Этническое время и пространство в самосознании современного белоруса

В современной "мозаичной" культуре представления о времени и пространстве усложняются и дробятся. Интернет – наиболее правдивое отражение этой "мозаичности". Как в нем представлено современное понимание этнических времени и пространства?

Этническое время

Изменения в этническом времени. Напомню: время крестьянина разграничивалось по оси "праздники – будни", "день – ночь", а также в зависимости от сезонного цикла работ. То же зонирование времени (за исключением трудовых сезонов) было свойственно и "народному интеллигенту" времен войны. Сегодня эти границы не столь очевидны, а порою – и вовсе стерты. Существуют общие и специфические причины этого переворота во времени. Среди первых – забвение традиционного сезонного распорядка (вследствие урбанизации); временные "сдвиги" (перенос праздников, переход на "зимнее" и "летнее" время); расширение внетрудовых дней – благодаря причудливому сосуществованию религиозных и светских (советских и постсоветских) праздников в Беларуси (1 мая, 8 марта, 7 ноября, Новый год, Рождество, Пасха, Радуница, День города и т.д.); и наконец, возникновение в белорусских городах "ночной жизни" – пусть пока скудной, но все же реальной. Специфическая же причина – преимущественно "ночной" образ жизни блоггера (вследствие дороговизны дневного трафика, воприятия ночи как "свободного"времени и т.д.).

Что все это значит? То, что ночь и праздник стали считаться более привлекательными по сравнению с днем и буднями (последние воспринимаются как "рутинные", "однообразные", "скучные"). Вспомним: для белорусского крестьянина ночь – опасное время, когда на земле творятся кромешные дела, и бал правят черти и разбойники. Праздник желанен, но тоже ощущается небезопасным: черт чаще искушает сказочного "мужыка" по праздникам. Возможно, причина в том, что в будни "мужык" находится под защитой трудового кодекса, заповеданного ему Богом? А по праздникам человек уязвим: он пьет, веселится, ему труднее обуздать себя, а значит, легче подставить себя под удар нечистого…

Это же отношение к праздному времени сохранилось и у "народного интеллигента": "Выходной у меня всегда пустой скучный день, и чувствуешь себя, как вышибленный из жизненной колеи". Самое любимое его время – утро, начало дня, и по крестьянской привычке, усугубленной военным бытом, это утро начинается ранно. Ночь существует лишь для того, чтобы набраться сил для нового дня.

Сегодня понимание "дня" и "ночи", а также времени труда и досуга смещается. Появляется новый тип зонирования времени: "виртуальное время" (вечернее и ночное) – "реальное время" (дневное), причем первое обладает большей привлекательностью, чем последнее. Ведь именно в миг, когда распростившись с одолевающими его повседневными делами, человек оказывается у компьютера, он может – пусть на время –разлучиться с собственным реальным образом, часто вызывающим недовольство, и реализовать свое "другое Я" (интернет-Я), более свободное, менее скованное нормами и требованиями – как требованиями со стороны, так и требованиями к себе.

"Время труда". Главным предназначением человека в предыдущих типах менталитета является труд. В предыдущих – но не в нынешнем. Упоминаний о работе в блогах значительно меньше, чем упоминаний о досуге (встречах, концертах, путешествиях, увлечениях и т.д.). Значит ли это, что современный белорус мало работает? Разумеется, меньше, чем "мужык", но все же немало: среди блоггеров есть настоящие трудоголики. Вероятно, дело в том, что труд, ранее занимавший центральную позицию в жизни человека, ныне отодвинут на периферию, в пространство дел, пусть даже "интересных мне", но малоинтересных спутникам по виртуальному миру. Оно и понятно: как правило, блоги принадлежат все-таки досуговой культуре.

Другой момент, связанный со временем труда: труд перестает быть величиной постоянной. За время жизни одного человека работу можно изменить несколько (а то и десятки) раз. И крестьянин, и даже (пусть и в меньшей степени) советский белорус знали, что их дело – на всю жизнь. Крестьянин не избирал труд: труд давался ему по факту рождения – и не только ему, но и детям, и внукам. Впомним обиду на "вучонага сына", который изменил данному от века призванию! У советского человека было большее пространство для маневра, но выбор делался на долгие годы, в идеале – на всю жизнь. Не случайно советские отделы кадров так подозрительно относились к "летунам" – к тем, кто часто меняет работу. А уж смена профессии была явлением еще более редким: чаще ее меняли "маргиналы", не вписавшиеся в пространство официозной культуры: поэты-кочегары, художники-дворники. Сейчас не только выбор работы, но и смена профессии – дело обычное и "ненавечное": "У Беларусі паўным паўно незанятых нішаў і не абавязкова для таго, каб здабываць на хлеб, зламаць сабе шыю" [81].

Третье: человек более не хочет соответствовать "законам", налагаемым на него трудом. А ведь такие негласные законы были всегда. В менталитете крестьянства XIX в. труд понимался как смысл жизни, советский интеллигент 40-х гг. относился к нему, как к виду общественного служения. В обоих случаях человек должен был делать то, что должен. Ныне время, потраченное на труд, должно соответствовать самым разнообразным запросам человека: "Мінае роўна год і я зноўку зьбіраюся на новае мейсца працы <…> Ведаю дакладна што не дзеля грошаў. Тут можна было б пагандлявацца, але не хачу. Адчуваю, што пачынаю тупець ад таго, чым займаюся зараз. Хачу дапамагаць калегам па працы, але тут чамусьці гэтым адчайна злоўжываюць, і стараюцца перавесіць на цябе як мага больш сваёй працы <…>. Хачу расьці і разьвівацца. Хачу працаваць з нармальнымі адэкватнымі людзьмі. Хачу нармальную працу, каб заставаліся час, сілы і жаданьне для блізкіх людзей і любімай справы" [81].

Итак, время труда перестает быть бесспорным и главным временем жизни человека. И не случайно пресловутое белорусское трудолюбие ныне приписывается не городским жителям, а деревенским, во многом действующим "по старинке": "… хоць і кажуць, што беларусы працавітыя, але тое на вёсцы" [там же].

Время как биография. Время жизни блоггера, его биография в интернете размыта: "виртуальная личность" отличается неявностью (а то и намеренной поменой) возрастных характеристик. Указания на возраст блоггера косвенны, они, как правило, выражаются в давности воспоминаний (например, если блоггер вспоминает о 70-х или 80-х гг. ХХ в., делается ясно, что это человек зрелый); в указании на социальную позицию (студент, молодой специалист, молодая мать, отец взрослых детей и др.). Есть различия и в языке разных поколений, но они вовсе не обязательно явны: блоггеры, как правило, предпочитают неформальную манеру общения и используют интернет-сленг вне зависимости от возраста. Скорее, изменения видны в грамматике и синтаксисе, но это связано уже с реальной ситуацией – с большей грамотностью и начитанностью тех, кому за 35. Впрочем, проблемы грамматики можно легко обминуть: во многом именно для этого и существует специфический интернет-сленг (самый яркий пример – "олбанский язык", он же "язык падонкафф", сделавший безграмотность нормой). Кстати, благодаря такому сленгу сокращается и возрастная дистанция пользователей: все уравниваются и – это важно – "становятся" одинаково молодыми. С этой же целью в период господства рококо аристократы (и женщины, у мужчины, и даже дети) пудрили парики: искусственная седина как бы уравнивала всех в возрасте.

Культивируемое интернетом (как, впрочем, и кино, и современной литературой, да и культурой в целом) время – молодость. Обратим внимание на то, что "идеальный" возраст человека в менталитетах белорусского крестьянства, советского интеллигента и нашего современника-блоггера не совпадает. В первом – это старость, понимаемая как синоним "мудрости", во втором – зрелость, а в третьем – молодость (как время любви, общения, досуга, путешествий и наслаждений). Потому в интернете – и в блогосфере, и на форумах – существует негласное правило: не приводить аргумента "Я старше и больше знаю". Напротив, культивация молодости приводит к тому, что блоггеры старшего возраста нередко стараются казаться более молодыми и "отвязанными" (с помощью речевых или визуальных средств, например, "аватар", т.е. картинок, на которых изображено ментальное "эго" автора). Вероятно, мы постепенно пришли к тому этапу развития общества, когда, по словам антрополога Маргарет Мид, не дети учатся у родителей, а напротив, родители – у детей: они легче приспосабливаются к изменяющейся действительности, являются более мобильными, владеют тактиками более гибкого выживания в современном мире. Именно поэтому молодость становится наиболее "почитаемым" временем жизни. Словом, ныне быть молодым – "престижно".

Время человека и время общности. Жизнь традиционного крестьянина была равномерна, тяготела к бессобытийности. Жизнь советского белоруса военных лет была подчинена масштабнейшему общественному Событию – Великой Отечественной войне. Все остальные события нивелировались в свете этого главного. Жизнь сегодняшних блоггеров протекает в ритме калейдоскопически сменяющих друг друга событий – частных и общественных, внешних и внутренних. Именно они и создают почву для дискуссий "здесь и сейчас". Если два века назад народ объединялся всеобщностью и равномерностью повседневной жизни, если в 40-е гг. ХХ в. он сплачивался и мобилизовался войной, то теперь точки объединения временны, они "плавают": основой дискуссии может стать и пост о визите к стоматологу, и пост о судьбах отечественной культуры, и неизвестно, какой из них снискает большее количество откликов. Вокруг событий формируется не постоянное целое (народ), а временные группы "по интересам". Впрочем, это является не столько чертой блогосферы, сколько современной культуры в целом: она становится более "временной" (временные трудовые и творческие коллективы, контрактная модель, разовые проекты типа антрепризы в театре и т.д.). По каким каналам в таком случае образуются связи людей?

Связи длинные и короткие. Вспомним: в традиционном менталитете связи между людьми "короткие" (по принципу "лицом-к-лицу"), а в менталитете советского белоруса (да и в целом – менталитете Модерна) – по преимуществу "длинные", формирующие "воображаемую общность" – нацию. Для современного менталитета характерен новый виток превращения длинных связей в короткие: от нации – к группам.

Итак, длинные связи (между белорусами, живущими в разных концах страны, а то и в разных странах; между белорусами и другими народами) укорачиваются: интернет дает возможность сиюминутного общения, невзирая на расстояния. Не случайно манера писать в интернете приобретает "устный" компонент (упрощенная графика, фонетизированное письмо: сокращения типа "плз" – пожалуйста, "что-нить" ­– что-нибудь и т.д.). Словом, мы имеем дело не столько с перепиской, сколько с разговором. Это качество высоко ценится блоггерами: "любо-дорого смотреть насколько разнообразен и интересен ЖЖ, который и есть модель этого самого лично-общественного общения. вот точно такое же, но где-нибудь во дворах, кафешках, заводских столовых" [86]. Интернет-коммуникации присуще преодоление отчуждения, характерное для эпохи индустриализации и урбанизации. Зарождается и новая форма "местных связей", фиксируемая в "виртуальных землячествах" – minsk_by, minsk_news, аnother Minsk, poleschuki и т.д. Но это отчуждение преодолевается не на уровне всего общества, а на уровне групп. В этом смысле интернет верно отражает тенденцию современной культуры – "групповизацию" социума. Может ли он объединиться? Разумеется, может, но не в однородное целое традиционного крестьянства или "советских людей" (впрочем, последнее вовсе не было таким уж однородным: уже с 30-х годов номенклатура выработала собственный культурный анклав, а с начала 70-х в СССР началось субкультурное движение). Тем не менее, и тогда, и сейчас группы способны объединиться вокруг значительных событий в жизни страны, и интернет станет помощником такому объединению. Но искусственное объединение, гомогенизация социума в единую массу – путем агитации, пропаганды и др. испытанных в средств – ныне вряд ли возможно.

Образ истории. Еще один значимый аспект этнического времени – это образ истории. Говорить о единстве такого образа в интернете чрезвычайно сложно, потому что он создается ввиду той версии этничности, которой придерживается тот или другой блоггер. В свете этого история представляется то "литвинской", то "советской", то "крестьянской", и т.д. Наиболее популярные версии этничности и соответствующие взгляды будут представлены далее. Сейчас лишь несколько слов о том, изменилось ли отношение к белорусской истории. Еще недавно история в блогах представала как череда трагедий: даже если речь шла о культурных достижениях белорусов, то они характеризовались как "отнятые", "забытые", "уничтоженные". Сейчас более популярным становится иное понимание истории: она конструируется прямо сейчас и создается каждым: "Беларусь исчезнет тогда, когда мы опустим руки и скажем "конец" [57]. В отличие от советского интеллигента, который имел схожие представления об истории, но в то же время жил всецело для будущего, а настоящее понимал лишь как средство достижения "светлого завтра", наш современник живет настоящим и ценит каждый насущный день.

Отметим специально: в качестве творцов истории понимаются не политические лидеры, не интеллектуальные элиты, и, тем более, не "сторонние" страны, а все граждане страны: "Нашыя справы мы, беларусы, мусім рабіць самы. Ніхто за нас рабіць ня будзе. Гэта наша дзяржава, наша зямля, наша маёмасьць, наша мова і культура і наша права" [24]. Условиями творения современной истории являются здравый взгляд и оптимизм: "глядзець на сваё мінулае без гістэрыі – гэта, мусіць, першы крок да таго каб цьвяроза рабіць сваю сучаснасьць і будучыню" [124].

В целом главным временем для нашего современника является настоящее: сегодняшний белорус склонен жить сегодняшним днем. Причины понятны: будущее в наши дни представляется не столько лучезарным (как это было, например, в советское время), сколько туманным и даже опасным. Что касается прошлого, то оно воспринимается людьми настолько по-разному, что образы прошлого, скорее, разводят их, нежели сводят воедино, о чем мы еще будем говорить в разделе об этничности. Потому современность являет собой единственный центр, равно ценный для всех блоггеров.

Этническое пространство

Большая Родина. Современное понимание Большой Родины сужено в сравнении с этничностью советского интеллигента. В качестве Большой Родины однозначно понимается Беларусь: "выхоўваўся я з маленцтва на глебе таго, што я – беларус, сын менавіта беларускай зямлі" [49]. Интересным представляется исследование, осуществленное блоггером diim-avgust в студенческой среде: "если еще несколько лет назад слово "белорус" будило ассоциации с "периферией", "толерантностью", "абыякавасцю", то в последние годы на первые строчки ассоциаций на "белорусов" стали вырываться "патриотизм" и "независимость". Возможно, здесь проявилось влияние идеологической политики, а может, влияния и глубже. А именно – у современных белорусов рвется существенная идентификационная связь с русскими" [48]. Вероятно, это и есть причина того, что даже блоггеры старшего возраста редко называют своей Родиной СССР. В свете этого не удивительно, что ни одного упоминания о союзном государстве Беларуси и России в качестве Родины в блогах нет – разве что ради шутки, или, как говорят ныне, "для прикола".

И снова о парадоксе национализма. Итак, образ Большой Родины как независимой страны стал наиболее существенным компонентом современного самосознания. Казалось бы, сбылась мечта белорусов! Однако в дело вступает "парадокс национализма" (напомню, под "национализмом" в этой книге понимается не дурно пахнущая смесь ксенофобии и шовинизма, но национально-культурный проект, вернее, совокупность национально-культурных проектов общества и государства). Я писала о нем в одном из предыдущих очерков, потому здесь лишь напомню, в чем его суть. Она в том, что государственная независимость вовсе не ведет к обращению к корням или возврату традиций, на которых строилась национальная идея в конце 80-х – начале 90-х.

Независимость, как и свобода, может быть "от" или "для". Проблема независимости "от" в Беларуси решена и формально (с 1991 года), и к нынешнему дню реально – в умах людей. Белорусских блоггеров, считающих, что белорусы и русские – один народ, мне найти не удалось (в отличие от блоггеров российских: многие из них и поныне пребывают в этом заблуждении). Несмотря на то, что в сети время от времени появляются "крики души", подобные уже приведенному ("Яны хацяць адабраць у нас вашу БЕЛАРУСКАСЦЬ, нашу СПАДЧЫНУ, нашу КУЛЬТУРУ, НАШУ МОВУ. Яны хацяць зрабіць з вас расейскіх халопаў"), в целом блоггеры понимают, что отнять белорусскую независимость – вовсе не такое уж простое дело, и угроза этого сомнительна. А вот вопрос о "независимости для" остается открытым.

В 90-х многие полагали, что независимость должна автоматически привести нас к "исконной духовности", к ярко выраженной этничности, к активному пользованию белорусским языком, к созданию самобытных художественных произведений – и тем самым решить наши культурные проблемы. Ныне стало ясно: государственный суверенитет – категория не "душевная", а прагматическая. Продолжу цитату из блога diim-avgust. На основе того же опроса студентов он делает вывод о том, что "старый идентификационный механизм («белые русины» как более «чистые» (свободные от монголо-татарских влияний), а потому более нравственные, культурные и пр.) начинает постепенно возрождаться (мы – «простые люди», не понимающие что такие «завернутости», как «имперские» или «экономические интересы», но ценящие доброжелательность к нам), но уже без существенного влияния БНФ. Факторы этничности при этом отходят на второй план, а социальные факторы («вклад в развитие Беларуси») постепенно становятся определяющими)" [48].

Фактор этничности отходит на второй план вовсе не случайно и не только в Беларуси. Причина этого состоит в том, что национальная идея – не столько "этническая", сколько социальная, даже социально-политическая. Принцип "нации-государства" отделяет граждан определенного государства от граждан других, пусть даже и сопредельных стран (порою невзирая на единый язык и/или на сходные элементы культуры). Но в отличие от традиционного этнического самосознания, которое разделяет народы, которые живут на территории одной страны, этот принцип склонен нивелировать различия между ними. Да, он может "мобилизоваться", используя память об этнических победах и трагедиях, язык и другие элементы культуры в нуждах дня сегодняшего (активнее – в периоды реальной угрозы социуму), но при этом в какой-то степени унифицирует всех граждан страны – представителей и титульного, и нетитульных народов. Это верно для всех современных наций – и для американцев, и для французов, и для немцев. Впрочем, это вовсе не мешает возрождению традиций и усовершенствованию языковой ситуации, а лишь проясняет отношения государства и общества. Если функция государства – поддерживать фактическую, т.е. прагматическую независимость, "независимость от", то "одушевление" независимости, создание "независимости для" – дело общества. Ждать, что независимость автоматически, сама собой приведет к развитию культуры – наивно и бесперспективно. Такое развитие может быть только результатом личного вклада человека.

Малая Родина. Аспект малой родины в сети выражен несколько слабее, чем у белорусского традиционного крестьянина и даже чем у белорусского интеллигента советских лет. Понятия "малой родины" и "деревни", слитные в предыдущих типах менталитета, разошлись: в лучшем случае деревня предстает как "историческая малая родина" предков (прадедов и дедов), а собственной малой родиной для большинства авторов является город. Примечательно однако, что городу придаются те же уютные черты, приписывается тот же образ "роднага кута", что некогда деревне: "Раней нават горад называлі местам. Я зноў пакідаю яго чарговы раз, але ўсё быццам упершыню. І хачу зноў дакрануцца да яго, бо менавіта там, мне так здаецца, я адчуваю сябе больш дужым і патрэбным <…> …І толькі перагрукванне колаў стварае музыку, якую яшчэ ніхто не напісаў... Музыку пра Месца, з якімты не развітваешся, а вітаешся зноў і зноў, быццам расставаўся з ім не на гадзіны, дні, гады, а на тысячагоддзі і ўжо ніколі не спадзяваўся на сустрэчу!!!" [19]. Как и советскому белорусу, нашему современнику присуще возвеличивание малой Родины. Разница в том лишь, что первый возвеличивал деревню и округу ("Слуцко-Копыльское государство"), а второй – свой город. В свете этого показателен обширный пост могилевского блоггера, настаивающего на "высакароднасці цытадэлі беларусізма" Могилева по сравнению с другими городами, например, с "жабрацкай Вильняй" [53]. Это высказывание вызвало бурную критику: так, блоггер manivid пишет: "Высакароднасьць паняцце адноснае … мейсца як мейсца, ня лепшае і ня горшае за астатніх. а вось безпадстаўна абражаць іншыя гарады дакладна непрыстойна!" [там же]. Чувствуется, что существует своего рода конкуренция между городами (чаще других конкурируют уроженцы Гродно и Минска, реже – Минска и Витебска). В целом комплиментарно оцениваются и другие города Беларуси, каждый – в собственном духе: Гродно как воплощение "литвинской традиции" и европейской культуры; Полоцк как носитель православной духовности; Минск как столица и современный культурный центр; Брест как город-герой; Витебск – как цитадель творчества (от М. Шагала и М. Бахтина до "Славянского базара", последний, впрочем понимается неоднозначно) и т.д. При этом каждый из городов описывается его жителями сквозь призму "роднага кута", т.е. проецируя на город понятие "дома". Дом становится больше, но отношение к нему – то же верное и любовное, что и у крестьянина XIX в. Так что прав блоггера te3a, отмечающий, что "тутэйшасць" як пачуццё малой радзiмы, "свайго месца" не сышло..." [34].

Рисунки:

Старый Минск– Минск, закладка.

Фонтан "Мальчик с лебедем" – Минск, закладка.