Givishvili_G_V_Ot_tiranii_k_demokratii_Evolyutsia_politicheskikh_institutov

6.2. Двухпартийная система как метод и средство	333

ранее разделенная на Север и Юг, ныне разделялась на «богачей и трудящихся», как признал президент Кливленд.

Но тут повторилась история вековой давности. Подобно тому, как в свое время народный электорат отдал предпочтение Джефферсону — противнику форсированной капитализации США, так и в конце XIX столетия протестующий голос народа, возмущенного расширением пропасти между богатыми и бедными, становился ясно различим. Фермеры образовали партию гринбекеров, видевших свое спасение в увеличении выпуска бумажных (дешевых) долларов — «зеленых спинок». Новая фермерская партия — Народная или популистская требовала национализации железных дорог, экспроприации земель у железнодорожных компаний, денежной реформы, государственного сельскохозяйственного кредита. На выборах 1892 г. кандидат популистов набрал около миллиона голосов. В 1894 г. состоялся поход безработных на Вашингтон и пульмановская стачка. Была образована рабочая партия. Недовольство масс грозило перерасти в негодование.

Первой осознала необходимость перемен демократическая партия. Она начала раскалываться на традиционалистов — «бурбонов» из крупных промышленников и банкиров восточных штатов, с одной стороны, с другой — на фермеров и мелкую буржуазию, ищущую перемен и готовую объединяться с популистами. В то же время в ее рядах нашелся человек, который сумел привлечь на свою сторону последних, и стать кандидатом на выборах президента, способным не только изменить лицо своей партии, но и, как казалось, стать победителем в президентской гонке. Этим человеком был Уильям Брайан, снискавший широкую известность требованиями свободной чеканки серебра, что казалось панацеей для разорявшегося сельского населения, обличениями «капиталистов Востока» и обещаниями «посадить жирных боровов на привязь, чтобы они не причиняли ущерба, превышающего собственную стоимость».

«Мы говорим от имени более широкого класса бизнесменов. Наемный работник такой же бизнесмен, как и его хозяин. Адвокат маленького сельского городка ничуть не хуже юриста столичной корпорации. Торговец на перекрестке дорог — такой же бизнесмен, как и торговец из Нью-Йорка. Фермер, что трудится в поте лица от зари до зари, такой же бизнесмен, как и богатый маклер, играющий на цене его пшеницы», — гремел он перед своими избирателями. Плутократия стала для Брайана врагом № 1, ее колыбель — Восток США — «вражеской страной», а крупнокапиталистическое производство — ящиком Пандоры, из которого явился раскол общества на два враждебных класса и социалистические воззрения. «Система трестов не имеет пра-

334	Глава 6. Рождение и эволюция США

ва на существование, даже если она дает чисто экономический выигрыш, поскольку политические издержки превосходят все экономические преимущества трестов, — утверждал Брайан, добавляя. — Частная монополия нетерпима и не оправдана». Трижды демократы выдвигали его на пост президента, и все три раза он и его партия терпели поражение. Первый раз в 1907 г., заручившись всего 500 тысячами долларов на проведение предвыборной кампании, он, тем не менее, получил 6,5 миллиона голосов избирателей. За республиканцев, собравших от 5 до 7 миллионов долларов, пустивших в ход все законные и противозаконные методы и средства давления на избирателей: от демагогии, интриг и подкупа до угроз и прямого насилия, проголосовало 7 миллионов. Таким образом, даже проиграв сражение за Белый дом, демократы при Брайане выиграли другой приз — приобрели еще бóльшую популярность в антимонополистически настроенных массах, подтвердив свою преемственность с джефферсоновской партией «простого люда». Республиканцы же укрепили свой союз с крупным капиталом.

Но торжествовали они не долго. Угроза распространения идей социализма, ощутимо возросшая в начале XX в., вызвала раскол их рядов на консерваторов и прогрессистов. И, следует признать, тревога большого бизнеса была оправданной. Ибо противоречие между мощью накопленного капитала и правами и возможностями массы народа принимало критический характер. Экономическое развитие страны опасно нарушало прежнее социальное равновесие. Поэтому призывы к социальной справедливости находили все большее сочувствие в обществе. Что выразилось в росте численности социалистической партии, достигшей к этому времени более ста тысяч членов, а ее газеты расходились почти трехмиллионными тиражами. Над, фактически, двухпартийной системой замаячил призрак появления третьей партии.

Замешательством республиканцев воспользовался новый лидер демократов — Вудро Вильсон, оставивший кресло президента Принстонского университета с намерением стать президентом страны. «Что является главным законом общественного прогресса? — вопрошал он.

— Революция никогда не оправдана, она всегда — расплата за недальновидность. Подлинный закон общественного развития — приспособление, тонкое исправление, латание. Чтобы сохранить то лучшее, что у нас есть, нельзя стоять на месте, необходимо двигаться вперед. Формулу прогресса можно выразить словами королевы из „Алисы в стране чудес“ — здесь нужно бежать в два раза быстрее, чтобы оставаться на месте». В чем, по Вильсону, состояла упомянутая им недальновидность, опасная для Америки? В пассивности государства, не реаги-

6.2. Двухпартийная система как метод и средство	335

рующего на разгул стихии свободного предпринимательства, приводящий к господству всемогущей, но близорукой плутократии, в то время, как на другом полюсе скапливался горючий материал социалистического движения. «Вы, банкиры, узколобы, вы не знаете страны и того, что в ней происходит, а страна не доверяет вам. Вы не видите дальше своих собственных интересов и не понимаете, что лучшее для вас то, что лучше для страны в конечном счете», — говорил он в 1910 г., обращаясь к узкому кругу финансистов, среди которых находился и Джон Морган, владевший состоянием в 22 миллиона долларов, что превышало стоимость имущества 22 штатов к западу от Миссисипи. Это лучшее для элиты и для общества в целом виделось в новой роли государства.

«Правительство великой страны не может заключаться в каком-то одном классе, — разъяснял Вильсон, — ни один класс не в состоянии мыслить интересами всего общества. Ничто так не зловредно и необоснованно, как уравнение политики с борьбой классов, находящихся в состоянии острых противоречий и конкуренции. Вся задача политики как раз и состоит в том, чтобы объединять классы на основе взаимного приспособления и общности интересов». Это взаимное приспособление виделось в государственном регулировании деятельности крупных корпораций для предупреждения крайностей эксплуатации и эксцессов монополистического хозяйствования. И так как вера в неограниченные возможности саморегулирования рыночного хозяйства еще сохранялась, задачу государства он видел в том, чтобы восстановить свободу конкуренции, ущемляемую деятельностью монополий. Гарантом этой свободы объявлялось государство с его антитрестовским законодательством. Ибо «государство — не машина, а живой организм, подвластный законам органической жизни, Дарвину, но не Ньютону. Оно изменяется под влиянием окружающей обстановки, новых задач и функций», — доказывал он, отвергая плоско механистическое толкование конституции своих политических оппонентов.

Став президентом, Вильсон заявил, что демократы против всяких сделок с монополиями, подкрепив свои слова созданием Федеральной промышленной комиссии, наделенной широкими полномочиями по ограничению их деятельности. Чуть позже была создана Федеральная резервная система (ФРС), призванная сокрушить «денежные монополии». Был подписан закон об организации банков сельскохозяйственного кредита, далее — закон о компенсации за увечья рабочим государственных предприятий, затем — закон о запрете детского труда в промышленности. Наконец, был принят закон о 8-часовом рабочем дне

336	Глава 6. Рождение и эволюция США

на железных дорогах. В результате демократическая партия все больше отождествлялась с активным реформаторством.

Обращаясь к предпринимателям осенью 1916 г., Вильсон говорил: «Главная туча на нашем внутреннем горизонте — неудовлетворительные взаимоотношения труда и капитала. Для их исправления есть только один способ: рассматривать труд, во-первых, как область человеческих отношений между людьми, во-вторых, как часть партнерства в усилиях, обеспечивающих процветание всего бизнеса. Если я сумею заставить человека верить мне в том, что я справедлив и хочу делить прибыль с ним, я смогу извлечь из него в десять раз больше, чем если бы я был его антагонистом». Путь улучшения взаимоотношений труда и капитала Вильсон видел в расширении государственного вмешательства в них. Неудивительно, поэтому, что он, в частности, поддержал принятие закона Клейтона, названного «хартией вольности рабочего класса», положив, тем самым начало сближению демократов с профсоюзами.

Вступление Америки в 1-ю Мировую войну привело к ослаблению реформистской деятельности президента. Прежде всего потому, что в условиях военной мобилизации экономики влияние монополистического капитала вновь возросло вопреки усилению государственного контроля в некоторых ключевых областях народного хозяйства. Кроме того, процветание, которое принесла с собой стране война, никак не способствовали развитию демократических тенденций в ней. Положение не спасало даже то обстоятельство, что электорат демократов значительно расширился и урбанизировался за счет первого поколения потомства 13-и миллионной волны иммигрантов, хлынувшей в США в 1900–1914 гг., а также 6-и миллионов разорившихся сельских жителей, пополнивших ряды городской бедноты. Голоса большинства тех и других, пребывавших на нижней ступени социальной лестницы привлек на свою сторону губернатор Нью-Йорка Альфред Смит, совершивший, тем самым, маленькую революцию в демократической партии. Но все же, демократы проиграли выборы 1921 г. И пока длились промышленный бум и процветание, правлению республиканцев ничто не угрожало, следовательно, правительство могло позволить себе полную пассивность.

Все изменилось с началом великого кризиса 1929 г. Пришло время человека, чье присутствие здесь делает невозможным мое дальнейшее повествование о делах, прославивших его. Поэтому я вынужден свой анализ американской внутриполитической системы и, если угодно, переключиться на исследование внешнеполитических принципов США,

— сказал Токвиль, кланяясь в сторону Рузвельта.

6.3. Изоляционизм против теории	337

—Благодарю за Вашу оценку моих скромных достоинств. Но если Вы отказываетесь «разбирать по косточкам» мои действия в качестве президента, может быть, Вы все же не откажетесь отметить в двух– трех словах наиболее существенное из того, чем мне пришлось заниматься, что говорить и что переосмысливать, — отвечал ему Рузвельт.

—Попробую, — сказал Токвиль. — Я думаю, ключ к успеху Вашего «нового курса» состоял в том, что вы осознали одну чрезвычайно важную вещь. Именно, что американский капитализм вошел в стадию зрелости. Великая эра индивидуализма, экспансии и равных возможностей кончилась. Естественное развитие экономических отношений потребовало от государства признания своей ответственности за поддержание национальных доходов и расходов на уровне, достаточном для эффективного использования имеющихся людских и материальных ресурсов. Коротко говоря, Вы услышали зов времени, который потребовал создания нового социально-экономического порядка: вмешательства государства в определение условий производства и распределения товаров, ослабления дефектов организации экономической жизни в рамках свободно рыночных отношений, регулирования отношений между работодателями и рабочими для уменьшения бремени безработицы. Адам Смит, вероятно, сказал бы, что Вы поняли, что время демократии laissez-faire в Америке подошло к концу.

—Ссылка на Адама Смита, пожалуй, в данном случае уместна. Еще раз благодарю за эту оценку моих трудов и, прошу Вас, Вы, помнится, хотели коснуться внешнеполитических аспектов американской демократии.

6.3.Изоляционизм против теории «явного предначертания»

—Чтобы рассмотреть, как принципы демократии распространялись на внешнюю политику США, полезно вернуть к истокам, ко времени войны за независимость, — продолжил свою речь Токвиль. — Я уже говорил о том, что в ней восставшие колонии обратились за помощью к Франции — давней сопернице Англии, и уже в 1778 г. между ними были подписаны официальные договоры о союзе и торговле. Этот союз оказался чрезвычайно выгоден для колоний, которым война за их независимость обошлась в примерно 1 млрд долларов, (по современной покупательной способности), тогда как Франция истратила на нее около 2,5 млрд долларов. Однако, после подписания Версальского мирного договора, признавшего независимость колоний, послед-

338	Глава 6. Рождение и эволюция США

ние постарались забыть о роли Франции в установлении американской независимости. В 1783 г. Вашингтон в речи конгрессу о сдаче своих полномочий главнокомандующего даже не упомянул об их союзе. Он же, но уже в качестве президента подписал непопулярный у профранцузски настроенной публики документ, который вошел в историю внешней политики США как Декларация о нейтралитете. Согласно ей союзный договор 1778 г. терял силу, и Америка отказывалась от всех прежде принятых на себя обязательств оказывать помощь Франции. Чуть позже в своем «Прощальном послании стране» Вашингтон, твердо намереваясь уклоняться от хитросплетений европейской политики, писал: «Наша истинная политика состоит в том, чтобы держаться в стороне от заключения постоянных альянсов с любым районом земного шара».

Самую активную поддержку Декларации о нейтралитете оказал Александр Гамильтон, опубликовавший в ее защиту целую серию статей за подписью «Pasificus». В них он, в частности, утверждал следующее: «Самосохранение является первой обязанностью государства… Можно говорить о наличии общего принципа, гласящего, что главным мотивом добрых услуг, оказываемых одним государством другому, является интерес или выгода государства, предоставляющего эти услуги. В самом деле, тут мы видим, что правила морали, действующие между государствами, не во всем совпадают с соответствующими правилами в отношениях между людьми». Поэтому, дескать, нельзя признавать эгоистической политику государства, преследующего собственные цели, коль скоро его национальные интересы отличаются от интересов частных лиц. Законность политики «двойной морали» — для государства и индивидов — он подкреплял ссылкой на поведение самой Франции, которая, поддерживала США, преследуя собственный корыстный интерес — ослабление Англии.

Джефферсон, не хуже Гамильтона осознавая необходимость для страны удержаться от войны, хотел, тем не менее, как-то согласовать нейтралитет с моральными обязательствами в отношении Франции. Ибо он считал, что индивид и его права превыше нации, а нация превыше ее государственной формы. В духе философии Просвещения, провозглашавшего универсальный характер законов разума и морали, он утверждал, что «между обществами существуют те же моральные нормы, что и между индивидами». Поэтому «договоры между нациями освящены тем же моральным законом, который обязывает индивидов соблюдать договоры, заключенные между ними».

Война, в которую Европа погрузилась с 1792 г., нанесла чувствительный удар по американской торговле продовольствием. Английский

6.3. Изоляционизм против теории	339

флот получил приказ Георга III не только захватывать все французские товары на американских судах, курсировавших между Францией и ее колониями, но и перехватывать все американские суда на этих торговых путях. Столь тяжелый удар одновременно по карману и самолюбию американцев вызвал в США взрыв англофобии в стране. Возмущены были даже закоренелые федералисты, которые до этого ненавистного королевского указа предпочитали придерживаться политики умиротворения Англии. Тем не менее, противникам войны с ней удалось уговорить Вашингтона направить в Лондон посла с предложением о подписании мирного договора. Последний был подправлен и подписан, но благодаря пособничеству Гамильтона — ярого энтузиаста англо-американского сближения, с большой невыгодой для США. За договор пришлось заплатить унизительно высокую цену, так как он включал в себя, в числе прочего, запрет на экспорт американского сахара, хлопка и кофе в Вест-Индию, сохранение частных земельных владений англичан в Северной и Южной Каролине и т. д. Гамильтон оправдывался: «США — еще слабая страна и поэтому должны жить строго по средствам, тщательно соизмеряя свои желания и возможности; роскошь эмоциональных импульсов им пока не по карману, — говорил он. — Мощное государство зачастую может себе позволить риск надменно-резкого тона в сочетании с правильной политикой, но государству слабому это практически недоступно, без того, чтобы не впасть в опрометчивость. Мы относимся к этому последнему разряду, хотя и являемся зародышем великой империи».

В самом деле, статьи договора, казалось, ущемляли интересы не только плантаторов и южан в целом, но даже торгово-промышленной буржуазии северо-востока. На деле же оказалось, что издержки «худого мира» полностью компенсировались преимуществами нейтральной торговли, благодаря которой последние годы XIX столетия стали подлинно «золотым веком» торгового мореплавания США. Как позже выразился один экономист: «В то время, как великие торговые нации ссорились из-за мировой фрахтовой торговли, Америка утащила кость, за которую они грызлись». Поэтому, покидая пост президента, Вашингтон мог оставить своим наследникам наставление такого рода: «Великое правило поведения для США в отношении с иностранными государствами состоит в том, чтобы расширяя наши торговые отношения, иметь с ними как можно меньше политических связей». С ним позже согласился экс-президент Джефферсон, заявив, что «если наша страна сможет прожить в мире еще в течение двадцати лет, то ее население, богатство и ресурсы будут, по всей вероятности, такими, что

340	Глава 6. Рождение и эволюция США

позволят ей вообще не считаться с любой державой земли в справедливых делах».

Впрочем, «Великое правило» неучастия США в союзах и конфликтах касалось отношений лишь между США и Европой. Оно не распространялось на западное полушарие, где США не признавали никаких ограничений на ведение внешнеполитической деятельности. Более того, как только Испания вознамерилась восстановить власть над провозгласившей свою независимость Мексикой, 5-й президент Джеймс Монро провозгласил доктрину, в которой, в частности, говорилось: «В интересах сохранения искренних и дружественных отношений, существующих между Соединенными Штатами и европейскими державами, мы обязаны объявить, что должны будем рассматривать попытку с их стороны распространить свою систему на любую часть этого полушария как представляющую опасность нашему миру и безопасности. Мы не вмешивались, и не будем вмешиваться в дела уже существующих колоний или зависимых территорий какой-либо европейской державы. Но что касается правительств стран, провозгласивших и сохраняющих свою независимость.., мы не можем рассматривать любое вмешательство европейской державы с целью угнетения этих стран или установления какого-либо контроля над ними иначе, как недружественное проявление по отношению к Соединенным Штатам». Иначе говоря, американцы не столько замыкались в своей раковине, не желая знать и вмешиваться в то, что творится в мире, но, напротив, считая, что республиканское правление должно распространиться для начала на весь американский континент, желали как можно скорее способствовать его очищению от следов ненавистных европейских монархий. Поскольку было признано, что США не будут полностью свободны до тех пор, пока вообще существует угроза свободе и демократии.

Правда, однажды они изменили своему «Великому правилу», отторгнув у той же Мексики Техас и развязав с ней войну. Остальные территориальные приобретения происходили мирно. Луизиану они купили у Наполеона за 15 миллионов долларов, Аляску у России за 7,2 миллиона. А в испано-американской войне они реализовали доктрину Монро. Гром пушек эскадр адмиралов У. Сампсона и Дж. Дьюи, поддержавших антииспанские восстания на Кубе, в Пуэрто-Рико и на Филиппинах, принес народам этих стран долгожданную свободу и государственный суверенитет, которых они прежде были лишены. Что же касается аннексии земель коренных жителей континента индейцев, то по отношению к ним американские колонисты поступали подобно англичанам и французам в Африке и Азии, или русским в Сибири и

6.3. Изоляционизм против теории	341

Средней Азии. XIX век еще не дорос до того, чтобы считаться с интересами даже цивилизованных соседей, поэтому в то время не могло быть и речи о правах каких-то «нецивилизованных дикарях», как тогда считалось.

Золотой век изоляционизма продолжался до 1-й Мировой войны, когда возникла угроза неуязвимости США. Тем не менее, после разгрома держав «оси» они вновь самоустранились от европейских дел. Конгресс большинством голосов отверг предложение правительства Вильсона об участии в Лиге наций. Противники вступления в Лигу на условиях, предложенных президентом, опасались того, что это лишит США свободы рук, и вместо лидера мира они превратятся в заурядного партнера вечно раздираемой конфликтами и противоречиями Европы. Даже Октябрьский переворот 1917 г. в России не изменил их принципиальную позицию. Он не смог поколебать веру в жизнеспособность американской системы, основанной на индивидуализме. По словам в то время министра торговли Г. Гувера, «индивидуализм в течение трех веков был основной силой американской цивилизации. Он мотивировал американские политические, экономические и духовные институты… Наш индивидуализм отличается от всего остального тем, что воплощает следующую великую идею: хотя мы строим наше общество на индивидуальных достижениях, мы сохраняем за каждым индивидуумом равенство возможностей занять такое положение в обществе, на которое ему дают право его интеллект, характер, способности и честолюбие». Опираясь на этот индивидуализм, США могут не только сами избежать судьбы России, но и показать другим народам путь развития, свободный от революционного радикализма, полагал Гувер и его единомышленники.

Идея изоляционизма родилась в головах трезвомыслящих политиков — лидеров Америки в пору ее младенческой слабости. Другая, едва ли не прямо противоположная идея вдохновляла американцев задолго до формирования их политической элиты, я имею в виду концепцию «явного предначертания». Она возникла в среде «отцовпилигримов» с их непоколебимой верой в то, что Новый Свет явился божественным воплощением мечты о «земле обетованной», где будет построено тысячелетнее царство добра, справедливости и свободы. Где на последнем западном рубеже человечества будет воздвигнут Новый Иерусалим — божий град. Который затем распространится по всей земле, и восходящее из Америки солнце озарит весь мир. Новый Иерусалим станет примером сотрудничества свободных и равных людей, священной Западной Империей. Преисполненные заботой о судьбах погрязшего в грехах человечества (прежде всего — европейцев)

342	Глава 6. Рождение и эволюция США

пуритане утверждали, что спасение его души будет зависеть от их молитв и успеха их «эксперимента».

В канун и в ходе Американской революции, когда ведущую роль в общественной жизни колоний приобрела политическая аргументация, этот религиозный мессианизм дополнился комплексом светских либеральных и демократических идей. Концепции естественных прав, равенства и т. д. американские революционные идеологи позаимствовали у европейских философов-просветителей Монтескье, Вольтера, Руссо (поклон в сторону последнего) и их предшественников — Локка и Гоббса (поклон в их сторону). Поэтому борьба колоний за независимость трактовалась ими как важнейшая веха в истории человечества, которая должна была решиться в «самой лучшей из возможных лабораторий и с самым лучшим из возможных материалов». На их знамени были начертаны слова Бенджамена Франклина: «Моя страна там, где свобода». Джордж Вашингтон, вступая на пост президента, заявлял, что «сохранение священного очага свободы и судьба республиканской модели правления зависят от „эксперимента“, вверенного в руки американскому народу». Второй президент Джон Адамс усматривал в заселении североамериканского континента воплощение «грандиозного божественного замысла в деле просвещения и освобождения порабощенного человечества на всей планете». Третий президент Томас Джеферсон полагал, что на американцах «покоится последняя надежда мира в отношении человеческой свободы». Поскольку демократия и республиканские институты обладали величайшей ценностью в иерархии американских добродетелей, то борьба за «естественные» (гражданские) права не только в самой Америке, но и за ее пределами стала почитаться делом первостепенной важности. Но подобное культуртрегерство не могло не породить экспансионизм. И он возник как антитеза изоляционизму.

Ибо в нем, в приобретении новых территорий были заинтересованы все — от фермеров и плантаторов Юга до предпринимателей, рабочих и иммигрантов Севера. Всеми ими овладела вера в то, что для сохранения социальных свобод необходима экспансия свободного рынка. Таким образом, в концепции «явного предначертания» слились религиозные, философские, политические и экономические интересы американского общества, в свою очередь, произведя на свет лихорадку имперских настроений. Они несколько угасли в период предшествующий Гражданской войне, но быстро возродились с ее завершением. Всю вторую половину XIX в. в США произносились пламенные речи, читались лекции, печатались книги, сверкали молнии газетных статей, посвященные теме превосходства англо-саксонской расы, ее мессиа-