, однако, лишь усиливало накал сражений и делало войну бесконечной и бесплодной.