Белорусское Возрождение или национально-культурное проектирование?

В преддверии Белорусского Возрождения. Как в такой ситуации стал возможен культурный феномен, получивший название "Белорусского Возрождения"? По этому поводу до сих пор наиболее распространены примордиалистские воззрения: этнос рос себе, рос, да и превратился в нацию. Однако существуют несколько "но": во-первых, как свидетельствует история, далеко не всякий этнос превращается в нацию; во-вторых, это "превращение" никогда не бывает автоматическим (для его реализации необходимо создание нациокультурного проекта со стороны элит общества, а затем его принятие со стороны масс); в-третьих, этнос не "перескакивает" в нацию одним рывком – нация создается столетиями. Потому говоря о тех годах, можно отмечать лишь успешное начало процесса этнокультурной консолидации. Удивительно другое – каким образом такая консолидация вообще могла состояться? Напомню некоторые характеристики ситуации, сложившейся на белорусских землях к тому времени:

• шаги правительства по неуклонной ассимиляции белорусских территорий;

• резкое недоверие сельчан по отношению к шляхте и в определенной степени – к горожанам. Так, Н. Улащик в своих воспоминаниях "Была такая вёска" отмечает, что городские жители воспринимались крестьянами, как бездельники ("гарадскія гультаі") и вызывали у них насмешку [197, с. 112];

• презрение дворянства к "мужикам" – "быдлу", "гаўяду" (так, судя по материалам фольклора, сами крестьяне оценивали отношение к себе со стороны панов);

• использование разных языков разными слоями населения, а также ситуативность использования того или другого языка (например, русского – в школе или на службе, а белорусского или польского – дома). Сюда следует добавить еще и различия в диалектах деревень;

• взаимная подозрительность жителей разных регионов и даже деревень друг к другу, выразившая в фольклоре (байках, анекдотах, сказках). В связи с этим Е.Ф.Карский отмечал, что "особенно подвергаются насмешкам жители Могилевской губернии, потомки древних радимичей" [166, с. 543].

На основе чего в таких условиях могла возникнуть этническая консолидация? Каким образом люди из разных слоев и из разных мест могли понять друг друга и включить себя в "воображаемое сообщество"? Думается, здесь сыграли роль несколько факторов, подтолкнувших их к согласию.

Познание "других" и "себя": к преодолению "тутэйшасцi". Судя по переписи 1897 г., 54,1% населения шести белорусско-литовских губерний признали себя белорусами (5408.0 тысяч человек) [192, с. 331]. Большая часть из них была сельчанами. Что означало для этих людей самоназвание "белорус"? Поскольку прямых ответов на этот вопрос нет (увы, в те годы не проводилось опросов общественного мнения, как это принято сейчас), то можно лишь строить предположения о причинах столь неожиданного – после столетий ассимилятивных усилий – самоопределения.

Вероятно, формально белорусами звало себя население, которое говорило "на гаворке", сохранило историческую память об униатстве как о "белорусской вере", а также, возможно, о пребывании в Белорусском генерал-губернаторстве, которое перестало существовать лишь в 1856 году.

Однако можно предположить, что сознательно белорусами звали себя, в первую очередь, люди грамотные, которые имели представление об административном делении, четко понимали отличие белорусского от польского и русского языков и дифференциировали собственный стиль жизни от стиля жизни русских и поляков.

Если провести параллель между "тутэйшымi" и "беларусамi" (хотя "тутэйшасць" и в те годы, да и гораздо позже, по-прежнему оставалась идентификационным маркером), то это отличие качественное. "Тутэйшы" – крестьянин, впаянный в ландшафт "роднага кута", живущий в рамках строгого трудового кодекса и имеющий весьма малое представление о мире, внешнем по отношению к его малой родине. "Беларус" – человек с развитым самосознанием, умевший составлять свое мнение о жизни в других, порой очень отдаленных местах, а значит – представления о внешнем мире и о своеобразии собственной группы. Самый значимый фактор здесь – грамотность. Именно она дает возможность причаститься одного из важнейших параметров нации, "печатного капитализма" (Б.Андерсон), т.е. идей, объединяющих людей в воображаемое сообщество посредством печати.

Судя по замечательным мемуарам Н. Улащика о селе Вицьковщина, к началу ХХ в. грамотными были практически все мужчины и половина женщин: крестьяне пользовались библиотекой Станишевского в Минске, читали и близко к сердцу принимали перепитии русских и зарубежных романов (Улащик называет среди них "Анну Каренину", "Робинзона Крузо", "Принца и нищего", "Хижину дяди Тома" и "Приключения Тома Сойера"), увлекались журналами "Нива" и "Вокруг света". Эти люди обладали более широким кругозором, чем предшествующие поколения: они умели сопоставлять особенности своей и других культур и делать выводы. Так перед человеком открывался мир и – пусть только в его сознании – преодолевалась локальная замкнутость деревень, а также отрыв деревни от города. Впрочем, "в сознании" – это совсем немало. Что такое этническое самосознание (этничность) – если не компонент человеческого сознания?

Рисунки:

Сержпутовский – Этнография Беларуси 459; Белорусы, с. 140.

Улащик – Улашчык, первая фотография на вкладыше.

Известно, что человек представляющий себе своеобразие "других" – не только "ближних", с кем ему приходилось прямо общаться, (русских, поляков, литовцев, евреев, татар и др.), но и "дальних" (в лице героев книг, журнальных и газетных публикаций) – гораздо успешнее самоидентифицируется со своими соотечественниками. Я уже отмечала тот бесспорный для современных психологии и этнологии факт, что сперва создается представление о "других", а уж затем о своей собственной общности.

В то же время можно говорить и о своего рода комплексе "этнической неполноценности", испытываемом крестьянством. Так, в начале ХХ века крестьянин, в руки которому попался сборник сказок Сержпутовского, "стремился показать, что он человек "грамотный", или, по-современному, "культурный" и считал, что язык этой книжки достоин насмешки" [197, с. 111].

Рисунок:

Сержпутовский – Этнография Беларуси 459; или Белорусы, с. 140.

Однако эта ситуация изменилась – и достаточно быстро. Здесь следует говорить о о сближении двух, еще пятьдесят лет назад фатально разъединенных сословий.

Крестьяне и шляхта: поиск общего языка. В конце XIX в. наметился, а потом и развился процесс сближения шляхты и крестьянства.

В вопросе об объективных факторах такого сближения мы сталкиваемся с Парадоксом пятым: шаги правительства, направленные на искоренение враждебного элемента, вели к усилению контакта и взаимопонимания между шляхтой и крестьянством. Вернемся на несколько десятилетий назад. Тогда, в силу указа Николая I (1831 г.) шляхтичи, не представившие оригинальных (древних, и значит, истертых до неузнаваемости или утерянных за века) грамот о происхождении, исключались из дворян и переводились в сословие однодворцев. Образованные, высококультурные люди (а было их около 50.000 человек!) зажили крестьянской жизнью бок о бок с "сялянами". За несколько десятилетий в этих семьях был воспитан особый тип народного интеллигента (например, из однодворцев происходил Д. Луцевич, отец Янки Купалы). К народной интеллигенции медленно, но верно прибивались выходцы из грамотных крестьян.

Михал Ромер, один из самых проницательных деятелей "краёвого" движения, назвал эту группу "полуинтеллигенцией", но вовсе не в отрицательном смысле, который свойственен этому слову сейчас: "Среди студенческой молодежи, – писал он, – много тех, кому симпатично белорусское движение, но большая часть потом отходит от него. Зато к движению притягиваются элементы из т.н. "полуинтеллигенции". Среди белорусских деятелей много самоучек из народа, много народных учителей, работников кооперативов, вообще тех, кто вышел из народа, но сохранил с ним контакт <…>. Белорусские деятели создают центры пропаганды в деревнях и местечках, развивают издание популярной литературы и печати, кое-где имеют своих активистов среди крестьян, иногда устраивают любительские представления и т.д. Во главе движения находится популярный еженедельник "Наша Ніва" [Цит. по: 192, с. 337].

Второй, пусть и не такой выраженный, но тоже объективный фактор таков: государство железной рукою искореняя польские влияния в городах, подчас добивалось неожиданного результата: многие горожане, вынужденные отказаться от знакомого польского, обратились к языку и культуре отцов и дедов.

Но не менее значимую роль сыграл и субъективный фактор – как, впрочем, и для большинства славянских народов того времени (поляков, чехов, сербов и ряда др.) – а именно европейский романтизм, проникший в студенческую и гуманитарную среду. Одна из самых ярких тенденций романтизма – тенденция укоренения, предполагающая поиск истоков творчества в недрах народной культуры (явно выраженная у Э.Т.А. Гофмана, Ш. Перро, братьев Гримм, братьев Шлегелей и др.). Она характеризовалась восприятием народа как хранителя извечной мудрости, фольклора как основы профессионального творчества, идеализации деревни и крестьян. Отсюда – интерес к крестьянскому быту, обрядам и к культуре деревни в целом. Во многом именно благодаря белорусским "романтикам" в течение нескольких десятилетий отечественная культура утратила клеймо "мужыцкай": появились изучавшие ее этнографы, пишущие на белорусском языке поэты, собиратели национальных костюмов, керамики, гобеленов, первые белорусские газеты, издательства и наконец – белорусское учительство, обучавшее детей на "несанкционированном" языке.

Деятельность этнографов и фольклористов. В целом эта деятельность началась гораздо ранее, чем в описываемый период. Еще в 1822 г. были изданы краткое описание и словарь белорусского наречия К.Калайдовича, а в 50-е годы начала работать Виленская Археологическая комиссия под руководством Е.Тышкевича, куда входили А.Киркор, Ю.Крашевский, М.Малиновский, Т.Нарбут и др.). Однако в первой половине столетия большинство исследователей, даже из тех, кто признавал самобытность белорусского этноса, считало, что эта культура безвозвратно погибла, а ее проявления является своего рода атавизмом. Например, К.Калайдович писал о том, что в 20-х годы XIX в. белорусский язык, да и то в варианте диалекта, бытует лишь в Могилевской и Витебской губерниях и отчасти на Смоленщине. Известна также фраза А.Киркора: "Белорусскому народу больше не зазвенит его родной язык, и сам он, как народ, пропал" [180, с. 28]. Как показало время, замечательный краевед ошибался: если перефразировать аформизм Марка Твена, слухи о смерти белорусского народа были сильно преувеличены.

Рисунок:

А. Киркор – Этнография Беларуси, с. 260.

В 1867 г. в Вильно открылся Северо-Западный отдел Русского географического общества, членами которого были М. Дмитриев, П. Шейн, А. Сементовский, Ю. Крачковский, И. Носович (на тот момент уже завершавший свой знаменитый "Словарь белорусского наречия"), Е. Романов, Н. Никифоровский и др. Немаловажно, что опубликованные ими краеведческие труды и фольклорно-этнографические сборники в самих своих названиях имели слово "белорусский": так, публикации И.Носовича имели заглавия "Белорусские песни", "Белорусские загадки", "Белорусские пословицы" – и это в период, когда этноним был под негласным запретом!

Рисунки:

Шейн –Этнография Беларуси, 543; Белорусы, с. 137 (лучше).

Романов – Белорусы, с. 138-139.

Кстати, этнографический подход был характерен и для профессиональной белорусской литературы XIX в. Здесь романтизм принял несколько иной характер, нежели в Западной Европе, что видно уже по поэмам "Энеiда навыварат" и "Тарас на Парнасе". Это романтизм, опосредованный ментальным белорусским здравым смыслом, по словам М. Горецкого, "здоровый романтизм" [154, с. 166].

Рисунок:

Горецкий М. – История имперских отношений, с. 389; в кн.: Браты Гарэцкія – на вкладыше или фото 1928 г. или последнее фото 1937 г.

Роль интеллигенции в конструировании национального самосознания. Еще в 1908 г. в статье "К вопросу об интеллигенции и нации" Н.А. Бердяев писал о том, что нация немыслима без выразителей своего высшего морального сознания, интеллекта и правдоискательства, т.е. без интеллигенции.

Особенно важно, что новая идентификация, с которой начинает отсчет белорусская "новорожденная" интеллигенция, носила характер намеренный: так, Ф. Богушевич, как и Я.Купала, начинали писать по-польски, Я.Колас и М.Богданович – по-русски, а к белорусскоязычному творчеству пришли сознательно. Эта осознанность, намеренность чрезвычайно значима: она указывает на то, что речь идет уже не об "этническом бессознательном", а о сознательно конструируемой, намеренно созидаемой этничности. Во все времена создание такого конструкта было делом интеллигенции.

Рисунки:

М. Богданович – Запрудник, с.76.

Якуб Колас – Сучасны беларускі партрэт, с. 24, 49 (лучше на 49).

Янка Купала – Сучасны беларускі партрэт, с. 16, 48 (лучше на 48).

Почему так велика роль интеллигенции? Во-первых, эта группа является связующим звеном между "высоким" (элитарным) и "низким" (традиционным, народным) регистрами культуры. Во-вторых, "в руках" интеллигенции срабатывают такие необходимые зрелой культуре инструменты, как образование и печать. Именно благодаря им и распространяется национально-культурный проект – пусть и в тех первичных очертаниях, в которых он создавался у целого ряда славянских народов в конце XIX – начале ХХ вв. И наконец, в-третьих, интеллигент – всегда посредник, "переводчик" текстов других культур на свой "культурный язык" и собственных текстов на их "культурные языки". Я не имею в виду перевод только в его прямой функции (хотя и в прямой тоже: не случайно именно на страницах "Нашай Нівы" крестьянин и горожанин-ремесленник впервые получили возможность прочитать произведения Чехова, Толстого, Мицкевича, Брюсова, Шевченко, Ожешко, Жеромского по-белорусски). Но слово "перевод" подразумевает и более широкое значение. Я имею в виду диалог культур – трансляцию культурных достижений других народов на собственную почву, а также обратную трансляцию. Интеллигент делает свою культуру частью мировой, распространяет ее за пределы локальной территории (и даже отдельного государства), популяризирует ее не только на элитарном, но и на массовом уровне. И вовсе не случайно в начале ХХ в. впервые начали печататься белорусскоязычные почтовые открытки, пропагандирующие белорусские пейзажи, типы белорусской внешности, имена и портреты выдающихся деятелей белорусской культуры – Ф.Богушевича, Я.Лучины, В.Дунина-Мартинкевича и др. Если в 1908 г. на Первой выставке произведений печати, изданных в Российской империи, из 23852 наименований на 44 языках было представлено лишь 5 книг по-белорусски, то в 1909 г. из 26138 –уже 7, а в 1910 –14 [167, с.146-150]. Да, увеличение небольшое, но зримое…

Итак, именно в лице разночинной интеллигенции Беларусь обрела то, чего ей недоставало прежде, – собственный культурный слой "носителей личностного сознания" (по удачному выражению С.В.Лурье). Носители личностного сознания в отличие от носителей сознания традиционного – это люди, в критический момент определяющие иерархию ценностей, без которой культура никнет, существует в подполье, а впоследствии истаивает, ассимилируясь с более сильной. За несколько десятков лет Беларусь реанимировала и/или приобрела и литературный язык, и профессиональные литературу, театр, этнографию, и, главное – помимо сугубо пограничных районов –единую самоидентификацию населения. Более того, в эти годы белорусы впервые в истории обретают национальную идею как таковую.

Рисунок:

Труппа Буйницкого –З.В. Шыбека, С.Ф. Шыбека, 169.

Нередко отечественные исследователи находят зачатки современной национальной идеи гораздо раньше – в творчестве Ф.Скорины, В.Тяпинского, С.Будного, Л.Сапеги и других деятелей ренессансного и реформационного толка. Однако возникает вопрос: правомерно ли говорить о национальной идее в современном ее понимании в тот период, когда в Европе еще не сложились нации (достаточно напомнить читателю труды Хобсбаума, Андерсона, Геллнера – наиболее авторитетных специалистов по этой проблеме)? Скорее, можно говорить об реформационных идеях (народная церковь – народная культура – народный язык), явившихся первым шагом к будущей национальной идее, что само по себе немало.

Нельзя сказать, чтобы к описываемому периоду ростки этих давнишних идей белорусских гуманистов полностью зачахли или остались только в фольклорном виде. Например, XIX в. ознаменовался появлением двух искрометных поэм, написанных по-белорусски –"Энеiда навыварат" и "Тарас на Парнасе". Однако… поэмы были анонимными. Созданный в гоголевской традиции фантазийный роман в рассказах "Шляхціч Завальня, альбо Беларусь у фантастычных апавяданнях" Я. Борщевского, фантасмагорический роман-мениппея о Беларуси, основанный на отечественном фольклоре, был написан по-польски. Автор объяснял это тем, что в польском варианте роман станет достоянием большего количества читателей, чем если бы был написан по-белорусски. Наконец, классик белорусской литературы В. Дунин-Мартинкевич, переводя "Пана Тадеуша" А. Мицкевича на "родную мову", чуть не извиняясь пишет автору, что обрядил его творение в "мужицкую сермягу". Потому лишь о творчестве белорусской разночинной интеллигенции рубежа веков мы можем говорить как о первом истинном культурном слое, укрепившем ставший к этому времени достаточно шатким фундамент этноса и начавшем закладывать новый нациокультурный фундамент.

Рисунки:

Борщевский – Этнография Беларуси, 51.

Дунин-Мартинкевич – История имперских отношений, с. 131.

Однако – и это важно, – белорусская идея в то время имела специфические отличительные качества.

Специфика белорусской идеи на рубеже XIX-ХХ столетий. Здесь нас поджидает очередной парадокс – Парадокс шестой – тот факт, что национальная идея белорусов строилась далеко – и даже не в первую очередь – не на идее этнической принадлежности. Впрочем, при ближайшем рассмотрении парадокс оказывается вовсе не парадоксом. Вспомним классическое определение Э.Геллнера: национальная идея (большинство современных зарубежных исследователей называет ее "национализм") – это идея единства политических (государственных) и культурных границ. Но если в течение многих столетий социум полиэтничен; если территория, где этот социум проживает, постоянно переходит "из рук в руки"; если о политической автономии этносов не может быть и речи – тогда такое единство остается под большим вопросом, и чисто этнических скреп (язык, обрядность, фольклор и т.д.) становится недостаточно.

Единственно возможный путь в таких условиях (сегодня бы его назвали "мультикультурным") избрала демократическая интеллигенция: "Край с пятью нациями только тогда сможет развиваться и богатеть, когда каждая нация будет наряду с другой трудиться для его пользы. Когда же вместо этого все мы будем между собой бороться, когда свои творческие силы истратим на ругань и грызню без всякой пользы, так не поблагодарят нас наши дети и внуки, живя в такой же темноте и бедности, как мы сами" [192, с. 350].

Рисунок:

Антон Луцкевич – История имперских отношений, с. 180 или "Братья Луцкевичи" в кн.: Смолянчук "Паміж карёвасцю…", с. 354.

Этот призыв одного из белорусских "краёвцев" А. Луцкевича по сути перекликается с мнением философа Вл. Соловьева и с его требованиями уже к "русской идее": "Нельзя безнаказанно написать на своем знамени свободу славянских и других народов, отнимая в то же время национальную свободу у поляков, религиозную свободу у униатов и русских раскольников, гражданские права у евреев. Не в таком состоянии, с устами загражденными, с завязанными глазами и с душой, раздираемой противоречиями и угрызениями совести, надлежит идти России на свое историческое дело" [194, с. 350].

Созвучие идей двух мыслителей неудивительно: и белорусская, и русская интеллигенция в своем самомознании шагнули гораздо дальше не только масс и правящих кругов, но и многих наших современников. Тот же Луцкевич отмечал, что в Беларуси есть много образованных, культурных поляков, да и русских, которые уже сжились с нашим краем и работают для него. Сюда можно добавить и украинцев, и евреев, и литовцев.

Таким образом, первое и главное в национальном проекте, создаваемом белорусской интеллигенцией в начале ХХ века, – на удивление современная тенденция к мультикультурности.

Вторую тенденцию можно назвать "правом на культуру". Ее ярко выразил "мужицкий адвокат" Ф. Богушевич. Подчас удивляет неблагодарность некоторых "ревнителей культуры" по отношению к человеку, который одним из первых открыл путь интеллигенции к народу и народа – к интеллигенции. Нас не устраивает образ "хаткi" – только дворца. Но возможно ли построение "дворца" культуры без фундамента – "хаткi" Богушевича, пусть небольшой, но своей? Напомню смысл стихотворения "Мая хатка": соседи наперебой приглашают мужика в свои богатые избы, но он отказывается:

Ну, дык жа адстаньце, нашто я вам трэба:

Цi каб ваш хлеб есцi, цi рабiць вам хлеба?

По-моему, весьма актуально…

Рисунок:

Богушевич – История имперских отношений, с. 159; или Запрудник, с. 76 (лучше).

Оставалась ли тогда в массах "тутэйшасць" синонимом "белорусскости"? В какой-то степени да. Но, во-первых, лишь в какой-то степени. Во-вторых, надо понимать, что образ "хаткi" был единственной возможностью для большой массы людей отождествить себя пусть не с автономным образованием (политические границы, по Геллнеру), на тот момент несуществующим, но – по крайней мере – с автономным народом (культурные границы). Богушевич говорит о последних. Для тех времен и той ситуации этого немало.

Другой составляющей "права на культуру" является тяга к образованию, особенно проявившаяся после 1905 года. Пути его получения были не очень разнообразны: сельская школа, потом училища, например, телеграфное или учительское (затем можно было продолжить образование в учительской семинарии), школа лесничих, реальное училище и т.д. Улашчик пишет о том, что один из его односельчан выучился на летчика, второй получил образование в Варшавском университете, но подобные случаи в крестьянской среде были редкостью: такую возможность имели только зажиточные семьи, да и то – минимальный процент.

Третья тенденция, о которой я уже упоминала, подтверждает тезис современных социологов и этнологов о том, что национальный проект возникает не на узко-этнической, а на более широкой – социальной почве. С этой точки зрения, идеи "языка" и "культуры" – не столько почтенные "данности", сколько инструменты преодоления социального неравенства. Если использовать образы Я.Купалы, белорусы в конце XIX – начале ХХ в. – уже не "дурныя мужыкi" и не только "паны сахі і касы" – это те, кто хочет "людзьмі звацца", т.е. настаивает на собственном и равноправном месте среди других народов и культур.

Итак, эти три тенденции – мультикультурная тенденция, тенденция права на производство и трансляцию собственной культуры (где главным достоянием понимался белорусский язык) и тенденция социальной справедливости – определяют национально-культурный проект начала ХХ века. Возникает вопрос: стали ли белорусы в те времена нацией?

Национальное движение или сформировавшаяся нация? Знаменитый чешский социолог и политолог Мирослав Хрох убедительно показал, что для конструирования нации необходимы следующие условия: 1) культурная память (память об общем прошлом, которая понимается как судьба народа); 2) интенсивность коммуникации (языковой, культурной, социальной); 3) концепция равенства как основы гражданского общества [202, с. 122]. Особенно важно, что эти "точки опоры" должны разделять не отдельные элитарные группы, а весь народ. Если мы зададимся вопросом, было ли это свойственно белорусам последней трети до XIX века, то будем вынуждены признать, что нет. Даже самый горячий сторонник "литвинской нации" не сможет ответить на этот вопрос положительно: если даже шляхта и разделяла эти ориентиры (скажем так, "делила" их между собой), то "мужыкi" и городские ремесленники – нет. Более того, до рубежа XIX-ХХ веков ни один из этих критериев не был четко очерчен в самосознании масс.

Памяти об общем прошлом препятствовало не только отличие версий истории, принятой разными группами общества, но и то, что большая часть общества (крестьяне) существовала вообще без выраженных представлений об истории – в циклическом времени сезонного распорядка труда и досуга. Историческая память заменялась мифом и его "производной" – фольклором. Кстати, это специфика не исключительно белорусского крестьянства, а черта крестьянства как такового, во всяком случае, до эпохи "модерна", а в некоторой мере – и после ее наступления.

Коммуникация (плотность социокультурных связей) между группами тоже была нарушена: социокультурные связи – не только с другими сословиями, но и между "городскими" и "деревенскими", и зачастую даже между жителями разных деревень – не были полноценными. Разрозненность социальных групп начала постепенно превозмогаться лишь благодаря деятельности интеллигенции, в частности энтузиастов "Нашай Нівы". Здесь особенно значимо то, что ныне назвали бы "обратной связью". Так, за три года от момента выхода в свет "Нашай нiвы" газета опубликовала почти тысячу корреспонденций из 489 деревень, местечек и городов Беларуси. Одновременно авторы газеты занимались и просвещением своих адресатов в областях культуры, науки, политики, быта: не случайны названия постоянных ее рубрик: "Вясковае i гарадское жыцце", "Народная асвета", "З Беларусi i Лiтвы", "З ўсiх бакоў", "Сельская гаспадарка", "Артыкулы навукова-папулярныя i артыкулы па гiсторыi i геаграфii", "Паштовая скрынка" и др. Таким образом, выполнялась основная цель газеты – консолидация белорусов не только из самых дальних, "глухих" уголков, но также из Праги, Брно, Львова, Парижа и даже США.

Рисунок:

"Наша нiва" – Этнография Беларуси, 71.

Концепция равенства была в зачаточном состоянии: до "нашанiўскага" периода речь могла вестись только о нормах установления "крестьянского" равенства (феномен "грамады", о котором я буду писать в следующем очерке) в условиях колоссального неравенства сословий и "междусобойном" равноправии шляхты. Вот оно откуда –требование Купалы – "людзьмі звацца"!

Из всего этого следует, что нацией к периоду рубежа веков белорусы не стали. Скорее, речь должна идти об определенном этапе строительства нации. Я уже писала, что конструирование нации – процесс не автоматический, не линейный и не одномоментный: нации создаются веками. Этапы конструирования наций четко определил тот же Хрох, и на сегодняшний день большинством ученых они принимаются как неоспоримые.

Этапы конструирования белорусской нации. Итак, первый этап, по Хроху, "фаза А". Она характеризуется "научным интересом" – этнографическим, лингвистическим, историческим – к жизни и быту народа. На белорусских землях эта фаза охватывает период с 20-х гг. XIX в. и вплоть до "нашаніўскага" периода.

На уровне следующей фазы – "фазы В" – этот "культурный пакет" становится инструментом агитации со стороны национально-ориентированных групп. (Кстати, в связи с этим возможно предположить и еще одну причину провала народного восстания Калиновского: он опередил свое время. Его агитация опиралась на еще несформированный в социуме "культурный пакет"). В разных обществах эти группы различны, но, как правило, это интеллектуалы (в нашем случае – демократическая интеллигенция). Цель агитации – интеграция широких масс. Интересы таких групп "национальны" уже не в узком (культурно-этнографическом), но и в широком смысле: они включают социальный, политико-правовой, экономический аспекты. Самое важное на этой стадии, чтобы усилия групп были скоординированы с культурным опытом и картиной мира масс: "если национальные цели и лозунги, используемые агитаторами для выражения социального напряжения, действительно соответствуют непосредственному повседневному опыту, уровню грамотности и системе символов и стереотипов, принятой большинством представителей этнической группы, то достижение фазы С возможно в относительно короткое время" [202, с. 132-133]. Об особенностях фазы С в Беларуси речь впереди. Сейчас – о том, что деятельность "Нашай нiвы" (и в целом "нашаніўскі" период культуры) идеально совпадает с содержанием фазы В: газета опиралась на те смыслы, ценности, затрагивала именно те "болевые точки", которые объединяли белорусов. Отсюда стала возможной мощная обратная связь, и не случайно крестьяне считали газету "своей": так, в новогоднем (1909 г.) поздравлении жителей Николаевщины коллективу редакции, особо отмечалось, что газета любима и читаема крестьянами, т.к. в ней пишут о том, чего жаждет и чем интересуется народ.

К тому времени появились и другие издания, а также издательства – например, открытое в Петербурге "Загляне сонца i ў наша аконца", издавшее "Беларускi лемантар" К.Каганца, "Першае чытаньне для дзетак беларусаў" А.Тетки, "Другое чытаньне для дзяцей беларусаў" Я.Коласа), напечатанные в двух вариантах –латиницей и кириллицей. Появились издательства в Вильне и Минске. В 1910 г. В. Ластовский издает "Кароткую гісторыю Беларусі". Здесь уместно вспомнить и о коллекции И. Луцкевича (одежда, вооружение, слуцкие пояса и ковры, музыкальные инструменты и резные изделия, а также книги, монеты и т.п.), а также о других инициативах, предпринимаых "Нашай нiвай" – конкурсом женских народных одежд (1911 г.), целевой рассылкой сведений о народных промыслах –гончарном, столярном, ткачеством и т.д. В 1906 г. в Николаевщине состоялся нелегальный съезд белорусских учителей, на котором было выдвинуто требование преподавания на родном языке. Началось широкое национально-культурное движение среди студентов учительских институтов, сельскохозяйственных школ и семинарий. Таким образом цели фазы В были достигнуты.

Рисунки:

Ластовский – История имперских отношений, с. 180.

Тетка – Сучасны беларускі партрэт, с. 151.

Как отмечал Хрох, успешность фазы В играет определяющую роль в том, чтобы состоялась следующая – Фаза С, т.е. подъем массового национального движения. Вот тут и коренится одна из сложностей белорусского национально-культурного проекта. Эта фаза развивалась вовсе не в "дистиллированных" условиях. Она началась в обстановке войны и двух революций, а продолжилась – в рамках СССР и в условиях "социалистического строительства наций" (В.И. Ленин). Вероятно, можно говорить о пролонгированной (удлиненной) фазе С, пусть с перепадами, но растянувшейся на весь советский период. Отсюда в очень и очень многом – противоречия процесса конструирования современной белорусской нации. Именно они и стали основанием для популярных воззрений на Беларусь как на самую советскую из республик СССР, а на белорусов – как на самый покорный и безропотный народ Советского Союза. Это же дало основание многим отечественным авторам (особенно в 1990-е годы) с тревогой писать о белорусах как о людях с несформированным не только национальным, но даже и этническим сознанием. Так ли это?