Очерк 4. "Чужие" и "Другие" в самосознании традиционного белоруса "Чужой" и "Другой": немножко теории

Чужой, враг, нечеловек. Образ Чужого (как и образ Другого) – важный компонент этничности, точка ее отсчета. Лишь противопоставление себя Чужому, как и сопоставление себя с Другим, позволяет самообразу обрести форму, а народу – осознать собственную "самость". Не случайно образ Чужого в этническом самосознании является не менее, а то и более древним, чем образ "Мы": ведь сама необходимость сплочения людей в общность рождается в ситуации угрозы, опасности. Олицетворением опасности и является Чужой – природный или человеческий.

Вопроса о том, что Враг (а именно так первоначально рассматривается Чужой) – тоже человек, в архаике не возникает. Тому много свидетельств – не только в первобытной, но и в более поздней культуре. Показательно, например, здесь древнерусское представление о языческих царях: у некоторых из них собачьи головы, другие обладают крыльями – и все мало схожи с людьми. Да и поведение их трудно счесть человеческим: "Ибо люди, шедшие с севера, есть начнут плоть человеческую и кровь пить как воду. И все есть станут нечистых и гнусных змей… и мертвечину всякую" [141, с.25]. Такие представления о чужаках характерны для всех народов на их ранних этапах развития. Беда в том, что они оживают и поныне – в периоды конфликтов и, тем более, войн: "шакалы", "свиньи", "бешеные псы", "монстры". Ведь убить монстра или зверя гораздо проще, чем человека, даже когда он является врагом.

Потому в образах чужаков мощно представлена нечеловечья – звериная и потусторонняя сущность. Это связано с архаической установкой на строгое разделение Космоса (Мы) и Хаоса (Они). Чужой как представитель Хаоса – сферы, где человечьи ("наши") законы не имеют силы, где нет никаких гарантий – непредсказуем и уже тем страшен . Потому, по мнению этнологов и этносоциологов, архаическая оппозиция "Мы – Они" первоначально возникает в виде "люди – нелюди", где человеческим содержанием обладает только образ "Мы". Не случайно многие этнонимы обозначают "люди" или "человек" ("ненец", "тюрк", "нивх" и др.).

Немалую роль в том, что Чужому отказывают в "человечьей" составляющей, играет святость племенного пространства, знаменующего Космос, в противоположность "чужому", пространству Хаоса, которое не может породить человека, а лишь зверя и/или нечистые силы. Потому любая попытка вторжения Чужого на "нашу" землю есть вмешательство Хаоса, угрожающее священному строю жизни. В этом сыграли (и, увы, до сих пор нередко играют) свою роль межплеменные войны: "на ранних стадиях культуры война есть едва ли не единственная форма, в которой вообще идет речь о соприкосновении с чужой группой. Помимо войны не было никаких социологических взаимосвязей между различными группами" [163].

Преодоление "нечеловека". Однако постепенно параллель "Чужой-Враг" ослабевает. Этому есть несколько причин. Во-первых, благодаря "некосмизированности" ("антикультурности" ) чужаков, у них есть преимущество – свобода от традиционных норм, открывающая новые пути развития культуры. Ведь устойчивым является представление о том, что все нормы и правила – "здесь" (в нашей группе), а "там" их нет и не может быть. Потому Чужой воспринимается более свободным, не ограниченным ни запретами, ни даже человеческой биологией. Именно отсюда представление об огромной силе чужаков (впомним образы чуди, псоглавцев и др.), и отнюдь не только физической: Чужой – обладатель знания, причем знания "чужого", скрытого, эзотерического и даже потустороннего. Это "чужое знание" амбивалентно. Если на ее ранней (архаической) ступени развития этноса отношение к нему негативно, ибо превалирует страх перед его "нечеловечьим" происхождением, то на зрелом уровне это отношение меняется: признается возможность учения у чужаков и, следовательно, необходимость "Чужого" для "Своего". Возможно, в этом переломе и лежит одно из оснований превращения Чужого в Другого. Как будет показано ниже, в белорусском крестьянском сознании совмещаются оба эти отношения.

Другая причина изменения отношения к Чужому – увеличение и углубление контактов между народами. Особую роль здесь играет повседневная близость (территориальная, поведенческая, религиозная, корпоративная, бытовая и т.д.), разрушающая страх перед Чужим. Социопсихологи (Г.Оллпорт и его последователи), доказали, что при условии деловых контактов, общности цели и близкого знакомства представителей этносов их взаимодействия, а, следовательно, и взаимные стереотипы восприятия изменяются к лучшему. По мере узнавания Чужой становится Другим. Однако этот процесс сложен и неокончателен: при разрушении контактов, в ситуациях нестабильности, конфликта Другой может вновь стать Чужим.

Распад образа Чужого. Отсюда во многом исходит наиболее важная причина перестановки акцентов с Чужого на Другого. Это конкретизация понятия "Чужой". С течением веков понятие "чужих" дробится: это уже не "нелюди", и даже не только враги, это и "дивьи" люди, живущие в диковинных краях, это свой же этнический сосед (как правило, мифологизированный), это и язычник – для иудея или христианина, и "варвар" для эллина… Критерии "чуждости" обретают очертания: чужим можно быть по языку, по вере, по территории, по этическим воззрениям. При этом другие параметры "чужого" могут совпадать с собственными. Это ощущение уже менее мистическое, а значит, преодолимое. Становится возможно даже единение с чужим – посредством дара (обычаи межплеменного дарения). Впрочем, потенциально осознание "чуждости" присутствует, но актуализуется оно лишь в кризисные моменты для общности.

Ситуативный Чужой. При анализе понятий "свой", "другой", "чужой" в сказке следует учитывать их ситуативность. Чужой может становиться Другим (в результате его "о-своения"), и наоборот, Свой может превратиться в Чужого (как это происходит с разбогатевшим крестьянином или Лакеем, изменившими нравственной природе Мужика, и т.д.). Потому следует отметить относительность категорий "свой", "чужой", "другой" в ментальности этноса. Дело в том, что они вовсе не имеют сугубо этнического характера, а касаются всех сфер самоосмысления народа. Речь идет о том, какие типы личности считаются приемлемыми для представителей данного этноса, а какие – нет; о том, какие черты вызывают одобрение, а какие категорически отторгают человека от общности.

И наконец, Другим может быть также социально и этнически близкий "персонаж культуры", который никогда не мыслился в качестве Чужого. Причина этого может корениться, например, в гендерных стереотипах этноса. Так, в процессе анализа белорусских сказок я пришла к неожиданному выводу – к тому, что в качестве Другого выступает не чужак, отношение к которому более или менее доброжелательно, а, например, человек другого пола. В сказке это Баба. Но об этом позже.