календарь государственных бурь, которые по обыкновению силь- нее при равенстве, подобно тому, как в природе бури сильнее при равноденствии. И подобно тому, как перед бурей мы видим приглу- шенные шквалы и тайные волнения на море, так же дела обстоят и в государстве.

35. Ibid. Р. 70/71.

36. Ibid. Р. 72/73: «For the Motions of the greatest persons in a Government ought to be as the Motions of the Planet under Primum Mobile (according to the old Opinion), which is, That Every of them is carried swiftly by the Highest Motion, ancf softly in their owne Motion. And therfore, when great Ones, in their owne particular Motion, move violently, [...] It is a Signe the Orbs are out ofFrame». «Ибо движения высших государственных лиц должны быть подобны движениям планет под воздействием перводвигателя (в древней системе), то есть каждый из них движется быстро, подчиняясь высшему движе- нию, и медленно благодаря своим собственным силам. Поэтому, ко- гда знать явно волнуется на своей собственной орбите [...], это знак, что круги нарушены».

37. Ibid. Р. 70-72/71-73. Намек на позицию Лиги католиков после эдикта в Болье (1576), который она посчитала слишком благоприят- ным для гугенотов. Она подтолкнула Генриха III возобновить войну против последних, стремясь свергнуть герцога де Гиза. Король при- казал его убить в 1558 г., после дня Баррикад в Париже, когда Лига выступила на его стороне.

38. Это различие в менее схоластичной форме появляется в ориги- нальном тексте Бэкона, который говорит о «the Materials of Séditions; Then, [...] the Motives ofthem», «объектах волнений, затем [...] их мотивах» (ibid. P. 72/73).

39. Ibid. P. 74/75: «[...] the Rebellions oftheBelly are the worst» /«[...] мятежи желудка самые худшие».

40. Ibid.: «And let no Prince mesure the Danger of them by this, wether they be lust, or Iniust? For that were to imagine People to be too reasonable, who doe often spume at their owne Good; Nor yet by this, wether the Griefes, whereupon they rise, be in fact great or small; For they are the most dangerous Discontentments, where the Fear is greater than the Feeling». «И пусть государь не измеряет опасность боль- шей или меньшей мерой справедливости претензий; это значило бы наделить излишней разумностью народ, который часто отверга- ет свою собственную выгоду; и пусть он не судит по величине или посредственности претензий, которые толкают его на мятеж, так как недовольство или страх, когда их предпочитают страданию, наиболее опасны».

35. Мишель Фуко

369

^4S Ibid. P. 72/73: «[...] the surest way to prevent Séditions (ifthe Times doe beare it) is to take away the Matter of them. For if there be Fuel! prepared, it is hard to tell whence the Spark shall corne that shall set it on Fire. The Matter of Séditions is of two kindes; Much Poverty and Much Discontentment». «[...] самое верное средство предупредить мятеж (если позволяет время) состоит в том, чтобы устранить его предмет; ибо если наготове, то трудно сказать, откуда появится искра, несу- щая огонь. Предмет мятежа двойственный: огромная нищета и ог- ромное недовольство».

49. Ibid. Р. 74/75: «[...] whatsoever in offending People ioyneth and knitteth them in a Common Cause». «[...] все, что приносит вред под- данным, их объединяет и связывает в общем деле».

50. Ibid. Р. 76/77: «For a smaller Number, that spend more and eame lesse, doe weare out and Estate sooner then a greater Number, that live lowwer and gathermore». «[...] меньшинство, расходующее больше и меньше накапливающее, истощает нацию быстрее, чем большин- ство, живущее скуднее и больше производящее».

51. Ibid. Р. 74-76/75-77.

32. Текст в точности об этом не говорит: «[...] which Kind of Persons are either to be wonne and reconciled to the State, and that in a fast and true manner; Or to be fronted with some other of the same Party, that may oppose them, and so divide the réputation». «[...] эти люди (дворяне) могут быть завоеваны и привлечены на сторону правительства надежным и проверенным способом; например, в их собственной партии можно создать их противника, который бу- дет им противостоять, с целью внести в их ряды раздор». Предла- гаемое средство, как уточняет следующая фраза, заключается в том, чтобы «разделять и раскалывать группировки», а не казнить вождей.

53. Ibid. Р. 76-80/77-81.

54. Ibid. Р. 70/71: «[...] as Macciavel noteth well; when Princes that ought to be Common Parents, make themselves as a Party and leane to a side, it is as a Boat that is overthrowen by uneven weight on the one Side». /«[...] как верно заметил Макиавелли, когда государь, кото- рый должен быть всем отцом, становится на сторону одной груп- пировки, то это подобно кораблю, кренящемуся на одну сторону из-за плохо распределенного груза». Затем следует пример с Ген- рихом III.

55. См. тем не менее р. 72/73 (по поводу примера с Генрихом III): «[...] when the Authority of Princes, is made but an Accessary to a Cause, And that there be other Bands that tie faster then the Band of Soveraignty, Kings begin to be put almost out of Possession». «[...] когда власть госу-

370

даря является лишь поддержкой одной из группировок, и когда есть иные узы, связывающие сильнее, чем суверенитет, то короли долж- ны быть готовы к тому, что их свергнут».

я* См.: «Государь». Ч. 9.

57. Об опасности заговоров см.: Ibid. Ч. 19 (цит. перевод, выше, примеч. 2).

58. Ibid. Ch. 15-19.

59. Cf.: Thuau E. Raison d'Etat... P. 169-178 о «правительстве разу- ма» согласно Ришелье и об открытии принципа «управлять - значит заставлять верить».

<? Фуко намекает на работы Уильяма Петти (1623-1684), ос- нователя политической арифметики (Political Arithmetick or а Discourse Concerning. The Extent and Value of Lands, People, Buildings: Husbandry, Manufacture, Commerce, Fishery, Artizans, Seamen, Soldiers; Publick Revenues, Interest, Taxes, Superlucration, Registries, Banks Valuation of Men, Increasing of Seamen, of Militia's, Harbours, Situation, Shipping, Power at Sea, &c. As the same relates to every Country in gênerai, but more particularly to the Territories of His Majesty of Great Britain, and his Neighbours of Holland, Zealand, and France. Londres: R. Clavel, 1691; nep. Dussauze & Pasquier // Les (Euvres économiques de William Petty. Op. cit. T. 1. P. 263-348). C 1652 no 1659 г. Пети, который служил врачом при правительстве Ирландии, был обязан после принятия земельного кадастра острова разделять конфискованные у като- ликов территории между английскими войсками и вкладчиками. Именно этот опыт послужил основой его труда «The Political Anatomy of Ireland» (1671-72; Ire ed. Londres: D. Brown, 1691. Политическая анатомия Ирландии // (Euvres économiques. T. 1. P. 145-260).

⁶¹ О развитии немецкой статистики см.: John V. Geschichte der Statistik. Op. cit. P. 15-154. Более значительными трудами в этой тра- диции были сочинения Г. Конринга, посвященные «notitia rerum publicarum» (Opéra. T. IV. Braunschweig: F. W. Meyer, 1730) и трак- тат Готфрида Ахенваля, которому мы и обязаны изобретением слова «статистика» в 1749 г. — Notitiam rerum publicarum Academiis vindicatam. Gottingen: J. F. Hager, 1748. Cm.: Zehrfeld R Hermann Conrings (1606-1681) Staatenkunde. Ihre Bedeutung für die Geschichte der Statistik unter besonderen Berucksichtigung der Conringischen Bevolkerungslehre. Berlin; Leipzig: W. De Gruyter, 1926; FelsingF. Die

_I

atistik als Méthode der politischen Okonomie im 17. und 18. hrhundert, Leipzig, 1930.

62. См. ниже.

371

62. Это понятие, восходящее к Тациту, было введено Боденом в со- временный политический словарь (Methodus ad facilem Historiarum cognitionem, [Parisiis, apud Martinum luvenem], 1566. Ch. 61. La Méthode de l'histoire / Trad. P. Mesnard. Paris: PUF, 1951. P. 349). Пер- вый большой трактат, посвященный этой теме, — это трактат немец- кого юриста Арнольда Клапмара (Клапмариуса) «De arcanis rerum publicarum», Brème, 1605; переизд.: Amsterdam: apud Ludovicum Elzevirium, 1644.

63. См., например: «Discours historique à Monseigneur le Dauphin sur le Gouvernement Ыёпеиг du Royaume», 1736: «Чем меньше знают о силе государства, тем больше ее почитают» (анонимная рукопись, вдохновленная Кольбером, цит. в кн.: Brian E. La Mesure de l'Etat. Paris: Albin Michel («L'Évolution de l'humanite»), 1994. P. 155). Эта традиция тайны администрации, как показывает Бриан, продолжает- ся до второй половины XVIII в.

64. См выше, примеч. 13.

Лекция от 22 март а 1978 г.

Государст венный инт ерес (111). —Государсг во как принцип по- нят ноет и и целесообразное! и. — Функционирование эт ого правит егьег венного инт ереса: (А) В т еорег ических т екст ах. Теория сохранения государст ва. (Б) В полтт ической практ ике. От ношение конкуренции меж ду государст вами. — Вест фагь- ский договор и конец Римской империи. —Сила, новый элемент полгг ического разума. — Полтг ика и динамика сип —Первая т ехнологическая сист ема нового искусст ва управления: воен- но-дипломат ическая сист ема. —Ее цегъ: поиски европейского равновесия. Чт о т акое Европа? Идея «баланса». —Ее инсг ру- мент ы: (1) война: (2) дипломат ия: (З)введениепост оянного во- енного уст ройст ва.

Итак я попытался вам в какой-то мере показать, как происходит в Европе то, что можно назвать прорывом «прави- тельственного интереса». Я не хочу тем самым сказать, что это искусство управления, некоторые признаки которого я попы- тался вам обозначить в связи с пастырской практикой, стано- вится процессом простого переноса, передачи одного из атри- бутов суверенитета. Вовсе не король становится пастухом, пастухом тел и жизней, подобно тому как пастырь, духовный пастырь был пастухом душ и загробной жизни. То, что увидело свет — и именно это я вам и пытаюсь показать, — это совер- шенно особое искусство управления, искусство, которое в себе самом имело свое собственное основание, свою собственную разумность, свое собственное ratio. Событие в истории запад- ного разума, западной рациональности, которое, несомненно, не менее важно, чем то, которое точно в то же самое время, то

373

есть в конце XVI—начале XVII в., было ознаменовано Кепле- ром, Галилеем, Декартом и т. д. Перед нами весьма сложный феномен преобразования этого западного разума. Это возник- новение управленческого интереса, как я пытался вам пока- зать, дало место определенному способу мышления, рассужде- ния, расчета. Этот способ мышления, рассуждения, расчета как раз и называется в ту эпоху политикой, и не следует забывать, что в то время политика воспринималась, что она сразу же бес- покоила современников как нечто, связанное с инакомыслием. Иной способ мыслить, иной способ осмысливать власть, иной способ осмысливать королевскую власть, иной способ осмыс- ливать царствование и управление, иной способ осмысливать связи царства небесного и царства земного. Именно это инако- мыслие и определяется как политика, именно оно политикой называется; политика, которая для искусства управления была тем же, чем была в ту же эпоху математика для науки о при- роде.

Я хотел бы также показать, что это правительственное ratio, этот правительственный интерес очерчивал нечто такое, что было одновременно и его принципом и его объектом, его осно- ванием и его целью, и этим нечто, одновременно и принципом и объектом правительственного интереса, является государст- во. Государство, которое было, если угодно, я сказал бы... принципом понятности и стратегической схемой, словом, если использовать выражение, бывшее анахронизмом в ту эпоху, о которой я говорю: регулирующей идеей.¹ Государство — это регулирующая идея правительственного интереса. Я тем са- мым хочу сказать, что государство в рамках этого политиче- ского мышления, в рамках того мышления, которое стреми- лось к рациональности искусства управления, государство было вначале принципом понимания реальности. Государст- во — это был определенный способ мыслить то, что уже име- лось в его собственной природе и в его связях, в его отношени- ях, определенное количество элементов, определенное число уже данных институтов. Кто такой король? Кто такой суверен? Кто такой судья? Что представляют собой органы суда? Что та- кое закон? Что такое территория? Что представляют собой жи- тели этой территории? Что представляет собой достояние государя? Что представляет собой достояние суверена? Все это

374

начинает восприниматься в качестве элементов государства. Государство было определенным способом осмысливать, ана- лизировать, определять природу и связи всех этих данных эле- ментов. Государство — это схема понимания всей совокупно- сти уже установленных учреждений, всей совокупности уже данных реальностей. Заметим, что король определяется как персонаж, который имеет особую роль не столько по отноше- нию к Богу, не столько по отношению к спасению людей, сколько по отношению к государству: к магистрату, к судье и т. д. Итак, государство как принцип понимания всей данной реальности, всей уже установленной совокупности институ- тов.

Во-вторых, государство функционирует в этом политиче- ском разуме в качестве объекта, то есть как то, что должно быть достигнуто к концу активных вмешательств этого разума, этой рациональности. Государство — это то, что должно быть целью рационализации искусства управления. Это целостность госу- дарства, это завершение государства, это усиление государства, это — его восстановление, если оно было подвергнуто опасно- сти или если какая-то революция его разрушила или приостано- вила на какое-то время его силу и специфическую деятель- ность, это все то, что должно быть достигнуто вмешательством государственного интереса. Государство — это, следовательно, принцип понимания того, что есть, но также и того, что должно быть. И понимание того, чем является государство, позволяет изменить в лучшую сторону существование государства в ре- альности. Принцип понимания и стратегическая цель — это, как я полагаю, и есть рамки управленческого интереса, который как раз и называют государственным интересом. Я хочу ска- зать, что государство — это, в сущности, регулирующая идея той формы мышления, той формы рефлексии, той формы рас- чета, той формы вмешательства, которую называют политикой. Политика как mathesis* как рациональная форма искусства управления. Управленческий интерес, следовательно, полагает государство как принцип прочтения реальности и полагает его как объект и как императив. Государство — это то, что руково- дит управленческим интересом, то есть то, что создает возмож- ность управлять рационально, следуя необходимости; это функция понимания государства по отношению к реальности и

375

это причина того, что управление является разумным, является необходимым. Управление является разумным, потому что имеется государство и для того, чтобы государство имелось. Вот то немногое, что я вам попытался рассказать в прошлый раз.

Всего этого, очевидно, совершенно недостаточно, чтобы су- меть определить то, каким в реальности было функционирова- ние этого государственного интереса, этого управленческого интереса. Действительно, если вновь обратиться к тем опреде- лениям государственного интереса, о которых я вам говорил, то мне кажется, в них всегда имеется нечто пусть и недвусмыс- ленное, но колеблющееся, что-то вроде дрожащего, движуще- гося эффекта, колебание в определении. Не знаю, помните ли вы, когда я ссылался на текст Палаццо, написанный, изданный, опубликованный на итальянском в 1606 г. и переведенный на французский в 1611,² помните ли вы, как определялся государ- ственный интерес? Палаццо говорил, что государственный ин- терес — это то, что должно обеспечивать целостность государ- ства, это, говорил он, и здесь я привожу сами его собственные выражения, «сама сущность мира, закон жизни в покое, само совершенство вещей».³ Иначе говоря, Палаццо дает здесь соб- ственно эссенциалистское определение государственного ин- тереса. Государственный интерес должен быть причиной того, чтобы государство действительно соответствовало тому, чем оно является, то есть оставалось в покое, оставалось близким его собственной сущности, чтобы его реальность точно соот- ветствовала тому, что должно быть на уровне его идеальной необходимости. Государственный интерес, следовательно, и будет тем приведением реальности государства в соответствие вечной сущности государства, или во всяком случае его неиз- менной сущности. Скажем коротко: государственный инте- рес — это то, что позволяет сохранять государство в состоянии государства. И между прочим Палаццо (я цитировал вам этот текст)⁴ употреблял слово status* которое одновременно означа- ет и «государство», и «состояние» как неподвижность самой вещи. Сохранять государство в состоянии — вот о чем говорил Палаццо.

Но фактически в определениях самого Палаццо и в других определениях той же самой эпохи государственный интерес в

377 375

_хо же самое время характеризуется и другой чертой, которая проявляется, я бы не сказал, как совершенно тайная, но, ска- жем, сдержанная. Палаццо на самом деле говорит, что государ- ственный интерес — это правило, которое позволяет обрести этот мир, этот покой, это совершенство вещей, обрести этот мир, его сохранить и приумножить. Ботеро, который, как я по- лагаю, был в Италии первым, кто создал теорию государствен- ного интереса, говорит, что государственный интерес — это «совершенное знание средств, посредством которых государ- ства образуются, сохраняются, укрепляются и усиливаются».⁵ Хемниц, гораздо позже, во времена Вестфальского договора, говорил, что государственный интерес — это то, что позволяет установить, сохранить, усилить общество.⁶ И если верно, что большинство теоретиков настаивают на том факте, что госу- дарственный интерес — это то, что позволяет сохранить госу- дарство, — используется слово «хранение», сохранение — то все добавляют, что помимо этого, вдобавок к этому, хотя, воз- можно, это и второстепенная задача, но его необходимо также и усилить. Что же такое это усиление государства, которое примешивается во все определения, какие даются государст- венному интересу? Определения, наконец, тексты, которые я вам здесь цитирую, — текст Ботеро, текст Палаццо, разумеет- ся, текст Хемница, несомненно, в меньшей степени, так как он был больше связан с определенной политической ситуаци- ей, — большинство этих текстов лишь в малой степени были теми теоретическими и спекулятивными текстами, которые еще хранили платоновский дух в том смысле, что именно со- хранение государства в соответствии с сущностью государства должно, согласно им, характеризовать государственный инте- рес. Чего следовало избегать, так это, разумеется, тех квазине- обходимых, во всяком случае всегда угрожающих, событий, о которых Бэкон, например, говорит в связи с мятежами.⁷ Но есть еще и нечто иное. Чего следует избегать, согласно Ботеро, согласно Палаццо и остальным, так это практических неизбеж- ных процессов, во всяком случае всегда угрожающих вверг- нуть государство в состояние упадка и, доведя его до точки зе- нита истории, стереть его с лица земли. Речь идет о том, чтобы, ^в сущности, избегать — и именно в этом и для этого и функ- ционирует согласно Ботеро и Палаццо государственный инте-

рес —того, что случилось с царством Вавилона, с Римской им- перией, с империей Карла Великого, того цикла зарождения, роста, совершенствования и затем упадка. Этот цикл в словаре той эпохи как раз и называют «революцией». Революция, рево- люции — это та разновидность квазиестественного в конечном счете, наполовину природного, наполовину исторического фе- номена, который вводит государства в циклическое движение, ведущее их сначала к свету и полноте, но затем заставляющее исчезать с лица земли. Это и есть революция. И то, что Ботеро и Палаццо понимают под государственным интересом, это, в сущности, сохранение государств вопреки революциям. В этом смысле, как вы видите, это близко к Платону, как я вам только что говорил, с тем различием, что, против упадка, все- гда угрожающего городам, Платон предлагал средство в виде хороших законов и добродетельных правителей, тогда как люди XVI в., Ботеро, Палаццо, против этой квазифатальной уг- розы революций предлагали не столько законы, не столько конституцию и даже не добродетель правителей, сколько ис- кусство управления, то есть что-то вроде ухищрения, во вся- ком случае рациональность в средствах, используемых для управления. Но это искусство управления имеет, в сущности, ту же самую цель, что и законы Платона, то есть избежать рево- люции, сохранить государство, одно лишь государство, в по- стоянном состоянии совершенства.

Но фактически в текстах, бывших менее теоретическими, менее спекулятивными, менее моралистскими или настави- тельными, чем тексты Ботеро и Палаццо, обнаруживается, как я полагаю, нечто совсем иное. Обнаруживается в текстах, ис- ходящих от людей, наверняка более близких к политической практике, непосредственно в ней замешанных, которые сами ее осуществляли, то есть в текстах, оставленных Сюлли, опуб- ликованных под названием «Экономика королевства»,⁸ в текстах, оставленных Ришелье, в «Наставлениях», данных, на- пример, послам или определенному числу чиновников, коро- левских служащих. И здесь мы видим, что эта теория сохране- ния государства совершенно недостаточна для того, чтобы охватить реальную практику политики и использование госу- дарственного интереса. Это иное, реальная опора того, что Бо- теро и другие называли просто «усилением», является, как мне

379 375

кажется, весьма важным феноменом. Это констатация того факта, что государства находятся рядом друг с другом В Про- странстве конкуренции. И я считаю, что эта идея в ту эпоху, яв- ляется одновременно фундаментальной, новой и чрезвычайно плодородной относительно всего того, что можно назвать по- литической технологией. Почему это новая идея? Здесь можно говорить о двух аспектах — чисто теоретическом аспекте и ас- пекте, касающемся исторической реальности государства.

Теоретическая точка зрения: я полагаю, что идея, что госу- дарства находились между собой в состоянии конкуренции, яв- ляется, в сущности, прямым, почти неизбежным следствием теоретических принципов, выдвигаемых государственным ин- тересом, о которых я вел речь в прошлый раз. Когда я пытался вам рассказать, каким образом представляли государственный интерес, то выяснилось, что государство определялось теоре- тиками государственного интереса как всегда имеющее свою собственную цель в себе самом. Государство руководствуется только самим собой. Нет, разумеется, никакого положительно- го закона, ни даже закона нравственного, ни закона природно- го, в крайнем случае нет даже и божественного закона—но это в конце концов иной вопрос, — в любом случае нет никакого закона, который мог бы быть извне навязан государству. Госу- дарство руководствуется только самим собой, оно стремится к своему собственному благу и не имеет никакой внешней ко- нечной цели, то есть оно не должно вести к чему-то иному, кро- ме себя самого. Ни спасения суверена, разумеется, ни вечного спасения людей, никакой формы свершения или эсхатологии, к которой оно должно было бы склоняться. В последний раз на- поминаю вам, что вместе с государственным интересом мы оказываемся в мире бесконечной историчности, в открытом и безграничном времени. Иными словами, через государствен- ный интерес прорисовывается мир, в котором неизбежно, окончательно и навсегда будет пребывать множество госу- дарств, у которых лишь в них самих будет свой собственный закон и своя собственная цель. Множество государств — это при таком подходе не переходная форма между первым уни- тарным королевством и последней империей, где обнаружива- лось бы единство. Множество государств — это не переходная фаза, навязанная людям на время и с целью их наказания. Фак-

тически, множество государств — это сама необходимость ис- тории, теперь полностью открытой и не противостоящей во времени окончательному единству. Открытое время, много- мерное пространство — вот то, что на деле подразумевается в той теории государственного интереса, о которой я вам гово- рил в прошлый раз.

Но по правде говоря эти теоретические следствия, несо- мненно, не смогли бы кристаллизоваться во что-то подобное политической технологии, если бы на самом деле они не были связаны с исторической реальностью, принцип понимания ко- торой они как раз и образуют. Итак, эта историческая реаль- ность, с которой связана идея истории, открытой во времени и пространстве, я сказал бы, государственно разнообразной истории, эта реальность, чем она является? Конечно, в течение

16. в., способом, тогда безусловно установленным, ощути- мым, окончательным, признанным и, между прочим, инсти- туционализированным в XVII в. и в том знаменитом Вест- фальском договоре,⁹ о котором я вам вновь собираюсь рассказывать, те старые формы универсальности, которые предлагались и навязывались Европе на протяжении всех Средних веков и практически со времен Римской империи, как наследие Римской империи, теперь все это, наконец, исчезает. Конец Римской империи — его необходимо датировать точно 1648 г., то есть годом, когда, наконец, признается, что империя не является окончательным предназначением всех государств, империя уже не является формой, в которой, как следует наде- яться или мечтать, однажды сольются все государства. И в то же самое время все еще в том же самом Вестфальском договоре констатируется тот факт, что раскол Церкви, вызванный Ре- формацией, этот раскол, с одной стороны, устанавливается, институционализируется, признается,¹⁰ а с другой — государ- ства в своей политике, в своем выборе, в своих союзах уже не должны объединяться в группы согласно своей религиозной принадлежности. Католические государства могут объеди- няться с протестантскими государствами, и наоборот, католи- ческие государства могут использовать протестантские армии, и наоборот." Иными словами, те две главные формы универ- сальности, которые, несомненно, по крайней мере в случае с империей, стали на несколько лет, десятилетий, а может быть и

456

столетий, чем-то вроде пустой оболочки, раковины без содер- жимого, но которая еще сохраняла свою силу сосредоточения, притягательности и исторического и политического понима- ния, те две главные формы универсальности, какими были им- перия и Церковь, утратили свое предназначение и свой смысл, по крайней мере на уровне этой универсальности. Именно на эту реальность и накладывается принцип, существующий во времени, являющемся политически открытым, и в пространст- ве, государственно многообразном. Теперь мы имеем дело с единицами в какой-то мере безусловными, без какой-либо за- висимости или подчиненности друг другу, по крайней мере в главном для них, и эти единицы — это иной аспект, иной угол исторической реальности, в которой все это связывается — эти единицы утверждаются, или во всяком случае стремятся, стре- мятся утвердиться в пространстве, которое теперь является пространством экономических изменений, одновременно раз- нообразных, обширных и интенсивных. Они стремятся утвер- диться в пространстве, которое является пространством торго- вой конкуренции и торгового господства, в пространстве денежного обращения, в пространстве колониального завоева- ния, в пространстве контроля над морями, и все это сообща- ет утверждению каждого государства не просто форму само- достаточности, о чем я вам говорил в прошлый раз, но эту новую форму конкуренции. Можно утверждаться только в пространстве политической и экономической конкуренции, если использовать слова, в какой-то степени являющиеся анахронизмами по отношению к реальности, в пространстве конкуренции, которое сообщает свой смысл проблеме уси- ления государства как принципу, как путеводной нити госу- дарственного интереса.

Еще более конкретно можно сказать, что все возникнове- ние, скорее развитие государственного интереса, который может сохранять государство лишь посредством увеличения его сил в пространстве конкуренции, я считаю, что все это принимает свой непосредственный и конкретный вид в об- щей сложности в проблеме Испании, или Испании и Герма- нии. Государственный интерес, правда, рождается в Италии, °н формулируется в Италии на основе специфических про- блем отношений малых итальянских государств между собой.

381

Но если он развивается, если он действительно становится аб- солютно основополагающей категорией мышления для всех европейских государств, если он не остается инструментом анализа, рефлексии, средством действия, стратегической фор- мой, свойственной маленьким итальянским государствам, то причина в том, что все эти феномены, о которых я вам говорил, конкретизируются, принимают свой собственный вид именно в Испании. Испании, которая, с одной стороны, в качестве ди- настической наследницы империи и семьи, которая империей владела, оказывается наследницей и претензий на универсальную монархию; Испании, которая, с другой стороны, с XVI столетия оказывается владелицей колониальной морской империи, ох- ватывавшей почти всю планету и почти монополистической, по крайней мере после поглощения Португалии, наконец Испа- нии, которая оказывается в глазах всей Европы примером изу- мительного феномена, десятками лет притягивавшего раз- мышления хронистов, историков, политиков и экономистов — а именно что Испания по этой самой причине, по причине этой монополии, по причине обширности своей империи оказалась сказочным образом богатой — и за несколько лет еще более сказочным и более быстрым образом обеднела в течение XVII в., а возможно даже и в начале XVI в.

Итак в Испании мы имеем дело с совокупностью процессов, которые, безусловно, и кристаллизовали все те размышления о государственном интересе и том пространстве конкуренции, в котором он отныне живет. Во-первых, любое государство, как и Испания, лишь бы у него были средства, лишь бы оно имело для этого пространство, лишь бы оно действительно могло оп- ределить претензию, любое государство стремится занять по отношению к другим доминирующую позицию. Это будет стремление не непосредственно к империи, а к фактическому господству над другими странами. Во-вторых, само осуществ- ление этого господства, то почти монопольное положение, ко- торое Испания занимает либо приобретает, по крайней мере желает приобрести и почти достигает его на некоторое время, тем не менее постоянно находится под угрозой со стороны тех, кто мог ей бросать вызов или, наоборот, поддерживать, то есть существовала возможность обеднеть, а не обогатиться, исчер- пать излишек своего могущества, и господствующее положе-

382

_ние могло стать жертвой того, что можно назвать теперь рево- люцией, но в совершенно ином смысле: революцией как совокупностью реальных механизмов, посредством которых даже то, что могло обеспечивать могущество государства и его господство, вызывает вместо этого потерю или во всяком слу- чае уменьшение его мощи. Испания была тем привилегирован- ным объектом, тем типичным примером, на основе которого развивался анализ государственного интереса. И понятно, что любой анализ государственного интереса, любой анализ той новой области политики, которой стремились дать определе- ние, развивался главным образом у врагов и соперников Испа- нии: во Франции, в Германии, которая пыталась освободиться от ярма имперского превосходства, в Англии Тюдоров. Коро- че, на смену временам, которые еще сохраняют свое господ- ство, которые еще служат горизонтом политического мышле- ния XVI в., на смену временам объединяющей тенденции, находящейся под угрозой революций, приходят времена от- крытости, времена феноменов конкуренции, способной при- вести к реальной революции, революции на уровне механиз- мов, обеспечивающих богатство и могущество наций.

Если это так, то насколько все это является новым? Разве можно утверждать, что открытость пространства конкуренции между государствами — это явление, возникающее внезапно в конце XVI и в начале XVII в., которое кристаллизовало целый ряд новых аспектов и новых форм развития государственного интереса? Конечно, еще задолго до этого существовали сопер- ничество, происходили столкновения, имели место феномены конкуренции. Но еще раз, я хотел бы, чтобы было совершенно ясно, что то, о чем я говорю, то, что подлежит обсуждению во всем том, что я вам говорю, — это момент, когда все эти фено- мены начинают действительно проявляться в той призме реф- лексии, которая позволяет организовать их в стратегии. Про- блема в том, чтобы узнать, начиная с какого момента действительно были восприняты в виде конкуренции между государствами, конкуренции в открытой политической и эко- номической области, в неограниченном времени, эти феноме- ны столкновения, соперничества, которые, очевидно, можно было констатировать во все времена. Начиная с какого момен- та мышление и стратегия конкуренции организуются, чтобы

101

кодировать все эти феномены? Именно это я и хотел бы попы- таться уловить, и мне кажется, что как раз начиная с XVI-XVII сто- летий отношения между государствами и воспринимаются уже не в виде соперничества, но в виде конкуренции. И здесь — ра- зумеется, я могу только указать на проблему — я полагаю, что необходимо попытаться определить тот способ, каким столк- новения между королевствами могли восприниматься, призна- ваться, высказываться и в то же время мыслиться и рассчиты- ваться в виде соперничества и, в сущности, династического соперничества, а затем, начиная с определенного момента, их начинают осмысливать в виде конкуренции.

Весьма грубо, весьма схематично можно сказать, что пока остаемся в форме соперничества, которое само осмысливается как соперничество государей, как династическое соперниче- ство, то существенным элементом было, конечно же, богатст- во государя, либо в форме сокровищ, которыми он владел, либо также в форме налоговых ресурсов, которыми он мог располагать. Первое из преобразований — это когда переста- ют осмысливать, рассчитывать, измерять возможности столк- новения и возможности выхода из столкновения исходя из бо- гатства принца, из сокровищ, которыми он владеет, из денежных ресурсов, которые у него имелись, и пытаются ос- мыслить их в виде богатства самого государства. Переход от богатства государя как фактора могущества к богатству госу- дарства как силы самого королевства. Во-вторых, второе пре- образование — когда переходят от оценки могущества госуда- ря по обширности его владений к поиску более надежных сил, даже если они были более тайными, сил, которые теперь будут характеризовать государство: то есть уже не сами владения, но богатства, присущие государству, ресурсы, то, чем оно распо- лагает, природные ресурсы, торговые возможности, баланс торгового обмена и т. д. В-третьих, третье преобразование: ко- гда осмысливают столкновение в терминах соперничества го- сударей, и то, что характеризует могущество государя — это система его союзов, в семейном смысле или в смысле семей- ных обязательств, которые ему навязаны, и начиная с момен- та, когда начинают осмысливать столкновения в терминах конкуренции, а союзы в качестве временного сочетания инте- ресов, когда возможности измеряются и рассчитываются.

384